— Все в порядке. Я держу тебя.
Голос был хриплым от тревоги и слишком знакомым. Рене. Должно быть, он выпал из пироги вместе с ней.
— Пусти меня, черт побери! — Она отталкивала и отпихивала его.
— Я стараюсь помочь тебе. Успокойся, пока мы оба не утонули.
— Я не нуждаюсь в твоей помощи, — выдохнула она, охваченная бессильным гневом и усиливавшимся ужасом, потому что чувствовала, что снова тонет. Она рванулась, чуть не потопив его в отчаянной попытке освободиться.
— Я могу…
Она не договорила. Удар обрушился на нее. Она ощутила боль в подбородке, а потом не осталось ничего кроме плавающего серого мрака.
Глава 6
— Ты можешь плыть. Вот что ты хотела сказать.
Сирен уставилась на склонившегося над ней Рене. Его серые глаза прищурились от беспокойства, прядь волос черная и блестящая от воды, свисала на лоб. Его слова, отдаваясь у нее в ушах, звучали как обвинение. У Сирен болела челюсть, все тело словно обмякло. Она лежала на земле под прикрытием зарослей вечнозеленого мирта довольно далеко от реки. Ее одежда насквозь промокла, с волос капала вода. Ей было холодно, но она не совсем окоченела, потому что Рене крепко обнимал ее, укрыв их обоих своей мокрой курткой.
Она попыталась сразу встать, но, всхлипнув, упала назад, охваченная слабостью. Она закрыла глаза.
— Ты ублюдок. — Она скрипнула зубами. — Ты ударил меня.
— Ты пыталась убить меня, и, будь я проклят, тебе это едва не удалось.
— Почему бы нет? Ты меня топил.
— Я пытался тебя спасти. — Его голос был мрачен.
— Большое спасибо. Я была вполне способна спастись сама.
— Теперь я это понимаю. Из тысячи женщин только одна умеет плавать, и ею должна была оказаться именно ты.
Ей бы хотелось и дальше ругать его, но не было сил. К тому же, лучше было говорить тише, пока не выяснится, где находятся индейцы. Через Минуту она сказала более спокойно:
— Я действительно думала, что ты один из индейцев.
— Я это понимаю, — коротко ответил он. С земли он поднял нож, который отобрал у нее, и протянул рукояткой вперед намеренно вежливым жестом.
— Твое оружие, если ты все еще стремишься воспользоваться им.
Она высвободила руку из-под куртки и взяла его..
— Не валяй дурака!
— Почему нет?
Когда она хмуро взглянула на него, ничего не ответив, он отрывисто произнес:
— Извини, что ударил тебя. Показалось, что так нужно, и я просто… не успел подумать.
— Ничего. — Ее ответ получился таким кратким от смущения. Она продолжала: — Ничего страшного не случилось. А что… что с остальными?
— Когда я видел их в последний раз, они плыли вперед, к повороту. Туземцам приходилось вычерпывать воду.
— Пьер и Жан вернутся за нами.
— Да, как только смогут.
И если смогут. Никто не сказал этого вслух, но оба молча признали такую возможность, обменявшись долгим взглядом. Между тем, они не решались развести огонь, чтобы согреться и просушить одежду. У них не было ни оружия, кроме ножа Сирен, ни укрытия, ни еды. Если бы они ушли с того места, где сейчас находились, то Могли бы наткнуться на индейцев, возвращавшихся или ни с чем, или — в случае победы — отправлявшихся на их поиски. Им не оставалось ничего другого — только тихо лежать и ждать.
Как бы то ни было, положение оказалось не слишком удобным. Не только из-за ветра, который шелестел над ними листвой, пробирая до костей, леденя мокрую одежду, или неровностей земли, ибо лиственная подстилка скрывала сучья и палки , с каждой минутой все сильнее впивавшиеся в тело. Эта вынужденная близость, прикосновение бедра к бедру, гуди к груди — как напоминание о том, что лучше забыть. И это было почти невыносимо.
— Ты хорошо себя чувствуешь?
— Вполне, — отозвалась Сирен с закрытыми глазами. Она думала, что Рене наблюдает за ней, лежа рядом и подперев рукой голову, но не хотела в этом убеждаться.
— Ты уверена?
Она открыла глаза, задетая чем-то в его голосе.
— Да, а что?
— Я не ожидал, что ты отнесешься к этому так спокойно.
— Хочешь сказать, к тому, что лежу здесь с тобой? — Она почувствовала, как загорелось лицо.
— Одним словом, да.
— Мы оба замерзли, разве что ты нечувствителен к холоду. Было бы глупо отрицать это или пытаться держать тебя на расстоянии. Мы нуждаемся друг в друге, нуждаемся в той капле тепла, которую можем дать друг другу.
— Очень практичный подход:
— Здесь в глуши учишься быть практичной, ладить с другими, несмотря на различия. Те, кто этого не делают, обычно погибают.
— У меня нет ни малейшего намерения умереть. — Он понял, что в самом деле так страстно не хочет этого, как никогда еще в своей жизни. Его желанием было узнать, чем еще эта женщина отличается от других.
Он не мог вспомнить ни одной из знакомых женщин, которая, после того, что он сделал, не устроила бы истерики или не отпрянула бы от него с малодушным испугом, никого, кто бы смирился с неудобствами своего положения без жалоб и требований, и уж конечно ни одной, у кого хватило бы мужества и умения помочь отразить нападение индейцев. Он никогда не встречал такой женщины, которая бы после всего этого могла остаться восхитительной и в облике полуутонувшей русалки.
Где-то тихо и печально прокричала птица. Позади них с дерева упал сучок, с треском задевая ветки, и, ударившись о землю, разломился надвое. Сирен слышала возле своего плеча биение сердца Рене, его дыхание. Ее собственное сердце билось неровно и учащенно. Ощущение тянущей пустоты возникло в ее теле и стало медленно подниматься снизу вверх. Как только прибавилась эта новая опасность, она заговорила торопливым шепотом:
— Почему… зачем ты прыгнул за мной? Почему бросил лодку?
— Это я велел тебе стрелять, в противном случае ты бы не упала за борт. А самое главное, я думал, что тебя надо спасать.
— Я бы и так выстрелила.
— Да? Но я все-таки виноват.
— Вовсе нет, — упорствовала она. — И все равно, удивительно, что Пьер или Жан позволили тебе это.
— Вместо того чтобы самим прыгнуть? У них не было выбора — как раз были заняты руки.
— Но тебе, должно быть, пришлось очень торопиться, чтобы опередить их.
Он приподнял бровь.
— Ты кое о чем забываешь.
— О чем?
— Ты находишься под моей защитой.
— Разве она простирается так далеко?
— С чего ты решила иначе?
— Это вовсе не одно и то же! — Она говорила сердито, потому что подозревала, что он дразнит ее.
— А как же тогда?
— Прежде всего, ты вовсе не обязан спасать мне жизнь.
— А право имею?
— Тоже нет! У тебя это звучит так, словно ты думаешь, что я принадлежу тебе.
— Разве нет?
— Нет! — Она приподнялась, опираясь на локоть, ее глаза горели от гнева, в приглушенном голосе проскальзывали шипящие звуки. — Мне наплевать на то, что сказали Пьер и Жан, я принадлежу сама себе. Я очень признательна, что ты нырнул за мной, но это вовсе не значит, будто меня вообще устраивает та сделка, которую ты с ними заключил.
— А как насчет того, чтобы ладить друг с другом? — протянул он, улыбаясь глазами. — Насчет того, что мы нуждаемся друг в друге?
Их лица разделяли какие-нибудь несколько дюймов. Взгляд Сирен упал на его губы. Она чувствовала, как между ними возникает магическое влечение, ощущала силу его притяжения. Всего лишь легкий поворот головы — и их губы сольются. Она знала это.
Она глубоко вздохнула и медленно легла обратно.
Глядя вверх, сквозь миртовые ветви, она снова заговорила ровным голосом:
— Чего ты хочешь?
— Тебя, конечно.
Ответ прозвучал дерзко, без раздумий, так как думать Рене не мог. Ему казалось, что он стоит над пропастью, и земля уходит у него из-под ног. Он должен усвоить, что эту женщину нельзя недооценивать. Он запомнит это, иначе…
— Ах, ради Бога, — проговорила она, метнув на него испепеляющий взгляд. — Тебе наплевать на меня, наплевать на торговлю. Ты такой же, как другие. Ты проживешь в Луизиане столько, сколько должен, но, как только тебе позволят вернуться, ты сядешь на корабль во Францию и пристанешь к тому причалу, где тебя высадят. Ты поспешишь в Париж и будешь годами разъезжать по обедам, рассказывая сказки о том, какая это варварская страна, и какие странные создания и грубый народ живет в ней.
— Ты не очень-то высокого мнения о таких людях?
— С какой стати? Они не годятся для этой новой страны, и поэтому им лучше уехать. Они нам не нужны.
— Почему ты так уверена, что я один из них?
— А дальше ты скажешь, что собираешься взять в концессию землю и посвятить ей всю свою жизнь.
Что-то задело Рене в ее тоне, будто она вынесла приговор:
— Как знать? Возможно, мне бы это понравилось. Может, мне бы просто захотелось быть подальше от властей, может, я бы предпочел сделать свое состояние на девственной земле.
— Жить в бревенчатом доме, бороться с ветрами и дождями и палящим солнцем? Лихорадки, малярия, понос? Москиты и змеи, джиггеры и клещи и всякие жалящие и кусачие твари?
— Ты считаешь, я не смог бы?
— О, конечно, смог, если бы по-настоящему захотел. Беда в том, что мало кто хочет.
Такая мысль никогда не приходила ему в голову до сих пор, но, как ни странно, она показалась удивительно привлекательной. Он не сомневался, что ему понравились бы испытания, на которые была щедра новая земля. Ему могло бы доставить огромное удовольствие вырвать у нее средства на жизнь, а может быть, и богатство. Конечно, если бы выбор зависел от него, если бы ему позволили. Это было не так.
— А что же ты? — спросил он с заметной иронией. — Ты довольна своей жизнью, торговлей в компании с Бретонами? Ты никогда не думаешь о том, чтобы построить поместье?
Она посмотрела на него с вызовом.
— Я думаю накопить столько денег, чтобы хватило на собственный участок земли.
— А кто ее будет обрабатывать?
— Я сама! — горячо сказала она. — Или куплю в помощь пару негров.
— Тебе, пожалуй, не составило бы труда найти мужа, чтобы работал или присматривал за рабами.
— Да, и чтобы все продал, стоит мне отвернуться, или пропил прибыль. Все это я уже видела.
— Откуда у тебя такое нелестное мнение о браке? Или о мужчинах? — Его любопытство было искренним, хотя вопрос имел определенную цель.
— Скажем так: образцы, которые я видела, не производили сильного впечатления.
— Спасибо, — сухо сказал он.
Она искоса глянула на него из-под ресниц, потом снова отвела глаза.
— К тебе это не относится.
— Хотелось бы верить. А брак твоих родителей? Он не мог быть таким уж неудачным, если в результате появилась ты.
Она решила не обращать внимания на подразумеваемый комплимент.
— Мой отец сумел проиграть приданое моей матери, ее наследство и еще многое, прежде чем его с позором выслали в колонию. Моя мать умерла от нужды, которую он навлек на нее, и от стыда.
Пока Сирен говорила, ей пришло в голову, что между Рене Лемонье и ее отцом нет большой разницы. Рене тоже был изгнанником, в нем тоже была какая-то лихость. Было и другое сходство: изысканная одежда, печать злачных мест Парижа и кое-что другое.
— А Бретоны? Они что, такие хорошие, раз ты живешь у них?
Они нас приняли — мать, отца и меня, — когда нам некуда было идти, Они хорошо ко мне относятся, они мне почти как семья. Если бы я ушла от них, у меня бы никого не осталось.
— У тебя мог бы быть я, если бы ты доверилась моим заботам.
Он сделал предложение и ждал ответа с некоторым беспокойством.
— В самом деле? И как долго? Пока я тебе не. надоем? Пока ты не уедешь обратно во Францию? Нет уж, благодарю.
— По крайней мере, вежливо.
Пожалуй, принятая им поза пылкого влюбленного, намеренного и дальше добиваться возможности вкусить прелестей, была подходящей. Пока она сохраняет твердость, он может спокойно использовать свои домогательства — постоянную осаду крепости — как объяснение ему внезапному интересу к торговле. Что бы он стал делать, если бы она сдалась? Постоянное присутствие рядом женщины было бы серьезной помехой. Правда, он не думал, что есть причина беспокоиться: Сирен он явно мало привлекал. Он был уверен, нашлись бы люди, которые обрадовались бы, узнав, что ему приходится сносить постоянный отказ женщины. Несомненно, подходящее искупление, полезное для его души, не говоря уже о действии на его самолюбие.
Сирен изучала его лицо, глядя из-под ресниц. Неужели он и правда такой же, как ее отец? Внешне ничто на это не указывало; сходство заключалось только в репутации, заслуженной обоими, в каком-то налете самодовольства и в наказании, определенном для них правительством.
Или не только в этом? Что она на самом деле знала о Рене? Ответ был прост: почти ничего, кроме того, о чем шептали сплетники. Находясь у них на судне, он мало говорил о себе, а действовавший в колонии обычай не допускал проявления чрезмерного любопытства по поводу прошлого.
Но была ли она несправедлива? Возможность выяснить правду была — расспрашивая о ее жизни, он дал ей право сделать то же самое.
Она немного приподнялась и отодвинулась назад, чтобы лучше видеть его лицо.
— Ну, а ты? Кажется, если мне слишком безразличны мужчины, то ты слишком любишь женщин.
— Пожалуй, — заявил он, выразительно взмахнув рукой. Он лежал, подперев голову другой.
— Даже если это приводит тебя к ссылке?
— Неудобство, которое начинает возмещаться. Она долго выдерживала его сверкающий взгляд.
— Я понимаю это так — ты не собираешься отвечать прямо.
— Нужно еще услышать прямой вопрос.
— Это обязательно? — сурово спросила она. — Что ж, тогда вот прямой вопрос: ты здесь, потому что не смог удержаться от флирта с Помпадур?
— Увы, я был воплощенным благоразумием.
— Но тебя все-таки схватили?
— Я играл роль верного подданного своего короля, и мне следовало бы, по крайней мере, обожать на расстоянии.
Он мог сменить костюм и прическу, но все же оставался придворным, употребляя десять слов там, где хватило бы одного.
— Я бы хотела, чтобы ты не говорил так напыщенно.
— А как мне следует говорить?
— Откровенно.
— Значит, прямо: даму разгневало мое невнимание. Как и некоторые другие женщины, она решила отомстить.
Сирен прищурилась.
— Если ты предполагаешь, что я одна из этих женщин…
— Ты несправедлива ко мне, — сказал он с уязвленным видом.
— Сомневаюсь.
Он склонился так, что его губы почти касались ее щеки.
— Что ты сказала? Я не совсем разобрал.
— Ничего. Ты уверен, что это было все?
— Все? Ты понимаешь, что меня чуть не оставили гнить в самом мрачном углу Бастилии? Указ о, пожизненном заключении был подписан, дверь в подземелье крепко заперта. Меня спасло только вмешательство моего друга Морепа.
— Министра? Но я считала, что они с Помпадур заклятые враги?
— Так и есть. Морепа стоило только в присутствии любовницы Людовика обронить, что он уверен, будто я предпочитаю оставаться в Бастилии, где мое исчезновение нанесет последний удар легенде, равной легенде о
самом Дон Жуане, нежели быть высланным в Луизиану, где все женщины или старые, или уродливые. Все свершилось моментально.
— Старые? Уродливые?
— Ошибка, которую нужно простить Морепа, придумана из добрых побуждений, во всяком случае, я считал так.
— Понятно.
Она не верила ему. Он что-то скрывал, вполне правдоподобно изображая себя развратником. Она не знала, что именно, но собиралась это выяснить.
— Ошибка, — добавил он, — которая доставляет мне огромное удовольствие.
Рене видел, что не убедил ее. Он бы хотел открыть ей всю правду, но с неумолимой очевидностью понимал, что это не заставило бы ее думать о нем лучше.
— Скажи, — спросила она сдержанно, — а чем ты занимался во Франции? Ну, конечно, помимо того, что соблазнял податливых женщин.
— Чем занимался? Ну, состоял при дворе в Версале. Еще охотился, ходил на балы и приемы, немножко играл — как принято.
В таком признании не было большого вреда.
— У тебя есть имения?
— Точнее было бы сказать, что они есть у моего отца, хотя с части этих имений я получаю доход.
— А что он, твой отец, думает о твоей высылке?
— Я не успел поинтересоваться до того, как меня запихнули на корабль и заперли в каюте. Я уверен: если бы его спросили, он бы сказал, что надеется, что это сделает из меня человека, хотя и не рискнул бы особенно рассчитывать на это.
В тоне Рене звучала горечь, показавшая, что она задела его за живое.
— Наверное, он пытается добиться для тебя прощения и позволения вернуться?
— Слушай, с чего ты это взяла? Я у него не единственный сын, и даже не старший. Нас было пятеро, один умер в младенчестве, другой — инвалид. — Произнося это, он внимательно смотрел на нее. — Все равно, и без меня есть кому продолжить род.
— Единственное соображение?
Прошла минута, прежде чем Рене сумел сосредоточиться и понять смысл ее слов. Его чувства притупились. Наконец он сказал:
— Ты, может быть, думаешь о родительской любви? Но я опорочил честь семьи и таким образом утратил право на подобные чувства. Не хочешь ли ты возместить эту потерю?
Он ласкающим движением протянул руку к ее талии, скользнув вверх, словно собираясь захватить в ладонь округлость ее груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40