.. Ты для меня - божий дар!
- Завтра же заявлю в милицию!
- Вот напугала! - рассмеялся Муртало.
- Неужели ты действительно ничего не боишься?
- Боялся одного: уйти из жизни без любви... Теперь я этого не боюсь... Теперь я счастливейший человек, в мне уже безразлично, когда умереть - что сегодня, что завтра...
Не успел Муртало договорить, как Инга размахнулась и закатила ему звонкую пощечину.
- Нахал ты! Мерзавец! Убирайся вон сейчас же! Не позорь меня! Кругом люди живут!
Муртало не сдвинулся с места, только побледнел.
- Люди? Люди - толпа. Завтра они будут валяться у тебя в ногах, объявят тебя, как Марию-Магдалину, святой...
Доведенная до бешенства Инга ударила Муртало кулаком в лицо. Ударила сильно. Хлынувшая из носа Муртало кровь залила скатерть. При виде крови девушка вздрогнула. Она инстинктивно бросилась на кухню, смочила полотенце водой, вернулась в комнату. Муртало по-прежнему сидел за столом, и кровь по-прежнему капала на скатерть. Инга приложила полотенце к его лицу. Губы Муртало прижались к руке девушки, и, к своему удивлению, она не отняла руку.
До рассвета горел свет в комнате Инги. Утром, когда прикорнувшая на тахте в праздничном платье девушка проснулась, комната была пуста. И ничего, кроме пятна на скатерти, не напоминало о страшном и странном ночном госте...
Две подвальные комнаты в доме тети Марты занимал Моисей Шаптошвили. Здесь жила его семья - жена Ревекка и четырнадцатилетний сын - рыжий, веснушчатый Исхаак. Здесь же была оборудована красильня.
Расчеты с заказчиками вел Моисей, производственная же деятельность красильни целиком и полностью направлялась Ревеккой и Исхааком.
Работа в красильне кипела вовсю. Дела шли отлично. И все были довольны. Когда по утрам Ревекка развешивала на солнце ночную продукцию и когда разноцветные сорочки, платки, косынки, фартуки, чулки, носки, детские платьица, полотенца и другие предметы домашнего обихода начинали развеваться и хлопать на ветру, дворик тети Марты напоминал празднично убранный небольшой парусник, бегущий по морским волнам. Владельцем, капитаном и рулевым этого парусника был Моисей Шаптошвили. Служили на паруснике и матросы. И капитан аккуратно платил им... конфетами. А платил за то, чтобы они не выводили на пестрых парусах разные непристойные слова и рисунки. Вы, конечно, догадались, что этими матросами были мы - дети квартала.
Да, казалось, жизнь Моисея Шаптошвили течет как по маслу и производство его работает как часы. Но в то лето, когда Исхаак, трижды подряд просидевший в четвертом классе, наконец-то перешагнул в пятый, в ходе этих часов произошел перебой и в их мелодичный бой вкрались тревожные звуки.
Какой-то грешник (или грешница) сообщил по секрету Ревекке, что муж ее, Моисей, давно крутит шашни с некой Ангелиной из Сванетского квартала, что половину своих доходов он несет к ней и что в то время, как она, Ревекка, ходит в перелицованном драповом пальто, Ангелина щеголяет в каракулевой шубе.
Ревекка молча проглотила пилюлю. Но, проснувшись однажды утром, наш квартал ахнул: вывешенные во дворе тети Марты сорочки, платки, косынки, фартуки, чулки, носки, детские платьица и другие предметы домашнего обихода оказались окрашенными в цвет траура! На кораблике Моисея Шаптошвили развевались черные паруса!
Вернувшийся из города Моисей сперва не поверил глазам. Он внимательно осмотрел диковинную галантерею, пощупал ее, взглянул на почерневшие ладони, потом подозвал нас.
- Тамаз, дорогой, какого цвета эта рубашка?
- Черного, дядя Моисей!
- Гизик, хочешь мороженое? Скажи мне правду!
- Черного! Ей-богу, черного!
- Дуду, они разыгрывают меня, да? - ухватился Моисей за соломинку.
- А ты не выпил, случайно, дядя Моисей?
- Бродзели, скажи хоть ты правду, - какого цвета моя мануфактура?
- Да ты что, дядя Моисей, ослеп?
- Ревекка-а-а! - взвыл тогда Моисей, заколотив кулаками по голове. Душегубка!
Подвал безмолвствовал.
Моисей скатился вниз по ступенькам и забарабанил в запертую изнутри дверь.
- Вылазьте, ироды! Покажитесь, кровопийцы! Оболью вас керосином, спалю все к черту!
Прибегнув к помощи ног, Моисей наконец преодолел сопротивление дубовой двери, и тут-то в подвале разыгрался ад почище дантовского крики, вопли, стенания, проклятия... Двор заполнился народом, но охотников впутаться в это нечистое дело не находилось.
- Позовите Кукарачу! - сообразил кто-то.
Спустя пять минут лейтенант ворвался в подвал. А еще через минуту раздался душераздирающий вопль Моисея:
- Сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь!
И все стихло.
Потом из подвала вылез Кукарача с Моисеем под мышкой. В одной руке капитана парусника был зажат клок огненно-красных волос Исхаака, в другой - половина иссиня-черной шевелюры Ревекки.
Не выпуская из подмышки Моисея, Кукарача вернулся в милицию. Потом во двор выкарабкались помятые домочадцы капитана. Они молча убрали черные паруса и так же молча убрались восвояси.
Вечером в сопровождении Кукарачи вернулся Моисей - ниже травы, тише воды. Они спустились в подвал. Что там произошло, какие состоялись переговоры - неизвестно. Ни только вскоре из подвала донеслась песня в четыре голоса. И до самого утра кахетинский "Мравалжамиер" сменялся тбилисским "Баяти", мегрельская "Арира" - гурийским "Криманчули"...
- Талисман, что ли, у этого Кукарачи? Уму непостижимо! - сказала удивленная мама и захлопнула балконное окно.
Увы, эпопея с черными парусами на этом не закончилась. С того памятного вечера Моисей превратил двор тети Марты в арену цирка и почти каждый день устраивал представления.
Он возвращался домой вдрызг пьяный, спускался, волоча ноги, в свой подвал, и спустя пять минут начиналось столпотворение:
- Значит, таскала Ангелину за волосы, да?.. Значит, облила ее каракулевую шубу серной кислотой, да?..
Или:
- Значит, говоришь, Ангелина не фельдшерица, а шлюха, да? К больным, говоришь, в постель лезет, да?.. А сама ты кто? А? Отвечай, стерва!..
И в ответ - мольбы и причитания ползавшей на коленях Ревекки:
- Не надо, не надо, Мосе-джан! На, вот нож! Зарежь меня! Убей!
- Папик, не трожь маму, папик! Не трожь, говорю, а то... - грозился скрывавшийся за спиной матери Исхаак.
Потом появлялся Кукарача, и вмиг Моисей превращался в ягненка.
Однажды в воскресенье буйство Моисея превзошло все ожидания. Он выволок Ревекку на середину двора, содрал с нее платье и стал избивать поясным ремнем.
- Значит, кофту на Ангелине оборвала, да?.. Лиф с нее содрала на улице на радость мужчинам всего квартала, да?.. Вот тебе! Вот тебе! Еще раз!..
Исхаак с камнем в руке бегал вокруг отца и пищал:
- Папик, не трожь маму, а то!.. Не трожь, а то!..
Моисей на мгновение повернулся и дал своему отпрыску такого пинка, что тот отлетел метра на два и ткнулся головой в землю.
- Люди добрые, анафемы, звери, нет у вас бога?! Помогите! Позовите Кукарачу! - взвыла Ревекка. И, словно вняв ее призыву, во дворе появился Кукарача.
Но тут свершилось чудо: Моисей не подчинился лейтенанту!
- Не подходи! Убью! - крикнул он и переложил в руке пояс с тяжелой металлической пряжкой.
- Брось пояс! - приказал Кукарача.
- Говорю тебе, не подходи! - повторил Моисей угрожающе и замахнулся поясом. Пряжка просвистела у самого виска лейтенанта.
Кукарача отступил.
- Не бери греха на душу! Подойдешь - убью! - предупредил Моисей, продолжая размахивать поясом.
Кукарача осторожно сделал шаг вперед, но увернуться от пояса не сумел. Тяжелая пряжка рассекла ему скулу. Брызнула кровь. Женщины завопили. Кукарача скрипнул зубами. А Моисей, увидев кровь на лице лейтенанта, словно обезумел. Он замахнулся еще раз, и снова пряжка угодила Кукараче в лицо. Что было потом - затрудняюсь описать. Все произошло во мгновение ока. Лейтенант схватил Моисея, подбросил в воздух и нанес ему один-единственный удар в челюсть. Моисей грохнулся у ног Ревекки, да так и остался лежать, не подавая признаков жизни.
Кукарача опустился на колени перед поверженным Моисеем, пощупал его челюсть, приложил ухо к груди, потом расстегнул ему воротник и потребовал воды. И тут же Ревекка, схватив валявшуюся во дворе толстую подпорку для белья, изо всех сил опустила ее на голову лейтенанта. Кукарача покачнулся.
- Убил его?! Убил кормильца семьи?! Ты будешь кормить несчастного сироту?! Умри, убийца? - И Ревекка замахнулась подпоркой во второй раз. Но Кукарача отнял у нее палку и забросил ее в конец двора.
- Поделом мне! - проговорил он, вытирая платком окровавленное лицо.
- Убил моего Моисея?! Убил кормильца?! - Ревекка вновь бросилась к Кукараче с камнем в руке.
- Да уймите же ее! - крикнул Кукарача, вырывая у Ревекки камень.
Потом он взял принесенное кем-то ведро и окатил водой Моисея. Тот застонал, затем зашевелил веками, наконец открыл глаза и приподнял голову.
- На, забирай своего благоверного и будь счастлива с ним! - сказал Кукарача Ревекке, швырнул на землю пустое ведро и вышел со двора.
Ревекка и Исхаак бросились к Моисею и завопили в один голос:
- Очнулся! Очнулся наш дорогой, наш кормилец, наша надежда, наша радость!.. Пусть отсохнет ударившая тебя рука! Пусть онемеет проклявший тебя язык!.. Заведи себе тысячу любовниц, солнышко наше, только не лишай нас своего ангельского голоса!.. Скажи нам хоть слово, радость наша!.. Одно только слово!..
Моисей и сам был бы рад ответить своим домочадцам, да не мог. Кукарача если бил, то бил наверняка...
Кукарача с изувеченным лицом сидел в кабинете Сабашвили и прикладывал к ранам мокрый носовой платок.
- Слушай, Тушурашвили, сколько раз я говорил тебе - кончай с собственными инициативами?! - покачал головой начальник милиции.
- О какой инициативе ты говоришь? - поморщился Кукарача. - Сами же они умоляли меня спасти их! Этот болван Моисей бил их смертным боем!
- Не знаю, кто кого бил... - улыбнулся Сабашвили, взглянув на опухшее лицо лейтенанта.
- Кто мог подумать, что я же окажусь в роли пострадавшего? - Кукарача хотел встать, но, почувствовав боль в пояснице, остался сидеть.
Сабашвили нажал кнопку электрического звонка. Вошла молоденькая секретарша.
- Слушаю.
- Принеси-ка, пожалуйста, этому красавчику твое маленькое зеркальце!
Девушка прыснула, быстро прикрыла рот рукой и вышла.
- Издеваешься? - хмыкнул Кукарача.
- Нет. Хочу посоветоваться с тобой по одному вопросу. Нужно твое согласие.
Сабашвили начал что-то писать.
Секретарша принесла зеркальце. Кукарача посмотрел в него.
- Ну, как? Хорош? - спросил Сабашвили.
- Ничего. Но ему досталось не меньше! - ответил в сердцах Кукарача.
- Как, по-твоему, когда заживет?
Кукарача пожал плечами.
- А все же?
- Ну, недели через две, наверное... Пряжка-то металлическая...
- А дней десять не хватит? - переспросил Сабашвили.
- Нет. Минимум - пятнадцать! - ответил категорически Кукарача.
- Подумай как следует! - Сабашвили продолжал писать.
- Чего ты пристал? Мне-то лучше знать! - обиделся Кукарача.
- Ладно, пятнадцать так пятнадцать, пусть будет по-твоему. Отсидишь эти пятнадцать суток на гауптвахте!
- Это еще почему? - вскочил Кукарача, забыв о боли в пояснице.
- Десять - на приведение в порядок твоей побитой морды, пять - за хулиганство.
- Нет, значит, в мире справедливости?!
- Вот именно, во имя справедливости отсидишь пятнадцать суток! На вот, возьми, - Сабашвили протянул лейтенанту листочек бумаги. - Отдай сам секретарше, пусть отпечатает сейчас же, это приказ отвоем аресте.
Кукарача направился к двери.
- Погоди! Дай-ка оружие. Пусть полежит у меня в сейфе.
- Ух, Моисей, была бы моя воля!.. - Кукарача достал из внутреннего кармана пистолет и положил его перед Сабашвили.
- Не огрызайся! Пятнадцать суток пройдут быстро... О лекарствах и пище позабочусь лично, - обнадежил Давид Кукарачу.
Лейтенант ушел. И на пятнадцать дней квартал лишился своего инспектора...
А Моисей? Моисей с металлическими фиксаторами на челюсти месяц пролежал в Михайловской больнице, и в течение этого месяца дражайшая его супруга трижды в день кормила его с серебряной ложки рисовой кашей.
Выписавшись из больницы, Моисей на старую квартиру уже не вернулся. Красильня, а с ней и цирковые представления с участием Моисея и его домочадцев были упразднены.
Мы скатились вниз по тропинке вдоль правого устоя моста имени Челюскинцев и спустя пять минут были на берегу Мтквари.
В Тбилиси стояла адская жара. Над берегом колыхалось знойное марево.
Мы быстро разделись и бросились в воду. Кучико - старший среди нас плавал отлично. Я, Дуду и Ирача не отставали от него. Лишь Костя-грек, недавно научившийся плавать, смешно барахтался в воде, размахивая руками и поднимая вокруг себя фонтаны брызг.
- Ну, как я плаваю? - обратился он к нам.
- Утром при умывании надевай на себя спасательный круг, иначе утонешь! - посоветовал ему Дуду.
- Ну, айда на тот берег! - Кто может - за мной! - крикнул Кучико и поплыл.
После продолжительной засухи уровень воды в Мтквари был значительно ниже обычного, поэтому мы смело последовали за Кучико. Достигнув середины реки, я оглянулся и вскрикнул: за мной плыл Костя-грек! Зарывшись головой в воду, он бил руками и ногами с таким остервенением, словно дрался сразу с девятью противниками. Я сообразил, что упреками и выговорами мог лишь напугать его, поэтому крикнул бодро:
- Давай, Костя, жми! Я здесь!
Костя приподнял голову и тут же скрылся в воде. Я успел перехватить его умоляющий взгляд, увидеть его перекощенное от испуга лицо и понял, что он тонет.
- Э-е-ей, ребята, помогите-е-е! - заорал я. - Костя то-о-о-нет!
- Где-е-е? - отозвался сразу же Кучико и повернул обратно, но Кости уже не было видно.
- Ныряйте! - крикнул Кучико, и нырнул сам.
Костя исчез. Мы неслись вниз по течению и уже доплыли до места, где вода была мельче и мы могли стоять на ногах. И вдруг шагах в десяти от себя мы увидели Костю. Его голова на мгновение показалась из воды, раскрытом ртом судорожно глотнула воздух и вновь скрылась.
- Вот он! Помогите-е-е! - заорали мы вместе.
- Держитесь! - услышали мы чей-то громкий голос и увидели человека, пробивавшегося по горло в воде. Он настиг Костю, схватил его, прижал к груди, упал, на миг скрылся под водой вместе со своей ношей, но тут же поднялся, подхватил Костю и стал медленно, шаг за шагом приближаться к берегу.
- Кукарача! - вырвался у нас изумленный крик. - Помоги, Кукарача!
- Помогите мне сами, бродяги! Я же не умею плавать!
Но опасность ему не угрожала. Через несколько минут мы благополучно добрались до берега. Не переводя дыхания, Кукарача ухватил Костю за ноги, поднял его и выкачал из него ведро воды. Потом он уложил незадачливого пловца на гальку и сам уселся рядом с ним. Мы расположились вокруг.
Прошла минута, другая, третья... Костя застонал, зашевелился и открыл глаза.
- Очнулся, герой? Ну, как ты? - спросил Кукарача.
Узнав лейтенанта, Костя в испуге зажмурился и громче застонал.
- Это я! Взгляни-ка еще раз! - Кукарача пальцем оттянул веко Кости. Узнаешь?
Костя молчал. Кукарача встал, снял пояс, расстегнул воротник. Мы, как по команде, стали одеваться.
- Отставить! - приказал Кукарача. Мы беспрекословно подчинились. Он собрал в кучу нашу одежду. - Становись по росту!
- Кукарача, отдай хоть трусы! - заскулил Кучико.
- Я кому сказал!
Прикрываясь руками, мы выстроились в шеренгу - Кучико, затем Ирача, Дуду, я. Костя-грек все еще лежал навзничь. Оберегая его мозги от солнечного удара, Кукарача накинул ему на голову чью-то рубашку. Потом уселся на большой валун и окинул нас критическим взглядом.
- Кто из вас самый авторитетный осел - выходи! - распорядился он.
К кому относилась эта лестная характеристика, отлично понимал каждый из нас и лучше всех сам Кучико. На всякий случай он покосился на нас авось найдется желающий первенства, но не найдя такового, нехотя приблизился к Кукараче.
- Опусти руки!
Кучико смутился, покраснел, но ослушаться не посмел. У Кукарачи дрогнул в улыбке уголок рта, словно он отгонял муху. Он протянул Кучико ногу.
- Ну-ка, помоги скинуть сапог!
Кучико, ожидавший разноса, а может быть, и чего-либо похуже, стремглав бросился выполнять приказание лейтенанта и стал стягивать сапог с его ноги с таким рвением, что вместе с сапогом опрокинулся назад. Вскочив, он тут же ухватился за второй сапог.
- Полегче, медведь, ногу оторвешь! - рассмеялся Кукарача.
Мы вздохнули с облегчением - "пронесло!".
Кукарача скинул гимнастерку, извлек из ее кармана три слипшиеся трехрублевые бумажки, осторожно отделил их друг от друга, разложил на камнях и прикрыл сверху камушками. Затем вынул из другого кармана размокшее удостоверение, развернул, с сожалением покачал головой, положил его рядом с трехрублевками и пробормотал про себя:
- Разберись теперь, кто ты такой - Тушурашвили или Чибурданидзе! Потом прикрикнул на нас: - Чего рты разинули? Выжмите гимнастерку! И вот это! - И он бросил нам брюки, а сам стал выжимать майку.
1 2 3 4 5 6 7