Потемкин и Мамонов, устраивая путешествие царицы, украли огромные суммы денег, как и Безбородко в Малороссии. Все фавориты поражают своей жадностью и ненасытностью.
В Малороссии Безбородко строил хутора и селения, утопающие в деревьях и цветах.
Иногда это были просто искусно нарисованные крепостными художниками декорации, на которые царица любовалась, сидя в экипаже и принимая все за живую природу.
И здесь народ встречал ее восторженно, и она искренне решила, что Малороссия не только довольна своим закрепощением, но и благодарит за него.
– В Польше хуже, – рассказывал Потемкин. – Там в каждой деревне стоит виселица, и паны вздергивают на ней непослушных холопов.
Это была правда. Поляки ужасно жестоко обращались с крепостными, и Безбородко после раздела Польши первым делом приказал повсюду снести виселицы, воздвигнутые для домашнего помещичьего суда.
В Херсоне состоялось свидание с австрийским императором. Екатерина им увлеклась. Но Иосиф говорил о политике и философии, с трудом вынося дерзости Мамонова.
А Турция была испугана и путешествием, и свиданием, следствием которого явилась кровопролитная война.
Мамонов не утратил милостей императрицы, и его положение было теперь не менее прочно, чем некогда Ланского. Он был умен, образован, знатного происхождения и говорил на нескольких иностранных языках. При этом весел до шаловливости и верен Екатерине. Как честный офицер, он держал данное ей слово и не выходил из дворца.
Екатерина возвратилась в Петербург очень довольная, что видела свое царство, так хорошо устроенное ею и ее любовниками. Мамонова она любила не менее нежно, чем своих внуков, и назначила его «дитею».
– Дитя очень тебя любит, Григорий Александрович, и ценит твой ум. И чего ты на него всегда, как зверь, огрызаешься? – говорила она Потемкину.
Она уже мечтала теперь, что опорой ее в старости будет Мамонов.
Екатерина восторженно описывала Гримму своего любовника:
«… Рост выше среднего… Чудесные карие глаза… Крепок душой, силен и блестящ по внешности… У него ум за четырех, неисчерпаемый источник веселья и много оригинальности в понимании вещей и в суждениях. Кроме того, безграничная искренность».
Но за эту искренность Мамонов поплатился впоследствии.
– Гри-Гри, вы золотой человек, потому что вы дали мне бесценного Сашу, – милостиво улыбаясь, говорила императрица Потемкину.
Мамонов, как и Ланской, стыдился своего положения. Этим объясняется то обстоятельство, что он охотно подчинился распоряжению царицы не выходить из дворца. Это были единственно порядочные люди среди фаворитов Екатерины. Но Ланской был бескорыстен. Он молчаливо грустил в своей золотой клетке, не имел сил из нее вырваться, может быть, по нежности своего сердца, жалея покинуть пламенно, горячо любившую его Екатерину.
Мамонов не скрывал своего стыда, но заставлял за него платить.
В обществе были недовольны расточительностью Екатерины, которой фавориты стоили более четырех миллионов рублей.
Требуя верности Мамонова, она приблизила к себе юного офицера Казаринова, которого случайно увидела на параде, и за одну ночь подарила ему имение, стоившее четыреста тысяч рублей.
Конечно, императрица щедро платила за свои удовольствия из царской казны.
Но она уже укрепила и расширила русские владения, завоевала Новороссию, Крым, приобрела часть Польши и заботилась о цельности русского государства, скрепляя его цементом рабства. Но, возможно, что в ее эпоху другая политика была невозможна и продиктована ей политической мудростью, той мудростью, с которой египетские фараоны воздвигали свои пирамиды, не щадя жизней рабов, которые их строили.
Екатерина строила здание обширной, цельной, единой несокрушимой России. Она первая завоевала для России голос в Западной Европе. И ценила себя как архитектора очень долго.
– Конституция обошлась бы стране еще дороже самодержавия, – говорила она. – Лучшая из конституций ни к черту не годится, потому что она делает больше несчастных, чем счастливых. Добрые и честные страдают от нее и только негодяи чувствуют при ней себя хорошо, потому что набивают карман, и никто их не наказывает.
Она предпочитала набивать самодержавно карманы фаворитов. Но сколько она ни дарила Мамонову, все же не могла купить сердце этого честного в основе своей человека.
С некоторых пор Екатерина взяла к себе новую фрейлину, княжну Елизавету Щербатову.
Лизаньке было всего восемнадцать лет, и она жила во дворце безвыходно, как и Мамонов.
Запертые в стенах царскосельского дворца, фаворит и фрейлина часто встречались и страстно полюбили друг друга.
Старая, толстая Екатерина сделалась противной своему любовнику, который сравнивал ее с восемнадцатилетней хорошенькой Лизанькой. Екатерина стала замечать в нем полное отсутствие усердия. Он охладел к ней, избегая ласк этой сластолюбивой женщины, годившейся ему в матери.
Безбородко узнал о свиданиях Мамонова и Лизаньки. Они встречались в беседке дворцового сада, и княжна отдалась своему возлюбленному.
Хитрый молоросс обрадовался, когда царица пожаловалась ему на «растерянность» Мамонова и его неаккуратность.
– Где-то начал пропадать по ночам…
– А нет ли у него возлюбленной во дворце? – спросил он.
Екатерина побледнела.
– Да кто же та девка, которая посмеет соперничать со своей государыней на моих глазах?
– Да мало ли… Теперь народ вольнодумен стал, особенно молодые фрейлины!
Это был намек на Щербатову. Екатерина не придала этому особого значения. Вечером состоялось заседание Государственного Совета, и Мамонов отсутствовал. В спальне Екатерины его также не было.
Екатерина вернулась из Совета усталая и пожелала забыться в сильных и нежных объятиях «дитяти».
Но комната фаворитов также была пуста.
Екатерина решила дождаться Мамонова и сделать ему строгий выговор. Она не ложилась и ждала его.
Наконец он явился.
– Где вы, милостивый государь, пропадали, нерачительны вы стали к службе отечеству и государыне, – игриво сказала она.
Она любила игривость на склоне лет. Но когда она протянула ему руки свои для объятий, Мамонов не двинулся с места.
– Матушка-государыня, я всегда был откровенен… Я не могу больше нести свои обязательства при особе вашего величества.
Этого оскорбления Екатерина не ожидала. Он смеет первый от нее отказаться.
К этому Екатерина не привыкла. Все, кроме Ланского, изменяли ей. Но они скрывали свои приключения, боялись потерять милость государыни и не выходили из границ верноподданнического повиновения. В своем самодержавном деспотизме Екатерина желала закрепостить и сердца своих подданных.
– В чем дело, милостивый государь? – гордо спросила она. – Вы забываетесь!
– Я полюбил другую, ваше величество.
– Кого?
– Княжну Елизавету Щербатову. Я прошу разрешения вашего величества на брак с ней, который в настоящее время является необходимостью…
– Хорошо. Я разрешаю. Но предупреждаю вас, что считаю вас государственным преступником. Зная, сколь моя жизнь нужна для России, вы расстраиваете свою государыню, которой нужно полное спокойствие и равновесие для государственных дел.
Мамонов смущенно поклонился.
А Екатерина глухо зарыдала, думая о том, что глупая девчонка, едва появившаяся при дворце, отбила у нее, гениальной, философски образованной женщины, императрицы, любимого человека. А почему? Потому что ей восемнадцать лет.
Ни ореол Царского венца, ни сияние гения, ни мудрость, ни красота души – ничто не в состоянии соперничать с молодостью.
Императрица вспомнила дворцовую горничную, в которую влюбился Потемкин. Она тогда попросила Шашковского убрать ее куда-нибудь. Но она вовсе не требовала, чтобы ее убили, она требовала только, чтобы девушка была заключена куда-нибудь навеки за то, что она осмелилась соперничать с государыней… Чтобы она никогда не могла выйти из заключения.
Шашковский перестарался. Он замуровал девушку в стену. Она никогда оттуда не выйдет. Но разве государыня виновата, что у нее слишком старательные слуги? Разве она просила убить Петра III? Никогда. Орловы сами это сделали. В конце концов, нельзя же обвинить их в том, что они любят государыню и не щадят никого, оберегая ее душевный покой, столь необходимый ей для несения государственной службы.
Екатерина вздохнула. Мамонов далеко не такой, как Орловы и Шашковский. Он нанес ей жесточайшее оскорбление. А как он смотрел на нее! Она читала в его глазах искреннее, очевидно, давно таившееся в глубине его души отвращение. И что же? Он будет наслаждаться счастьем с молодой женой!.. Будет ей рассказывать о том, как он оттолкнул ради нее гордую императрицу – северную Эсмеральду, красоту и мудрость которой воспевали все поэты и философы мира. Вольтер, Дидро и Гримм ей поклоняются. Державин поет ей оды. А какой-то Мамонов бросает ради ничтожной, пустой и ветреной девчонки победоносную устроительницу русской земли, продолжательницу Петрова дела… Надо отомстить…
Но как? Отравить Щербатову?.. Конечно, это очень легко. Но Мамонов и другие догадаются. И, наконец, не надо больно играть, не надо смерти.
Смерть разве наказание? Смерть – покой, небытие. А ей нужно наказать дерзкую так, чтобы она всю жизнь помнила нанесенное ей оскорбление. Императрица долго думала и наконец придумала. Свадьба Мамонова, по желанию императрицы, была отпразднована пышно и весело. Государыня уже утешилась как любовница. Анна Нарышкина представила ей Платона и Валерьяна Зубовых. Оба брата произвели на царицу чарующее впечатление, и оба сделались ее фаворитами.
Но оскорбленная царица утешиться не могла.
Конечно, она не показывала Лизаньке своей ненависти. Она подарила Мамонову три тысячи душ крестьян в виде свадебного подарка. Надо же заботиться о народе и дать народным душам хозяина в чьем-нибудь лице.
Лизанька Щербатова была тронута добротой государыни. Екатерина сама отвела ее к венцу и подарила молодой десять тысяч золотом на счастье, жениху для обручения два бриллиантовых кольца огромной стоимости.
Лизаньке даже было жаль, что она обидела государыню и венчается с ее фаворитом. Под венцом она все плакала.
Поздравив молодых и выпив шампанского за их благополучие, Екатерина удалилась в свои покои.
Через четверть часа к Мамонову явился дежурный офицер с приказом немедленно оставить Петербург с молодой женой. Тут же ему был передан пакет с миниатюрным его собственным портретом, который царица всегда носила на груди. Портрет был изуродован.
Мамонов с женой поселился в Москве и весь отдался своему счастью.
Через две недели, которые пролетели в сладком и уютном уединении, однажды гуляя в парке, они вернулись в свою спальню, предвкушая новые наслаждения любви.
Неожиданно из темноты выскочили солдаты. В один миг граф и графиня были связаны. Мамонов закричал, незнакомый голос сказал ему:
– Замолчите, ваше сиятельство. Кричать бесполезно. Никто не посмеет явиться сюда.
Мамонов узнал голос московского полицмейстера.
– По какому праву производится такое насилие? – спросил он.
– По указу государыни, против которого всякое право бессильно, – ответил полицмейстер.
Мамонова привязали к креслу. Зажгли лампу… И несчастный увидел, что солдаты срывают платье с его молодой жены… На вопли ее никто из слуг не прибыл. Очевидно, все заранее получили приказ, как вести себя.
Надругавшись над бедной графиней, солдаты избили ее плетью, превратив спину в сплошную кровавую рану.
Исполнив в точности указ императрицы, полицмейстер с солдатами удалился.
Явились слуги. Мамонова отвязали от кресла, привели в чувство несчастную женщину. Оба долго были больны. Выздоровев, Мамонов уехал с обиженной женой, жертвой царской мести, за границу, покинув страну, где «всякое право бессильно перед указом свыше».
Однако злоупотребления властью возникали везде и при всяком строе, даже при республике. Достаточно вспомнить Венецию средних веков или вторую римскую республику.
Что же из этого следует? А то, что ни один человек не должен иметь над другим никакой власти. Но вряд ли это возможно.
Честолюбивый и надменный Платон Зубов вскоре вытеснил брата из сердца императрицы. Валерьян был случайным фаворитом, и Платон сумел подчинить себе государыню, женственная душа которой была верна себе и жаждала подчинения сильной мужской воле. Она ни в чем не могла отказать своему любовнику.
Платону Зубову было всего двадцать три года, но он был очень расчетлив и бесстыдно циничен. Он добился положения фаворита, как при жизни Ланской, но вытеснить красавца Сашеньку из сердца императрицы было невозможно. Потом царица привязалась к Мамонову, и Зубов терпеливо ждал, чтобы ее увлечение прошло.
Нарышкина уверяла царицу, что Зубов в нее безумно влюблен, и самонадеянная Екатерина, которая и в старости была убеждена, что сохранила свою красоту и обаяние, охотно этому верила.
А Зубов, сделавшись временщиком, стал необыкновенно требовательным. Это был Орлов конца царствования. Но Орлов был груб только с Екатериной, а с окружающими очень вежлив, корректен. Зубов был высокомерен и заносчив. Он наносил непростительные дерзости наследнику престола Павлу Петровичу, твердо уверенный, что Павел царствовать не будет, потому что Екатерина говорила ему о своем завещании. Один раз, когда цесаревич приехал к нему с визитом по настоянию матери, Зубов заставил его ждать более часа в приемной, а потом велел сказать, что занят и принять Великого князя не может. И когда Павел взошел на престол, то Зубову пришлось валяться перед ним на коленях, вымаливая себе прощение. Все свои наглые выходки он сваливал на покойную императрицу, уверял, что она от него требовала такого отношения к цесаревичу.
Когда императрица приблизила к себе Зубова, Потемкин был в Киеве. Конечно, всесильный князь Тавриды вскоре узнал, что у царицы появился «больной зуб», как называли Зубова при дворе. Потемкин был угрюм и озлоблен, а когда ему сообщили, что Екатерина возвела Зубова в княжеское достоинство, то с ним сделался припадок бешенства. Он перебил всю посуду, все дорогие вазы, изломал всю мебель, избил своих слуг и велел запороть свою любимую крепостную наложницу. Светлейший князь не умел гневаться, не проявляя своего гнева. Ему хотелось, чтобы все чувствовали его настроение.
Обыкновенно фавориты получали графские титулы. Екатерина поставила ничего не сделавшего для России мальчика рядом с ним, гениальным полководцем, героем трех кампаний, завоевателем Новороссии и Крыма…
– Или я, или Зубов! Кто-нибудь из нас должен умереть.
Потемкин задумал отравить Зубова, подобно тому, как отравил Великую княгиню Наталью Алексеевну и Ланского, а, может быть, и еще кого-нибудь, о ком история не знает. Он не задумывался над средствами, когда надо было устранить человека с дороги.
Он решил ехать в Россию. Заложили его роскошную карету, и он приказал:
– Ехать в Николаев.
Вся его свита выехала с ним из Ясс.
Но на первой же остановке с ним сделался тяжелый сердечный приступ, и он умер. Зубов победил.
Известие о его смерти произвело на Екатерину потрясающее впечатление. Она впала в такое отчаяние, что пришлось пустить ей кровь.
Императрица заперлась в своих покоях, неутешно рыдая.
Через три дня она издала великолепный манифест и составила грамоту с перечислением всех подвигов Потемкина, которая до сих пор хранится в херсонском соборе. Приказано было воздвигнуть светлейшему князю Тавриды памятник в Херсоне.
Труп светлейшего привезли в Яссы, а потом с пышным кортежем доставили в Херсон, где похоронили в склепе святой Екатерины. На месте его кончины также поставили памятник.
Но император Павел, едва взойдя на престол, велел уничтожить памятник, а склеп с гробом фаворита засыпать землей.
Павел находил, что Потемкин сделал России больше зла, чем добра. Он не мог простить ему роли поставщика наложников императрице, его матери. Угождая низменным инстинктам Екатерины, Потемкин поощрял перемену фаворитов, и за каждого угодившего царице наложника получал от нее милости и награды. Нельзя отрицать за великим сводником и больших заслуг. Он был способен, умен, предприимчив и отважен.
Приобретение Крыма и Новороссии обогатило Россию, дав ей прелестные и плодородные провинции. Иногда человек, который идеален в личной жизни, совершенно ничтожен и не нужен для общественной жизни. И бывает, люди распутные и порочные, а жизнь их очень важна и ценна для истории.
Потемкина упрекают в том, что он заменил либеральные реформы Екатерины, но она никогда не была либеральной. Еще Потемкин не был ее фаворитом, когда она издала указ о разрешении продавать крестьян отдельно от земли.
Когда французские революционеры, свергнув Людовика XVI, попросили Екатерину прислать республиканскому Парижу свой портрет в знак сочувствия вольтерианским идеям, она прямо ответила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9