А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

По преданию, чтобы показать непрочность своего положения, Дионисий посадил Дамокла на пиру на свое место, но при этом велел повесить над его головой на конском волосе меч. Увидев его, Дамокл понял призрачность счастья и благополучия тирана. Выражение «дамоклов меч» в переносном смысле – близкая и грозная опасность, нависшая над видимым благополучием.

меча, нависшего над моей головой.
Примите во внимание, что дамоклов меч, угрожавший льстецу тирана Дионисия, Дионисий Старший (ок. 430–368 до н. э.) – тиран сицилийского города Сиракузы с 405 г. до н. э.; вел войну против карфагенян, удерживавших в своих руках большую часть Сицилии; основал мощное государство по обеим сторонам Мессинского пролива.

угрожал лишь ему одному и лишь только во время трапезы.
Но меч, нависший над моей головой, угрожал также моей Дженни, и не только в настоящем, но и в будущем.
Так что я, не медля, написал господину ректору следующее письмо:

«Сударь!
Пишу Вам это письмо, пребывая в душевной тревоге из-за слуха, который вот уже, наверное, два или три дня ходит по нашей деревне.
Не знаю, имеет ли этот слух какое-то основание или зиждется только на разговоре, которого Вы, Ваша честь, удостоили меня во время нашей последней встречи, – разговора, который, признаюсь, породил во мне большие опасения относительно моего будущего.
Говорят, что ашборнский приход будет преобразован в простой викариат.
Подобное решение по отношению ко мне, принятое Вашей честью, несомненно основывалось на каком-то недоброжелательном донесении, направленном против меня; но это донесение, каких бы сторон моей жизни оно ни касалось, я готов опровергнуть публично.
Открытый спор между мною и клеветником, господин ректор, несомненно обеспечит мою победу.
Четыре с половиной месяца – увы, моя злосчастная судьба не предоставила мне более длительной карьеры! – так вот, четыре с половиной месяца я усердно и неуклонно выполнял миссию, возложенную на меня Вашим высоким покровительством; чисто и свято проповедовал я слово Божье; я старался утешить страждущих; я делил содержимое моего кошелька с бедняками, а когда он пустел, делил с ними мой хлеб; когда же я оставался без хлеба, а такое случалось со мной не раз, я делился с ними моим словом.
Никто не написал ни одной жалобы на меня, ручаюсь за это, поскольку первая жалоба могла бы исходить только от моей совести, а я тщетно вопрошал ее, но она меня ни в чем не обвиняет.
Ваша честь уменьшили мое жалованье на треть, то есть на тридцать фунтов стерлингов, сумму, для меня огромную; я просил, но не роптал; я предоставил Ваше собственное решение Вашему великодушному сердцу и удалился, полный веры в Вашу беспристрастность и, если потребуется, в милосердие Вашей чести.
Во второй раз, полный доверия, так же как и в первый, передаю в руки Вашей чести вместе с моей справедливой и законной просьбой мою жизнь, жизнь моей супруги и, быть может, жизнь моего ребенка.
Примите мое почтение и т. д.»

Что касается последней части или, вернее, конца последней фразы моего письма, то он был чисто предположительным: ничто с уверенностью не предвещало мне, что Дженни собирается стать матерью.
Именно поэтому Вы, дорогой мой Петрус, не преминете заметить, что я, не допуская даже во имя нашего с Дженни общего спасения какой-либо лжи, вставил: «быть может».
Ответа на это письмо, отправленное по почте, я ждал с тревогой.
Оно было отослано в субботу.
К воскресенью еще не была готова моя проповедь; события, ударившие по моему благополучию, дали мне тему для нее: я буду говорить о радостях бедности.
Проповедь, дорогой мой Петрус, хороша тогда, когда она написана с сердечной искренностью: тогда она, если и не воздействует на аудиторию, то, по крайней мере, воздействует на самого проповедника.
Не могу Вам сказать, был ли хоть один из моих прихожан, выходивших из церкви, убежден, что жить в бедности лучше, нежели в богатстве, но я сам спускался с кафедры, уже покорившись своей злосчастной судьбе, предуготованной мне моим недругом, покорился с таким же терпением и такой же смиренностью, как если бы эта злая судьба поразила меня во славу Господню.
И мое терпение и моя смиренность, оказалось, пошли мне на пользу: уже в понедельник я получил письмо от господина ректора – в нем говорилось, что приход мой действительно превращен в викариат и что, следовательно, место пастора останется за мной лишь До конца второго триместра, то есть до 15 октября.
Кроме того, выказывая свое притворное благожелательство, ректор сообщал, что авансом высылает пятнадцать фунтов стерлингов, причитающиеся мне за второй триместр, и тут же предупредил, что в таком случае мы с ним в расчете и у меня не должно быть надежды получить от него еще что-либо.
Викарий, которому предстояло меня сменить, прибудет в Ашборн в течение того же второго триместра, и пятнадцать фунтов стерлингов были посланы мне не только для того, чтобы я мог его дождаться, но и для того, чтобы я передал ему мой приход тотчас по его прибытии.
Ректор предлагал мне поискать за пределами его юрисдикции другое место, которое, он уверен, мне благодаря моим успехам и моим дарованиям не придется искать долго.
На следующий день я получил пятнадцать фунтов стерлингов.
Я погрузился в глубокие раздумья о нашей беде, когда вошла Дженни.
Впервые я не поднял головы, услышав звук ее шагов и шелест ее платья. Правда, зная, что это она рядом со мной, я протянул ей на открытой ладони злосчастные пятнадцать фунтов стерлингов и переложил их в ее руку. Дженни подождала еще несколько секунд, пока я взгляну на нее или заговорю с ней, однако, видя, что я остаюсь немым и неподвижным, она пошла за Библией и принесла мне ее как источник всякого утешения.
Я все понял, поднял глаза и увидел перед собой мою жену, спокойную и смиренную, дающую мне пример мужества.
Протянув к ней обе руки, я прижал ее к сердцу и прошептал:
– Дженни! Дорогая Дженни! Затем я наугад открыл Библию.
Глаза мои остановились на начале страницы: то бы стих первый из главы XLIII Исайи. Контекст этого библейского стиха таков: «Не бойся, ибо я искупил тебя, назвал тебя по имени твоему; ты мой. Будешь ли ты переходить через воды, я с тобою, – через реки ли, они не потопят тебя; пойдешь ли через огонь, не обожжешься, и пламя не опалит тебя. Ибо я Господь, Бог твой» (Исайя, 43: 1–3).

Я прочел:
«Не бойся, ибо я искупил тебя, назвал тебя по имени твоему; ты мой».
И тут я поднял к Небу обе руки и воскликнул:
– Если я твой, о Господи, значит, мне больше нечего бояться ни за себя, ни за мою жену!

XXXII. Долговое обязательство переписано на предъявителя

Не знаю, дорогой мой Петрус, в действительности ли пришла ко мне помощь свыше или же это было постепенное притупление страдания – естественное следствие столь сильного удара; но знаю точно, что после довольно спокойной ночи мы проснулись почти смирившимися с нашей участью.
Накануне, мой друг, я просил Вас в письме еще раз обратиться с просьбой к Вашему брату Сэмюелю.
Я даже, как Вы помните, добавил в этом письме следующее: чтобы обеспечить существование моей Дженни и не отягощать старость наших родителей, я был готов вместе с женой переселиться в Нью-Йорк, Нью-Йорк – многолюдный город и крупнейший порт мира, важнейший хозяйственный, политический, культурный центр и транспортный узел США; находится на Атлантическом побережье; основан голландцами в нач. XVII в.; захвачен англичанами в 1664 г.; один из центров борьбы американских колоний Англии за независимость; в 1785–1790 гг. временная столица США.

или Бостон Бостон – город на северо-востоке США, административный центр штата Массачусетс, один из важнейших экономических центров США; основан в 1630 г.

а может быть, даже отправиться в глубь американских земель.
Эта мысль пришла мне в голову, когда я подумал о многочисленных знакомствах, которые сопутствуют коммерческой деятельности Вашего брата во всех уголках мира.
И поскольку мысль об изгнании была для нас самой тягостной, то мы никак не могли от нее отделаться ни на следующий день, ни еще два-три дня.
Теперь, когда в моей беде не приходилось сомневаться, меня, помимо этого, не оставляло еще беспокойство о долге, который я унаследовал от отца и способ выплаты которого я столь неосмотрительно изменил. Приближался срок следующего взноса, а я, как Вам уже известно, передал Дженни пятнадцать фунтов стерлингов.
Эти пятнадцать фунтов стерлингов и те пять, что остались у нас от первого триместра, составляли все наше богатство. Итак, с двадцатью фунтами стерлингов нам предстояло ждать событий то ли счастливых, то ли бедственных, и жить в ожидании их вплоть до того часа, когда наша злая судьба или станет еще ужаснее, или переменится на более благоприятную.
Не следовало ли в подобном положении уехать в город и незадолго до дня выплаты попросить у моего кредитора новую отсрочку?
Но, излагая такую просьбу, какие гарантии я могу ему предоставить? Конечно же, он должен знать о моем увольнении; надежда же найти службу то ли в другой части Англии, то ли даже в Америке, достаточная для того, чтобы не дать нам впасть в отчаяние, была недостаточной для того, чтобы быть убедительной для незнакомого человека.
Меньше всего я рассчитывал таким способом хотя бы на миг выбраться из беды, но выиграть время для нас, уверенных в возможном покровительстве Вашего досточтимого брата, значило выиграть очень немало.
Вот почему, сославшись на желание попытаться еще раз переубедить ректора, я утром отправился в Ноттингем, причем на этот раз не на двуколке арендатора, ведь после моей ссоры с управляющим я не осмелился просить о подобной услуге человека, от него зависящего.
Я пошел пешком; но, поскольку это был базарный день, я надеялся, что кто-нибудь из моих прихожан, едущий на подводе, возьмет меня с собой.
Покидая Ашборн, я был настроен решительно; но, по мере того как я приближался к городу, решимость моя испарялась; когда я дошел до окраины Ноттингема, мужество совсем меня покинуло.
И покинуло оно меня настолько, что я, вместо того чтобы направиться к дому купца, направился к дому моего хозяина-медника.
Этот славный человек был моей большой, моей последней надеждой – spes ultima, Последняя надежда (лат.)

как говорит Вергилий Видимо, здесь произошло смешение латинского выражения «spes ultima dea» («последняя надежда богов») и окончания стиха Вергилия: «spes altera Romae» – «вторая надежда Рима» («Энеида», XII, 168). Этими словами Вергилий определяет Аскания, сына Энея.

к несчастью, я не застал его дома: вот уже два дня, как он выехал по делам из города и мог возвратиться из своего путешествия только на следующий день.
Оставаться здесь еще на один день, находясь в том положении, в котором мы оказались, означало сильно встревожить Дженни; впрочем, я пришел повидать в Ноттингеме не моего хозяина-медника, а купца, чьим должником я оказался столь роковым образом.
Задержавшись на минуту в доме медника и выпив стакан пива, предложенный мне его женой, я решил направиться к жилищу купца.
Приближаясь к его конторе, я не смог воспрепятствовать зарождению в моей душе новой надежды: дело в том, что купца, г-на Рама, могло, как и медника, не оказаться дома; в таком случае мне не довелось бы испытать стыд, разговаривая с ним и обращаясь к нему с просьбой о снисхождении. Я написал бы ему, а поскольку, когда перо в руках, все решает стиль (а в своем я был совершенно уверен), то мне казалось, что мое письмо скажет то, чего я из-за своей застенчивости никогда не осмелился бы произнести.
На этот раз моя надежда оказалась еще раз обманутой: первым человеком, которого я увидел, войдя в контору, был сам купец.
– Ах, черт возьми! – воскликнул он. – Это вы, господин Бемрод! Ей-Богу, вчера я отказался заключить пари, предложенное мне господином ректором по вашему поводу.
– Пари, с господином ректором?! И по какому же конкретно поводу? – спросил я.
– Да по поводу наших скромных долговых взаимоотношений… Я ему сказал, что вы после смерти вашего отца взяли на себя выплату довольно значительной суммы, которую ранее выплачивал ваш отец, и что вы возвращали мне по одной гинее каждые три месяца, причем делали это весьма своевременно и даже заранее.
На это ректор ответил, что впредь вы не только не будете платить мне заранее, но, по всей вероятности, вообще ничего не вернете.
Кровь бросилась мне в лицо.
– Сударь, – заметил я, – мне непонятно, почему господин ректор сказал вам все это; если потому, что им был отобран у меня приход, то он ошибается: у меня, благодарение Богу, есть другие финансовые источники, и я как раз пришел для того, чтобы сообщить вам – вы можете быть совершенно спокойны.
Как Вы сами видите, дорогой Петрус, моя проклятая гордыня еще раз сыграла со мной злую шутку.
Я пришел к г-ну Раму, чтобы смиренно просить его об отсрочке, а теперь, приняв самый надменный вид, я без обиняков обязался сделать взнос в оговоренный срок.
Вы понимаете, что после подобного заявления мне не оставалось ничего иного, как взять свою шляпу и откланяться.
Что я и сделал.
Купец, выказывая все знаки уважения, проводил меня до двери, вполголоса повторяя:
– О, я так и думал! Я так и думал!
Пока я находился в доме этого человека и в его присутствии, моя гордыня меня поддерживала, но, оказавшись на улице, я закрыл лицо ладонями, проклиная эту роковую гордыню, которая неизбежно приведет меня к гибели.
Таким образом вот уже во второй раз я вошел к этому человеку с намерением сделать одно, а сделал нечто совершенно противоположное задуманному.
Я больше не искал оказии, чтобы вернуться в Ашборн, как предполагал это перед отъездом: даже если бы она была мне предложена, я бы все равно от нее отказался.
Моя душевная подавленность требовала мощного отклика со стороны моего тела.
Не чувствуя никакой физической усталости, я, напротив, испытывал нервное возбуждение, внушавшее мне уверенность в том, что я, как Вечный Жид, Вечный Жид – герой средневековой легенды, осужденный на бессмертие и вечное скитание за то, что он не дал Иисусу Христу, изнемогавшему на пути к Голгофе под тяжестью креста, отдохнуть у его дома; легенды называют его Картафилом, Агасфером, а также Исааком Лакедемом; его истории посвящен «Исаак Лакедем» (1853) – один из интереснейших романов Дюма.

способен обойти всю землю.
Мне потребовалось не больше двух с половиной часов, чтобы возвратиться из Ноттингема в Ашборн; моя одежда покрылась пылью, а со лба струился пот. Увидев меня, Дженни испугалась.
– О Боже мой! – воскликнула она. – Что случилось? Меня одолевало желание все ей рассказать, я чуть было так и не поступил, повинуясь первому порыву, но все же не осмелился.
– Случилось так, что я ничего не добился, – ответил я ей. Это была правда; но правдой было и то, что я ничего не просил, и по свойственной мне глупости, в которой я постоянно себя упрекал, говорил ей о купце, в то время как разговор шел о ректоре.
– И это все? – спросила Дженни со своей мягкой улыбкой.
– Разумеется, – ответил я. – Разве этого недостаточно?
– О, что касается господина ректора, я никогда не разделяла твоей надежды, мой дорогой Уильям. Я позволила тебе отправиться в Ноттингем, иначе потом всю жизнь упрекала бы себя за то, что помешала тебе совершить поступок, который, если взвесить все, мог бы принести удачу, но я была заранее уверена, что тут тебе не посчастливится. Так что если ты меня боялся разочаровать, утешься: разочарование существует только там, где есть надежда, а я всю жизнь надеялась только на Бога.
Я обнял жену.
– И Бог явно помогает мне в моей беде, – отозвался я, – помогает тем, что подарил мне такую мужественную супругу! В Древнем Риме ты была бы Лукрецией,. Лукреция – жена Тарквиния Коллатина, родственника последнего римского царя Тарквиния Гордого (534/533-510/509 до н. э.); отличалась скромностью и трудолюбием, была верной и преданной женой; обесчещенная царским сыном Секстом Тарквинием, лишила себя жизни, что послужило поводом для изгнания Тарквиниев и основания Римской республики. Корнелия (ок. 189 – ок. 110 до н. э.) – дочь знаменитого полководца.

или Корнелией Публия Корнелия Сципиона Африканского, посвятившая себя воспитанию сыновей – знаменитых реформаторов Тиберия и Гая Гракхов; осталась в истории как образец благородной римлянки, славной своими добродетелями и разносторонними знаниями.

а в еврейской древности – Иудифью! Иудифь (Юдифь) – героиня древних евреев, жительница города Ветилуя; когда город осадили вавилоняне, она отправилась во вражеский лагерь, обольстила вавилонского полководца Олоферна и убила его, когда он спал. По преданию, библейская Книга Иудифь, повествующая об этих событиях, написана ею самой.

или Иаилью Иаиль – персонаж Ветхого завета, жена кенеянина Хевера;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84