— Это Пич рассказал тебе о Хоббсе Дженнингсе. — До нее все еще не доходил полностью смысл его слов. А когда дошел, она отшатнулась, глядя на него круглыми от ужаса глазами. — Боже мой! Хоббс Дженнингс твой отец!
— Я не знаю, что тебе ответить, Фокс. Я не понимаю, каким образом тот человек, которого ты знаешь, соотносится с человеком, которого знаю я. Но Хоббс Дженнингс хороший человек.
— Заткнись! — Ее вопль эхом отозвался в каньоне. Она с трудом сдержала приступ тошноты. Его отец! Господи. — Мне надо минуту подумать.
У нее кружилась голова. Таннер — сын Хоббса Дженнингса! Неужели это правда? Не может быть. Она стала изучать лицо Таннера, пытаясь найти сходство с Дженнингсом. Но прошло слишком много лет, и она не помнила — или не хотела помнить, — как выглядел Хоббс Дженнингс.
— Да, у него был сын. — Она потерла виски. — Я никогда его не видела. Он жил где-то на востоке. — Теперь-то она знала, ведь Таннер рассказал ей, что он жил в Бостоне у дяди и ходил там в школу.
— Если мой отец и поступил так, как ты рассказала, Фокс, он этим мучился.
— Вот и прекрасно! Жаль, что это его не убило! Таннер сжал губы и отвернулся к реке.
— У него на письменном столе, сколько я себя помню, всегда стоял портрет пятилетней девочки. Я всегда думал, что эта девочка — одна из сирот приюта, который он содержал.
— Да я просто уверена, что это не мой портрет. Ведь ты на это намекаешь, не так ли? У твоего отца нет причин помнить меня. Мою мать еще не успели похоронить, а он уже швырнул меня на порог дома миссис Уилсон и уехал. Он украл мои деньги и ни разу обо мне не вспомнил! Вот какой хороший человек Хоббс Дженнингс!
— Я не могу в это поверить.
— Я собирала эти чертовы монеты, ползая по земле до тех пор, пока у меня не начинала отваливаться спина от боли. Я убивала людей. Меня саму чуть не убили. Я страдала от палящего солнца и мерзла в снегу. И все для того, чтобы спасти мерзавца, который погубил мою жизнь! Просто не верится!
— А я плачу тебе за то, что ты приведешь меня в Денвер и убьешь моего отца.
Они долго стояли друг против друга с каменными лицами.
— Не надо этого делать, — наконец тихо сказал Таннер. Его признание и чудовищность того, о чем он просит, вдруг лишили ее сил. Гнев испарился.
— И что потом? Мы сделаем вид, что ничего не было, и будем жить счастливо? — Она так энергично покачала головой, что ее коса упала ей через плечо на грудь. — Ты не боишься, что в один прекрасный — вернее, ужасный — день я тебя возненавижу, Таннер? Я буду думать о том, что твой отец живет в своем огромном особняке и наслаждается жизнью, которую он украл. Может, я подумаю о том, что ты получил свое прекрасное образование на мои деньги. Или о том, как мы с Пичем собирали объедки из мусорных баков на задворках ресторанов Сан-Франциско, пока ты совершал большое путешествие по Европе на деньги моей матери, которые должны были быть моими.
Таннер вздрогнул и на целую минуту разразился проклятиями.
— Если мой отец действительно все это совершил, значит, все привилегии должны были принадлежать тебе. Ты это хочешь услышать? Хорошо. Если мой отец…
— Если? — Она еле удержалась, чтобы не наброситься на него и не выцарапать ему глаза. — Ты знаешь, что он это сделал! Моя мать влюбилась в человека, у которого не было денег, но ей это было безразлично, потому что ее состояния хватало на двоих. Ты помнишь то время, когда у вас не было всех этих чертовых привилегий?
Он понял. Она намекает на то, что он тогда был ребенком, но уже достаточно большим, чтобы помнить.
— И вдруг все денежные затруднения волшебным образом кончились, не так ли?
Таннер не ответил, но она знала, о чем он думает. Ему сказали, что его отец унаследовал состояние своей новой жены после ее смерти и смерти ее дочери.
— Господи. Это не твоя вина. — Она закрыла глаза и прижалась лбом к теплой скале.
Она поняла, почему он привел ее именно сюда. Засохшая кровь должна была напомнить ей, как она страдает из-за того, что должно случиться с Пичем. Таннер хотел, чтобы она подумала о том, что будет чувствовать он, если она убьет его отца.
Если до этой минуты и существовала пусть слабая, но надежда на то, что они найдут способ быть вместе, сейчас эта надежда рухнула. Таннер никогда не простит ее, если она убьет Хоббса Дженнингса. А если она нарушит свою клятву и ради Таннера оставит этому негодяю жизнь, кончится тем, что она возненавидит Таннера. Именно так ей все представлялось. Если Таннер не понимает, что Дженнингс должен заплатить за свое преступление, значит, он его оправдывает.
Когда палач накинет ей на шею петлю, Фокс поблагодарит его.
Она чувствовала, что Таннер ушел, хотя он ничего не сказал. За ее спиной как будто образовалась пустота. Она постаралась взять себя в руки и пошла за ним. Ее раздирали противоречивые эмоции. Она шла, опустив голову, пока не наткнулась на его спину.
Таннер обернулся и раскрыл ей свои объятия. Фокс, нахмурившись, подняла голову, но, увидев выражение его лица, обмякла. Она хотела вырваться, но он прижимал ее к себе все крепче.
Отсюда ей был виден откинутый полог палатки Пича и Джубал, державший Пича на руках.
— Он умер, — тихо сказал Джубал, но Фокс услышала.
— Он?.. — Она остановилась и сглотнула. — Он сказал что-нибудь?
Джубал взглянул на нее поверх Пича.
— В последние минуты он говорил как будто с ребенком. Мне показалось, что он очень любил этого ребенка.
У Фокс подкосились ноги, слезы потекли по щекам. В груди что-то оборвалось, ей стало трудно дышать. Потом она вытерла слезы, высморкалась и, расправив плечи, подошла к палатке.
— Уйди. Я хочу подержать его.
Она обняла Пича и держала его до тех пор, пока не стало темнеть. Все это время она пела ему колыбельные — все, какие могла вспомнить. Только бы не слышать стук лопат. И чтобы сопроводить его своим пением туда, где его встретят хорошенькие ангелы и дадут новый комбинезон.
Они похоронили его в сумерках. Прежде чем мужчины опустили Пича в землю, Фокс сунула ему в одеяло коробку с шахматами. Потом попросила Таннера отрезать шесть дюймов своей косы и положила волосы в могилу.
Когда все было кончено, она тупо смотрела, как Таннер соорудил из двух длинных деревянных ложек крест и воткнул его в землю в изголовье могилы.
Джубал снял шляпу и прочистил горло.
— Это был самый лучший чернокожий, которого я когда-либо знал.
— Спи с миром, дорогой друг. — Таннер склонил голову. Фокс прижала к груди шляпу и быстро заморгала, чтобы не расплакаться.
— Подожди меня там. Я скоро буду, — прошептала она. Не обращая внимания на то, что ее может видеть и слышать Джубал, она прижалась к Таннеру.
— Ты мне нужен. Не могли бы мы обо всем забыть хотя бы сегодня и… ну ты знаешь?
Он молча поднял ее на руки и понес прочь от костра и от стен каньона. Фокс обняла его за шею и вдохнула его запах. От него пахло землей, лошадьми, потом, дымом. Наверное, и от Пича так пахнет — так, должно быть, пахнет рай.
Когда Таннер положил ее на одеяло, расстеленное в траве около реки, она поняла, что он предвидел ее состояние. Фокс смотрела в звездное небо и думала о том, правда ли, что душа человека превращается в звезду.
— Не двигайся, — тихо сказал Таннер. Он встал на колени и начал расплетать ей косу. — Просто лежи и позволь мне любить тебя.
Она не спускала глаз с его лица, пока он расстегивал пуговицы ее рубашки и развязывал тесемку, поддерживавшую брюки. Ей была знакома каждая морщинка в уголках его глаз и рта. Она могла бы в точности воспроизвести форму его чувственных губ и упрямого подбородка. Она помнила ощущения, которые вызывали у нее прикосновения ладоней к его коже и щек — к волосам на его груди. Она знала, что он сильный и нежный. Знала о нем все — кроме его имени.
Поцелуи Таннера сначала были неспешными. Он не прикасался к ее телу до тех пор, пока она не начала первой его ласкать. Но после этого он стал гладить ее с бесконечной нежностью, так что она застонала и прошептала его имя. И тогда его словно прорвало — он целовал ее грудь, тянул губами за соски, запустил пальцы во влажные волосы у нее между ног. Она задыхалась и извивалась под ним, а он все целовал, гладил и дразнил ее до тех пор, пока она почти обезумела от вожделения.
Когда он вошел в нее, она прижалась к нему, не замечая, что по лицу текут слезы. Она любила его. Так сильно и глубоко, что у нее щемило в груди. Любила его как мечту, настолько реальную, что для нее было шоком очнуться и понять, что эта мечта никогда не осуществится. Ее любовь была так сильна, что она скорее умрет, чем останется жить без него.
Когда все закончилось, они долго лежали обнявшись и наслаждаясь близостью друг друга. Но неожиданно Фокс села и прикрыла грудь концом одеяла.
— Ты мой брат!
— Господи! Ты моя сестра! — Таннер тоже сел и смотрел на Фокс с ужасом.
— Нет, погоди. — Фокс сделала глубокий вдох. — Хоббс Дженнингс твой отец, но мне он только отчим.
— Кровного родства между нами нет.
— Слава Богу. На какое-то мгновение я подумала… — Она упала на одеяло и расхохоталась. — О Господи!
Они оба хохотали как безумные, но напряжение последних нескольких дней постепенно спадало.
— Прости меня, Таннер. — Она обняла его. — Мне бы хотелось, честное слово, чтобы все было по-другому. Чтобы у нас было будущее.
— Оно могло бы быть.
Но судя по неуверенному тону, он в этом сомневался. Он, наверное, пришел к тому же выводу, что и Фокс. Он не сможет жить с женщиной, которая убила его отца, а она не сможет жить, зная, что позволила Хоббсу Дженнингсу избежать расплаты за совершенное им злодеяние.
Они молча оделись и, взявшись за руки, пошли к костру. Ее взгляд остановился на том месте, где стояла палатка Пича. Джубал, благослови его душу, разобрал и спрятал ее.
— Мне придется сказать отцу.
— Я знаю, — тихо ответила она. — Делай то, что должен. Это не имело значения. Она все равно доберется до Хоббса Дженнингса, скольких бы он ни нанял телохранителей. Все, что ей нужно, — это ружье и доля секунды для точного выстрела — и негодяй умрет.
Они держались за руки, словно оба знали, что такой ночи, как эта, у них больше не будет. Отныне Хоббс Дженнингс будет стоять между ними, и за это он тоже должен заплатить. Он украл у нее последние две недели с Таннером, воспоминания о которых могли бы поддержать ее на пути к виселице.
— Если бы я могла найти способ, как жить…
— Я знаю. — Он приложил палец к ее губам.
Они стояли обнявшись до тех пор, пока от усталости у них не стали слипаться глаза. Но расстаться они не могли. Опустившись на землю, Таннер прислонился спиной к какому-то тюку, а Фокс положила голову ему на грудь.
Но заснуть он все же не смог. Шок от того, что он узнал об отце, прошел, но на его место пришла холодная ярость. Как мог отец — человек, которому он безоговорочно верил, украсть наследство своей жены и обездолить ребенка? Что он за человек, если мог совершить такое преступление?
Он прижал к себе Фокс и, приложив щеку к ее волосам, вдохнул их запах и прислушался к ее ровному дыханию. Он должен защитить эту женщину и отомстить за то, как несправедливо с ней поступили. И хотя ее прошлого не изменить, но любовь к ней требовала справедливости.
Все дело в том, что человек, погубивший ее, был его отцом, и Таннер уважал и любил его так же сильно, как эту женщину.
Господи! Он потер лоб, словно пытаясь стереть мысли, стучавшие в голове. Любовь к женщине и верность отцу разрывали его на две части.
Фокс только сейчас поняла, как медленно они в последнее время передвигались, поскольку им приходилось приноравливаться к Пичу. Сейчас они значительно прибавили скорость и, проведя в пути весь день от рассвета до сумерек, оказались у минеральных источников за один день вместо двух.
На следующее утро они въехали в каньон, пересекавший реку к северу от минеральных источников. Джубал все время ругался, что-то бормотал и пугал нехорошими предчувствиями, но напряженный и опасный день прошел без происшествий.
Еще через день они снова оказались в горах и, следуя по течению Игл-Ривер, свернули на восток, забираясь все выше в горы, покрытые сосновыми лесами и тополиными рощицами. Воздух стал более свежим и прохладным. Им постоянно попадались лисицы, рыси, олени и горные бараны.
Весна в горах хотя и наступила с опозданием, но уже расцвела пышным цветом. Распустившиеся в лесу белые и голубые водосборы тянулись к солнцу. Лиловые люпины украшали берега реки, а низкие белые флоксы соревновались в пышности с ярко-желтыми одуванчиками.
По вечерам от костра пахло сосной. Его тепло было особенно приятно, потому что не только ночи, но и дни стали заметно холоднее, так что Фокс почти не снимала свое пончо. Днем они внимательно следили за тем, не мелькнет ли кто-нибудь за деревьями: они ждали появления похитителей.
— Предполагаю, что они выйдут на нас на вершине перевала, — сказал Таннер в ту ночь, грея руки у костра. — Я бы поступил именно так.
— Да, — согласился Джубал, — лес там будет не такой густой, и они услышат нас раньше, чем мы их увидим.
— Ты ждешь неприятностей?
Днем Фокс не выпускала из рук ружье, а ночью клала под голову «кольт». После случая с медведем они уже не могли себе позволить оставлять оружие в тюках.
— Нет, — покачал головой Таннер. — Им нужно золото. Если мой отец жив, думаю, что обмен произойдет гладко.
— Но если твоего отца с ними не будет, значит, они убийцы. Мы убьем их раньше, чем они до нас доберутся.
— Послезавтра, когда мы достигнем вершины, мы все узнаем.
Фокс так скучала по Таннеру, что боялась смотреть на него. В первые дни после смерти Пича они ехали рядом, уточняя детали своего прошлого. Например, где был Таннер в то время, когда Фокс впервые пересекла страну, чтобы найти Хоббса Дженнингса. Она рассказала ему, что газеты в Денвере перепутали ее имя, назвав ее не Юджинией Фоксуорт, а просто — Фокс. Так это имя к ней и пристало.
— Тебе оно подходит, — улыбнулся Таннер.
— Я никогда не чувствовала себя Юджинией, — призналась она.
Позже в тот день Таннер открыто заговорил о своих напряженных отношениях с отцом и говорил так, словно это нужно было ему самому, а не Фокс.
— Если мой отец украл твое наследство, это могло бы объяснить, почему он так хотел, чтобы я преуспел. Возможно, это было нужно ему, чтобы оправдать то, что он сделал.
Фокс молчала, будто давала ему возможность осмыслить то, что он сказал. Всякий раз, когда Таннер говорил: «если» его отец погубил ее жизнь, в груди Фокс поднималась волна гнева и она крепче сжимала поводья. Но сердцем она понимала его нежелание признать правду.
— Каждый раз, когда он во мне разочаровывался, он, должно быть, думал, стоило ли делать то, что он сделал. — Таннер в задумчивости потер подбородок, и его глаза заблестели от слез. — Проклятие! Этому нет оправдания.
Он говорил так, словно провел много часов в поисках причин, которые могли оправдать его отца.
Фокс изо всех сил старалась сочувствовать Таннеру, но ей это плохо удавалось. Она лишь удивлялась капризам судьбы, которая свела их вместе.
И вот завтра, в крайнем случае через день-два, она столкнется лицом к лицу с Хоббсом Дженнингсом. Впервые с тех пор, как он бросил ее на пороге дома миссис Уилсон. Она видела его несколько раз, когда приезжала в Денвер, но всегда лишь издалека. Знал ли он, что с ней произошло за эти годы? Может, действительно думает, что она давно умерла, как он уверял всех много лет тому назад?
Что ж, очень скоро он узнает, что это не так. Когда Таннер расскажет ему, что Фокс жива и собирается его застрелить, у Дженнингса не будет ни минуты покоя. Этот подлый вор будет все время озираться, пока не увидит ее. Но она не собирается стрелять этому сукину сыну в спину. Она хочет, чтобы он ее увидел и узнал, кто она такая. Она хочет смотреть ему в глаза, когда нажмет на курок.
Чем выше они поднимались в горы, тем труднее становился путь. Склоны были усеяны огромными, размером с почтовую карету, валунами, будто разбросанными чьей-то гигантской рукой. На земле, преграждая путь, валялись стволы упавших деревьев. Животным приходилось осторожно их переступать, но один мул сломал ногу, и Таннеру пришлось его пристрелить. Из грузов, навьюченных на бедном животном, они взяли только самое необходимое, оставив остальное на дороге. Они уже были почти у цели и могли обойтись без многих вещей.
В ту ночь они сидели у костра с поникшими от усталости плечами и красными от холода лицами.
— Старик этого не перенес бы. — Джубал оглядел окружавшие их валы снега.
— Нет, — согласилась Фокс. — Ты все еще планируешь присоединиться к воюющим? — Сама она о войне не думала. Какое ей было до нее дело?
— Я еще не решил окончательно. Но я подумываю о том, чтобы уехать в Мексику. Найду себе горячую мексиканку, а потом, глядишь, и осяду там. А ты что будешь делать?
— У меня есть кое-какие дела в Денвере.
— А вы вернетесь на рудники в районе Карсон-Сити?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33