А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Успех к нему пришёл вполне закономерно — Чунни был сочинителем опереток и другой, как бы сейчас выразились, «лёгкой музыки», мотивы которой моментально расходились по всей стране. Знатоки жанра утверждали, что лучшим произведением этого композитора являлась оперетта « La Gran via» — «Главная улица», одними из главных персонажей в которой были мадридские карманники. В этом произведении уличные воры были представлены симпатичными и остроумными людьми, и оперетка вполне успешно шла на мадридской сцене и в провинции. И вот один из прототипов персонажей «Главной улицы» забрался в карман маэстро Чунни, ехавшего в переполненном трамвае по своим делам. Трамвайный «щипач» сработал чисто: композитор хватился пропажи много позже, когда собирался расплатиться за что-то в лавке. В пропавшем бумажники было около 300 песет (вполне приличные по тем временам деньги), визитки и несколько фотографических карточек с факсимильным автографом Чунни, заготовленные заранее для раздачи многочисленным поклонникам и поклонницам его таланта. Потужив о пропаже, композитор пошёл в полицейский участок и сделал там заявление о краже, составил описание самого бумажника и его содержимого. Честные полицейские предупредили его сразу, что шансы поймать карманного вора в данной ситуации весьма незначительны. Да Чунни и сам понимал это, а потому и особо не надеялся ни на что, а действовал больше «для порядка». Случись это с кем-нибудь ещё, пожалуй, тем бы все и закончилось, но тут в дело вмешались газетные репортёры, специализировавшиеся на криминально-полицейской тематике. Несколько такого рода газетчиков постоянно крутились возле полицейского участка, рассчитывая первыми «заарканить» криминальную историю, годную для поднесения публике в качестве сенсации. Заметив знаменитого композитора в участке, они поспешили осведомиться у дежурных: по какому поводу любимец публики осчастливил служивых своим посещением? Узнав о приключившейся с композитором напасти, каждый из них счёл необходимым «дать заметку в вечерний выпуск», и тем же вечером о краже бумажника Чунни знал уже весь Мадрид.

* * *
Утром уже следующего дня композитор получил по городской почте большой пакет, распечатав который он с изумлением обнаружил вложенные в него 300 песет и письмо следующего содержания. «Глубокоуважаемый маэстро! — почтительно начал своё послание неизвестный ему автор. — Наш товарищ по ошибке, о которой он горько сожалеет, вчера в трамвае присвоил ваш бумажник со всем его содержимым. Но тем же вечером, узнав из газет об этой своей ошибке, он глубоко раскаялся и, призвав на помощь Председателя нашего сообщества, попросил помочь исправить досадную оплошность, допущенную им. По поручению сеньора Председателя мы, мадридские карманники, честь имеем возвратить вам при сём послании означенные выше 300 песет, присовокупляя к этому наши глубочайшие извинения. Дабы избежать в будущем подобных печальных казусов, мы позволили себе оставить ваши фотографические карточки, одну из которых, по распоряжению сеньора Председателя, мы, прежде увеличив её до размеров портрета, планируем поместить в зале, где происходят собрания нашего сообщества при обсуждении насущных вопросов нашей внутренней жизни. Наши действия продиктованы тем уважением, которое испытывает весь цех мадридских карманников к человеку, своим талантом возвысившему и увековечившему наше ремесло в оперетте „Главная улица“. Письма было подписано: „Les tges Ratas“, так в оперетте Чунни были названы трое мадридских карманников.
Растрогавшийся маэстро поспешил ответить через газеты благодарственным письмом, обращаясь к неведомому ему «сеньору Председателю» и его работникам, с выражением искреннего восхищения их благородством. И опять тема карманников и бумажника композитора была основной темой для разговоров мадридцев в тот вечер.

* * *
Лавры мадридских карманников, как оказалось, не давали спокойно спать ворам из Барселоны. Извечное соперничество этих двух городов обязывало их «держать марку», и они решили показать, что не менее благородны и щепетильны в вопросах «понятий» и «воровской этики». Случай для этого им представился довольно скоро: у жены редактора барселонского журнала «El noticiero Universal» пропали очень дорогие часы. Сама сеньора редакторша посчитала, что она их где-то потеряла, и её супруг поместил на страницах своего журнала объявление о пропаже часов, обещая нашедшему приличное вознаграждение. Прошло несколько дней, и в редакцию пришёл хорошо одетый молодой человек, который без долгих предисловий вручил редактору часы, тут же ушёл, наотрез отказавшись от вознаграждения и не назвав своего имени. Тем вечером дома сеньора редактора ждало письмо, в котором ему разъясняли, что часики были не потеряны, как думала его жена, а ловко «уведены» у неё в театре одним из «специалистов», действовавших там среди богатой публики. Но когда «барселонский цех карманной тяги» узнал, что эти «рыжие котлы» не чьи-нибудь, а жены редактора популярного журнала, они решили вернуть их. «Мы не менее благородны, наши мадридские коллеги, — заявлял автор письма, выступавший от лица всего воровского коллектива. — По нашим воровским законам художники, писатели, журналисты и прочие деятели культуры и искусства считаются неприкосновенными».

* * *
Надо сказать, что и в России того времени действовали аналогичные «понятия» в воровской среде. По преж-ним понятиям не уважали «мокрушников» — в воровской среде считалось, что убивают «на деле» только трусы или неумелые «работники». На воровских сходках решено было не наносить умышленный вред и беспокойство: артистам (особенно циркачам), писателям, газетчикам, спортсменам и вообще людям популярным. В них воры видели «родственные души», людей, не желавших жить по «законам обывательского, пошлого общества». Помимо представителей богемы воры «не трогали» врачей и адвокатов — эти профессии «приносили пользу» и уважались особо. Именно такое отношение авторитетных воров к пишущей братии позволяло преспокойно разгуливать в поисках «типов», тем и сюжетов по самым опасным притонам Гиляровскому, Куприну и многим другим «пишущим», ничуть не опасаясь за свою жизнь и имущество. Их защищали талант и «правдивость».
Потом, когда революция и гражданская война во многом изменили жизнь, поменялись и «понятия», но ещё долго тот «старорежимный закал» действовал в воровской среде. Примером тому может послужить случай, имевший место в биографии замечательного актёра советского кино Михаила Ивановича Жарова. Как известно, огромную популярность Жарову принесла роль вора Жигана, исполненная им в фильме «Путёвка в жизнь». Необычайная убедительность «образа», блатные куплеты и «жизненность сюжета и ситуаций» сделали этого в общем-то «антигероя» личностью весьма известной. Потрясение у публики было столь сильно, что самого артиста Жарова стали частенько путать с его экранным персонажем, и на улице мальчишки бегали за Михаилом Ивановичем следом, время от времени покрикивая: «Жиган! Ты за что Мустафу убил?!»
И вот однажды с советским актёром случилась та же неприятность, что некогда и с испанским маэстро, только не в трамвае, а в гастрономе у него из кармана ловко «тиснули лопатник». Популярный актёр, которому следовало рассчитаться за покупки, стоял у кассы как обыкновенный гражданин и с видом глупого удивления ощупывал карманы, все ещё не веря в пропажу, как вдруг его поманил к себе некий молодой прилично одетый мужчина. Когда они отошли в сторонку, он заговорщически подмигнул Жарову и передал ему его собственный бумажник, который тот так упорно искал в карманах. Передав «пропажу», молодой человек полушёпотом произнёс: «Мы своих не трогаем! Прости, Жиган, это совсем молодой мальчик сделал, он „Путёвку в жизнь“ всего пять раз смотрел, а потому не признал вас, да хорошо я рядом был, приметил!» Такая популярность воистину «дорогого стоит».
Конечно, эти «воры прежних времён» были далеко не ангелами, но все же следует признать: человеческое в них было, и они хотя бы пытались жить пусть по своим, но все же законам, «соблюдая правила игры», даже если эти правила, они писали сами.
Казнить, нельзя помиловать!
В 1375 году в московском княжестве случилась измена. В Тверь бежал знатный московский боярин Иван Васильевич Вельяминов вместе с «московским гостем, сурож-ским купцом, Некоматом», они ушли из Москвы «со многими лжами и клеветами», то есть нелегально, перейдя на сторону самого опасного противника своего сюзерена.
В то время между московскими и тверскими князьями шла отчаянная борьба за право Великого княжения на Руси. По сложным, часто противоречивым, толкуемым каждым в свою пользу, династическим законам феодального государства, каждый из претендентов готов был доказать это перед третейскими судьями, в роли которых в этом споре выступали тогдашние правители Руси, ханы Золотой Орды. Но и в Орде, изобиловавшей «царевичами», рождёнными от многих ханских жён, тоже шла жестокая борьба за ханство. Соискатели великокняжеского престола пускались во все тяжкие, интригуя при ханском дворе в Орде, ставя то на одного, то на другого претендента на ордынский престол, добывая себе ярлык на княжение. Но бывало так, что, получив ярлык от одного хана, послы князя не успевали добраться до дома, как на престол восходил уже другой правитель Орды, наделявший аналогичным документом послов князя-конкурента, иногда просто чтобы было «не как при прежнем хане».
Исследователи сходятся на том, что Вельяминов бежал к врагу московского князя из-за того, что князь Дмитрий не сделал Ивана тысяцким. Эта должность была одной из ключевых в московском государстве, — тысяцкий был начальником земской военной рати, ополчения, второй военной силы в государстве после княжеской дружины. По тогдашним меркам, это была фигура, равная новгород-скому посаднику. В XIV веке тысяцкие по своим полномочиям не только превосходили остальных московских бояр, но даже временами равнялись с властью самого великого князя! Такое усиление тысяцких у своевольных феодалов и самих князей вызывало желание «поставить их на место», а того лучше и вовсе «отделаться» от соуправителей в государстве.
Придворные интриги при отце Дмитрия Донского, князе Иване Ивановиче, обернулись кровопролитием. В Пасхальное воскресенье 1357 года на московской площади был найден, невесть кем убитый, тысяцкий Алексей Петрович Хвост. Несмотря на то что убийцы найдены так и не были, народ московский усмотрел в этом преступлении «явный заказной характер» и обрушил свой гнев на бояр, якобы составивших заговор против Хвоста. Разразился бунт, спасаясь от которого большинство боярских фамилий вынуждены были «отъехать на Рязань». После успокоения бунта и по просьбе князя Ивана Ивановича они вернулись в Москву, а на место убиенного Хвоста назначен был Василий Васильевич Вельяминов, отец боярина Ивана.
Это был опытный придворный и ловкий интриган, глава большой боярской партии, и потому, хоть и хотелось московскому князю избавиться от слишком значительной фигуры, сделать он это так и не решился. Но когда Василий Вельяминов в 1374 году умер, князь просто не назначил на должность тысяцкого никого, тем самым упразднив её вовсе. Юридически князь был безупречен! Должность эта, в отличие от многих в тогдашнем государстве, была не наследуемой.
Очевидно, боярин Иван посчитал себя обойдённым, а возможно, опасался, что князь подумает, что он затаил обиду и его может ждать участь предшественника отца на посту тысяцкого. Кто знает? Дальнейшие события показали, что в Москве существовали в боярской среде «протверские» настроения или скорее недовольство князем Дмитрием. Вполне возможно, что Вельяминов был главою этой «тайной оппозиции». Как бы то ни было, Вельяминов бежал в Тверь! При этом следует заметить, что брат его, оставшийся верным князю Дмитрию Ивановичу, продолжал оставаться его «ближним боярином». Микула Васильевич Вельяминов был с князем Дмитрием в родстве: будучи женат на его старшей сестре, приходился ему шурином.
Второй беглец, сурожский купец Некомат, фигура мало освещённая историческими фактами. Сурожем называли торговый город в Крыму, ныне на этом месте стоит город Судак. В XIV веке это был торговый перекрёсток морской европейской и азиатской караванной торговли, связи из которого простирались через генуэзских купцов во все уголки Европы, а через караванные маршруты Востока до Китая и Индии. «Сурожские гости» впервые упоминаются в документах той поры, как пришедшие в свите знатного татарина Ирынчая. Они осели в Москве и имели свой торговый ряд, торгуя восточными редкостями и шёлковыми тканями.
Тверь в борьбе с Москвой сильно уповала на развитие заморской торговли, используя такой прекрасный водный путь, как Волга, по которой легко было добраться до Каспия и караванных путей, ведших на Восток. Не исключено, что Некомат был связан с одной из придворных партий при ордынском дворе, представляя её интересы в Москве. Возможно, он и сманил боярина на побег, сделав очередной ход в антимосковской интриге.
При дворе тверского князя Михаила беглецов приняли с радостью и почётом. Оба они стали одними из самых близких к князю людей. Из-за чего затевался этот побег, стало ясно, когда Вельяминову и Некомату доверили важнейшую миссию, отправив их послами тверского князя в Орду, поручив просить для их нового владыки ярлык на Великое княжение Владимирское. Это был сильнейший удар по интересам Москвы!

* * *
Посольство Вельяминова и Некомата в Орде было успешным. Они получили от хана ярлык для князя Михаила, и Некомат привёз в Тверь вожделенный документ. Вельяминов же остался в Орде, став одним из тех политических лоббистов, которые жили постоянно при ордынском дворе, этом средоточии всех интриг тогдашнего времени, действуя в интересах тех или иных политических сил, обращавшихся к ним за помощью. Они, используя свои связи и познания тайных рычагов правления при восточном дворе, весьма ловко действовали, в основном являясь посредниками между соискателями тех или иных решений и теми, от кого принятие этих решений зависело, чаще всего ведя заочные переговоры между «заинтересованными сторонами» о размере «поминок», как тогда называли взятки. Интриганы и себя не забывали, имея, как бы сейчас сказали, «процент со сделок» и обладая определённым политическим влиянием, часто «играли в собственные игры». Вельяминов сделался в Орде главой антимосковской партии, и его стараниями, как говорит летопись, «многие нечто нестроения бысть».
В скором времени, после того как Некомат прибыл с ярлыком из Орды в Тверь, между московским и тверским княжествами вновь вспыхнула война, которой, как правило, завершался какой-либо дипломатический успех одной из сторон, подвергавшейся нападению князя, в дипломатических играх потерпевшего поражение. После нескольких походов, осад и сражений, не добившись решительного перелома в своих сложных взаимоотношениях, князья заключили очередной мир. Отдельной строкой в нем было сказано о Вельяминове, попавшем в разряд государственных преступников московского государства. Договор предусматривал разрешение боярам обоих княжеств выезжать на служение к другим князьям, при этом их вотчины в княжестве того правителя, из которого они выезжали, оставались за ними. Иван же Вельяминов был исключением, его имения князь Дмитрий «взял за себя».

* * *
После раскола, произошедшего в Орде, Вельяминов, которому терять уже было нечего, сделал ставку на бывшего тёмника Мамая, узурпировавшего ханскую власть. В 1378 году Мамай вторгся с ратью, набранной из разных народов в русские пределы. На реке Воже князь Дмитрий встретил эту рать со своим войском и разбил. Среди захваченных пленных оказался беглый поп, а при нем был найден мешок «злых зелий». На допросе полоняник показал, что он послан был от Вельяминова. По одной из версий он должен был отравить князя Дмитрия, хотя, скорее всего, это был лишь связной между Вельяминовым и его людьми в Москве, в ближайшем окружении князя. Попа сослали в дальний монастырь, а Ивана Вельяминова, зная о его делах, направленных супротив Москвы, а теперь убедившись и в его готовно-сти организовать покушение на самого князя, решили ликвидировать.
Для этого была проведена довольно сложная и тонкая операция. Умного и осторожного боярина сумели выманить из Орды на Русь! В летописи сказано: «вызвали обманом». В Серпухове, куда он прибыл, боярина Ивана схватили люди князя Дмитрия и привезли его в Москву.

Удачную поимку опасного врага решили завершить торжественно. Впервые, в назидание всем тем, кто попытается изменить, в Москве была совершена публичная казнь. В 30-й день августа 1378 года Ивана Вельяминова казнили, отрубив голову мечом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23