Она вдруг заметила, что потирает губы кончиком пальца, и остановила себя. Он поцеловал ее, когда они расставались.
— Манро — одна из шотландских гор, высота которой больше трех тысяч футов. Тут таких много, и каждому интересно, сколько из них он сможет покорить. Для местных жителей это вроде коллекционирования марок или спичечных коробков.
— Где ты сейчас — в Англии или в Шотландии? — спросила она, и тут же заговорила снова, не дав ему ответить. — Погоди-ка, дай сообразить. Это… это Шотландия. Ты в Инвернессе.
— Верно, — в его голосе прозвучало откровенное удивление. — Как ты догадалась?
Она вытянулась и скрестила ноги под одеялом.
— Твое «р» начинает звучать совершенно иначе, когда ты разговариваешь с шотландцами, — пояснила она. — А когда общаешься с англичанами — и говоришь, как они. Я это заметила, когда… когда мы были в Лондоне. — Теперь ее голос почти не дрогнул. Надо же, с каждым разом все легче, подумала она.
— А теперррь я начинаю думать, что ты — ясновидящая, — прорычал он и захохотал.
— Мне хочется, чтобы ты сейчас был здесь, — внезапно сказала она.
— Вот как? — он удивился и смутился. — О… ну… это ведь хорошо, правда?
— Роджер… я хочу сказать, что не написала…
— Не думай об этом, — быстро перебил ее он. — Я приеду через месяц, и мы сможем поговорить обо всем. Бри, я…
— Да?
Она слышала его тяжелое дыхание, и на нее нахлынули яркие воспоминания о его груди, теплой и крепкой, вздымавшейся под ее рукой…
— Я рад, что ты это сказала.
* * *
После звонка она уже не смогла заснуть; она встала с кровати и вышла в маленькую кухню, чтобы выпить молока. И лишь простояв несколько минут перед открытым холодильником, она поняла, что видит вовсе не бутылки с кетчупом и открытые банки консервов. Она видела стоячие камни, черные на фоне бледного закатного неба.
Она выпрямилась с коротким нетерпеливым восклицанием и с грохотом захлопнула дверцу.
Слегка содрогнувшись, потерла ладони, ощутив холодное дуновение от кондиционера. Машинально выключила его, потом подошла к окну и подняла раму, впустив в кухню влажное тепло дождливой летней ночи.
Ей следовало написать. По сути, она и написала — даже несколько писем, но все лишь наполовину, и все разорвала в отчаянии.
Она знала, почему это так, или думала, что знает. А вот суметь объяснить это Роджеру — совсем другое дело.
Отчасти это было сродни инстинкту, двигающему раненным животным: желание убежать и спрятаться. В том, что случилось годом раньше, Роджер не виноват, но он оказался странным образом впутан во все это.
Он был так нежен, и так добр потом, он обращался с ней как с только что осиротевшей… ну, так оно и было. Но что за странное это было сиротство! Ее мать исчезла ради блага других, но, конечно же — Брианна надеялась на это — не умерла. И все равно она чувствовала себя так же, как после смерти отца; и верила в загробную жизнь, и надеялась, что ее любимые счастливы и спокойны, — и пыталась справиться с болью потери и одиночества.
Неподалеку через парк проехала «скорая помощь», ее красные огни нервно мигнули во тьме, сирена затихла вдали.
Она привычно перекрестилась и тихонько пробормотала: «Miserere nobis ». Сестра Мэри Ромейн сто раз повторяла ей, что мертвые и умирающие нуждаются в их молитвах; она так крепко вбила эту мысль в головы всего их класса, что ни один из детей просто не способен был в мало-мальски сложной ситуации обойтись без того, чтобы не вознести к небесам краткую молитву.
И она каждый день молилась за них — за своих мать и отца… ее отца. Это была другая часть дела. Дядя Джо тоже знал правду о ее родителях, но только Роджер мог по-настоящему понять, что произошло; только Роджер тоже умел слушать камни.
Никто не смог бы пройти через испытание вроде этого так, чтобы оно не оставило в нем следа. И он не смог, и она. Роджер хотел, чтобы Брианна осталась после ухода Клэр, но она не смогла.
У нее есть дела дома, объяснила она ему, дела, которые нельзя откладывать, ей необходимо закончить учебу. Это было правдой. Но важнее было то, что ей нужно было уехать — уехать подальше от Шотландии и каменных кругов, вернуться туда, где она могла излечиться, могла начать заново строить свою жизнь.
Если бы она осталась с Роджером, она не смогла бы забыть все это, ни на мгновение. И это было еще одной стороной вопроса, последний кусочек ее трехчастной головоломки.
Он защищал ее, помогал ей. Мать Брианны доверила ее его заботам, и он делал это от всей души. Но почему он делал это — потому что дал слово Клэр, или потому, что сам того хотел? В любом случае, это не было началом общего будущего, поскольку на них обоих лежал сокрушительный груз обязательств.
Если бы у них было будущее… и именно поэтому она не могла ему написать, потому что как она могла сказать хоть что-то, в чем не прозвучала бы надежда и ее собственный полный идиотизм?
— Уходи, и тогда ты сможешь вернуться и сделать все как надо, — пробормотала Брианна и сморщилась при этих словах. Дождь все еще моросил, охлаждая воздух настолько, что можно было нормально дышать. Это было как раз перед закатом, подумала она, но воздух еще был достаточно теплым, чтобы влага осела и сконденсировалась на ее холодном лице; маленькие капли набухли и побежали по шее одна за другой, впитываясь в хлопковую футболку, в которой она спала.
Она хотела оставить в прошлом события прошедшего ноября; просто забыть о них. Позже, когда пройдет достаточно времени, они, возможно, смогут снова сблизиться. Не как актеры, вместе играющие драму ее родителей, а как участники своей собственной пьесы.
Нет, если что-то и произойдет между ней и Роджером Уэйкфилдом, это уж точно будет по их собственному решению. Но все выглядело так, словно она должна была использовать свой шанс выбора сейчас, и такая перспектива вызывала у нее щекотку в животе.
Брианна провела ладонью по лицу, размазывая дождевые капли, и влажной рукой пригладила непослушные волосы. Если она не собирается больше спать, то вполне может поработать.
Она оставила окно открытым, не тревожась о том, что на полу будет лужа. Она чувствовала себя слишком встревоженной, чтобы запечатываться в доме, дыша искусственным воздухом.
Включив настольную лампу, она открыла учебник математики. Одним из маленьких и неожиданных вознаграждений за ее решение сменить направление занятий было открытие того факта, что высшая математика действует на нее успокаивающе.
Когда она вернулась в Бостон, одна, и снова принялась за учебу, ей показалось, что инженерное дело куда безопаснее истории; тут все основано на твердых фактах, все неизменно и непреложно. И все поддается проверке. Она взяла карандаш, неторопливо заточила его, наслаждаясь процессом подготовки, потом склонила голову и углубилась в первую задачу.
И постепенно, как это и всегда бывало, покой нерушимой логики чисел сплел в ее уме привычную паутину, ловя ненужные мысли, укутывая тревожащие эмоции в шелковые нити, словно они были мошками. Вокруг центральной оси задачи вращались эти нити, правильные и прекрасные. И лишь одна маленькая мысль избежала их ловушки, трепеща в мозгу Брианны, словно крошечная бабочка.
«Я рад, что ты это сказала ». Она тоже была рада.
* * *
Июль 1969.
— Он что, говорит, как битлы? Ой, я просто умру, если он говорит, как Джон Леннон! Ты помнишь, как он выговаривает: «Это мой де-ед»! Я просто валюсь с ног от восторга!
— Он говорит совсем не как Джон Леннон, черт тебя побери! — прошипела Брианна. Она изо всех сил вытягивала шею, выглядывая из-за бетонной колонны, но международный терминал был пока что пуст. — Ты вообще понимаешь, какая разница между ливерпульцем и шотландцем?
— Не, — весело откликнулась ее подруга Гэйл, ероша свои светлые волосы. — По мне, все англичане говорят одинаково. Я готова слушать их без конца!
— Он не англичанин! Я объясняла тебе, он шотландец!
По взгляду Гэйл было совершенно ясно, что она окончательно перестала что-либо понимать.
— Шотландия — часть Англии, я смотрела по карте!
— Шотландия часть Великобритании, а не Англии!
— Да какая разница? — Гэйл высунулась из-за колонны. — Почему мы стоим здесь? Он нас не увидит!
Брианна нервным жестом пригладила волосы. Они стояли за этой колонной потому, что она совсем не была уверена в том, что ей хочется , чтобы он их увидел. Впрочем, теперь уже можно было не прятаться, — измученные долгим перелетом пассажиры, нагруженные багажом, уже начали просачиваться сквозь двойные двери.
Она позволила Гэйл вытащить ее на середину зала для встречающих, хотя и бурчала что-то себе под нос. Гэйл болтала без передышки.
Да, язык подруги Брианны явно вел двойную жизнь; хотя в классе Гэйл всегда умела рассуждать сдержанно и логично, тем не менее ее главным достоинством было умение говорить в компании сколько угодно и на любую тему. Именно поэтому Бри взяла ее с собой в аэропорт, встречать Роджера; присутствие Гэйл гарантировало, что в разговоре не возникнет неловких пауз.
— Ты уже занималась с ним этим?
Брианна резко повернулась к Гэйл, изумленная.
— Занималась чем ?
Гэйл округлила глаза.
— Ну… играла в блошки? Только честно, Бри!
— Нет. Конечно, нет! — Она почувствовала, как к ее щекам хлынула кровь.
— Но ты собираешься ?..
— Гэйл!
— Ну, я просто хотела сказать, у тебя ведь есть своя квартира, и все такое, и никто не…
И именно в этот неловкий момент появился Роджер Уэйкфилд. На нем были белая рубашка и потрепанные джинсы, и Брианна, должно быть, окаменела, увидев его. Голова Гэйл мгновенно повернулась вслед за взглядом Брианны.
— О-о! — восхищенно выдохнула девушка. — Так это он? Он похож на пирата !
Он и в самом деле был похож, и Брианна почувствовала, как ее желудок опустился на дюйм или два. Роджер был тем, что ее мать называла «черный кельт», — с гладкой оливковой кожей и черными волосами, и глазами, «намазанными сажей», — их окружали густые черные ресницы, и казалось, что они должны быть голубыми, но они имели удивительно глубокий зеленый цвет. С довольно длинными волосами, падавшими на воротник рубашки, встрепанный и небритый, он казался не просто распущенным, но даже слегка опасным.
Тревожный холодок пробежал по спине Брианны, и она вытерла вспотевшие ладони о расшитые джинсы. Ей не следовало позволять ему приезжать.
Потом он увидел ее, и его лицо осветилось, как лампой. И вопреки самой себе она вдруг поняла, что в ответ ее собственное лицо расплывается в широкой глупой улыбке, и, продолжая думать о том, что ошиблась, она побежала через зал, стараясь не налететь на блуждающих тут и там детей и багажные тележки.
Они встретились на середине зала, и он обнял ее так, что чуть не оторвал от пола и не переломал ей ребра. Он поцеловал ее, чуть отодвинул лицо, потом поцеловал еще раз, и его колючая щетина оцарапала ее лицо. От него пахло мылом и свежестью, а на вкус он был как шотландское виски, и ей хотелось, чтобы он не отпускал ее.
Но он отпустил, и оба они едва дышали.
— Эй! — послышался громкий возглас за спиной Брианны. Она резко обернулась и увидела Гэйл, на лице которой цвела ангельская улыбка, глаза из-под светлой челки таращились на Роджера, моргая, как у невинного младенца.
— Приве-ет, — протянула она. — Вы, должно быть, Роджер… потому что если вы не он, то он наверняка будет просто потрясен, увидев вас вместе, верно?
И она с явным удовольствием оглядела Роджера с головы до ног.
— О, так вы еще и на гитаре играете?
Брианна и не заметила футляр, который Роджер поставил на пол. Теперь он его поднял и перекинул ремень через плечо.
— Ну, вообще-то эта поездка — мой бутерброд, — сказал он, одаряя Гэйл улыбкой, и девушка прижала руку к сердцу, изображая экстаз.
— О, скажите это еще раз! — умоляюще воскликнула она.
— Что сказать? — не понял Роджер.
— «Бутерброд», — объяснила Брианна, забрасывая на плечо одну из его сумок. — Ей хочется еще раз услышать твое раскатистое «р». Гэйл просто помешалась на британском акценте. Ох… это Гэйл, — она вежливым жестом указала на свою подругу.
— Да, я уже понял. Э-э… — Он откашлялся, внимательно глядя на Гэйл, и понизил голос на целую октаву. — Вокр-руг гр-ромадных гор-р гр-ромила др-раный мчался… Ну как?
— Может, хватит? — Брианна бросила на подругу сердитый взгляд, когда та, закатив глаза, шлепнулась на один из пластиковых стульев. — Не обращай на нее внимания, — посоветовала она Роджеру, поворачиваясь к выходу. Он последовал ее совету, впрочем, сначала бросив в сторону Гэйл осторожный взгляд, а потом взял большую коробку, перевязанную бечевкой, и пошел за Брианной через главный вестибюль.
— Что ты имел в виду, когда сказал про бутерброд? — спросила Брианна, пытаясь вернуть разговор в рамки здравомыслия.
Он рассмеялся, немножко самодовольно.
— Ну, организаторы конференции историков оплатили мой полет сюда, но они не могут платить за все. Так что я позвонил кое-кому и умудрился раздобыть кое-какую работенку, чтобы раздобыть денег на обратный билет.
— Работенку — играть на гитаре?
— Видишь ли, днем я — хорошо воспитанный Роджер Уэйкфилд, безобидный ученый из Оксфорда. Но по ночам этот ученый надевает свои тайные шотландские регалии и становится отчаянным Р-роджером Маккензи!
— Кем?!
Он улыбнулся, видя ее удивление.
— Ну, я немножко интересуюсь народными шотландскими песнями, в особенности песнями горцев, да и другими тоже. Так что в конце этой недели я намерен выступить на кельтском фестивале в горах, вот и все.
— Шотландские песни? А ты надеваешь килт, когда поешь? — Это спросила Гэйл, высунувшаяся из-за локтя Роджера с другой стороны. — Ты поешь в клетчатой юбке?!
— Разумеется. Как еще люди могут узнать, что я шотландец?
— Мне безумно нравятся волосатые колени, — мечтательно произнесла Гэйл. — Скажи, а это правда, что шотландцы…
— Пойди, подгони машину, — приказала Брианна, торопливо сунув подруге ключи.
* * *
Гэйл прижалась к окну автомобиля, глядя, как Роджер входит в отель.
— Ах, я надеюсь, он не станет бриться перед обедом. Мне так нравится, как выглядят мужчины, не брившиеся пару дней! Как ты думаешь, что у него в той большой коробке?
— Его бодхран . Я спросила.
— Его что?
— Кельтский военный барабан. Он аккомпанирует на нем себе, когда исполняет некоторые песни.
Губки Гэйл в раздумье сложились в маленький кружок.
— Ну, ты, наверное, захочешь, чтобы я отвезла его на этот самый фестиваль, а? То есть я хочу сказать, у тебя ведь так много всяких дел…
— Ха-ха! Ты думаешь, я позволю тебе вертеться вокруг него, когда он наденет килт?
Гэйл грустно вздохнула и повернулась к Брианне, тронувшей машину с места.
— Ну, может, там найдутся и другие мужчины в юбках.
— Пожалуй, да.
— Но я надеюсь, что у них все-таки не будет при себе кельтских военных барабанов.
— Может, и не будет.
Гэйл откинулась на спинку сиденья и внимательно посмотрела на подругу.
— Так ты все же собираешься это сделать?
— Ну откуда мне знать? — Однако кровь гудела под кожей Брианны, а одежда вдруг показалась ей слишком тесной.
— Ну, если ты этого не сделаешь, — твердо заявила Гэйл, — то ты просто сумасшедшая.
* * *
— Кошка священника… амбициозная кошка.
— Кошка священника… аларгос кошка.
Брианна коротко глянула на него, на мгновение отведя глаза от дороги впереди.
— Опять шотландский?
— Это же шотландская игра! — возразил Роджер. — Аларгос — значит «унылая или мрачная». Твоя очередь. Буква «би».
Она прищурилась, сквозь ветровое стекло вглядываясь в узкую горную дорогу. Утреннее солнце светило в лицо, заливая машину ярким светом.
— Кошка священника — большущая кошка.
— Кошка священника — больная кошка.
— Ну, подъем тут ерундовый. Проедем. Ладно, буква «си». Кошка священника… — Он как будто видел, как в ее голове отчаянно вращаются колесики, а потом ее прищуренные голубые глаза сверкнули — идея созрела. — Коккигодинос кошка!
Роджер тоже прищурился, пытаясь перевести слово.
— Кошка с широким задом?
Брианна расхохоталась и автомобиль чуть заметно вильнул.
— Это кошка, у которой болит задница!
— Такое слово действительно есть, ты уверена?
— Ух-ах! — Она чуть не проскочила поворот. — Это один из маминых медицинских терминов. Коккигодиния — боль в области копчика. Мама постоянно называла администраторов своей больницы коккигодиносами.
— А я-то подумал, что это один из твоих инженерных терминов. Ладно, тогда… кошка священника — камстайри кошка — Роджер усмехнулся, видя, как поднялись брови Брианны.
— Вздорная кошка. Коккигодиносы по сути — камстайри. Такова их природа.
— Ладно, я это запомню. Кошка священника…
— Погоди, снова поворот, — перебил ее Роджер.
Она сбросила скорость и осторожно съехала с узкого шоссе на еще более узкую горную дорогу, у поворота на которую стоял маленький красно-белый знак — стрела с надписью «Кельтский фестиваль».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
— Манро — одна из шотландских гор, высота которой больше трех тысяч футов. Тут таких много, и каждому интересно, сколько из них он сможет покорить. Для местных жителей это вроде коллекционирования марок или спичечных коробков.
— Где ты сейчас — в Англии или в Шотландии? — спросила она, и тут же заговорила снова, не дав ему ответить. — Погоди-ка, дай сообразить. Это… это Шотландия. Ты в Инвернессе.
— Верно, — в его голосе прозвучало откровенное удивление. — Как ты догадалась?
Она вытянулась и скрестила ноги под одеялом.
— Твое «р» начинает звучать совершенно иначе, когда ты разговариваешь с шотландцами, — пояснила она. — А когда общаешься с англичанами — и говоришь, как они. Я это заметила, когда… когда мы были в Лондоне. — Теперь ее голос почти не дрогнул. Надо же, с каждым разом все легче, подумала она.
— А теперррь я начинаю думать, что ты — ясновидящая, — прорычал он и захохотал.
— Мне хочется, чтобы ты сейчас был здесь, — внезапно сказала она.
— Вот как? — он удивился и смутился. — О… ну… это ведь хорошо, правда?
— Роджер… я хочу сказать, что не написала…
— Не думай об этом, — быстро перебил ее он. — Я приеду через месяц, и мы сможем поговорить обо всем. Бри, я…
— Да?
Она слышала его тяжелое дыхание, и на нее нахлынули яркие воспоминания о его груди, теплой и крепкой, вздымавшейся под ее рукой…
— Я рад, что ты это сказала.
* * *
После звонка она уже не смогла заснуть; она встала с кровати и вышла в маленькую кухню, чтобы выпить молока. И лишь простояв несколько минут перед открытым холодильником, она поняла, что видит вовсе не бутылки с кетчупом и открытые банки консервов. Она видела стоячие камни, черные на фоне бледного закатного неба.
Она выпрямилась с коротким нетерпеливым восклицанием и с грохотом захлопнула дверцу.
Слегка содрогнувшись, потерла ладони, ощутив холодное дуновение от кондиционера. Машинально выключила его, потом подошла к окну и подняла раму, впустив в кухню влажное тепло дождливой летней ночи.
Ей следовало написать. По сути, она и написала — даже несколько писем, но все лишь наполовину, и все разорвала в отчаянии.
Она знала, почему это так, или думала, что знает. А вот суметь объяснить это Роджеру — совсем другое дело.
Отчасти это было сродни инстинкту, двигающему раненным животным: желание убежать и спрятаться. В том, что случилось годом раньше, Роджер не виноват, но он оказался странным образом впутан во все это.
Он был так нежен, и так добр потом, он обращался с ней как с только что осиротевшей… ну, так оно и было. Но что за странное это было сиротство! Ее мать исчезла ради блага других, но, конечно же — Брианна надеялась на это — не умерла. И все равно она чувствовала себя так же, как после смерти отца; и верила в загробную жизнь, и надеялась, что ее любимые счастливы и спокойны, — и пыталась справиться с болью потери и одиночества.
Неподалеку через парк проехала «скорая помощь», ее красные огни нервно мигнули во тьме, сирена затихла вдали.
Она привычно перекрестилась и тихонько пробормотала: «Miserere nobis ». Сестра Мэри Ромейн сто раз повторяла ей, что мертвые и умирающие нуждаются в их молитвах; она так крепко вбила эту мысль в головы всего их класса, что ни один из детей просто не способен был в мало-мальски сложной ситуации обойтись без того, чтобы не вознести к небесам краткую молитву.
И она каждый день молилась за них — за своих мать и отца… ее отца. Это была другая часть дела. Дядя Джо тоже знал правду о ее родителях, но только Роджер мог по-настоящему понять, что произошло; только Роджер тоже умел слушать камни.
Никто не смог бы пройти через испытание вроде этого так, чтобы оно не оставило в нем следа. И он не смог, и она. Роджер хотел, чтобы Брианна осталась после ухода Клэр, но она не смогла.
У нее есть дела дома, объяснила она ему, дела, которые нельзя откладывать, ей необходимо закончить учебу. Это было правдой. Но важнее было то, что ей нужно было уехать — уехать подальше от Шотландии и каменных кругов, вернуться туда, где она могла излечиться, могла начать заново строить свою жизнь.
Если бы она осталась с Роджером, она не смогла бы забыть все это, ни на мгновение. И это было еще одной стороной вопроса, последний кусочек ее трехчастной головоломки.
Он защищал ее, помогал ей. Мать Брианны доверила ее его заботам, и он делал это от всей души. Но почему он делал это — потому что дал слово Клэр, или потому, что сам того хотел? В любом случае, это не было началом общего будущего, поскольку на них обоих лежал сокрушительный груз обязательств.
Если бы у них было будущее… и именно поэтому она не могла ему написать, потому что как она могла сказать хоть что-то, в чем не прозвучала бы надежда и ее собственный полный идиотизм?
— Уходи, и тогда ты сможешь вернуться и сделать все как надо, — пробормотала Брианна и сморщилась при этих словах. Дождь все еще моросил, охлаждая воздух настолько, что можно было нормально дышать. Это было как раз перед закатом, подумала она, но воздух еще был достаточно теплым, чтобы влага осела и сконденсировалась на ее холодном лице; маленькие капли набухли и побежали по шее одна за другой, впитываясь в хлопковую футболку, в которой она спала.
Она хотела оставить в прошлом события прошедшего ноября; просто забыть о них. Позже, когда пройдет достаточно времени, они, возможно, смогут снова сблизиться. Не как актеры, вместе играющие драму ее родителей, а как участники своей собственной пьесы.
Нет, если что-то и произойдет между ней и Роджером Уэйкфилдом, это уж точно будет по их собственному решению. Но все выглядело так, словно она должна была использовать свой шанс выбора сейчас, и такая перспектива вызывала у нее щекотку в животе.
Брианна провела ладонью по лицу, размазывая дождевые капли, и влажной рукой пригладила непослушные волосы. Если она не собирается больше спать, то вполне может поработать.
Она оставила окно открытым, не тревожась о том, что на полу будет лужа. Она чувствовала себя слишком встревоженной, чтобы запечатываться в доме, дыша искусственным воздухом.
Включив настольную лампу, она открыла учебник математики. Одним из маленьких и неожиданных вознаграждений за ее решение сменить направление занятий было открытие того факта, что высшая математика действует на нее успокаивающе.
Когда она вернулась в Бостон, одна, и снова принялась за учебу, ей показалось, что инженерное дело куда безопаснее истории; тут все основано на твердых фактах, все неизменно и непреложно. И все поддается проверке. Она взяла карандаш, неторопливо заточила его, наслаждаясь процессом подготовки, потом склонила голову и углубилась в первую задачу.
И постепенно, как это и всегда бывало, покой нерушимой логики чисел сплел в ее уме привычную паутину, ловя ненужные мысли, укутывая тревожащие эмоции в шелковые нити, словно они были мошками. Вокруг центральной оси задачи вращались эти нити, правильные и прекрасные. И лишь одна маленькая мысль избежала их ловушки, трепеща в мозгу Брианны, словно крошечная бабочка.
«Я рад, что ты это сказала ». Она тоже была рада.
* * *
Июль 1969.
— Он что, говорит, как битлы? Ой, я просто умру, если он говорит, как Джон Леннон! Ты помнишь, как он выговаривает: «Это мой де-ед»! Я просто валюсь с ног от восторга!
— Он говорит совсем не как Джон Леннон, черт тебя побери! — прошипела Брианна. Она изо всех сил вытягивала шею, выглядывая из-за бетонной колонны, но международный терминал был пока что пуст. — Ты вообще понимаешь, какая разница между ливерпульцем и шотландцем?
— Не, — весело откликнулась ее подруга Гэйл, ероша свои светлые волосы. — По мне, все англичане говорят одинаково. Я готова слушать их без конца!
— Он не англичанин! Я объясняла тебе, он шотландец!
По взгляду Гэйл было совершенно ясно, что она окончательно перестала что-либо понимать.
— Шотландия — часть Англии, я смотрела по карте!
— Шотландия часть Великобритании, а не Англии!
— Да какая разница? — Гэйл высунулась из-за колонны. — Почему мы стоим здесь? Он нас не увидит!
Брианна нервным жестом пригладила волосы. Они стояли за этой колонной потому, что она совсем не была уверена в том, что ей хочется , чтобы он их увидел. Впрочем, теперь уже можно было не прятаться, — измученные долгим перелетом пассажиры, нагруженные багажом, уже начали просачиваться сквозь двойные двери.
Она позволила Гэйл вытащить ее на середину зала для встречающих, хотя и бурчала что-то себе под нос. Гэйл болтала без передышки.
Да, язык подруги Брианны явно вел двойную жизнь; хотя в классе Гэйл всегда умела рассуждать сдержанно и логично, тем не менее ее главным достоинством было умение говорить в компании сколько угодно и на любую тему. Именно поэтому Бри взяла ее с собой в аэропорт, встречать Роджера; присутствие Гэйл гарантировало, что в разговоре не возникнет неловких пауз.
— Ты уже занималась с ним этим?
Брианна резко повернулась к Гэйл, изумленная.
— Занималась чем ?
Гэйл округлила глаза.
— Ну… играла в блошки? Только честно, Бри!
— Нет. Конечно, нет! — Она почувствовала, как к ее щекам хлынула кровь.
— Но ты собираешься ?..
— Гэйл!
— Ну, я просто хотела сказать, у тебя ведь есть своя квартира, и все такое, и никто не…
И именно в этот неловкий момент появился Роджер Уэйкфилд. На нем были белая рубашка и потрепанные джинсы, и Брианна, должно быть, окаменела, увидев его. Голова Гэйл мгновенно повернулась вслед за взглядом Брианны.
— О-о! — восхищенно выдохнула девушка. — Так это он? Он похож на пирата !
Он и в самом деле был похож, и Брианна почувствовала, как ее желудок опустился на дюйм или два. Роджер был тем, что ее мать называла «черный кельт», — с гладкой оливковой кожей и черными волосами, и глазами, «намазанными сажей», — их окружали густые черные ресницы, и казалось, что они должны быть голубыми, но они имели удивительно глубокий зеленый цвет. С довольно длинными волосами, падавшими на воротник рубашки, встрепанный и небритый, он казался не просто распущенным, но даже слегка опасным.
Тревожный холодок пробежал по спине Брианны, и она вытерла вспотевшие ладони о расшитые джинсы. Ей не следовало позволять ему приезжать.
Потом он увидел ее, и его лицо осветилось, как лампой. И вопреки самой себе она вдруг поняла, что в ответ ее собственное лицо расплывается в широкой глупой улыбке, и, продолжая думать о том, что ошиблась, она побежала через зал, стараясь не налететь на блуждающих тут и там детей и багажные тележки.
Они встретились на середине зала, и он обнял ее так, что чуть не оторвал от пола и не переломал ей ребра. Он поцеловал ее, чуть отодвинул лицо, потом поцеловал еще раз, и его колючая щетина оцарапала ее лицо. От него пахло мылом и свежестью, а на вкус он был как шотландское виски, и ей хотелось, чтобы он не отпускал ее.
Но он отпустил, и оба они едва дышали.
— Эй! — послышался громкий возглас за спиной Брианны. Она резко обернулась и увидела Гэйл, на лице которой цвела ангельская улыбка, глаза из-под светлой челки таращились на Роджера, моргая, как у невинного младенца.
— Приве-ет, — протянула она. — Вы, должно быть, Роджер… потому что если вы не он, то он наверняка будет просто потрясен, увидев вас вместе, верно?
И она с явным удовольствием оглядела Роджера с головы до ног.
— О, так вы еще и на гитаре играете?
Брианна и не заметила футляр, который Роджер поставил на пол. Теперь он его поднял и перекинул ремень через плечо.
— Ну, вообще-то эта поездка — мой бутерброд, — сказал он, одаряя Гэйл улыбкой, и девушка прижала руку к сердцу, изображая экстаз.
— О, скажите это еще раз! — умоляюще воскликнула она.
— Что сказать? — не понял Роджер.
— «Бутерброд», — объяснила Брианна, забрасывая на плечо одну из его сумок. — Ей хочется еще раз услышать твое раскатистое «р». Гэйл просто помешалась на британском акценте. Ох… это Гэйл, — она вежливым жестом указала на свою подругу.
— Да, я уже понял. Э-э… — Он откашлялся, внимательно глядя на Гэйл, и понизил голос на целую октаву. — Вокр-руг гр-ромадных гор-р гр-ромила др-раный мчался… Ну как?
— Может, хватит? — Брианна бросила на подругу сердитый взгляд, когда та, закатив глаза, шлепнулась на один из пластиковых стульев. — Не обращай на нее внимания, — посоветовала она Роджеру, поворачиваясь к выходу. Он последовал ее совету, впрочем, сначала бросив в сторону Гэйл осторожный взгляд, а потом взял большую коробку, перевязанную бечевкой, и пошел за Брианной через главный вестибюль.
— Что ты имел в виду, когда сказал про бутерброд? — спросила Брианна, пытаясь вернуть разговор в рамки здравомыслия.
Он рассмеялся, немножко самодовольно.
— Ну, организаторы конференции историков оплатили мой полет сюда, но они не могут платить за все. Так что я позвонил кое-кому и умудрился раздобыть кое-какую работенку, чтобы раздобыть денег на обратный билет.
— Работенку — играть на гитаре?
— Видишь ли, днем я — хорошо воспитанный Роджер Уэйкфилд, безобидный ученый из Оксфорда. Но по ночам этот ученый надевает свои тайные шотландские регалии и становится отчаянным Р-роджером Маккензи!
— Кем?!
Он улыбнулся, видя ее удивление.
— Ну, я немножко интересуюсь народными шотландскими песнями, в особенности песнями горцев, да и другими тоже. Так что в конце этой недели я намерен выступить на кельтском фестивале в горах, вот и все.
— Шотландские песни? А ты надеваешь килт, когда поешь? — Это спросила Гэйл, высунувшаяся из-за локтя Роджера с другой стороны. — Ты поешь в клетчатой юбке?!
— Разумеется. Как еще люди могут узнать, что я шотландец?
— Мне безумно нравятся волосатые колени, — мечтательно произнесла Гэйл. — Скажи, а это правда, что шотландцы…
— Пойди, подгони машину, — приказала Брианна, торопливо сунув подруге ключи.
* * *
Гэйл прижалась к окну автомобиля, глядя, как Роджер входит в отель.
— Ах, я надеюсь, он не станет бриться перед обедом. Мне так нравится, как выглядят мужчины, не брившиеся пару дней! Как ты думаешь, что у него в той большой коробке?
— Его бодхран . Я спросила.
— Его что?
— Кельтский военный барабан. Он аккомпанирует на нем себе, когда исполняет некоторые песни.
Губки Гэйл в раздумье сложились в маленький кружок.
— Ну, ты, наверное, захочешь, чтобы я отвезла его на этот самый фестиваль, а? То есть я хочу сказать, у тебя ведь так много всяких дел…
— Ха-ха! Ты думаешь, я позволю тебе вертеться вокруг него, когда он наденет килт?
Гэйл грустно вздохнула и повернулась к Брианне, тронувшей машину с места.
— Ну, может, там найдутся и другие мужчины в юбках.
— Пожалуй, да.
— Но я надеюсь, что у них все-таки не будет при себе кельтских военных барабанов.
— Может, и не будет.
Гэйл откинулась на спинку сиденья и внимательно посмотрела на подругу.
— Так ты все же собираешься это сделать?
— Ну откуда мне знать? — Однако кровь гудела под кожей Брианны, а одежда вдруг показалась ей слишком тесной.
— Ну, если ты этого не сделаешь, — твердо заявила Гэйл, — то ты просто сумасшедшая.
* * *
— Кошка священника… амбициозная кошка.
— Кошка священника… аларгос кошка.
Брианна коротко глянула на него, на мгновение отведя глаза от дороги впереди.
— Опять шотландский?
— Это же шотландская игра! — возразил Роджер. — Аларгос — значит «унылая или мрачная». Твоя очередь. Буква «би».
Она прищурилась, сквозь ветровое стекло вглядываясь в узкую горную дорогу. Утреннее солнце светило в лицо, заливая машину ярким светом.
— Кошка священника — большущая кошка.
— Кошка священника — больная кошка.
— Ну, подъем тут ерундовый. Проедем. Ладно, буква «си». Кошка священника… — Он как будто видел, как в ее голове отчаянно вращаются колесики, а потом ее прищуренные голубые глаза сверкнули — идея созрела. — Коккигодинос кошка!
Роджер тоже прищурился, пытаясь перевести слово.
— Кошка с широким задом?
Брианна расхохоталась и автомобиль чуть заметно вильнул.
— Это кошка, у которой болит задница!
— Такое слово действительно есть, ты уверена?
— Ух-ах! — Она чуть не проскочила поворот. — Это один из маминых медицинских терминов. Коккигодиния — боль в области копчика. Мама постоянно называла администраторов своей больницы коккигодиносами.
— А я-то подумал, что это один из твоих инженерных терминов. Ладно, тогда… кошка священника — камстайри кошка — Роджер усмехнулся, видя, как поднялись брови Брианны.
— Вздорная кошка. Коккигодиносы по сути — камстайри. Такова их природа.
— Ладно, я это запомню. Кошка священника…
— Погоди, снова поворот, — перебил ее Роджер.
Она сбросила скорость и осторожно съехала с узкого шоссе на еще более узкую горную дорогу, у поворота на которую стоял маленький красно-белый знак — стрела с надписью «Кельтский фестиваль».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13