достаточно было легкого пожатия руки украдкой в толчее, не заметного для тех, кто их окружал, чтобы они почувствовали себя одним целым; все эти маленькие радости были совершенно доселе ей не знакомы, потому что до сих пор любовь для нее была мукой, ведь она была так одинока!
И вот в ту самую минуту, как бедная, всеми покинутая женщина обрела сына и вновь почувствовала себя матерью, перед ней, почти смирившейся с мрачным и тоскливым одиночеством, забрезжило возможное счастье. Однако до чего странное совпадение, лишний раз доказывавшее, что она не была создана для счастья! – эти два события до такой степени переплелись, что не давали друг другу развернуться: возвращение мужа отталкивало от нее сына, а присутствие сына убивало зарождавшуюся любовь мужа.
Вот о чем не мог догадываться Шарни и потому не понял ни того, что значил вырвавшийся у Андре крик, ни того, что заставило ее оттолкнуть его; томительное молчание последовало за этим криком, который был похож на крик боли, но который на самом деле был криком любящей души, и за этим жестом, который можно было принять за отвращение, но который на самом деле был вызван лишь страхом.
Шарни некоторое время смотрел на Андре с выражением, в значении которого молодая женщина не могла бы ошибиться, если бы в эту минуту подняла на мужа глаза.
Шарни вздохнул и продолжал:
– Что я должен передать королю, графиня? При звуке его голоса Андре вздрогнула, потом подняла на графа ясные любящие глаза.
– Граф! Я так много выстрадала с тех пор, как живу при дворе, что с благодарностью принимаю отставку, данную мне королевой. Я не гожусь для жизни в свете, я всегда искала в одиночестве если не счастья, то успокоения. Самыми счастливыми в своей жизни я считаю дни, которые я еще девушкой провела в замке Таверне, а позже те, что были прожиты в монастыре Сен-Дени вместе с благородной дочерью короля Французского ее высочеством Луизой
. Если позволите, граф, я останусь в этом особняке, дорогом для меня по воспоминаниям хоть и печальным, но вместе с тем приятным.
Шарни поклонился, давая понять, что готов не только удовлетворить эту просьбу, но и исполнить любое приказание Андре.
– Итак, графиня, это ваше окончательное решение? – спросил он.
– Да, граф, – отвечала она тихо, но твердо. Шарни снова поклонился.
– В таком случае, графиня, мне остается лишь спросить вас вот о чем: позволительно ли мне будет навещать вас?
Андре одарила Шарни взглядом, в котором вместо обычного спокойствия и сдержанности читались изумление и нежность.
– Разумеется, граф, – отвечала она, – ведь я буду одна, и когда ваши обязанности в Тюильри позволят вам отвлечься, я буду вам весьма признательна, если вы посвятите мне хоть несколько минут.
Никогда еще Шарни не был так очарован взглядом Андре, никогда он не замечал столько нежности в ее голосе.
Он ощутил легкую дрожь, какая появляется после первой ласки.
Он остановился взглядом на том месте, где он сидел рядом с Андре и которое теперь пустовало после того, как он встал.
Шарни был готов отдать год жизни ради того, чтобы опять оказаться рядом с Андре и чтобы она не оттолкнула его, как в первый раз.
Но он был робок, как ребенок, и не осмеливался сделать это без приглашения.
А Андре отдала бы не год, а целых десять лет жизни, чтобы почувствовать рядом с собой того, кто так долго ей не принадлежал.
К несчастью, они совсем не знали друг друга и застыли в болезненном ожидании.
Шарни опять первым нарушил молчание, которое правильно мог бы истолковать лишь тот, кому позволено читать в чужом сердце.
– Вы сказали, что много выстрадали с тех пор, как живете при дворе, графиня? – спросил он. – Но разве король не выказывает вам уважение, граничащее с боготворением, и разве королева не относится к вам с нежностью, похожей на обожание?
– О да, граф, – отвечала Андре, – король всегда прекрасно ко мне относился.
– Позвольте вам заметить, графиня, что вы ответили лишь на часть моего вопроса; неужели королева относится к вам хуже, чем король?
Андре не могла разжать губы, будто все в ней восставало против этого вопроса. Она сделала над собой усилие и отвечала:
– Мне не в чем упрекнуть королеву, и я была бы несправедлива, если бы не воздала ее величеству должное за ее доброту.
– Я спрашиваю вас об этом, графиня, – продолжал настаивать граф, – потому что с некоторых пор... возможно, я ошибаюсь... однако мне кажется, что королева к вам охладела.
– Вполне возможно, граф, – отвечала Андре, – вот почему, как я уже имела честь вам доложить, я и хочу оставить двор.
– Но вы будете здесь совсем одна, вдали от всех!
– Да ведь я и так всегда была одна, граф, – со вздохом заметила Андре, – и девочкой, и девушкой, и…
Андре замолчала, видя, что зашла слишком далеко.
– Договаривайте, графиня, – попросил Шарни.
– Вы и сами догадались, граф… Я хотела сказать: и будучи супругой .
– Неужто вы удостоили меня счастья услышать от вас упрек?
– Упрек? – торопливо переспросила Андре. – Какое я имею на это право, великий Боже! Упрекать вас?! Ужели вы думаете, что я могла забыть, при каких обстоятельствах мы венчались?.. Не в пример тем, кто клянется пред алтарем в вечной любви и взаимной поддержке, мы с вами поклялись в полном равнодушии и вечной разлуке… И значит, мы можем упрекнуть друг друга лишь в том случае, если один из нас забудет клятву.
Андре не сумела подавить вздох, который камнем лег на сердце Шарни.
– Я вижу, что ваше решение – решение окончательное, графиня, – молвил он,
– позвольте же мне хотя бы позаботиться о том, чтобы вы ни в чем не нуждались.
Андре печально улыбнулась.
– Дом моего отца был так беден, – проговорила она, – что рядом с ним этот павильон, который вам может показаться пустым, для меня обставлен с необычайной роскошью, к которой я не привыкла.
– Однако... ваша прелестная комната в Трианоне… апартаменты в Версале…
– О, я прекрасно понимала, граф, что все это ненадолго…
– Но располагаете ли вы здесь по крайней мере всем необходимым?
– У меня будет все, как раньше.
– Посмотрим! – молвил Шарни и, желая составить себе представление о жилище Андре, стал озираться по сторонам.
– Что вам угодно посмотреть, граф? – поспешно вставая, спросила Андре и бросила беспокойный взгляд на дверь спальни.
– Я хочу видеть, не слишком ли вы скромны в своих желаниях. Да нет, в этом павильоне просто невозможно жить, графиня. Я видел переднюю, это – гостиная, вот эта дверь – он распахнул боковую дверь – ага! – это Дверь в столовую, а вон та…
Андре преградила графу де Шарни путь к двери, за которой, как она мысленно себе представляла, находился Себастьен.
– Граф! – вскричала она. – Умоляю вас, ни шагу дальше! Она развела в стороны руки, заслонив собою дверь.
– Да, понимаю, – со вздохом проговорил Шарни, – это дверь в вашу спальню.
– Да, – едва слышно пролепетала Андре. Шарни взглянул на графиню; она была бледна, ее била дрожь. На лице ее был написан ужас.
– Ах, графиня, – чуть не плача, вымолвил он, – я знал, что вы меня не любите, но не думал, что вы испытываете ко мне столь лютую ненависть!
Чувствуя, что не может больше находиться рядом с Андре, и боясь потерять самообладание, он зашатался, словно : пьяный, потом, призвав на помощь все свои силы, бросился из комнаты вон с криком, болью отозвавшимся в сердце Андре.
Молодая женщина провожала его взглядом, пока он не скрылся; она прислушивалась до тех пор, пока не раздался стук колес уносившей его все дальше и дальше кареты… Чувствуя, что сердце ее вот-вот разорвется, и понимая, что ее материнской любви не хватит, чтобы победить это Другое чувство, она бросилась в спальню с криком:
– Себастьен! Себастьен!
Однако ответом ей была тишина, напрасно она ждала утешения.
При свете ночника она пристально оглядела комнату и поняла, что в ней никого нет.
Она не могла поверить своим глазам и опять позвала:
– Себастьен! Себастьен!
Та же тишина в ответ.
Только тогда она заметила, что окно распахнуто настежь, и под порывами залетавшего с улицы ветра колеблется пламя свечи.
Это было то самое окно, через которое пятнадцать лет тому назад ребенок исчез в первый раз.
– Так оно и есть! – вскричала она. – Не он ли сказал мне, что я ему не мать!
Понимая, что она теряет разом и сына и мужа как раз в ту минуту, когда, как она думала, она их обретает, Андре бросилась на кровать, раскинув руки и сжав кулаки; она не в силах была больше сдерживаться, она не могла молиться.
Она могла только кричать, плакать, рыдать в своем неизбывном горе.
Так прошло около часу. Андре была близка к беспамятству, она обо всем забыла, она хотела только одного: чтобы рухнул мир – и надеялась, как это свойственно глубоко несчастным людям, что погибающая вселенная похоронит ее под своими обломками.
Вдруг Андре почудилось, будто нечто еще более страшное, чем ее страдание, обрушилось на ее голову. Уже испытанное ею несколько раз ощущение, предшествовавшее нервным потрясениям, овладевало тем, что было в ней еще живо. Она помимо своей воли стала медленно подниматься, ее крики стихли сами собой; словно подчиняясь чьему-то приказанию, она всем телом повернулась к окну. Несмотря на пелену, застилавшую ей глаза, она различала очертания человеческой фигуры. Когда слезы высохли и взгляд ее прояснился, она вгляделась пристальнее: какой-то человек влез в окно и теперь стоял прямо перед ней. Она хотела позвать на помощь, крикнуть, протянуть руку и позвонить в колокольчик, однако это оказалось ей не по силам... она испытала ту самую непреодолимую тяжесть, которая когда-то овладевала ею при приближении Бальзаме.
В это мгновение в стоявшем перед ней и гипнотизировавшем ее жестами и взглядом человеке она признала Жильбера.
Как Жильбер, ненавистный отец, оказался на месте горячо любимого сына?
Мы постараемся рассказать об этом читателю.
Глава 12. ПРОТОРЕННАЯ ДОРОГА
Когда по приказанию Изидора и по просьбе Себастьена лакей пошел узнать о докторе Жильбере, тот был у короля.
Спустя полчаса Жильбер вышел. Король все больше ему доверял: он всей душой тянулся к Жильберу, зная его преданность.
Едва он вышел, как лакей сообщил ему о том, что его ожидают в приемной королевы.
Он прошел по коридору; вдруг в нескольких шагах от него отворилась и затворилась боковая дверь, выпустив молодого человека, который, видимо, плохо знал расположение комнат и потому никак не мог решиться, куда ему пойти: налево или направо.
Молодой человек увидел Жильбера и стал ждать, когда тот подойдет к нему, чтобы спросить дорогу Внезапно Жильбер замер: свет кенкета падал прямо на лицо молодому человеку.
– Господин Изидор де Шарни?. – воскликнул Жильбер.
– Доктор Жильбер! – отвечал Изидор.
– Это вы меня спрашивали?
– Совершенно верно... да, доктор, я... и еще один человек…
– Кто же?..
– Один человек, – продолжал Изидор, – с которым вам будет приятно встретиться.
– Не будет ли с моей стороны нескромностью узнать, кто это?
– Нет! Однако с моей стороны было бы жестоко заставлять вас ждать! Идемте., вернее, проводите меня в ту часть приемных королевы, которая называется зеленой гостиной.
– Могу поклясться, – со смехом заметил Жильбер, что я не лучше вас разбираюсь в топографии дворцов, особливо в Тюильри, впрочем, я все-таки попытаюсь быть вашим проводником.
Жильбер пошел вперед и скоро нащупал и толкнул какую-то дверь. Она выходила в зеленую гостиную Гостиная была пуста.
Изидор огляделся и кликнул дворецкого Однако во дворце все еще царила суматоха, и вопреки всем правилам этикета дворецкого в приемной не было.
– Давайте немного подождем, – предложил Жильбер, – этот человек не должен был далеко уйти, а пока, сударь, если можно, скажите мне, пожалуйста, кто хотел меня видеть?
Изидор с беспокойством озирался по сторонам.
– Вы не догадываетесь? – спросил он.
– Нет.
– Я встретил этого человека на дороге, он очень беспокоился, что с вами произошло несчастье, и шел в Париж пешком... я посадил его позади себя на коня и привез сюда.
– Уж не о Питу ли вы говорите?
– Нет, доктор, я имею в виду вашего сына, Себастьена.
– Себастьена! – вскричал Жильбер. – Да где же он? И он торопливо обшарил взглядом каждый уголок большой гостиной.
– Он был здесь; он обещал меня подождать. Верно, дворецкий, которому я его поручил, не хотел оставлять его одного и увел с собой В эту минуту вошел дворецкий. Он был один.
– Что сталось с молодым человеком, которого я оставив здесь? – спросил Изидор.
– С каким молодым человеком? – переспросил дворецкий.
Жильбер прекрасно умел владеть собой. Его начала бить дрожь, однако усилием воли он взял себя в руки.
Он подошел к дворецкому.
– О Господи! – прошептал барон де Шарни, чувствуя, как в душе его зашевелилось беспокойство.
– Ну, ну, сударь, – не теряя хладнокровия, проговорил Жильбер, – постарайтесь вспомнить... это мальчик... мой сын... он совсем не знает Парижа и если, не дай Бог, он вышел из дворца, то, не зная города, он рискует потеряться.
– Мальчик? – переспросил лакей, входя в гостиную.
– Да, мальчик, почти юноша.
– Лет пятнадцати?
– Да, да!
– Я видел, как он бежал по коридору за дамой, вышедшей от ее величества.
– Не знаете ли вы, кто была эта дама?
– Нет, у нее была опущена на лицо вуаль.
– А что она делала?
– Мне показалось, что она убегала, а мальчик пытался ее догнать и кричал: «Сударыня!» – Давайте спустимся вниз, – предложил Жильбер, – привратник нам скажет, выходил ли он на улицу.
Изидор и Жильбер пошли тем же коридором, по которому час тому назад прошла Андре, преследуемая Себастьеном.
Они подошли к двери, выходившей во двор Принцев, и стали расспрашивать привратника.
– Да, я видел женщину, она шла так быстро, будто за ней гнались, – отвечал тот. – За ней бежал мальчик. Она села в карету, мальчик бросился следом и подбежал к дверце.
– Что было дальше? – спросил Жильбер.
– Дама втащила мальчика в карету, расцеловала его, дала кучеру адрес, захлопнула дверь, и карета укатила.
– Вы запомнили адрес? – с беспокойством спросил Жильбер.
– Да, запомнил: «Улица Кок-Эрон, номер девять, первые ворота со стороны улицы Платриер». Жильбер вздрогнул.
– Да ведь там живет моя невестка, графиня де Шарни! – заметил Изидор.
– Это – рок! – прошептал Жильбер. В те времена люди были слишком философски настроены, чтобы сказать попросту: «Это – судьба!» Потом он едва слышно прибавил:
– Должно быть, он ее узнал .
– Ну что ж, – молвил Изидор, – едемте к графине де Шарни Жильбер понимал, в какое положение он может поставить Андре, если явится к ней с братом ее мужа.
– Сударь! – молвил он. – С той минуты, как мой сын оказался у графини де Шарни, ему ничто не угрожает. Я имею честь быть с ней знакомым и полагаю, что вместо того, чтобы сопровождать меня туда, вам бы лучше отправиться в путь. Судя по тому, что я узнал от короля, я могу предположить, что именно вас посылают в Турин.
– Да, сударь.
– Позвольте вас поблагодарить за то, что вы сделали для Себастьена; а теперь не теряйте времени и отправляйтесь в путь.
– Доктор! А как же…
– Раз отец мальчика говорит вам, что оснований для опасений нет, можете ехать. Где бы теперь ни находился Себастьен, у графини де Шарни или в другом месте, можете не беспокоиться: мой сын отыщется.
– Ну, раз вы так хотите…
– Я прошу вас об этом.
Изидор подал Жильберу руку, тот пожал ее с сердечностью, обычно ему не свойственной, когда ему приходилось иметь дело с аристократами. Изидор возвратился во дворец, а Жильбер дошел до площади Карусели, пошел по улице Шартр, пересек площадь Пале-Рояля, двинулся вдоль улицы Сент-Оноре, и, затерявшись на минуту в лабиринте маленьких улочек, ведущих к Центральному рынку, он, наконец, оказался на перекрестке двух улиц.
Это были улицы Платриер и Кок-Эрон.
С обеими этими улицами у Жильбера были связаны страшные воспоминания; не раз случалось, что, оказываясь на том самом месте, где он находился сейчас, он чувствовал, как бешено начинало колотиться его сердце; он будто сомневался, по какой из этих двух улиц ему пойти, и, наконец, решительно зашагал по улице Платриер.
Дом Андре, тот самый дом номер девять, был ему хорошо знаком; итак, он не остановился у этого дома не потому, что боялся ошибиться. Нет, было ясно: он ищет предлог, чтобы проникнуть в этот дом, а не придумав предлога, он пытается найти способ пробраться внутрь.
Он толкнул дверь, чтобы убедиться, не осталась ли она незапертой, как это иногда случается будто нарочно в такие минуты, когда человек оказывается в затруднительном положении; дверь была заперта.
Он пошел вдоль стены.
Стена имела десять футов в высоту.
Такая высота была ему не в диковину; однако он решил поискать какую-нибудь тележку, забытую торговцем у стены; встав на эту тележку, он мог бы без труда вскарабкаться наверх.
Будучи проворным и сильным, он легко мог бы спрыгнуть вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13