А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

«Ingrata patria, ne ossa quidem mea habebis» – «Неблагодарная отчизна, даже и кости мои тебе принадлежать не будут»).


В конце декабря Байрон высадился в Морее. Морея – устаревшее название полуострова Пелопоннес, который расположен на южной оконечности Греции и соединен с ее материковой частью узким Коринфским перешейком; здесь находятся известные исторические места: Спарта, Коринф, развалины Олимпии, Микен и др.


Девятнадцатого апреля 1824 года, в шесть вечера, он скончался в Миссолунгах.
Заболел он за четыре дня до этого.
Какой же болезнью?
На этот-то вопрос никогда не могли ответить греческие врачи, по-видимому весьма выродившиеся со времен Гиппократа.
По всей вероятности, поэт умер от той болезни, которую наши врачи называют болотной лихорадкой. Имеется в виду малярия.


Не желая повторяться, мы отошлем к нашим «Мемуарам» тех, кто захотел бы узнать подробности о последних минутах Байрона. Речь идет о главах XCIV–XCVI «Мемуаров» Дюма.


Сегодня же, когда мы навещаем его последний приют, ограничимся тем, что проследим за возвращением его сюда мертвого, так же как проследили приезд его сюда живого.
Через день после прибытия тела поэта в Лондон гроб был вскрыт.
Врачи сошлись в одном и том же мнении: Байрон умер из-за того, что он отказался от кровопускания.
И это было полной противоположностью тому, что заявил доктор Томас! Томас (Thomas) – сведений об этом персонаже найти не удалось.

с Закинфа Закинф – остров в Ионическом море.


Гроб с телом был выставлен для прощания с поэтом; но за два дня до этого было объявлено: если толпа окажется слишком большой, вход в траурный зал будет позволен только по билетам.
В день прощания потребовалась помощь полиции. Более трех тысяч людей, знатных и незнатных, с семи до десяти утра ждали, когда откроются двери зала.
Винный спирт довольно хорошо сохранил мягкие ткани тела, за исключением того, что придал им бледность; особенно хорошо сохранились руки: эти руки, которыми так гордился поэт-аристократ, ничего не утратили в своих утонченных формах.
Только волосы тридцатисемилетнего Байрона стали почти седыми. Каждый из этих волос мог бы поведать о страдании!
Когда тело Байрона доставили в Лондон, из сотен глоток вырвался покаянный крик:
– Байрона – в Вестминстер!..
Но Байрон являл собою такую стойкую нравственную, социальную и литературную оппозицию всем английским привычкам, что существовала опасность услышать отказ правительства, и семья поэта заявила, что он будет захоронен в склепе своих предков в Хакналле, Хакналл – деревня к северо-западу от Ноттингема. Байрона похоронили в здешней церкви 16 июля 1824 г.

около Ньюстеда.
Да и было бы странно видеть, как автор «Марино Фальеро».. «Марино Фальеро, дож Венеции» («Marino Faliero, Doge of Venice») – историческая трагедия Байрона (1821), посвященная республиканскому заговору во главе с аристократией и дожем (правителем) Венеции Марино Фальеро (1274–1355). В трагедии Байрон подвел итог своим размышлениям о революционном движении нач. XIX в. в Италии, показав, что причина его неудач лежит в разрыве возглавлявшейся карбонариями аристократии с массой народа.

уснет вечным сном между Генрихом VIII и Гарриком Гаррик, Дэвид (1717–1779) – английский актер, особенно прославившийся в пьесах шекспировского репертуара; был директором театра Друри-Лейн в 1747–1776 гг.

То есть между кровавым деспотом и выдающимся артистом.


В двенадцать часов дня похоронный кортеж, покинув Лондон, направился к Ноттингему; никогда еще даже королевский кортеж не собирал на своем пути такие толпы.
Полковник Ли, зять Байрона, возглавлял траурную процессию.
В шести каретах, следовавших на ними, находились самые знаменитые представители английской оппозиции: господа Хобхауз, Дуглас Киннэрд, Киннэрд, Дуглас Джеймс Уильям (1722–1830) – друг Байрона и Хобхауза. Бердетт, сэр Френсис (1770–1844) – английский политический деятель, член парламента с 1796 г.; примыкал к радикальному крылу партии вигов; был сторонником парламентской реформы.

сэр Фрэнсис Бердетт и О'Мира, О'Мира, Барри Эдвард (1786–1836) – английский врач ирландского происхождения; служил вначале армейским хирургом, а затем на военном флоте; в 1815 г. был хирургом на «Беллерофонте» и в качестве врача сопровождал Наполеона до острова Святой Елены; вскоре из-за придирок Гудсона Лоу был вынужден расстаться с императором; по возвращении в Англию выступил с протестом против жестокости, с которой обращались с Наполеоном; оставил мемуары, относящиеся к своему пребыванию на острове Святой Елены и к истории болезни и смерти императора.

врач, лечивший Наполеона на острове Святой Елены.
Затем в собственных экипажах ехали герцог Сассекский, Герцог Сассекский, Август Фредерик (1773–1843) – шестой сын короля Георга III; после женитьбы в 1793 г. на католичке отказался от своих прав на престол; был членом Палаты лордов, где примыкал к оппозиции.

брат короля, маркиз Ленсдаун, граф Грей, Грей, Генри Джордж, граф (1802–1894) – английский государственный деятель, секретарь по военным делам (1835–1839), военный министр и министр колоний (1846–1852); сын лорда Чарлза Грея

лорд Холланд.
Процессию замыкали два греческих посланника.
Греки отправили тело Байрона в Англию, но его сердце оставили в своей стране. Сердце Байрона захоронено в Миссолунгах, в мавзолее.


К тому же они заявили, что дочь поэта Ада становится приемной дочерью Греции.
Похоронному кортежу потребовалось пять дней, чтобы из Лондона доехать до маленькой хакналльской церкви, где и были отданы последние почести останкам прославленного поэта.
Его тело опустили в склеп, где уже покоились его предки и его мать. Своего рода ризничий, сумевший понять мою речь лишь в результате моих неимоверных усилий, провел меня в святилище и показал мне беломраморную доску, на которой была выгравирована следующая надпись:


Ниже, в подземелье,
Где погребены несколько его предков и его мать,
Покоится прах
ДЖОРДЖА ГОРДОНА НОЭЛЯ БАЙРОНА,
ЛОРДА БАЙРОНА ИЗ РОЧДЕЙЛА Рочдейл – город у слияния рек Роч и Сподден; ранее входил в графство Ланкашир (ныне относится к Большому Манчестеру); Байроны имели там земли и угольные шахты, проданные пятым лордом Байроном, двоюродным дедом поэта.


В графстве Ланкашир,
Автора «Странствий Чайльд Гарольда».
Он родился в Лондоне 22 января 1785 года;
Он умер в Миссолунгах,
В Западной Греции,
19 апреля 1824 года,
Присоединившись к великому делу,
Чьей целью было возвратить Греции
Ее античную свободу и ее былую славу.
* * *
Его сестра,
Достойная Августа Мария Ли
Установила эту доску, посвященную его памяти.

Только у входа в парк я узнал, что Байрон был погребен в хакналльской церкви, а не в склепах старинного Ньюстедского монастыря.
Я поспешил в церковь.
Но, когда это паломничество было совершено, не было еще одиннадцати утра, и я возвратился в замок.
Замок, описанный поэтом, располагался посреди долины с ее тенистыми холмами, руинами аббатства и озером, на берегу которого, по словам Томаса Мура, можно было найти могилу бедного Ботсвена.
Было вполне естественно, чтобы я, списав эпитафию поэту, списал затем эпитафию тому, кого Байрон называл своим лучшим другом.
Я издали узнал надгробный памятник. Около него, опершись на камень, сидела молодая женщина; двое детей в десяти шагах от нее играли в высокой траве. Она трудилась над каким-то шитьем, время от времени поднимая глаза, чтобы следить за детьми и не дать им подойти слишком близко к озеру.
Ее муж неспешно прогуливался с книгой в руке.
Женщина выглядела года на двадцать четыре, ее муж – лет на тридцать, а дети – на пять-шесть; старшим из них был мальчик, младшей – девочка.
Молодая мать была одета во все белое; голову ее украшала широкополая соломенная шляпка, какие носят в кантоне Во; Во (Ваадт) – кантон на юго-западе Швейцарии; главный город – Лозанна.

две необычайно густые светлые пряди волос, завитых в букли, ниспадали по обеим сторонам ее головы.
Я назвал бы ее скорее изящной, нежели красивой, и в ее изяществе, как это свойственно англичанкам, было нечто от изящества растений и цветов.
Я подошел к ней и, поскольку она заслоняла собой надпись, как можно более любезно попросил ее позволить мне прочесть эпитафию Ботсвену.
Но тут я увидел, что она ни слова не понимает по-французски.
Я же, хотя и читаю довольно бегло по-английски, никогда не мог произнести ни одной фразы, понятной для британских ушей.
В этом отношении я сознавал всю свою беспомощность; поэтому я не решился произнести те три-четыре слова, которые, будь они написаны, несомненно смогли бы передать мою мысль, но, будучи произнесены, не имели бы никакого смысла для моей собеседницы.
Улыбаясь, она жестом попросила меня набраться терпения и окликнула мальчика, прибежавшего на дважды произнесенное имя Джордж.
Опиравшаяся на руки и ноги девочка смотрела, как удаляется от нее ее брат.
Молодая женщина сказала мальчику несколько слов, и он повернулся в мою сторону, устремил на меня свои огромные голубые глаза, приподнялся на цыпочках, чтобы разглядеть меня получше, и спросил на превосходном французском:
– Сударь, матушка желала бы знать, чего вы хотите?
– Чего я хочу? Сначала, чудное мое дитя, я хотел бы тебя поцеловать, если твоя матушка это позволит.
– О да! – откликнулся он. И он протянул мне обе руки.
Я поднял его и поцеловал в обе милые полные розовые щечки.
Мать улыбалась, глядя на нас.
Мать всегда улыбается, когда целуют ее дитя.
– А чего еще вы хотите? – спросил меня маленький Джордж, когда я опустил его на землю.
– Мне хотелось бы, чудное мое дитя, списать несколько строк, выгравированных на этом камне.
– А, эпитафию Ботсвену?
– Вы знаете о Ботсвене? – удивился я.
– Собака Байрона… да, я о ней знаю.
Затем, повернувшись к матери, он перевел ей мою просьбу на английский. Молодая женщина улыбнулась, встала, поцеловала мальчика и направилась напрямик через лужайку к мужу.
– Я вынудил уйти твою маму, мой дружок? – спросил я мальчика.
– О нет, – возразил ребенок, – она пошла за папой. Тем временем девочка встала на ноги и, семеня, подошла к нам.
– Джордж, – произнесла она по-французски ничуть не хуже брата, – почему это ты оставляешь меня одну? Разве ты меня больше не любишь?
– Что ты, Ада, я по-прежнему тебя люблю, но меня позвала мама.
– А чего хочет этот дядя?
– Ты же видишь, – объяснил мальчик, – он хочет списать эпитафию бедному Ботсвену.
– А-а!.. – протянула девочка. – Но зачем это ему?
– Ей-Богу, не знаю… Быть может, чтобы вставить в книгу.
Девочка взглянула на меня с любопытством. Списывая эпитафию славному ньюфаундленду, я следил за детьми, ничего не упуская из их разговора. Дописав последнее слово, я поднял голову и увидел рядом со мной женщину и ее мужа в окружении их детей.
– Сударь, – обратился ко мне муж, – поскольку я наполовину ваш соотечественник, не позволите ли вы мне предоставить нужные вам сведения?
– То совершенство, с каким вы и ваши дети владеете французским, позволяет мне присвоить вам титул не только соотечественника наполовину, но и соотечественника в полном смысле слова, и потому я охотно принимаю ваше предложение. Только позвольте сказать вам, кто я, с тем, чтобы иметь право узнать, кто вы.
Я назвал себя.
Он попросил дважды повторить мое имя и, повернувшись к жене, сказал ей несколько слов по-английски; женщина сразу посмотрела на меня с бесхитростным любопытством.
– Простите, сударь, – прервал я его с улыбкой, – хотя я и не говорю по-английски, но понимаю его достаточно для того, чтобы сказать вам: вы оказываете мне слишком много чести… Я сюда пришел не как соперник или состязатель; я здесь в качестве смиренного поклонника и благочестивого паломника. А теперь, сударь, ваша очередь сказать, кто вы, и объяснить мне, какому счастливому случаю я обязан радостью встречи с вами.
– Сударь, – ответил он, – имя мое совершенно безвестно: меня зовут Ренье. По происхождению я француз; но в тысяча шестьсот восьмидесятом году предок моего деда бежал от преследований, которым подверглись протестанты при Людовике Четырнадцатом, и обосновался в Англии. С тех времен мои предки, мой дед и мой отец рождались и умирали на этой свободной земле, настолько по отношению к нам гостеприимной, что она стала для нас второй родиной, или, вернее, это Франция теперь не более чем вторая моя родина, так как через три поколения мы стали английскими подданными, хотя и сохранили обыкновение заключать браки между людьми из нашей колонии, как ее тут называют. Я первым нарушил это правило, женившись на англичанке. Я живу в пяти льё отсюда, в деревне Ашборн, где служу пастором. Ньюстедское аббатство – одно из самых любимых мест для моих прогулок, и благодаря железной дороге, которая менее чем за час доставляет наше семейство в эти края, я могу раз в месяц доставить себе удовольствие погулять здесь с женой и детьми.
– Вы, сударь, большой поклонник автора «Чайльд Гарольда»?
– Да, это так… Это если не самая чистая, то, во всяком случае, самая яркая поэзия. Впрочем, мой отец, служивший в Ашборне пастором до меня, знавал Байрона во времена его так называемых безумств; он наблюдал за тем, как начиналась борьба Байрона с шотландскими журналами; В 1807 г., когда поэт был еще студентом Кембриджского университета, увидели свет «Часы досуга» («Hours of idlennes») – первый поэтический сборник Байрона, куда вошли его лучшие стихотворения той поры. Несмотря на то что «Часы досуга» давали представление об оригинальной творческой манере и своеобразном мироощущении будущего литературного кумира, отзывы собратьев по перу на эту книгу были отрицательными. В начале 1808 г. в журнале «Эдинбургское обозрение» появились критические статьи с весьма резкими нападками на сочинения молодого дебютанта. («Эдинбургское обозрение, или Критический журнал» – «The Edin-burgh Review, or Critical Journal» – литературно-политический журнал либерального направления, выходивший в Эдинбурге и Лондоне с 1802 по 1825 гг.; на страницах этого издания подвергались всестороннему обзору и обсуждению все наиболее значимые события общественно-политической и литературной жизни страны; критика в нем, как правило, носила суровый и беспощадный характер со значительной долей иронии и сарказма.) Байрон ответил на прозвучавшую в его адрес критику поэмой «Английские барды и шотландские обозреватели» («English Bards and Scotch Reviewers»; 1809), в которой выступил против реакционного направления в лагере романтиков и литературной критики.

и у меня в доме до сих пор хранятся первые пятьдесят стихов его сатиры, которые поэт подарил отцу после того, как прочитал их ему.
– Да что вы?!
– Кроме того, – продолжил молодой пастор, – особое обстоятельство связывает мою жизнь со смертью лорда Байрона. Я родился семнадцатого июля тысяча восемьсот двадцать четвертого года, в то время, когда тело великого поэта опускали в склеп его предков. Мой отец, присутствовавший при погребальной церемонии, вернувшись вечером домой, обнаружил там нового гостя, и этим новым гостем был я.
– Мне бы очень хотелось, чтобы вам представился случай заняться этим фрагментом сатиры, этим первым взрывом гнева, нашедшего столь живой отклик в Европе и ставшего посвящением Байрона в поэты.
– Вы когда-нибудь видели его почерк?
– Да, конечно… Лорд Байрон бы связан с одним из моих друзей, чье имя, наверное, немного вам знакомо, поскольку в Англии оно еще популярнее, чем во Франции: с графом д'Орсе.
– Разумеется, я о нем знаю!
– Уж если у вас есть черновик Байрона, мне хотелось бы посмотреть, легко ли он работал и много ли делал правок.
– О, вам не следует полагаться на образчик, который у меня в руках: стихи слагаются легко, когда уязвленного поэта вдохновляет муза, именуемая Мщением. На пятьдесят первых стихов приходится не более десяти помарок… Однако, если вы желаете видеть эти стихи… подождите минуту…
И, обратившись к жене, он сказал ей несколько слов по-английски.
– В этом нет необходимости, – вмешался я, засмеявшись, – ведь я принимаю ваше предложение.
– И это было бы для нас большой радостью!
(Он предложил своей жене привезти меня в Ашборн и предоставить мне гостеприимство в пасторском доме.)
Затем, словно ему пришла в голову новая мысль, он сказал:
– Отлично! Да, приезжайте, у меня есть для вас подарок!
– Для меня?
– Да… О, только не подумайте, что это стихи Байрона: эти стихи – семейное наследство и, как вы понимаете… я ими дорожу.
– Будьте спокойны, я не допущу такой бестактности – просить их у вас!
– Прекрасно! Так мы договорились? – спросил он, и его взгляд и интонация указывали на радость, какую я ему доставлю, если приму его предложение с такой же искренностью, с какой оно было сделано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84