Даже Филипп никогда не видел ее такой раздетой. Она потянула за края рубашки, пытаясь прикрыть колени, и с губ едва не слетело громкое проклятие. Думай! – приказала она себе. Еще одно затруднение , сколько их ты уже преодолела в Сен-Бенуа , чтобы не дать дому развалиться ? Катье пощупала нижнюю юбку. Не полотняная, а муслиновая, тонкая, как носовой платок. Но выбора нет. Как могла, выжала ее, натянула мокрую ткань через голову, завязала тесемки. Сойдет , решила она, приподняв материю и глядя сквозь нее на просвет.– Я сейчас, полковник. – Катье наклонилась над озерцом, намочила платок и стерла с себя дорожную пыль, которую не удалось смыть дождю.Бекет провел рукой по высушенному крупу коня и прислушался к шуршанию одежды за спиной. Весь день он предвкушал сладость своей мести и мысленно отрабатывал удар шпаги, что пронзит сердце Эль-Мюзира. Но эта женщина... Эта женщина все время стоит на пути его жестокости.Смутно он понимал, что навлек на нее нелегкие испытания. Как ни тяжела ее жизнь, она все-таки знатная дама. Его вдруг пронзила внезапная, как вспышка молнии, мысль, что он даже отдаленно не может себе представить, что она чувствует.А представить хочется... и не отдаленно, а вблизи. Этой ненастной ночью ему вновь не терпится искупаться в ее гневе, в ее страсти.Непрошенные думы выводили его из равновесия, и он резко обернулся, чтоб избавиться от них.– В конце концов, мадам, сколько можно натягивать рубаху?!Она сидела перед струйкой воды, склонив длинную стройную шею в обрамлении нескольких золотистых прядей. Рубашка липла к еще не высохшему телу и казалась почти прозрачной. Сквозь нижнюю юбку тоже все видно, как сквозь вощеную бумагу. Он вообразил, как плавно эти просвечивающие стройные лодыжки и розовые икры переходят в мягкие уютные бедра, и кровь его вскипела.– Господи Иисусе! – прошептал он.Катье подняла голову и зачарованно посмотрела на него. Потом заморгала и, кажется, взяла себя в руки.Повернувшись спиной, она снова опустила в озерцо платок.– Еще секунду, полковник, – откликнулась она спокойным голосом, но Бекет видел, как дрожит в воде ее рука.– Простите, мадам. – Он повернулся к Ахерону.Во всем теле ощущались беспокойство и напряжение; Бекет закрыл глаза и взъерошил волосы.– Господи Иисусе! – повторил он, чувствуя, как безумие все больше овладевает им.Прежде потребности его тела удовлетворить было проще простого – мало ли куртизанок или полковых маркитанток? Но теперь мысль об этих женщинах внушала отвращение. Теперь ему требовалось нечто большее, изнутри его точил более сильный голод.В уме он проклинал ее: лгунья , изменница... но проклятия казались какими-то слабыми, бесцветными. Он стиснул кулаки и завел песнь, что так долго питала его жгучую ненависть: Hiir adam ... Однако ненависть и гнев тоже не откликались на его зов. Перед глазами стоял только золотистый образ. Образ... его безумия.– Я готова, полковник. Торн повернулся.Она сидела на ворохе листьев, обхватив руками колени, как следует подоткнув юбку. Бекет безжалостно подавил бушующий в крови огонь и ушел в себя, точно готовясь к битве.– Мадам. – Он поклонился. Потом снял мундир и камзол.Глаза ее сузились, когда он начал медленно приближаться к ней с провизией, купленной у пастухов. Почти стемнело, но он все еще видел се глаза. Катье чувствовала явную неловкость, его резкие движения стесняли ее.Бекет бросил ей хлеб и сыр.– Ужинать пора.Он набрал охапку сухих веток и листьев и опустился на колени рядом с ней. Ощущая на себе ее взгляд, он заставлял себя думать только о том, как бы половчее разложить костер.Вытащил из мешка огниво, чиркнул о кремень, и по сухим листьям побежал крохотный огонек. Откинув упавшую на лицо прядь, смерил взглядом Катье.– Тепла большого не даст, но хоть немного обсохнем.– Чудесно, – отозвалась она, глядя в огонь. – Как раз то, что надо сырой летней ночью.Она улыбнулась ему. Золотистые локоны соблазнительно свисали по обеим сторонам лица, а серые глаза светились доверчиво и ясно. Полотняная рубаха, не созданная для женских форм, облепила высокую грудь и влажно поблескивала в свете костра.Катье вдруг нахмурилась.– Опять у вас на виске кровь. – Она привстала на коленях и промокнула висок влажным платком. Потом, чуть наморщив лоб, тщательно убрала волосы с его лица. – Наверно, веткой зацепило. Как я раньше не заметила?От ласкового прикосновения голова у него пошла кругом. Ни грана кокетства – одна материнская забота. Никто и никогда к нему так не прикасался. Он сдержанно выдохнул и отстранил ее руку.– Я не калека, мадам. – Впрочем, в голосе не слышалось обычной жестокости.Она посмотрела ему прямо в глаза.– Я знаю. – Снова села на пятки, обхватила себя за плечи, ощущая на спине влагу рубашки, и произнесла так тихо, что он едва расслышал слова за шумом дождя: – Простите, полковник. Мне следовало бы запомнить, что вы не любите, когда кто-то касается... ваших ран.Глаза его затуманились, лицо казалось высеченным из камня.– Я слишком долго провел в обществе солдат, мадам, и не привык...– К чему? – вырвалось у нее, но она сразу пожалела об этом. – Не надо, не говорите!Она устала, измучилась, но не могла отделаться от непонятного подъема и возбуждения. Новое странное чувство смущало и тревожило ее, потому она поспешно взяла мешок с провизией и принялась хлопотать над ворохом листьев. Но пальцы мгновенно онемели при звуках его голоса.– Не смущайтесь, мадам. Тут и говорить-то не о чем.Не ответив, она продолжила свое занятие, но впервые в жизни руки не слушались, а ум отказывался сосредоточиться на повседневных обязанностях владелицы замка. Проклиная себя за неуклюжесть и стараясь не показать ее Торну, она пыталась расчистить место для «стола». Надо все как следует устроить , думала она. В Сен-Бенуа хлопоты по хозяйству всегда помогали ей отгородиться от страха. Но, видно, этот англичанин внушает ей не только страх, коль скоро теперь у нее ничего не выходит.– Стоит ли так хлопотать? – спросил он. – Камни и листья при всем вашем желании не превратятся в красиво накрытый стол, да и сыр не станет жареным каплуном. Смешно есть пищу пастухов при свете бронзовых канделябров. – Торн не сводил с нее пристального взгляда.Она повернулась к нему, зажав в руке камень.– Я хлопочу, потому что мне не посчастливилось родиться пастушкой. Род моей матери берет начало от герцогов бургундских. А фамилия моего отца – Ван Стаден – такая же древняя, как сама Фландрия. И в жилах моего сына течет кровь знатных рыцарей, поэтому он ничуть не похож на того маленького звереныша на лугу. Он спит на пуховых подушках, а не на мешке овечьей шерсти, и постель его пропитана запахом ароматических трав. Его рубашки сшиты из такого же тонкого полотна, как ваши, а не из рваной холстины...Катье осеклась. Что я такое говорю ? Поглядела на зажатый в руке камень, не понимая, как он там очутился.Торн поднялся и мягко разжал ее пальцы. Камень покатился по полу.– Я все время задаю себе вопрос, знаю ли я вас хоть немного. Вас – владелицу замка, жену рыцаря, вдову, мать... – Пальцы стали поглаживать ее плечо сквозь полотно рубашки. – Наконец, женщину?Внутри у Катье все кружилось вихрем. Его прикосновение было теплым, успокаивающим, как лекарственный отвар.– Я сама ее не знаю, – выговорила она. – Вы пугаете меня, полковник. И заставляете бояться самой себя. Я не знаю, что делать, как себя вести. Я никогда не проводила так много времени наедине с мужчиной. Даже с Филиппом.– Но ведь он был вашим мужем. Наверняка...– Что – наверняка? Он зимовал в Сен-Бенуа. – Она отстранилась и стала дрожащими руками выкладывать из мешка хлеб и сыр. – Но Филипп был не тот человек, чтобы проводить с женой и сыном идиллические вечера у камина. – Она в третий раз переставляла с места на место оббитые кружки. – Я заботилась о нем, полковник Торн. О его доме, еде, одежде, о его... – Она покраснела, тряхнула головой, как будто это движение могло согнать предательский жар со щек. – Словом, делала все, что полагается жене.Снаружи сверкнула молния и раскатился гром. Бекет присел рядом, накрыл ее руку своей.– И женщине? – спросил он.От простого прикосновения его пальцев Катье вдруг показалось, что годы, прожитые в Сен-Бенуа, отодвинулись куда-то очень далеко в прошлое.– Женщине, жене, вдове, матери... Все это одно и то же.– Разве?Она не ответила, и он убрал руку.– Мне кажется, нам обоим в жизни довелось сражаться.– И мы оба устали, полковник, – тихо подтвердила она, ощущая кожей тепло его руки.– Душой и телом.Торн отошел к маленькому водопаду, плеснул себе в лицо, провел руками по волосам.Несмотря на промозглую сырость пещеры, в теле Катье разгоралось яркое пламя. Интересно, каково, просыпаясь, чувствовать на шее эти волосы? Филипп всегда коротко стригся под парик, и без него голова походила на волосяную щетку. Изредка засыпая после супружеских визитов, он колол ее своими волосами.А волосы полковника, наверное, ласкали бы ее кожу, как черный бархат, если б, он сейчас склонился к ее уху и прошептал: Сладкая... изменница. Катье опять вспыхнула. Если он узнает, что она ему солгала, то уже не будет ни жены рыцаря, ни вдовы, ни матери... ни женщины. Только изменница. Тогда его руки не согреют и не приласкают, а губы не сотрут поцелуями ее ложь.Огонь затрещал, напомнив ей об ужине. Надо пережить еще одну ночь , сказала она себе, приходя в отчаяние от того, как далеко завлекли ее мечты.Ей вспомнилась ночь в амбаре, его поцелуи. И ночь у костра – ощущение его кожи, скользящей под пальцами. Нет , Катье. Это началось раньше. До Торна. И до того , как ты перестала видеть нехитрые сны. В холодную вьюжную зиму у них вышли все дрова. Они с Петером прижались друг к другу у камина, вообразив, что зола – это догорающие угольки, и вдвоем пели песни, которым научил ее отец.Она расправила юбку и начала напевать бодрый марш. Дай Бог, чтоб ей надо было сражаться только с холодом!Бекет опустился на колени поправить костер и не поверил своим ушам. Неу жели она поет ? В горле защекотал смех.– Колыбельная?Она взглянула на него широко открытыми глазами, удивленная этой добродушной усмешкой.– Что-то вроде. – Она неуверенно улыбнулась. – Отец пел ее мне в детстве.Бекет недоверчиво приподнял бровь.– Шевалье де Серфонтен пел своей дочери песни?– Серфонтен? Нет, что вы! Он второй муж моей матери, – проговорила она с неприязнью в голосе. – А моего отца звали Петер Ван Стаден. Он сражался в чине капитана под знаменем принца Георга Фридриха Вальдского.Дома бывал редко, но когда наезжал, я упивалась его рассказами. – Глаза ее сияли. – Что это были за истории! Лиз их не любила, а я забиралась к нему на колени и часами слушала. Он называл меня капитан Катье.– Капитан Катье, – повторил Торн и добавил уже без насмешки в голосе: – Я бы произвел вас по меньшей «ере в майоры.Она улыбнулась.– Это было очень давно. Воспоминания почти стерлись.– Не отказывайтесь от них. Иногда нам ничего больше не остается.На мгновение она увидела глубокую печаль в синих глазах, но Торн быстро захлопнул створки и указал на еду и кружки, наполненные свежей водой.– Каплун зажарен в самый раз. И вино лучшее, что есть в погребах его милости. – Бекет увидел, как в ответ приподнялись в улыбке уголки ее губ. Он встал и галантно поклонился. – Ужин, достойный... ну, может быть, не принца крови, но уж полковника с владелицей замка – вполне.Улыбка померкла. Катье молча принялась резать хлеб.Бекет сел с нею рядом, посмотрел, как она положила в рот кусочек хлебного мякиша. Катье. Кэтрин. Нет – Катье. Губы невольно сложились так, словно он произносил это имя вслух.Заглянул ей в глаза. Манящие глаза. Он бы всю жизнь мог в них смотреть.Покачал головой, отгоняя глупые мысли. Когда-то давно он умел развлечь даму умной беседой, теперь же ничего не ведает, кроме службы... и мести. За них и цепляется.– Ваш отец, – спросил Бекет, отрезая кусок сыра, – он был гусар?– Да! Откуда вы знаете?– Песня! Я слышал, как ее пели австрийские гусары. Говорят, ее сочинили для битвы при Зенте.– При Зенте, – задумчиво повторила она. – Никогда не слышала, чтобы отец или Филипп упоминали такое название. Вы участвовали в ней?– Нет. – Бекет оперся на локоть, разглядывая ее озаренные пламенем черты. – В Вене я занимался играми.Шум дождя действовал на него успокаивающе. Приятно представлять себе, как она сидит напротив него за роскошным столом. Пламя сотни свечей отражается в ее волосах, огромный алмаз сверкает в ложбинке этой прелестной груди – нет, лучше не алмаз, а рубин, чтобы подсвечивал нежный алебастр ее кожи.– Зента, – продолжил он прерванный разговор. – Турки стояли у ворот Вены. Но под Зентой принц Савойский разбил их одним сокрушительным ударом. После этого им уже негде было окопаться. – Глаза Бекета устремились к завесе дождя у входа в пещеру. Роскошный стол и свечи исчезли, и в голове опять воцарилась тьма. – Оказалось, турецкие крепости не столь уж неприступны, но отдельные отряды еще долго шныряли вокруг Вены. В чем я убедился на собственной шкуре. – Он помолчал и добавил, как бы обращаясь к самому себе: – Солдаты дезертировали, пробираясь к безопасности, на восток. А пленники бежали на запад...– Тоже к безопасности? – тихо спросила она.Бекет взглянул на нее, удивившись и вопросу, и самому себе, что обдумывает его, вместо того чтоб отмахнуться.– К небу, – ответил он. – Первое, что я помню, это небо. Прежде был только мрак – будто дурной сон, который никак не можешь вспомнить. Я чуть было... – Он осекся и закончил уже мысленно: Я чуть было не сошел с ума. Мрак, одна долгая ночь, солнце не вставало и не садилось. Он не спал и не просыпался.Бекет не помнил, когда точно осознал, что возле адовой ямы (Эль-Мюзир приказал вырыть ее специально для него) всего один страж. И на поясе у стража позвякивают ключи.Он чувствовал, что женщина смотрит на него, что ее губы приоткрыты в ожидании. И взглянул на нее, пронзительно, жестко, вдруг поняв, что именно ее присутствие впервые позволило ему вспомнить прошлое, не переживая его заново.Как все просто – накинуть свои цепи на шею часовому и задушить его тонкий смех! Спустя миг Бекет сорвал с себя кандалы вместе с кожей.Он глубоко вздохнул, впуская в легкие влажный ночной воздух.– Я выбрался из ямы на солнце и решил, что ослеп. Ощупью полз вдоль стены, пока не обрел способность видеть. И тогда увидел небо – огромное, синее, с белыми облаками.Чего проще – выскользнуть через плохо охраняемые западные ворота! Он украл коня, полетел по топкой трясине болот, обступивших Тимишоару, и едва ушел от преследующих его янычар.– Не к безопасности, а к свободе. – Он потер кулаком то место, где белел страшный рубец. – К свободе, свету, чистому воздуху.– И вы нашли ее, полковник? Нашли свою свободу? – все тем же задумчивым голосом спросила Катье.Он промолчал.– Я не солдат, – заговорила она, тщательно взвешивая слова. – Но, по-моему, свобода бывает разная. Одна свобода – когда не знаешь голода, спишь в мягкой постели, топишь дровами камин, чтобы согреться... А другая – когда умеешь смеяться, слушать музыку и радоваться жизни.Бекет растревожено вздохнул. Откуда она знает? Он приподнялся на локте, сжал в ладонях ее лицо.– Мадам, вы слишком много видите своими огромными серыми глазами. – Он погладил большим пальцем ее щеку. – Дышать свежим воздухом и утолять жажду чистой родниковой водой – вполне достаточно, чтобы...Катье чуть качнула головой у него в руках.– Нет, мало. – Она положила пальцы ему на лоб, едва касаясь. – Иногда ваше лицо становится каменным, а глаза не видят ничего вокруг. Ваша свобода не будет полной, пока демоны, бушующие у вас в груди, не будут изгнаны навсегда. А до той поры вы не сможете ни надышаться свежим воздухом, ни утолить жажду.Ее рука приятно холодила воспаленную кожу. Он закрыл глаза и провел ею по своему лицу. Потерся губами о ладонь, поцеловал каждый палец.– Как вы все это видите? Наверно, вы дух. Золотая сильфида, призванная соблазнить всех богов. – Он поцеловал ее запястье, прочертил языком линию ее пульса и почувствовал, как затрепетали ее ресницы, а дыхание стало учащенным.– Полковник...– Вы сознаете свою красоту? – спросил он хриплым шепотом. Пальцы его скользнули под широкий рукав рубашки и стали поглаживать нежную кожу на внутренней стороне локтевого сгиба. – В вас столько тепла и света, а у меня внутри только холод, Катье, только холод и чернота.Как же выбраться из паутины его ласк? Греховно сладкие ощущения, граничившие с болью, пронизывали тело. Его руки нашли грудь под тонким полотном, стали осторожно ощупывать соски.Ей не хватало воздуха. А руки Торна спускались все ниже, обозначили изгиб талии и выпуклость бедер, принялись гладить круговыми движениями се мягкие ягодицы.– Я только человек. А человеку свойственно испытывать голод...Он поцеловал ее. Запутался в ее волосах, поддерживая ее затылок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32