И порядок был восстановлен.
Три недели Наполеон и Мария-Луиза много времени проводили на всевозможных кроватях, диванах, канапэ. Когда они, наконец, познакомились поближе, император решил устроить жене свадебное путешествие. 27-го они выехали из Сен-Клу и направились на север Империи: во Фландрию, Бельгию и Голландию. Влюбленные проехали Сен-Кантен, Камбре, Валансьен, Брюссель, Анвер, Брюгге, Остенде и другие города, так и не размыкая нежных объятий.
В одном голландском городе произошла колоритная сцена. Муниципальные власти соорудили триумфальную арку, украшенную лентой со следующей необычной надписью:
Он сделал, как всегда, умнейший шаг,
Вступив с Мари-Луиз в счастливый брак.
Увидев это двустишие, Наполеон потребовал к себе бургомистра.
— Господин мэр, у вас, я вижу, процветают музы французской словесности?
Бургомистр, покраснев, ответил:
— Сир, стихи — моя маленькая слабость…
— А, так это вы… Вы употребляете табак?
И, не дожидаясь ответа, подарил мэру табакерку, украшенную бриллиантами.
Бургомистр стал пунцовым.
— Благодарю, Сир. Я так смущен…
— Берите, берите, — прервал его Наполеон и улыбнулся. — Сохраните коробочку и табак. — И добавил театральным тоном:
«Пусть будет связан сей сюрприз
Для вас навек с Мари-Луиз».
Следует отметить, что в последние несколько дней Наполеон был как-то особенно весел.
Императрица радовалась этому, не подозревая, что хорошее настроение мужа объясняется известием о рождении у Марии Валевской внебрачного сына — его сына — Александра Флориана, графа Валевского.
МАРИЯ-ЛУИЗА МЕШАЕТ НАПОЛЕОНУ ЗАНИМАТЬСЯ ДЕЛАМИ ГОСУДАРСТВА
«Она высасывала из него все жизненные соки».
Жан-Рене Мартина
Наполеон, как известно, во всем любил порядок. Поэтому неудивительно, что во время поездки по Голландии он предусмотрительно отвел в распорядке дня определенные часы на занятие любовью, чтобы, не теряя даром времени, произвести на свет сына. Строго следуя этому расписанию, он увлекал императрицу на огромную кровать и старался оплодотворить ее разными испытанными способами. Эта его роль садовника пришлась по вкусу Марии-Луизе, которая весьма быстро постигла науку любви. Истинная дочь своего отца, она за несколько недель стала искусной партнершей, причем наделенной богатой фантазией, что особенно нравилось Наполеону.
Молодая женщина, со своей стороны, была признательна императору за то, что благодаря ему познала тайну чувственных наслаждений, и если ее прежняя ненависть к Наполеону пока еще не переросла в любовь, то, по крайней мере, их отношения можно было назвать неким любовным сообщничеством, дававшим полную иллюзию любви. Она ласково называла его Нана, Попо или «мой противный кавалер» и говорила дамам из своего окружения:
— Невероятно, но этот грозный полководец, оказывается, может быть обходительным и любезным.
Лакомка и гурманка, она и в постели любила утонченные наслаждения, даря Наполеону восхитительные ночи, правда, быть может, несколько утомительные для человека, несущего бремя главы государства.
Что было тому причиной: страстная натура восемнадцатилетней женщины или, как утверждают некоторые историки, строгий наказ отца — останется навсегда тайной.
Одно было бесспорно: наутро великий император вставал с абсолютно пустой головой, едва держась на ватных ногах, с мутным, ничего не выражающим взглядом, и ему очень не хотелось заниматься делами Империи.
Но это переутомление не умеряло любовного пыла императора, для которого не было тогда ничего важнее, чем зачать наследника. Он произносил плохо подготовленные речи, диктовал бессвязные письма, зато, одержимый идеей упрочения династии, по несколько раз в день ублажал императрицу.
Император никогда не знал чувства меры в любовных утехах, а рядом с обворожительной нимфоманкой просто стал одержимым.
«Пользуясь его страстным желанием иметь сына, Мария-Луиза очень скоро довела его до того, — пишет доктор Пассар, — что этот вполне здоровый мужчина сорока одного года почти все время находился в состоянии сексуального возбуждения. Застигнутый приапизмом в тот момент своей жизни, когда ему необходима была упорядоченность чувств и трезвость мысли, чтобы с подобающим величием завершить предначертанное ему судьбой, Наполеон стал марионеткой, и каждая проходившая мимо женщина вызывала у него безудержное половое влечение».
С особой очевидностью это проявилось в Голландии.
Удовлетворяя пламенную страсть Марии-Луизы, которая могла довести до изнеможения не одного дюжего артиллериста, он одновременно становится любовником красавицы княгини Альдобрандини и герцогини де Монтебелло.
Поведение юной императрицы сурово осуждает историк Александр Маан.
Вот что он пишет:
«Будь она Цирцеей или злой феей, посланной, чтобы освободить Европу от поработившего ее тирана и отомстить за смерть Марии-Антуанетты, ничего лучшего она не могла бы придумать.
Играя на его слабых струнах и, в частности, используя его страсть к прекрасному полу, и до того его ослепляющую, что он не замечает, как оказывается во власти своей возлюбленной, Мария-Луиза выбрала самый верный способ превратить Наполеона в развалину. Из-за своей самоуверенности он час-то попадает впросак. Так, невзирая на последствия, он не может устоять перед женщиной знатного и в особенности королевского рода. Ей ничего не стоит покорить его сердце и, пустив в ход все свое очарование и даже магию титула, целиком завладеть им, создав ему при этом массу сложностей. Ради нее он мог лишиться друзей и без нужды еще больше озлобить врагов.
Разнежившись в ее объятиях, он проснется однажды и воскликнет: «Весь мир против меня!».
Меж тем Мария-Луиза, сознательно или нет, делала все, чтобы подточить силы императора.
Вернувшись из Голландии в Тюильри, супруги пускались во все тяжкие, лишь бы зачать наследника. Столько усилий не могли пройти даром. И в августе юная императрица, залившись краской, сообщила Наполеону, что «бог услышал их молитвы».
Император даже вскрикнул от радости, и тотчас же занялся назначением лиц, которые должны были составить двор маленького принца.
Семь месяцев во дворце царила радостная суматоха. Люльки, колыбельки, платьица, чепчики, туфельки, пеленки и игрушки заготавливались в количествах, достаточных для рожениц всех пяти континентов.
И вот 19 марта, к вечеру, у Марии-Луизы начались схватки. С этого времени и до тех пор, пока она не разродилась, во дворце творилось что-то невообразимое. Придворные дамы падали в обморок, доктора била дрожь, кто-то из слуг опрокинул горку с посудой, какой-то гвардеец кинулся звонить в большой колокол Нотр-Дам, а Наполеону срочно потребовалось принять ванну…
И до самого утра все было охвачено вихрем безумия.
Наступил рассвет. Император все еще находился в ванной, когда к нему вошел бледный и осунувшийся доктор Дюбуа.
— Ну, что? — спросил Наполеон. Доктор пробормотал что-то невразумительное. Наполеон с перепуга подумал, что Мария-Луиза умерла. Стоя в чем мать родила, он произнес чудовищную фразу:
— Ну, что ж, если так, ее похоронят!
Доктору Дюбуа удалось растолковать ему, что ничего страшного не произошло, но дело принимает серьезный оборот, и, возможно, придется наложить щипцы.
Наполеон, вероятно, сожалея о вырвавшихся у него словах, сказал на сей раз решительным тоном:
— Спасайте мать! Она родит мне другого ребенка! — и прошел к императрице.
Но бедняжка так кричала, что он предпочел ждать, когда она разродится, в туалетной комнате.
В восемь двадцать утра душераздирающий вопль возвестил, что Мария-Луиза разрешилась от бремени. Наполеон бросился в ее комнату и как вкопанный застыл на месте. Все столпились вокруг роженицы, а римский король, предмет стольких волнений и забот, валялся на ковре!
При виде императора мадам Монтескью быстро подняла новорожденного.
Спустя два часа, когда во дворце еще не улеглось волнение, мадам Бланшар, весьма польщенная своей ролью, летела на воздушном шаре Военной школы, оповещая жителей городов и сел о великом событии.
Жителям французской столицы накануне было объявлено, что если родится дочь, то будет дан двадцать один пушечный выстрел, а если сын — сто один. — Прим. пер.
Рождение римского короля вдохновило сочинителей и исполнителей песен и куплетов. В пылу восторга не все удержались в рамках хорошего тона, и можно было услышать, к примеру, такое:
Розой новой очарован,
Увлечен Наполеон.
Он над нею потрудился
— Роза родила бутон.
Следующие строки говорили о том, что Наполеону все под силу:
И в любви, как и в сраженье,
Знает толк Наполеон,
Он сказал: «Хочу иметь я мальчика».
И сын рожден.
В восхваляющих Наполеона куплетах была этакая двусмысленная игривость, что подтверждается в таком четверостишии:
Говорят, что ребенок красив и мил,
Что с приятной улыбкой пришел в этот мир,
Что вылитая мать он с лица,
Во всем же прочем похож на отца.
Распевая эти лихие песенки, славный французский народ от души веселился.
Жозефина по приказанию Наполеона во все время беременности Марии-Луизы находилась в наваррском замке, близ Эвре. Там она и узнала о рождении римского короля.
В тот вечер мэр города давал торжественный ужин в честь св. Жозефа, покровителя Креолки. Праздник был в разгаре, когда прогремел салют.
После двадцать второго пушечного залпа Жозефина повернулась к своей фрейлине, мадам д'Арбер, и со слезами на глазах промолвила:
— Сын! Как счастлив должен быть император!..
Ее немногочисленные придворные, в порыве верноподданических чувств, поспешили поздравить Наполеона, а Жозефина поднялась к себе и написала самое примечательное из всех дошедших до нас ее писем.
«Сир, в потоке поздравлений, который хлынет изо всех уголков Европы, всех городов Франции, от каждого полка вашей гвардии, не потонет ли слабый голос простой женщины? Соблаговолите ли вы выслушать ту, которая так часто утешала вас в минуты печали и врачевала раны вашего сердца, — выслушать сейчас, когда единственное ее желание — разделить с вами счастье — венец ваших чаяний? Смею ли я, не будучи больше вашей женой, поздравить вас с рождением сына?
Мне было бы приятней, если бы лично вы, а не артиллерийский салют в Эвре, известили меня о рождении римского короля, но я понимаю: для вас превыше всего государственные дела, а также та, которая осчастливила вас, воплотив самые сокровенные ваши желания. Быть преданней меня невозможно, но она сделала для вас гораздо больше, обеспечив благоденствие Франции. Конечно, ваша нежность и забота в первую очередь принадлежат ей, но, быть может, и я, на чью долю выпало быть рядом с вами в самые трудные времена, заслужила хоть малую толику любви, которую вы питаете к императрице Марии-Луизе. Смею надеяться, что, поцеловав сына, вы возьметесь за перо, чтобы побеседовать со своим самым близким другом…
От вас, и только от вас, я мечтаю узнать, здоров ли ваш сын, похож ли на вас и будет ли мне позволено однажды увидеть его. Иными словами, я жду от вас полной доверительности; полагаю, моя безграничная преданность вам, которую я сохраню до конца своих дней, дает мне право на нее рассчитывать».
В полночь, со специальным нарочным, письмо было отправлено в Париж. А через день Жозефина получила от Наполеона записочку:
«Друг мой, благодарю тебя за письмо.
Мальчик родился крупный и здоровый. Надеюсь, и впредь все будет хорошо. У него мои рот и глаза, и сложением он похож на меня. Уповаю на то, что он исполнит предначертание судьбы».
И для ободрения бывшей супруги он приписал:
«Я по-прежнему очень доволен Евгением. Он ни разу не доставил мне никаких огорчений…».
Последние строки глубоко тронули Жозефину. Она дала их прочесть мадам д'Арбер со словами:
— Император все еще любит меня. Как мило с его стороны, что в письме о своем сыне он упомянул Евгения, словно это наш с ним сын…
Взволнованная чуткостью Наполеона, она плакала от счастья в комнате мадам Гаццани, давней любовницы императора, которую Жозефина приблизила к себе, поручив ее попечению гардеробную. С ней она без стеснения обсуждала многообразные таланты своего экс-мужа. Долго сидели две женщины и с волнением вспоминали, как Наполеон обманывал их, по очереди укладывая в свою постель. Какое это было славное время!
Поплакав, Жозефина отправилась к молодому любовнику, Теодору де Тюрпен-Криссэ, который, кроме обязанностей камергера, выполнял и другие, куда более разнообразные.
Двадцатидевятилетнего талантливого художника императрица приблизила к себе два года назад, и это послужило косвенной причиной ее развода с Наполеоном.
Очаровательная графиня де Кильмансегге, тайный агент императора, пишет в своих мемуарах: «Я глубоко переживала развод Наполеона с Жозефиной, хотя понимала, что без веской причины император никогда бы не решился на этот шаг. Но Жозефина нарушила супружескую верность, забыв о своем возрасте и королевском достоинстве.
Только несколько человек знали, что в отсутствие императора и, несмотря на искреннюю привязанность к нему Жозефина вступила в тайную связь с самым молодым камергером Тюрпен-Криссэ, — впрочем, для нее это было не впервой.
Личные враги ее величества не упустили случая представить императору доказательства ее неверности, и, возможно, именно это помогло ему укротить свое сердце»'.
После развода Жозефины с Наполеоном юный аристократ следовал за ней по пятам, и, находясь постоянно рядом, всегда готов был на любом диване или коврике провести успокоительный сеанс, в котором Жозефина очень нуждалась. По словам де Буйе, «случалось, что, стоя в дверях с задранным подолом, она просила своего кавалера обслужить ее прямо так — до того страстная была женщина».
В начале 1810 года герцог де Мекленбург-Шверин попросил руки Жозефины, и положение Тюрпен-Криссэ чуть не пошатнулось. Но Жозефина предпочла герцогу пенсию, назначенную ей Наполеоном, и герцог отбыл ни с чем.
И красавец Теодор, следуя за своей дамой в Мальмезон, в Елисейский дворец, в Наварру, в Женеву, в Шамони, в Экс, три-четыре раза в день добросовестно выполнял нелегкие, но сладостные обязанности, возложенные на него.
Наполеон, которому был хорошо известен темперамент Жозефины, в 1811 году за усердную службу пожаловал Тюрпен-Криссэ титул барона Империи…
В 1816 году появился некий памфлет под названием «Тайный путеводитель, или Картина нравов наполеоновского двора», смутивший слабонервных людей. Анонимный автор, смакуя подробности, рассказывал о визите, который в 1811 году Наполеон нанес Жозефине.
«В тот день, — пишет он, — император приехал в Мальмезон без эскорта. Жозефина бросилась навстречу ему, но внезапно остановилась в сильном смущении.
— Мне вновь захотелось увидеть вас, — обратился к ней Наполеон, — чтобы сказать: государственные дела не оттеснили моих сердечных привязанностей. Теперь, когда мои династические интересы обеспечены, я не намерен соблюдать все эти условности, которые унизительны для меня и не позволяют проводить время так, как я хочу.
Бывшие супруги сели на софу и предались воспоминаниям. Через некоторое время Наполеон, глядя на Жозефину влюбленными глазами, сказал:
— Дорогая, вы никогда не были столь хороши!
— Ах, что вы, — с грустной улыбкой ответила Жозефина, — горе и одиночество меня не красят…
— Нет, вы нравитесь мне все больше. Если бы вы не были для меня недоступны…
— А если бы это было не так?
— Тогда бы я воспользовался своими правами.
— От которых вы добровольно отказались?
— Но в моей власти их восстановить.
— Я вам этого не позволю! Боже милостивый, а религия, а клятва в супружеской верности?
— Религия, клятва? Неужели вы во все это верите? Хорошо, но ведь я был вашим мужем, значит, не могу перестать им быть?
— А развод?
— Это условность. Впрочем, погодите. Послушаем, что скажут по этому поводу уважаемые теологи. Эй, Рустан, поищите во дворце кардинала или епископа и приведите ко мне.
Спустя несколько минут Наполеону доложили, что в приемной ожидают епископ де Малин и кардинал Мори. Жозефина вспыхнула и закрыла руками лицо.
— Входите, святые отцы, — обратился к ним император. — Я пригласил вас, чтобы вы разрешили сомнения, одолевающие мадам. Она полагает, что развод лишил меня всех прав на нее. Она твердит об адюльтере, о блуде и бог знает еще о чем, хотя прежде никогда меня не утомляла подобным вздором.
Кардинал Мори, потупив взор, хранил молчание. Епископ де Малин украдкой покосился на скромницу-Жозефину и также не проронил ни слова.
— Что ж вы молчите, святые отцы, — теряя терпение вскричал Наполеон. — Уж не слишком ли щекотлив вопрос для ваших целомудренных ушей?
— Сир, — промолвил монсеньер де Малин, — Святая церковь….
— Я не желаю об этом слышать! Церковь — это я!
— В таком случае, — с поклоном отвечал кардинал Мори, — вам и решать.
1 2 3 4 5