Но настоящая причина состоит в том, что ты не его дочь. Я говорю правду. Я не хочу, чтобы ты обвиняла себя.
— Но я так все испортила!
— Нет, дорогая! Просто выбрось это из головы. У тебя есть Клей, скоро родится ребенок, и с таким отцом, как Клей, он тоже обязательно кем-то станет.
— Мама, Клей и я… — Но Кэтрин не смогла рассказать матери правду о том, какое будущее ждет ее с Клеем.
— Что?
— Мы думали над тем, что, когда родится ребенок, и если тебе станет лучше, и ты наберешься сил, ты приедешь и останешься с нами на пару дней, чтобы помочь.
Кэтрин улыбнулась, ее сердце разрывалось, когда она увидела, как мать довольно вздохнула и закрыла глаза.
Прошел день с тех пор, как Кэтрин и Клей разделили одну кровать. В то утро Клей ушел, оставив Кэтрин спать. Возвращаясь домой под вечер, он горел желанием ее увидеть.
Услышав, как хлопнула дверь, она опустила руки, забыв выключить воду — она продолжала литься на нож и сельдерей, который она мыла. Он поднялся наверх зашел на кухню и, встав сзади, легонько положил руку на плечо.
— Как она сегодня?
Он прикоснулся, и она почувствовала, как тепло струится через ее блузку, проникая через кожу, мускулы в ее сердце. Ей хотелось повернуться, взять его ладонь, поцеловать ее и положить себе на грудь, сказав: «Как ты сегодня? Как я? Нам было лучше от того, что произошло между нами прошлой ночью?»
— Ей очень больно, но ей дают болеутоляющие средства. Ей очень трудно разговаривать, потому что у нее опухли губы.
Клей сжал ее плечо, ожидая, что она повернется, что он снова будет ей нужен, как прошлой ночью. Он слышал запах ее волос, ее тела, надушенного цветочными духами. Он наблюдал, как вода течет по ее рукам, как она очищает сельдерей от корней.
«Почему она не поворачивается, — думал Клей. — Разве она не чувствует мое прикосновение? Она должна знать, что я тоже боюсь».
Кэтрин начала чистить другую веточку сельдерея, хотя она ей была не нужна. Ей страстно хотелось посмотреть ему в глаза и спросить: «Что я для тебя значу, Клей?» Но если бы он ее любил, он, конечно, уже давно бы сказал об этом. Ни разу за все месяцы, что они жили вместе, он даже не намекнул, что любит ее.
Их сердца бешено бились от сознания друг друга. Клей видел, что руки Кэтрин замерли. Он провел пальцами по голой коже ее шеи, потом они скользнули под воротничок, а большой палец поглаживал мочку уха. Вода продолжала бесполезно течь, но глаза Кэтрин были закрыты, а ее запястья свободно свисали на краю раковины.
— Кэтрин… — Его голос был хриплый.
— Клей, прошлая ночь никогда не повторится, — произнесла она.
На него нахлынули разочарования.
— Почему? — Он взял у нее из рук нож, бросил его в раковину и закрыл воду. Когда он заставил ее повернуться и посмотреть ему в лицо, он снова тихо спросил: — Почему?
— Потому что мы сделали это по неправильной причине. Этого недостаточно — недостаточно просто того, что у матери осложнения, и ребенок твой. Разве не понимаешь?
— Но мы нужны друг другу, Кэтрин. Мы женаты, я хочу…
Она вдруг положила мокрые руки ему на щеки, перебивая:
— Успокойся, Клей. Это легче всего, потому что представление прошлой ночи не повторится.
— Черт побери, я тебя не понимаю! — сердито произнес он, убирая ее руки со своего лица и держа ее за плечи.
— Ты не любишь меня, Клей, — сказала она со спокойным достоинством. — Теперь ты меня понимаешь?
Его стального цвета глаза пронзали ее темно-голубые. Как ему хотелось отказаться от ее слов. Он мог бы легко утонуть в ее соблазнительных глазах, в ее гладкой коже, в прекрасных чертах, которые стали такими близкими. Он мог смотреть на нее через комнату и наполнялся желанием взять ее груди в свои руки, прильнуть губами к ее губам, почувствовать ее вкус и прикосновение. Но разве он мог сказать, что любит ее?
Он нарочно протянул руки к ее грудям, как будто искал доказательства. Через халат и лифчик он чувствовал, как напряглись ее соски. Ее дыхание стало тяжелым и частым.
— Ты тоже этого хочешь, — сказал он, зная, что это правда. Он чувствовал эту правду под пальцами, которые ласкали гребни ее грудей.
— Ты путаешь вожделение с любовью.
— Мне казалось, что прошлой ночью ты согласилась со мной в том, что это нормально, когда тебя ласкают, и ты ласкаешь в ответ.
— Сейчас это тоже нормально?
— Черт тебя побери. Разве ты не чувствуешь, что с тобой творится?
Она стоически выдержала его прикосновения. Хотя она не могла препятствовать своему телу, и оно отвечало, уступая ему, он не чувствовал удовлетворения от того, что против ее воли прикасался к ней.
— Я чувствую. О, я чувствую это прекрасно. От этого ты чувствуешь себя мужественным, зная, как это на меня действует?
Он резко опустил руки.
— Кэтрин, я не могу жить с твоей холодностью. Мне нужно большее…
— А я не могу вложить больше в эти отношения без любви. Это замкнутый круг, разве не так, Клей? — Она посмотрела прямо в его лицо, которое все еще блестело от воды. Пусть он не сказал ничего больше, но она его уважала хотя бы за то, что он не лгал. — Клей, я просто реалист и хочу защитить себя. Было бы так легко все эти месяцы обманывать себя каждый раз, как ты поворачивался ко мне и смотрел таким взглядом, что я могла не устоять и поверить, что ты меня любишь. Но я знаю, что это неправда.
— Для того, чтобы тебя любили, ты должна быть любящей, Кэтрин. Разве ты, этого не понимаешь? Ты даже никогда не пыталась. Ты ведешь себя так, как будто облачена в кольчугу. Ты не знаешь, как ответить улыбкой, прикосновением или…
— Клей, я никогда не знала! — Она защищалась. — Ты думаешь, что подобные вещи происходят сами по себе? Ты думаешь, что с этим рождаются, как ты унаследовал серые глаза своего отца и светлые волосы матери? Нет, это не так. Любви нужно учиться. Тебя приучали к этому с тех пор, как ты носил ползунки. Просто ты — один из счастливчиков, которых любовь окружает всю жизнь. Ты никогда не сомневался в ней, потому что всегда ее ожидал, ведь так? Если ты падал, и тебе было больно, тебя всегда целовали и нежили. Если ты уходил и потом возвращался, тебя обнимали и встречали с радостью. Если ты уставал или что-то у тебя не получалось, тебе говорили, что не стоит обращать внимания, тобою все равно гордились, правда? Если ты вел себя неправильно, тебя наказывали, чтобы заставить тебя понять, что им так же больно, как и тебе. Ни один из этих уроков не был преподан мне. У меня была совсем другая жизнь. И я научилась жить не так, как жил ты. Ты слишком легко принимаешь любые знаки притворства, ты придаешь этому слишком много значения. Для меня это все по-другому. Я не могу… Я не могу быть… О, я не знаю, как сказать, чтобы ты понял. Когда чего-то очень мало, тогда его ценность поднимается. И то же самое происходит со мной, Клей. Раньше ко мне никто хорошо не относился, поэтому каждое твое прикосновение, каждый жест, каждая попытка имеют куда большую ценность для меня, чем для тебя. И я отлично знаю, что, если я научусь принимать их, научусь принимать тебя, мне будет гораздо больнее, чем тебе, когда настанет время нам расстаться. Поэтому я дала себе обещание, что не буду от тебя зависеть — ни в финансовом отношении, ни в эмоциональном.
— Кажется, мы возвратились к тому, откуда начинали…
— Не совсем так. — Кэтрин опустила глаза на свои руки, они беспокойно двигались.
— В чем разница?
Она подняла глаза, прямо посмотрела на него, почти незаметно расправила плечи.
— Моя мама сказала мне сегодня, что Герб — не мой отец. Это освобождает меня от него, действительно освобождает, наконец. Это также дает мне лучше представление о том, что происходит, когда люди женятся не по любви, а по каким-то другим причинам. Я не хочу закончить так, как мать, и никогда не закончу.
В последующие недели Клей размышлял над тем, что Кэтрин сказала насчет того, что любви нужно учиться. Он никогда раньше не анализировал способы, которыми его родители показывали привязанность. Но Кэтрин была права в одном: он всегда принимал это как должное. Он был так уверен в их поддержке, в их любви, что никогда не сомневался в их тактике. Он признал, что она также была права насчет того, что придавал меньше значения физическому контакту, чем она. Он начал оценивать внешние проявления любви, рассматривая их с точки зрения Кэтрин, и признал, что принимал их с легкостью. Он начал понимать, почему ей крайне необходимо было оставаться свободной от него эмоционально. Идея любить его выглядела для нее угрозой, если принимать во внимание их договор о том, что они разведутся вскоре после рождения ребенка. Он проанализировал свои чувства к ней и понял, что не верит, что любит ее. Он находил ее физически желанной, но только потому, что она вела себя сдержанно по отношению к нему. Трудно было вообразить, что он вообще когда-нибудь ее полюбит. Он хотел женщину, которая импульсивно поднимает руки и ищет поцелуя. Женщину, которая закрывает глаза, прижимаясь к его щеке, и делает его безгранично желанным и желаемым. Он сомневался, что может достигнуть с Кэтрин той непосредственности, которая должна быть в жене.
Они купили детскую кроватку на колесиках и подходящий к ней комод. Клей разместил их во второй спальне, где стены по-прежнему отражали мужской дух и были оклеены обоями коричневых тонов, что абсолютно не соответствовало детской комнате.
Но когда ребенок родится, они уедут…
Ее чемодан стоял на полу в спальне, упакованный, в любой момент готовый к отъезду. Когда он в первый раз вошел в спальню и увидел его, он тяжело опустился на край кровати и закрыл лицо руками. Он чувствовал себя полностью несчастным. Он думал о Джил — желанной Джил, которая так хорошо понимала его. Как бы ему хотелось, чтобы это она ждала ребенка. Но Джил не хотела детей.
Наступило первое апреля, День Дураков, принося с собой распускающиеся почки и благоухающий аромат влажной земли, что означало приход весны. Анжела подарила Кэтрин шикарную детскую ванночку. Радость, которую испытывала Анжела от скорого рождения ее первого внука, для Кэтрин была ноющей раной.
Кэтрин удивилась, когда однажды к ней заехал Клейборн, привезя с собой «пустячок» для ребенка: это были подвесные качели, но Кэтрин знала, что ребенок еще долго не сможет сидеть на них после того, как они с Клеем расстанутся.
Ада вернулась домой и каждый день звонила, спрашивая, как Кэтрин себя чувствует. Кэтрин, выросшая сейчас до огромных размеров и медлительности ленивца, отвечала: «Прекрасно», «прекрасно», «прекрасно», но однажды, после такого очередного звонка, она разрыдалась, не понимая, чего она хочет.
Она разбудила Клея среди ночи, не решаясь дотронуться до его спящего тела.
— Что? — Он оперся на один локоть, полностью еще не проснувшись.
— Начались боли. С промежутками в десять минут.
Он откинул одеяло, сел, нашел в темноте ее руку и пожал.
— Присядь сюда.
Она неуклюже отпрянула назад.
— Врач говорил, надо постоянно двигаться.
— Врач? Значит, ты ему уже позвонила?
— Да, пару часов назад.
— Но почему ты меня не разбудила?
— Я… — Но она не знала почему.
— Значит, ты два часа ходила по дому в темноте?
— Клей, я думаю, тебе следует отвезти меня в больницу, но я не надеюсь, что ты останешься со мной или еще что-нибудь. Я сама повела бы машину, но врач сказал, что я не должна этого делать.
От ее слов Клей почувствовал приступ боли, но потом он сменился приступом гнева.
— Ты не можешь держать меня в стороне, Кэтрин. Я отец ребенка.
Удивившись, она только ответила:
— Мне кажется, нам лучше не тратить время на споры. Делай все что угодно, когда мы доберемся туда.
В роддоме их встретила молодая акушерка. Ее звали Кристина Флемминг. Миссис Флемминг не пришло в голову спрашивать, будет ли Клей присутствовать. Она предположила, что Клей захочет остаться с Кэтрин. Поэтому его попросили занять место в хорошо освещенной комнате, где находилась пустая кровать. Кэтрин проверили группу крови, а когда она вернулась, у нее начались схватки. Миссис Флемминг рассказывала пациентке успокаивающим голосом, как нужно правильно дышать и расслабиться как можно больше. Когда схватки закончились, она повернулась к Клею и сказала:
— Ваша задача состоит в том, чтобы напоминать ей, что она должна расслабиться и правильно дышать. Вы можете во многом помочь. — Поэтому вместо того, чтобы попытаться объяснить, Клею пришлось выслушать ее указания, а когда акушерка ушла, остаться в родильном зале, держать Кэтрин за руку и напоминать ей дышать часто и поверхностно. Он подсчитывал долготу схваток и промежуток времени между ними.
Вскоре сестра вернулась и сказала мягко и утешительно, обращаясь к Кэтрин:
— Давайте посмотрим, сколько еще осталось. Попытайтесь расслабиться и скажите, если схватка начнется, пока я буду все осматривать. — Это произошло так быстро, что Клей не успел грациозно удалиться или смутиться. Его опять не попросили уйти, хотя он этого ожидал. Он стоял по другую сторону кровати и держал руку Кэтрин, пока ее осматривали. Клею показалось правильным то, что его так естественно включили в этот процесс, и он удивился своему открытию. Закончив осмотр, акушерка опустила рубашку Кэтрин, села на край кровати и легонько погладила широкое основание ее живота.
— Сейчас будет еще одна схватка, Кэтрин. Нужно просто расслабиться и считать: один, два, три… — Рука Кэтрин сжала руку Клея, как зажимы ловушки. Под мышками Клея выступил пот, и капли пота собрались на висках Кэтрин и струились по волосам. Ее глаза были закрыты, а челюсти сильно сжаты.
Он помнил, зачем он здесь.
— Открой рот, Кэтрин, — мягко напомнил он. — Дыши, дыши.
Сквозь боль Кэтрин была счастлива, что Клей рядом. Казалось, что его голос успокаивал ее в те минуты, когда она боялась больше всего.
Когда боль утихла, она открыла глаза и спросила миссис Флеминг.
— Как вы определяете, что оно приближается?
У Кристины Флемминг было приятное лицо и улыбка Мадонны. От нее веяло спокойствием, и Кэтрин с Клеем чувствовали себя очень уютно в ее присутствии. Ее голос был шелковистым, успокаивающим. Ей очень шла ее профессия.
— О, я чувствую это. Вот, дайте мне свою руку, Кэтрин. — Она взяла руку Кэтрин и положила ее на низ живота. — Мистер Форрестер, положите свою руку сюда с другой стороны. Сейчас ждите, вы почувствуете, когда начнется схватка. Мышцы начнут напрягаться, начиная с боков, живот изогнется и будет изменять форму во время приступа схватки. Когда это закончится, мышцы снова расслабятся и успокоятся. Вот, начинается; пройдет с полминуты, пока схватка достигнет своего пика.
Кончики пальцев Клея и Кэтрин соприкасались, образуя колыбель вокруг низа живота. Вместе они разделили радость открытия, когда мышцы напряглись и изменили контуры ее живота. Для Клея ее боль стала ощутимой. Он уставился, широко раскрыв глаза, на то, что происходило под его рукой. Но в середине схватки Кэтрин положила руку над головой, и Клей перевел взгляд на ее лицо. Она поджала губы, от боли стиснула челюсти. Он протянул руку и погладил ее волосы. От прикосновения его руки ее губы расслабились и раскрылись. Он снова и снова напоминал ей, что нужно делать. Клей чувствовал любопытное удовлетворение оттого, что мог ее успокоить, даже в высший момент родов.
— Эта схватка была длиннее, чем предыдущая, — сказала миссис Флемминг, когда схватка закончилась. — Когда они учащаются, самое важное для вас — расслабиться в период между ними. Иногда помогает, если вы слегка помассируете животик, вот так. Я думаю, что ребенок это тоже чувствует, он знает, что вы здесь и ждете его. — Нежной рукой акушерка погладила живот Кэтрин. Кэтрин лежала с закрытыми глазами, одна кисть находилась на лбу, вторая — в руке Клея. Он чувствовал, как ее хватка ослабла, когда сестра продолжала поглаживать вздувшийся живот. Улыбнувшись, Кристина Флемминг взглянула на Клея и мягко сказала: — У вас очень хорошо получается, поэтому я оставлю вас ненадолго. Я вернусь через несколько минут.
Он понял многое в этой близости с Кэтрин, он понял глубокое и вечное: силу жизни, которая пытается повториться в ее теле. Он понял, почему природа придумала тяжелые родовые муки: в этот период мужчина и женщина становятся ближе, чем в любое другое время. У этой боли цель состоит не только в том, чтобы ребенок появился на свет.
Кэтрин повели в родильную комнату, а Клей почувствовал вдруг, что его чего-то лишили, как будто его место незаконно захватили чужие люди. Но когда его спросили, слушал ли он лекции, которые читали в роддоме для отцов, ему пришлось честно признаться: — Нет.
В университетской больнице Миннесоты больше не использовали родильных столов. Вместо этого Кэтрин поместили в родильное кресло. Это обеспечивало силу проталкивания, пока она тужилась. Кристина Флемминг все время находилась в родильной комнате, она улыбалась и помогала, и Кэтрин даже пошутила:
— Мы выглядим не очень привлекательными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Но я так все испортила!
— Нет, дорогая! Просто выбрось это из головы. У тебя есть Клей, скоро родится ребенок, и с таким отцом, как Клей, он тоже обязательно кем-то станет.
— Мама, Клей и я… — Но Кэтрин не смогла рассказать матери правду о том, какое будущее ждет ее с Клеем.
— Что?
— Мы думали над тем, что, когда родится ребенок, и если тебе станет лучше, и ты наберешься сил, ты приедешь и останешься с нами на пару дней, чтобы помочь.
Кэтрин улыбнулась, ее сердце разрывалось, когда она увидела, как мать довольно вздохнула и закрыла глаза.
Прошел день с тех пор, как Кэтрин и Клей разделили одну кровать. В то утро Клей ушел, оставив Кэтрин спать. Возвращаясь домой под вечер, он горел желанием ее увидеть.
Услышав, как хлопнула дверь, она опустила руки, забыв выключить воду — она продолжала литься на нож и сельдерей, который она мыла. Он поднялся наверх зашел на кухню и, встав сзади, легонько положил руку на плечо.
— Как она сегодня?
Он прикоснулся, и она почувствовала, как тепло струится через ее блузку, проникая через кожу, мускулы в ее сердце. Ей хотелось повернуться, взять его ладонь, поцеловать ее и положить себе на грудь, сказав: «Как ты сегодня? Как я? Нам было лучше от того, что произошло между нами прошлой ночью?»
— Ей очень больно, но ей дают болеутоляющие средства. Ей очень трудно разговаривать, потому что у нее опухли губы.
Клей сжал ее плечо, ожидая, что она повернется, что он снова будет ей нужен, как прошлой ночью. Он слышал запах ее волос, ее тела, надушенного цветочными духами. Он наблюдал, как вода течет по ее рукам, как она очищает сельдерей от корней.
«Почему она не поворачивается, — думал Клей. — Разве она не чувствует мое прикосновение? Она должна знать, что я тоже боюсь».
Кэтрин начала чистить другую веточку сельдерея, хотя она ей была не нужна. Ей страстно хотелось посмотреть ему в глаза и спросить: «Что я для тебя значу, Клей?» Но если бы он ее любил, он, конечно, уже давно бы сказал об этом. Ни разу за все месяцы, что они жили вместе, он даже не намекнул, что любит ее.
Их сердца бешено бились от сознания друг друга. Клей видел, что руки Кэтрин замерли. Он провел пальцами по голой коже ее шеи, потом они скользнули под воротничок, а большой палец поглаживал мочку уха. Вода продолжала бесполезно течь, но глаза Кэтрин были закрыты, а ее запястья свободно свисали на краю раковины.
— Кэтрин… — Его голос был хриплый.
— Клей, прошлая ночь никогда не повторится, — произнесла она.
На него нахлынули разочарования.
— Почему? — Он взял у нее из рук нож, бросил его в раковину и закрыл воду. Когда он заставил ее повернуться и посмотреть ему в лицо, он снова тихо спросил: — Почему?
— Потому что мы сделали это по неправильной причине. Этого недостаточно — недостаточно просто того, что у матери осложнения, и ребенок твой. Разве не понимаешь?
— Но мы нужны друг другу, Кэтрин. Мы женаты, я хочу…
Она вдруг положила мокрые руки ему на щеки, перебивая:
— Успокойся, Клей. Это легче всего, потому что представление прошлой ночи не повторится.
— Черт побери, я тебя не понимаю! — сердито произнес он, убирая ее руки со своего лица и держа ее за плечи.
— Ты не любишь меня, Клей, — сказала она со спокойным достоинством. — Теперь ты меня понимаешь?
Его стального цвета глаза пронзали ее темно-голубые. Как ему хотелось отказаться от ее слов. Он мог бы легко утонуть в ее соблазнительных глазах, в ее гладкой коже, в прекрасных чертах, которые стали такими близкими. Он мог смотреть на нее через комнату и наполнялся желанием взять ее груди в свои руки, прильнуть губами к ее губам, почувствовать ее вкус и прикосновение. Но разве он мог сказать, что любит ее?
Он нарочно протянул руки к ее грудям, как будто искал доказательства. Через халат и лифчик он чувствовал, как напряглись ее соски. Ее дыхание стало тяжелым и частым.
— Ты тоже этого хочешь, — сказал он, зная, что это правда. Он чувствовал эту правду под пальцами, которые ласкали гребни ее грудей.
— Ты путаешь вожделение с любовью.
— Мне казалось, что прошлой ночью ты согласилась со мной в том, что это нормально, когда тебя ласкают, и ты ласкаешь в ответ.
— Сейчас это тоже нормально?
— Черт тебя побери. Разве ты не чувствуешь, что с тобой творится?
Она стоически выдержала его прикосновения. Хотя она не могла препятствовать своему телу, и оно отвечало, уступая ему, он не чувствовал удовлетворения от того, что против ее воли прикасался к ней.
— Я чувствую. О, я чувствую это прекрасно. От этого ты чувствуешь себя мужественным, зная, как это на меня действует?
Он резко опустил руки.
— Кэтрин, я не могу жить с твоей холодностью. Мне нужно большее…
— А я не могу вложить больше в эти отношения без любви. Это замкнутый круг, разве не так, Клей? — Она посмотрела прямо в его лицо, которое все еще блестело от воды. Пусть он не сказал ничего больше, но она его уважала хотя бы за то, что он не лгал. — Клей, я просто реалист и хочу защитить себя. Было бы так легко все эти месяцы обманывать себя каждый раз, как ты поворачивался ко мне и смотрел таким взглядом, что я могла не устоять и поверить, что ты меня любишь. Но я знаю, что это неправда.
— Для того, чтобы тебя любили, ты должна быть любящей, Кэтрин. Разве ты, этого не понимаешь? Ты даже никогда не пыталась. Ты ведешь себя так, как будто облачена в кольчугу. Ты не знаешь, как ответить улыбкой, прикосновением или…
— Клей, я никогда не знала! — Она защищалась. — Ты думаешь, что подобные вещи происходят сами по себе? Ты думаешь, что с этим рождаются, как ты унаследовал серые глаза своего отца и светлые волосы матери? Нет, это не так. Любви нужно учиться. Тебя приучали к этому с тех пор, как ты носил ползунки. Просто ты — один из счастливчиков, которых любовь окружает всю жизнь. Ты никогда не сомневался в ней, потому что всегда ее ожидал, ведь так? Если ты падал, и тебе было больно, тебя всегда целовали и нежили. Если ты уходил и потом возвращался, тебя обнимали и встречали с радостью. Если ты уставал или что-то у тебя не получалось, тебе говорили, что не стоит обращать внимания, тобою все равно гордились, правда? Если ты вел себя неправильно, тебя наказывали, чтобы заставить тебя понять, что им так же больно, как и тебе. Ни один из этих уроков не был преподан мне. У меня была совсем другая жизнь. И я научилась жить не так, как жил ты. Ты слишком легко принимаешь любые знаки притворства, ты придаешь этому слишком много значения. Для меня это все по-другому. Я не могу… Я не могу быть… О, я не знаю, как сказать, чтобы ты понял. Когда чего-то очень мало, тогда его ценность поднимается. И то же самое происходит со мной, Клей. Раньше ко мне никто хорошо не относился, поэтому каждое твое прикосновение, каждый жест, каждая попытка имеют куда большую ценность для меня, чем для тебя. И я отлично знаю, что, если я научусь принимать их, научусь принимать тебя, мне будет гораздо больнее, чем тебе, когда настанет время нам расстаться. Поэтому я дала себе обещание, что не буду от тебя зависеть — ни в финансовом отношении, ни в эмоциональном.
— Кажется, мы возвратились к тому, откуда начинали…
— Не совсем так. — Кэтрин опустила глаза на свои руки, они беспокойно двигались.
— В чем разница?
Она подняла глаза, прямо посмотрела на него, почти незаметно расправила плечи.
— Моя мама сказала мне сегодня, что Герб — не мой отец. Это освобождает меня от него, действительно освобождает, наконец. Это также дает мне лучше представление о том, что происходит, когда люди женятся не по любви, а по каким-то другим причинам. Я не хочу закончить так, как мать, и никогда не закончу.
В последующие недели Клей размышлял над тем, что Кэтрин сказала насчет того, что любви нужно учиться. Он никогда раньше не анализировал способы, которыми его родители показывали привязанность. Но Кэтрин была права в одном: он всегда принимал это как должное. Он был так уверен в их поддержке, в их любви, что никогда не сомневался в их тактике. Он признал, что она также была права насчет того, что придавал меньше значения физическому контакту, чем она. Он начал оценивать внешние проявления любви, рассматривая их с точки зрения Кэтрин, и признал, что принимал их с легкостью. Он начал понимать, почему ей крайне необходимо было оставаться свободной от него эмоционально. Идея любить его выглядела для нее угрозой, если принимать во внимание их договор о том, что они разведутся вскоре после рождения ребенка. Он проанализировал свои чувства к ней и понял, что не верит, что любит ее. Он находил ее физически желанной, но только потому, что она вела себя сдержанно по отношению к нему. Трудно было вообразить, что он вообще когда-нибудь ее полюбит. Он хотел женщину, которая импульсивно поднимает руки и ищет поцелуя. Женщину, которая закрывает глаза, прижимаясь к его щеке, и делает его безгранично желанным и желаемым. Он сомневался, что может достигнуть с Кэтрин той непосредственности, которая должна быть в жене.
Они купили детскую кроватку на колесиках и подходящий к ней комод. Клей разместил их во второй спальне, где стены по-прежнему отражали мужской дух и были оклеены обоями коричневых тонов, что абсолютно не соответствовало детской комнате.
Но когда ребенок родится, они уедут…
Ее чемодан стоял на полу в спальне, упакованный, в любой момент готовый к отъезду. Когда он в первый раз вошел в спальню и увидел его, он тяжело опустился на край кровати и закрыл лицо руками. Он чувствовал себя полностью несчастным. Он думал о Джил — желанной Джил, которая так хорошо понимала его. Как бы ему хотелось, чтобы это она ждала ребенка. Но Джил не хотела детей.
Наступило первое апреля, День Дураков, принося с собой распускающиеся почки и благоухающий аромат влажной земли, что означало приход весны. Анжела подарила Кэтрин шикарную детскую ванночку. Радость, которую испытывала Анжела от скорого рождения ее первого внука, для Кэтрин была ноющей раной.
Кэтрин удивилась, когда однажды к ней заехал Клейборн, привезя с собой «пустячок» для ребенка: это были подвесные качели, но Кэтрин знала, что ребенок еще долго не сможет сидеть на них после того, как они с Клеем расстанутся.
Ада вернулась домой и каждый день звонила, спрашивая, как Кэтрин себя чувствует. Кэтрин, выросшая сейчас до огромных размеров и медлительности ленивца, отвечала: «Прекрасно», «прекрасно», «прекрасно», но однажды, после такого очередного звонка, она разрыдалась, не понимая, чего она хочет.
Она разбудила Клея среди ночи, не решаясь дотронуться до его спящего тела.
— Что? — Он оперся на один локоть, полностью еще не проснувшись.
— Начались боли. С промежутками в десять минут.
Он откинул одеяло, сел, нашел в темноте ее руку и пожал.
— Присядь сюда.
Она неуклюже отпрянула назад.
— Врач говорил, надо постоянно двигаться.
— Врач? Значит, ты ему уже позвонила?
— Да, пару часов назад.
— Но почему ты меня не разбудила?
— Я… — Но она не знала почему.
— Значит, ты два часа ходила по дому в темноте?
— Клей, я думаю, тебе следует отвезти меня в больницу, но я не надеюсь, что ты останешься со мной или еще что-нибудь. Я сама повела бы машину, но врач сказал, что я не должна этого делать.
От ее слов Клей почувствовал приступ боли, но потом он сменился приступом гнева.
— Ты не можешь держать меня в стороне, Кэтрин. Я отец ребенка.
Удивившись, она только ответила:
— Мне кажется, нам лучше не тратить время на споры. Делай все что угодно, когда мы доберемся туда.
В роддоме их встретила молодая акушерка. Ее звали Кристина Флемминг. Миссис Флемминг не пришло в голову спрашивать, будет ли Клей присутствовать. Она предположила, что Клей захочет остаться с Кэтрин. Поэтому его попросили занять место в хорошо освещенной комнате, где находилась пустая кровать. Кэтрин проверили группу крови, а когда она вернулась, у нее начались схватки. Миссис Флемминг рассказывала пациентке успокаивающим голосом, как нужно правильно дышать и расслабиться как можно больше. Когда схватки закончились, она повернулась к Клею и сказала:
— Ваша задача состоит в том, чтобы напоминать ей, что она должна расслабиться и правильно дышать. Вы можете во многом помочь. — Поэтому вместо того, чтобы попытаться объяснить, Клею пришлось выслушать ее указания, а когда акушерка ушла, остаться в родильном зале, держать Кэтрин за руку и напоминать ей дышать часто и поверхностно. Он подсчитывал долготу схваток и промежуток времени между ними.
Вскоре сестра вернулась и сказала мягко и утешительно, обращаясь к Кэтрин:
— Давайте посмотрим, сколько еще осталось. Попытайтесь расслабиться и скажите, если схватка начнется, пока я буду все осматривать. — Это произошло так быстро, что Клей не успел грациозно удалиться или смутиться. Его опять не попросили уйти, хотя он этого ожидал. Он стоял по другую сторону кровати и держал руку Кэтрин, пока ее осматривали. Клею показалось правильным то, что его так естественно включили в этот процесс, и он удивился своему открытию. Закончив осмотр, акушерка опустила рубашку Кэтрин, села на край кровати и легонько погладила широкое основание ее живота.
— Сейчас будет еще одна схватка, Кэтрин. Нужно просто расслабиться и считать: один, два, три… — Рука Кэтрин сжала руку Клея, как зажимы ловушки. Под мышками Клея выступил пот, и капли пота собрались на висках Кэтрин и струились по волосам. Ее глаза были закрыты, а челюсти сильно сжаты.
Он помнил, зачем он здесь.
— Открой рот, Кэтрин, — мягко напомнил он. — Дыши, дыши.
Сквозь боль Кэтрин была счастлива, что Клей рядом. Казалось, что его голос успокаивал ее в те минуты, когда она боялась больше всего.
Когда боль утихла, она открыла глаза и спросила миссис Флеминг.
— Как вы определяете, что оно приближается?
У Кристины Флемминг было приятное лицо и улыбка Мадонны. От нее веяло спокойствием, и Кэтрин с Клеем чувствовали себя очень уютно в ее присутствии. Ее голос был шелковистым, успокаивающим. Ей очень шла ее профессия.
— О, я чувствую это. Вот, дайте мне свою руку, Кэтрин. — Она взяла руку Кэтрин и положила ее на низ живота. — Мистер Форрестер, положите свою руку сюда с другой стороны. Сейчас ждите, вы почувствуете, когда начнется схватка. Мышцы начнут напрягаться, начиная с боков, живот изогнется и будет изменять форму во время приступа схватки. Когда это закончится, мышцы снова расслабятся и успокоятся. Вот, начинается; пройдет с полминуты, пока схватка достигнет своего пика.
Кончики пальцев Клея и Кэтрин соприкасались, образуя колыбель вокруг низа живота. Вместе они разделили радость открытия, когда мышцы напряглись и изменили контуры ее живота. Для Клея ее боль стала ощутимой. Он уставился, широко раскрыв глаза, на то, что происходило под его рукой. Но в середине схватки Кэтрин положила руку над головой, и Клей перевел взгляд на ее лицо. Она поджала губы, от боли стиснула челюсти. Он протянул руку и погладил ее волосы. От прикосновения его руки ее губы расслабились и раскрылись. Он снова и снова напоминал ей, что нужно делать. Клей чувствовал любопытное удовлетворение оттого, что мог ее успокоить, даже в высший момент родов.
— Эта схватка была длиннее, чем предыдущая, — сказала миссис Флемминг, когда схватка закончилась. — Когда они учащаются, самое важное для вас — расслабиться в период между ними. Иногда помогает, если вы слегка помассируете животик, вот так. Я думаю, что ребенок это тоже чувствует, он знает, что вы здесь и ждете его. — Нежной рукой акушерка погладила живот Кэтрин. Кэтрин лежала с закрытыми глазами, одна кисть находилась на лбу, вторая — в руке Клея. Он чувствовал, как ее хватка ослабла, когда сестра продолжала поглаживать вздувшийся живот. Улыбнувшись, Кристина Флемминг взглянула на Клея и мягко сказала: — У вас очень хорошо получается, поэтому я оставлю вас ненадолго. Я вернусь через несколько минут.
Он понял многое в этой близости с Кэтрин, он понял глубокое и вечное: силу жизни, которая пытается повториться в ее теле. Он понял, почему природа придумала тяжелые родовые муки: в этот период мужчина и женщина становятся ближе, чем в любое другое время. У этой боли цель состоит не только в том, чтобы ребенок появился на свет.
Кэтрин повели в родильную комнату, а Клей почувствовал вдруг, что его чего-то лишили, как будто его место незаконно захватили чужие люди. Но когда его спросили, слушал ли он лекции, которые читали в роддоме для отцов, ему пришлось честно признаться: — Нет.
В университетской больнице Миннесоты больше не использовали родильных столов. Вместо этого Кэтрин поместили в родильное кресло. Это обеспечивало силу проталкивания, пока она тужилась. Кристина Флемминг все время находилась в родильной комнате, она улыбалась и помогала, и Кэтрин даже пошутила:
— Мы выглядим не очень привлекательными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43