И вот, представляя собой странное, но величественное явление, этот суровый человек с грубоватыми повадками превратился в сестру милосердия и стал нежно заботиться о больной, подобно этим святым созданиям. Жадно, с мучительным беспокойством Франсуа Гишар ловил каждое слово доктора и тщательно следовал всем его предписаниям — он скорее дал бы отсечь себе руку, чем забыл хотя бы одно из них. Он ухаживал за лежавшей в постели несчастной Луизон, и она благодарила его полными слез глазами; он ходил босиком, на цыпочках, чтобы не потревожить ее, и не знал покоя ни днем ни ночью.
Как-то раз, около пяти часов вечера, рыбак сидел у изголовья больной, держа маленькую Юберту на руках и молча играя с ней: он опасался, что, если девочку оставить одну, она станет резвиться и разбудит бабушку. Внезапно раздался громкий стук в дверь.
Франсуа Гишар пошел открывать, мысленно посылая незваного гостя ко всем чертям. Незнакомец был одет в скверно сшитый сюртук и черные брюки, на которых пыль прочертила серые полосы. Он вручил рыбаку какую-то бумагу, предварительно осведомившись, точно ли перед ним Франсуа Гишар.
Рыбак не умел ни читать, ни писать; он хотел было окликнуть пришельца, чтобы узнать, о чем же говорится в этом послании, но тот удалился с подозрительной быстротой. Франсуа Гишар швырнул бумагу на буфет, намереваясь дать прочесть ее жене, когда она почувствует себя лучше.
Однако утром и в последующие дни Луизон становилось все хуже и хуже, и рыбак забыл об этой бумажонке — у него и без того хватало забот.
Неделю спустя Луизон уже была при смерти. Франсуа Гишар сидел на деревянной скамейке на крыльце и всматривался в сторону Шампиньи, ожидая, не покажется ли вдали врач. Этот скептик, внезапно уверовавший в чудодейственную силу врачевания, собирался броситься к ногам этого знатока своего дела, чтобы умолять его спасти несчастную Луизон, и даже хотел предложить ему в обмен на жизнь больной собственную жизнь. Повернув голову в направлении переправы, рыбак заметил небольшую группу людей, направлявшихся в его сторону.
Впереди шел человек в черном, приносивший неделю назад бумагу; рядом с ним шагал управляющий; за ними следовали двое лесников и трое жандармов.
Наконец они подошли к рыбаку.
— Вы Франсуа Гишар? — спросил тот, кто возглавлял шествие.
— У вас, должно быть, такая же короткая память, как у уклейки, раз вы меня не узнаете? — промолвил рыбак. — Вы еще неделю назад задавали мне тот же самый вопрос, и я ответил вам тогда, что Франсуа Гишар — это я.
— Хорошо. Вы намерены подчиниться судебному решению, которое я вам вручил?
Рыбак пожал плечами.
— Моя бедная жена умирает, — ответил он, — и у меня нет времени заниматься всякой чепухой. Приходите через неделю; когда ей станет лучше, мы поговорим.
Представитель закона в свою очередь пожал плечами.
— Все не так просто, как вы полагаете, дружище; вам дали неделю, чтобы вы подготовили ответы и возражения для своей зашиты, но вы этого не сделали, и вам придется сегодня же убираться отсюда.
— Убираться отсюда?! — воскликнул рыбак, в голосе которого прозвенела угроза.
— Да, и если вы не захотите уехать по доброй воле, мы заставим вас это сделать.
— Черт побери! — вскричал Франсуа Гишар. — Не смейте входить в мой дом, не то я раскрою вам голову топором!.. Ах, негодяи! Они сейчас разбудят мою бедную жену.
— Не пытайтесь сопротивляться, это бесполезно, — заявил судебный исполнитель, — вы же видите, что сила на нашей стороне.
— Не церемоньтесь с этим бездельником, — вмешался один из лесников, — если он будет сопротивляться, за нами дело не станет.
Лесники взвели курки своих ружей. Франсуа Гишар собрался было броситься на них, но вспомнил о Луизон — если бы его убили, ей непременно пришел бы конец. Поэтому он сдержал гнев и принялся рвать на себе седые волосы.
— Боже мой! Боже мой! — причитал он. — Разве вы не слышали, что там, в доме, умирает женщина.
— Ну и что же! — ответил один из лесников. — Дьявол — искусный лекарь, он не бросает в беде своих слуг.
Рыбак не обратил внимания на это язвительное замечание.
— Позвольте мне остаться в моей лачуге еще неделю, — попросил он, — через неделю судьба Луизон будет решена. Если Господь призовет ее к себе, я с большой охотой покину эти старые стены, а если он не заберет у меня жену, я, по крайней мере, успею подыскать для нее другое пристанище.
В голосе рыбака было столько затаенных, с трудом сдерживаемых слез, что судебный исполнитель, казалось привыкший к подобным сценам, невольно почувствовал жалость к нему; он повернулся к сопровождавшим его лесникам, как бы спрашивая, не предоставить ли этому несчастному небольшую отсрочку, о которой он просит.
— Нет! — резко возразил их предводитель. — Его светлость приезжает завтра в Ла-Варенну на охоту, и надо очистить это место от всякого сброда! Исполняйте решение суда!
— Я повторяю, вы сюда не войдете! — вскричал Франсуа Гишар.
— А это мы сейчас увидим, — ответил тот же человек. И тут из дома донесся голос проснувшейся Луизон.
— Франсуа! Франсуа! Что там происходит? — спрашивала она. — Почему ты споришь с этими господами? Иди сюда, ко мне, не оставляй меня одну, мне так страшно!
От этих жалобных слов у бедного рыбака помутился разум; в его ушах зазвенело, множество сверкающих искорок поплыло у него перед глазами, и он окончательно потерял голову.
— Ах вы подлые трусы! — взревел Франсуа. — Вы хотите убить мою жену, и всемером нападаете на одного! А я вам говорю, что вы все равно сюда не войдете! Если кто-нибудь сделает хотя бы шаг, это будет последний шаг в его жизни.
С этими словами рыбак загородил дверь, потрясая топориком, которым он обычно рубил дрова. Самые решительные отступили назад. Один лишь Симонно, подстрекаемый наследственной ненавистью к Гишарам, устремился вперед. Занесенный топор обрушился не на лесника, а на ружье, которым тот пытался нанести удар противнику, и разрубил его пополам чуть пониже приклада, так что оружие выпало из рук Симонно. Всеобщее смятение было так велико, что две лаявшие собаки умолкли и разом грянули два выстрела; свинцовые пули, пролетев мимо рыбака, оставили две вмятины на створке двери, перед которой он стоял.
Из хижины в ответ на эти залпы послышались громкие вопли умирающей и крики малышки Юберты, заплакавшей от испуга.
Не ожидая следующей атаки, Франсуа Гишар ринулся на своих врагов. Первый удар получил несчастный судебный исполнитель; рыбак так сильно толкнул его плечом, что он опрокинулся навзничь, скатился вниз по склону к реке и упал в воду. Управляющий и один из жандармов, не слишком жаждавшие подобных ударов столь свирепого противника, поспешили на помощь стражу порядка. Схватка продолжалась между рыбаком и двумя жандармами с лесниками, но, как они ни старались, им не удавалось схватить Франсуа Гишара, сражавшегося с поистине богатырской силой. Враги рыбака были вынуждены отступить.
И тут к Франсуа Гишару подошел паромщик.
— Беги, Франсуа! — сказал он. — Ты затеял безнадежное дело. Ты отколотил двух жандармов, но тебе не одолеть десяток или два десятка солдат, и ты не перебьешь весь венсенский гарнизон, который пришлют сюда в случае надобности. Спасай свою жизнь! Мы перенесем Луизон в наш дом и позаботимся о ней не хуже тебя. Беги же, если хочешь снова увидеть жену.
Рыбак вырвал у себя еще одну прядь волос, но понял, что паромщик дал ему дельный совет. Противники Франсуа Гишара восстановили свои ряды и, видимо, готовились предпринять еще одну атаку на него. У рыбака не было времени для раздумий. Он заглянул в последний раз в свою лачугу и увидел силуэт жены, казавшийся белым призраком на фоне темных саржевых занавесок; с растрепанными волосами и блуждающим взглядом больная сидела на кровати и со страхом прислушивалась к шуму, доносившемуся с улицы. Франсуа крикнул жене:
— До скорого свидания, Луизон! До скорого свидания! Затем он обогнул изгородь и со всех ног помчался через поле.
Лесники и жандармы упорно преследовали беглеца, в то время как судебный исполнитель и управляющий, также ожесточившиеся из-за оказанного им сопротивления и вынужденного купания одного из них, приступили к исполнению своих невеселых обязанностей.
Преследователи прочесывали лес, пока не стемнело, но найти рыбака им так и не удалось между тем Франсуа Гишар всего лишь вышел из чаши, спустился к реке в том месте, где густая завеса тополей заслоняла берега, и, войдя в воду по шею, спрятал голову под нависавшим корнем ивы — таким образом он оставался невидимым для всех, за исключением рыб — своих давних знакомых.
Он затаился в этом укрытии до самого вечера, напоминая выдру, и умирал от беспокойства; напрасно он убеждал себя, что Матьё-паромщик будет ухаживать за Луизон столь же заботливо, как сын — за матерью, и что пребывание больной на переправе не скажется пагубно ни на ее здоровье, ни на делах соседа: рыбака терзала такая сильная тревога, что временами его обычно крепкий и здравый рассудок был близок к помешательству. В рокоте набегавших волн ему чудились жалобные стоны, а в кристальном зеркале бегущих перед ним вод ему мерещились призраки; он слышал также похоронный звон церковных колоколов, несущийся со всех окрестных деревень.
Когда стало смеркаться, Франсуа Гишар переплыл реку, стараясь как можно меньше высовываться из воды, добрался до шенвьерского берега и, спустившись вниз по течению, оказался напротив своего жилища.
Когда прибрежные тополя и тенистая растительность большого острова остались позади, с сердца рыбака свалился тяжкий груз.
Он увидел на противоположном берегу свою хижину, темневшую на красноватом фоне, которое сохраняет небо в окрестностях Парижа даже в самые темные ночи.
Эта хижина, стоявшая между двумя деревьями, которые не закрывали ее фасада, была в целости и сохранности; из трубы вырывались клубы дыма, свидетельствовавшие о том, что внутри жилища теплится жизнь.
Стало быть, подумал рыбак, его дом не снесли, как ему грозили.
Кроме того, было видно, что маленькие стекла над дверью сверкают, как бриллианты.
Значит, бедную больную не прогнали из дома, а сжалились над ней.
И тогда Франсуа Гишар, этот потомок браконьеров, у которых безбожие было в крови, упал на колени и принялся страстно молиться.
Затем, поверив в то, что Бог, столько сделавший для него, больше его не покинет, он, не таясь, с шумом бросился в реку.
Сделав десять саженей, Франсуа оказался на другом берегу; он собрался было ринуться к двери своей хижины, но тут его остановила одна мысль.
А вдруг, подумалось ему, за этим спокойствием и ярким светом скрывается западня?
Дом паромщика был всего в пятидесяти шагах, но у Франсуа Гишара не хватило духа отправиться за новостями в такую даль, в то время как он находился лишь в двух шагах от собственного дома, в котором, несомненно, его ждала Луизон.
Рыбак лег плашмя и, как змея, пополз по земле; подкравшись к хижине, он осторожно приподнял голову и заглянул в окно, выходившее на нижнее течение реки.
Хотя Франсуа Гишар и не отличался особенной чувствительностью, то, что он увидел, потрясло его не меньше, чем если бы он внезапно перенесся в долину Иосафата или услышал, как среди разверзшихся облаков раздаются грозные звуки труб Страшного суда.
Напротив окна, к которому он припал, стояла кровать; рыбак, искавший глазами Луизон, увидел на постели человеческую фигуру, полностью скрытую под белым покрывалом.
От этого зрелища Франсуа Гишар от ужаса на минуту онемел и оцепенел. Мерцавшее у смертного одра пламя двух свечей, которые стояли на стуле рядом с распятием и чашей со святой водой, придавало трупу невероятно выразительные формы; черты лица покойной отчетливо вырисовывались сквозь полотно: она напоминала мраморную статую.
В очаге пылал яркий веселый огонь; Матьё-паромщик сидел на табурете с малышкой Юбертой на коленях и кормил ее супом, черпая ложку за ложкой из миски, стоявшей на краю очага.
Девочку радовала непривычная иллюминация в доме, и от ее лепета слегка разглаживались морщины на лбу озабоченного паромщика.
Однако Франсуа Гишар не замечал все частности этой картины; его глаза были прикованы к трупу, словно к призраку; он явственно видел Луизон сквозь ткань, видел такой, какой она лежала в саване, — с длинными опущенными ресницами, приоткрытым ртом и сжатыми зубами; ее ноздри казались слегка напряженными, а кожа была белой, как слоновая кость; однако сердце мужа не желало признавать в умершей жену, и он повторял:
— Нет, не может быть, это не она!
Бедный рыбак устремился к двери, резко толкнул ее и, не обращая внимания на внучку, протягивавшую к нему свои ручонки, сорвал саван, скрывавший лицо усопшей.
Глаза Франсуа Гишара, которые приобрели сверхъестественную остроту, его не обманули: на смертном одре действительно покоилась Луизон Поммерёй.
Рыбак взял руку жены и держал ее в своих руках до утра, осыпая поцелуями и орошая слезами.
V. О ТОМ, КАК ФРАНСУА ГИШАР СТРЕЛЯЛ В ПРИНЦА И ПОДОБРАЛ ВАЛЬДШНЕПА
Как только неясный, робкий свет зари позолотил вершину шенвьерского холма, Матьё-паромщик, который с благоговением перед смертью, присущим самым неверующим крестьянам, до тех пор не решался беспокоить своего друга и даже не вставал, чтобы подбросить дров в огонь, дававший тепло комнате, поднялся и осторожно дотронулся до плеча Франсуа Гитара.
Однако тот даже не шелохнулся.
— Франсуа, — сказал Матьё, — нельзя жить с мертвецами, надо подумать о живых. Те, что ушли, скоро вернутся.
— Что ж, пускай возвращаются — ответил рыбак.
По тону, каким он произнес эти слова, а также по возбужденно раздувающимся ноздрям и угрожающему блеску в его глазах Матьё-паромщик понял, что лесникам и жандармам предстоит дорого заплатить за несчастье, случившееся по вине судьбы — именно ее, как он слышал, проклинал ночью Франсуа Гишар.
— Послушай, — решительно продолжал сосед, — выкинь из головы эту дурь! Ты можешь убить одного, двоих, троих, но вместо них сюда явятся десять. Впрочем, даже если ты сотрешь в порошок всех до единого, бедная покойница от этого не воскреснет.
— По крайней мере, я отомщу за нее! — дрожащим голосом возразил рыбак.
— Глупости, снова глупости! — воскликнул паромщик, непоколебимый в своем здравомыслии. — Ты говоришь, что отомстишь за Луизон? А ты уверен, во-первых, что ей это понравится, ведь она была сущим агнцем Божьим и за всю свою жизнь никому не пожелала зла, даже последнему из разбойников? И потом, давай немного пораскинем мозгами: скажи, Франсуа, кому ты собираешься мстить? Ни в чем не виновным людям.
— Эти мерзавцы — нив чем не виновные люди?
— Ну да, они не виновны. Даже Симонно, самый дурной человек из этой шайки — именно он, по-моему, и настроил всех против тебя, — и тот не виновен. Ведь его хозяин очень любит кроликов, а Франсуа Гишара обвиняют в том, что он обижает бедных зверушек; вот хозяин и велел своему сторожу: «Симонно, прогоните этого малого прочь из моих владений». На него-то ты и должен сердиться, а вовсе не на тех, чья вина лишь в том, что они подчинились приказу, чтобы не потерять работу.
— Послушай, Матьё, я клянусь тебе головой моей бедной жены, что, с тех пор как мы здесь поселились, я ни разу не охотился ни в лесах, ни в полях.
Гишары издавна прослыли в глазах людей браконьерами, и запирательство последнего представителя рода было бессильно поколебать убеждения его друга Матьё на этот счет. Паромщик покачал головой и сказал:
— Опять глупости! Рассказывай это лучше кому-нибудь другому; ты же знаешь, Франсуа, что я неспособен предать человека.
Рыбак с раздражением пожал плечами, но решил, что бесполезно настаивать на своем.
— Значит, ты считаешь, — продолжал он, — что сам принц распорядился снести мой домишко?
— Еще бы! Неужели ты думаешь, что мой помощник посмел бы провезти пассажира бесплатно без моего разрешения? Стали бы желтые портупеи из Сен-Мора утруждать себя из-за какого-то Симонно!
— Ах! Если бы я знал об этом раньше! — пробормотал рыбак глухим и грозным голосом.
— Ну вот! Ты опять за свое! Да ведь этот человек оказал тебе услугу!
— Оказал мне услугу?
— Конечно, ведь он заставляет тебя перебираться на новое место именно тогда, когда эта жалкая лачуга должна тебе опротиветь.
— Опротиветь! Да если бы у меня больше не было этого дома, Матьё, я, признаться, уже отправился бы вслед за женой в мир иной.
— Надо же! В последнее время, когда несчастная покойница еще была жива, ты мог неделями не заглядывать домой.
— Я не приходил туда, чтобы не огорчать бедняжку.
— Чтобы не огорчать жену?
— Ну да!.. Ты думаешь, что эти старые стены глухи и немы, а они понимают меня и разговаривают со мной. Когда я возвращался сюда, я беседовал с ними, задавал им вопросы, и они отвечали, рассказывали мне о моем былом счастье;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30