Я говорю о том, кто отдает свою жизнь, чтобы забрать жизнь у других. Я говорю об асассине-убийце!
Вождь сел и слабеющим голосом продолжил:
— А теперь выслушайте меня, ибо я открою вам глаза, дабы вы смогли увидеть и постичь волю Бога и выбрать того, кого хотел Он, чтобы следовал он путями Его, и не бродил, поддавшись дурным наклонностям и предаваясь излишнему сластолюбию. Небожители, исполины, дети Ноя нарушили заповеди и навлекли на себя гнев Бога! Тора , напротив, есть закон, откровение и обещание, а ты, ты есть Дитя Благодати, Посланец Бога, и я признал тебя! Придет день, и воздастся им за их преступления. Ужасом будут охвачены они, будут мучиться от судорог и боли, корчиться, как рожающая женщина.
Я бросил взгляд на Джейн, застывшую на месте, ошеломленную видом этого человека из другого времени.
— Итак, — уточнил я, — профессор Эриксон приходил к вам…
— Ты тоже, — произнес старик, — ты хочешь знать…
— Да, хочу. Раз ты меня признал, ты должен мне все рассказать.
Старик повернул ко мне голову, лицо его ничего не выражало. Голос помягчел:
— Этот человек жил среди нас, он изучал наши тексты. Мы открыли ему наш Скрипториум и священный сундук. Там он и нашел Серебряный свиток. Потом он вернулся попросить, чтобы мы его ему дали.
— Что содержится в Серебряном свитке? — нетерпеливо спросил я.
— Текст хранился в месте, известном только нам. Нам было запрещено читать его до прихода Мессии. Профессор Эриксон, вернувшись, принес нам весть!
Он ненадолго замолчал, потом продолжил:
— У нас здесь четыре закона веры. Бог: Бог Израиля. Пророк: Моисей. Верование: Тора. Святыня: гора Гаризим. Но к этому нужно добавить день Возмездия и Вознаграждения: конец Времен, когда придет пророк Тев, сын Иосифа. От профессора мы узнали, что Тев пришел!
— О чем говорится в этом свитке? — не отставал я.
— Мы не можем его прочитать. Он написан не на нашем языке. Но профессор знал этот язык. Он должен был просветить нас, но его убили, прежде чем он сделал это…
Старик замолчал, сделал женщине знак, и она взяла его под руку, чтобы вывести из палатки. Тут только мы заметили, что он был слеп.
* * *
Мы отошли от палатки, никто не обращал на нас внимания, и приблизились к небольшому жертвеннику, на котором еще дымились останки какого-то животного. Два жреца священнодействовали у алтаря в присутствии трех десятков верующих мужчин. Самаритяне только что принесли жертву. Почти черный дым, поднимавшийся к небу, распространял резкий, приторный запах, тот, который вызывал во мне дрожь. Я подошел к алтарю. Джейн осталась сзади. И я увидел: связанное животное — ноги стянуты попарно, — вскрытое горло, выпученные глаза, наполовину обуглившееся туловище, почерневшие кости. И этот запах — ужасный, вызывающий тошноту, одновременно горький и сладковатый, слащавый и солоноватый, парной и холодящий, запах текущей крови. Перед алтарем стояли двенадцать жрецов в длинных белых туниках и с венцами на головах, ноги их были босы. Жрец, совершавший жертвоприношение, стоял напротив них. На нем была льняная туника, опоясанная епитрахилью, на голове — тюрбан из той же материи. Он повернулся к алтарю, около которого один из жрецов держал другого барана; хозяин животного положил руку на голову жертвы, тогда верховный жрец поднял острый нож и перерезал барану горло.
Оба жреца собрали баранью кровь в тазик, а в это время остальные уже освежевывали животное. Кровь и мясо поднесли совершающему жертвоприношение, и тот плеснул немного крови на алтарь. Затем вытащил потроха, поджег жир и оставил мясо поджариваться на огне жертвенника.
Но вдалеке лежал связанный бычок — будущая жертва.
Во времена Храма бык обычно предназначался для ритуального жертвоприношения в день Страшного Суда. Но почему сегодня, ведь сейчас не Киппур? К чему готовились самаритяне? К какому событию, к какому Страшному Суду?
Я быстро отошел и направился к джипу, в котором меня ждала Джейн. Она рванула с места, тем более что вдалеке показалась полицейская машина, похоже, направлявшаяся к стойбищу самаритян.
— Что все это значит? — взволнованно спросила Джейн, мчась по бездорожью, словно спасаясь от погони.
— Это значит, что самаритяне тоже готовятся. Эриксон принес им весть.
— Но в кого они верят; им нужно доказательство, доказательство веское?
— Мне кажется, Джейн, что таким доказательством был… я!
— Что ты имеешь в виду?
— Дело в том, что этот человек знал меня или, точнее, знал, кто я такой.
— Думаешь, он догадался?
— Нет, должно быть, узнал от Эриксона. Чтобы завладеть Серебряным свитком, Эриксон должен был ему сказать, что к ессеям явился Мессия.
— Но, — озадаченно произнесла Джейн, — как Эриксон узнал о прибытии Мессии?
— Он, наверно, поддерживал отношения с одним или несколькими ессеями…
— Ты уверен?
— Это единственное объяснение.
— Мы должны вернуть Серебряный свиток, — твердо сказала Джейн. — Для этого нам необходимо встретиться с Руфью Ротберг, дочерью профессора Эриксона. Позавчера она приезжала в лагерь, провела там ночь и уехала вчера утром с вещами своего отца. Свиток она, возможно, взяла с собой.
Мы выехали на дорогу, змейкой бегущую к пещерам, и вскоре она круто пошла вниз, в самое пекло, в самую глубокую из земных впадин. Мы въехали в белую раскаленную пустыню, волнообразные дюны которой отражались в сверкающем зеркале Мертвого моря.
В самом низу впадины мы приблизились к береговой полосе, потом дорога свернула и повела нас направо, к каменистой террасе и скальным утесам.
Мертвое море мрачнело. Солнце опускалось за скалы Кумрана, за склоны, разрезанные тенями от заходящего солнца. Джип выскочил на ровный пологий склон слоеного мергеля, плавно спускающийся к морю и потом поднимающийся к первой террасе с развалинами Кумрана. Глубокий овраг сползал с террасы, перерезая мергелевый склон. Я попросил Джейн остановиться здесь. Мне не хотелось, чтобы она знала, где я живу.
Я немного помедлил, прежде чем выйти из машины.
— Когда я опять увижу тебя?
Она не ответила.
— Мы увидимся?
— Конечно. Я буду продолжать расследование. Возможно, мне удастся продать статью в «Biblical Archeological Review».
— А почему бы не в массовое издание…
— Серьезно, Ари, мне хотелось бы работать вместе с тобой. Встретимся завтра в Иерусалиме.
Она заглушила двигатель, потом добавила:
— Ты уверен, что здесь безопасно?
— Да, — ответил я, — не беспокойся.
— А вот мне страшно.
— Ты не должна ночевать в лагере.
— Я заказала номер в отеле в Иерусалиме.
— В каком?
— «Ле Ларомм», рядом с отелем «Кинг Дэвид»…
— В таком случае до завтра.
— Ари?
— Да?
— Когда я сказала, что мне страшно… Я хотела сказать… страшно за тебя.
Она смотрела мне вслед, как я шел один среди пустыни. А я иногда оборачивался, чтобы убедиться, что она все еще там, что я еще увижусь с ней, что не увижу, как она удаляется навсегда в этом расплывчатом заброшенном пейзаже, в котором я никогда ее больше не распознаю.
Возвратившись в пещеры, я сразу прошел в Скрипториум. Мне хотелось просмотреть копию с Медного свитка, где содержались указания, касающиеся сокровища Храма.
Я вошел в небольшое, смежное со Скрипториумом помещение, которое мы называли библиотекой.
Там я нашел интересующий меня пергамент: копия с Медного свитка была сделана мелким убористым почерком. Я немедленно начал его расшифровывать. В нем описывалось множество мест, различных тайников, в которых хранилось баснословное сокровище в виде слитков золота и серебра… Джейн упоминала о миллиардах долларов; она не ошибалась. Места, по которым было рассеяно сокровище, образовывали сложную систему болот, тянувшихся от Иерусалима до Иудейской пустыни и Мертвого моря. Все они географически поддавались вычислению на карте и были вполне доступны благодаря многочисленным дорогам и проходам, известным нам.
Вопреки моему мнению экспедиция профессора Эриксона не была такой уж безрассудной, как это казалось с первого взгляда, и могла оказаться в высшей степени доходной.
* * *
На следующий день я решил отправиться в Иерусалим, чтобы встретиться с Руфью Ротберг. Я сел в автобус, поднимающийся к Иерусалиму по дороге, протянувшейся вдоль пустыни примерно на тридцать километров. Дорога постепенно поднимается, потом внезапно скатывается в Иерусалим южнее мечети Неби-Семуль и нескольких новеньких особняков, проходит по университетским склонам в верхней части долины Креста к новому городу с уже разбитыми улицами и таким интенсивным движением, что можно подумать, что находишься в своеобразном восточном мегаполисе. Подъем к Иерусалиму обязателен, он дает возможность пообвыкнуть, смягчить изумление при виде его красоты, и радоваться ей, узнав ее поближе. Так жених готовится к встрече со своей невестой. Иудейская пустыня окружает Иерусалим со всех сторон, и город предстает оазисом посреди бесплодной равнины, усеянной камнями, после кольца из скалистых холмов, после безмолвия.
О друзья мои, как сказать вам о моем чувстве, как описать его и как понять? Я прибыл на главный автовокзал, где меня встретил гвалт молодежи и молодых солдат в униформе, поток пассажиров, снующих между машинами такси; таксисты громко окликали новоприбывших, пытаясь заполнить последнее свободное место; одинарные и двойные автобусы ждали часа отправления. Наконец-то я вновь очутился в суматохе, которая тепло, как в детстве, приняла меня в свои объятия; но теперь, когда я жил в пустыне, она вдруг показалась мне и близкой и чуждой одновременно. Я очутился на окраине Иерусалима; когда-то я частенько наведывался сюда.
А чтобы вы смогли меня понять, надо бы остановить вас на какое-то время и дать душой и сердцем полюбоваться этим уголком Иерусалима, который пребывает в каждом из нас. И город откроется, как перешеек, раскроется как на ладони, предстанет букетом розовых, красных и фиолетовых цветов. Иерусалим Исайи, увенчанный славой, утопающий в красотах, напоенный бесценными запахами, ароматами души… Иерусалим — мой город, мой свет, мое утро и мой вечер, с отблесками на камнях, раздавленных солнцем и омоченных росой. Этот Иерусалим открывал мне свои объятия, и я вновь находил — магией чувственной памяти, которая сильнее памяти обычной, — все иерусалимские утра, похожие на ночь, и все иерусалимские ночи, похожие на день; и люди торопливым шагом проходят этот город из конца в конец. Окрестности — пустыня, в ней нет никого, кроме моего друга, подруги, Иерусалима. В пустыне я живу среди одиноких скал, знойных долин, глубоких оврагов. Оазис пустыни — Иерусалим; прекрасная вершина, радость всей земли — гора Сион, возносящая Иерусалим в поднебесье; небесный город открывал мне объятия, и я был в его власти.
По Яффской дороге я дошел до северо-западного угла старого города, потом проследовал вдоль турецких крепостных стен до порта Яффа, который тянется до подошвы горы Сион, откуда дорога ведет в Вифлеем и дальше.
Я прошел вдоль Сиона. Сердцем я льнул к его стенам, а Сион, позолоченный солнцем, шествовал рядом, замедляя мои шаги у своих ворот, перед мирными стенами, дабы остановились мои ноги и я вошел, вошел, ведомый Благодатью, вошел, несмотря на мои беды, великолепным в славный город, нетронутый ложью и мерзостью, радуясь новости; я войду и воздам хвалу у ворот Сиона, вознесенного на самую высокую гору, я войду, неся на плечах другой город, заселенный поколениями людей, войду как благочестивый и удостоившийся чести: я войду в Вечность.
Так я и вознесся, всходя по Иерусалиму, поднявшись на вершину горы Мориа, и подобный взлет должен был завершиться на холме с живописными склонами, над охряно-серебристой долиной. На горе Мориа стоял храм Соломона. А передо мной, на юге, находился продолговатый холм Офел. К северу от Мориа возвышался холм Безет, а еще левее — Хорев, ниже которого и располагается гора Сион. А вокруг самого Хорева обвивается быстрая речка Кедрон, уносящаяся к Гееннской долине. А еще дальше, на северо-востоке, горизонт заслоняется горой Скопус и на востоке — Елеонской горой.
Там, на горе Мориа, находилась эспланада Храма, окруженная с востока долиной Кедрона, с юга — Гееннской долиной, с запада — долиной Тиропеон и с севера — холмом Безет, закрывавшим ее.
Если смотреть на эти долины с эспланады, начинает кружиться голова. Именно в самой высокой части Храма, откуда священнослужитель софаром оповещал о наступлении Шаббата, Дьявол и искушал Иисуса. У подножия Купола Скалы, на юго-востоке, где Авраам принес искупительную жертву, стоит грот, в котором захоронен пепел Красной коровы, священный пепел, используемый при совершении обряда очищения.
В эпоху Соломона все четверо ворот выходили на Западную стену Второго Храма Иерусалима. Через главные ворота вы попадали на улицу Тиропеон, затем проходили на улицу Сыроваров и по большой лестнице в форме буквы L, опиравшейся на двадцатиметровые арки, добирались до ворот, выходивших к базилике, расположенной вдоль эспланады. Вторые и третьи монументальные ворота выходили на саму эспланаду.
И увидел я Храм в окружении папертей, его дворец, названный Ливанским лесом, с вестибюлем и огромными колоннами, и его Божий дом с тремя комнатами, и его портик шириною в двадцать локтей и глубиною в десять, и его святилище, Хейхаль, шириною в двадцать локтей и глубиною в сорок. И в сердце его находилась святая святых, Двир, — идеальный квадрат двадцать на двадцать локтей.
На три стороны выходили три этажа покоев, лежавших на могучих кедровых балках. Все здание было сделано из благородного камня, позолоченной лепнины и бронзы, мрамора и золота. И говорю вам, друзья мои, Храм сиял на закате, под луной и при солнце; его белый известняк полировался луной, глянец наводило солнце; его монументальные ворота из бронзы и меди сверкали на рассвете и закате, а тяжелые колонны выпирали из земли, возносясь среди ночи к Всевышнему. А перед колоннами находился жертвенник всесожжения, на котором лежали большая и малая жертвенные плиты для возжжения костров. Позади колонн, к западу, располагались залы Храма, обшитые кедровыми панелями, покрытые золотом, в них скрывалась святая святых с двумя херувимами: две большие позолоченные статуи, охранявшие Ковчег со скрижалями Завета, посох Аарона и манну пустыни.
Красота Храма была несравненной, его величественные колонны, опоры, ступени и оливковые ворота, его толстые стены, укрывавшие множество тайн, ослепляли всех приближавшихся начиная со времени Соломона, поставившего Первый Храм. Потом Храм чинили при Иоасе, реставрировали при Иосии; затем он был разрушен Навуходоносором, вновь построен при Ироде. Он увеличивался и щедро украшался вплоть до эпохи войн евреев с римлянами, еще до того, как Иисус прогнал торгашей с его папертей. В 70 году Храм был сожжен и разграблен во время первого восстания евреев. Третий Храм должен был быть построен с приходом Мессии. Да, друзья мои, красота Храма была несравненной, а сейчас я видел на месте Храма минарет мечети Аль-Акса. Но именно здесь, думал я, только здесь, под огромным куполом, в свое время возвышался Храм.
Я сошел с эспланады, влился в узкие улочки и приблизился к воротам Сиона, у которых толпился народ. Группа христиан слушала, о чем говорила монахиня. Это была маленькая женщина лет шестидесяти с живыми глазками; ее голову покрывал черный платок, с шеи на черное платье свисал деревянный крест. Она обращалась к паломникам, пришедшим на Святую Землю вслед за миллионами людей, которые, начиная с первых веков нашей эры, пускались в длительное путешествие, чтобы открыть места, откуда пошла их вера, чтобы поразмышлять, перечитать тексты Библии.
— …И да пребудет мир в этих стенах ради любви моих братьев, моих друзей. Позвольте сказать: да будет мир в этих стенах ради любви к дому Божьему. Помолимся же за Его счастье в Царствии Небесном, ибо скоро, говорю вам, земной Иерусалим станет Иерусалимом небесным!
Я вслушивался в голос монахини, дрожавший от волнения, и вдруг ощутил, как к моей спине прикоснулось холодное лезвие. Я чуть было резко не обернулся, но услышал голос, прошептавший мне на ухо:
— Не двигайся.
— …Но чтобы попасть в Царство Небесное, мы должны покаяться и осознать, насколько мы пока недостойны его, — продолжала монахиня, которую все называли сестра Розали. — Я принадлежу к поколению, выросшему во времена Третьего рейха, и из-за преступлений нашей нации Суд Божий покарал Германию. Именно на руинах Второй мировой войны, пятьдесят лет назад, и родилась Община сестер Марии. С самого начала она призывала к покаянию. Что такого мы сделали евреям? Сыновьям и дочерям Израиля? Что плохого мы сделали Союзу?
— Что вам от меня надо? — пробормотал я, не оборачиваясь.
— По моему знаку ты пойдешь вперед. Одно лишнее движение — и ты мертв.
— …Тяжек груз на наших душах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Вождь сел и слабеющим голосом продолжил:
— А теперь выслушайте меня, ибо я открою вам глаза, дабы вы смогли увидеть и постичь волю Бога и выбрать того, кого хотел Он, чтобы следовал он путями Его, и не бродил, поддавшись дурным наклонностям и предаваясь излишнему сластолюбию. Небожители, исполины, дети Ноя нарушили заповеди и навлекли на себя гнев Бога! Тора , напротив, есть закон, откровение и обещание, а ты, ты есть Дитя Благодати, Посланец Бога, и я признал тебя! Придет день, и воздастся им за их преступления. Ужасом будут охвачены они, будут мучиться от судорог и боли, корчиться, как рожающая женщина.
Я бросил взгляд на Джейн, застывшую на месте, ошеломленную видом этого человека из другого времени.
— Итак, — уточнил я, — профессор Эриксон приходил к вам…
— Ты тоже, — произнес старик, — ты хочешь знать…
— Да, хочу. Раз ты меня признал, ты должен мне все рассказать.
Старик повернул ко мне голову, лицо его ничего не выражало. Голос помягчел:
— Этот человек жил среди нас, он изучал наши тексты. Мы открыли ему наш Скрипториум и священный сундук. Там он и нашел Серебряный свиток. Потом он вернулся попросить, чтобы мы его ему дали.
— Что содержится в Серебряном свитке? — нетерпеливо спросил я.
— Текст хранился в месте, известном только нам. Нам было запрещено читать его до прихода Мессии. Профессор Эриксон, вернувшись, принес нам весть!
Он ненадолго замолчал, потом продолжил:
— У нас здесь четыре закона веры. Бог: Бог Израиля. Пророк: Моисей. Верование: Тора. Святыня: гора Гаризим. Но к этому нужно добавить день Возмездия и Вознаграждения: конец Времен, когда придет пророк Тев, сын Иосифа. От профессора мы узнали, что Тев пришел!
— О чем говорится в этом свитке? — не отставал я.
— Мы не можем его прочитать. Он написан не на нашем языке. Но профессор знал этот язык. Он должен был просветить нас, но его убили, прежде чем он сделал это…
Старик замолчал, сделал женщине знак, и она взяла его под руку, чтобы вывести из палатки. Тут только мы заметили, что он был слеп.
* * *
Мы отошли от палатки, никто не обращал на нас внимания, и приблизились к небольшому жертвеннику, на котором еще дымились останки какого-то животного. Два жреца священнодействовали у алтаря в присутствии трех десятков верующих мужчин. Самаритяне только что принесли жертву. Почти черный дым, поднимавшийся к небу, распространял резкий, приторный запах, тот, который вызывал во мне дрожь. Я подошел к алтарю. Джейн осталась сзади. И я увидел: связанное животное — ноги стянуты попарно, — вскрытое горло, выпученные глаза, наполовину обуглившееся туловище, почерневшие кости. И этот запах — ужасный, вызывающий тошноту, одновременно горький и сладковатый, слащавый и солоноватый, парной и холодящий, запах текущей крови. Перед алтарем стояли двенадцать жрецов в длинных белых туниках и с венцами на головах, ноги их были босы. Жрец, совершавший жертвоприношение, стоял напротив них. На нем была льняная туника, опоясанная епитрахилью, на голове — тюрбан из той же материи. Он повернулся к алтарю, около которого один из жрецов держал другого барана; хозяин животного положил руку на голову жертвы, тогда верховный жрец поднял острый нож и перерезал барану горло.
Оба жреца собрали баранью кровь в тазик, а в это время остальные уже освежевывали животное. Кровь и мясо поднесли совершающему жертвоприношение, и тот плеснул немного крови на алтарь. Затем вытащил потроха, поджег жир и оставил мясо поджариваться на огне жертвенника.
Но вдалеке лежал связанный бычок — будущая жертва.
Во времена Храма бык обычно предназначался для ритуального жертвоприношения в день Страшного Суда. Но почему сегодня, ведь сейчас не Киппур? К чему готовились самаритяне? К какому событию, к какому Страшному Суду?
Я быстро отошел и направился к джипу, в котором меня ждала Джейн. Она рванула с места, тем более что вдалеке показалась полицейская машина, похоже, направлявшаяся к стойбищу самаритян.
— Что все это значит? — взволнованно спросила Джейн, мчась по бездорожью, словно спасаясь от погони.
— Это значит, что самаритяне тоже готовятся. Эриксон принес им весть.
— Но в кого они верят; им нужно доказательство, доказательство веское?
— Мне кажется, Джейн, что таким доказательством был… я!
— Что ты имеешь в виду?
— Дело в том, что этот человек знал меня или, точнее, знал, кто я такой.
— Думаешь, он догадался?
— Нет, должно быть, узнал от Эриксона. Чтобы завладеть Серебряным свитком, Эриксон должен был ему сказать, что к ессеям явился Мессия.
— Но, — озадаченно произнесла Джейн, — как Эриксон узнал о прибытии Мессии?
— Он, наверно, поддерживал отношения с одним или несколькими ессеями…
— Ты уверен?
— Это единственное объяснение.
— Мы должны вернуть Серебряный свиток, — твердо сказала Джейн. — Для этого нам необходимо встретиться с Руфью Ротберг, дочерью профессора Эриксона. Позавчера она приезжала в лагерь, провела там ночь и уехала вчера утром с вещами своего отца. Свиток она, возможно, взяла с собой.
Мы выехали на дорогу, змейкой бегущую к пещерам, и вскоре она круто пошла вниз, в самое пекло, в самую глубокую из земных впадин. Мы въехали в белую раскаленную пустыню, волнообразные дюны которой отражались в сверкающем зеркале Мертвого моря.
В самом низу впадины мы приблизились к береговой полосе, потом дорога свернула и повела нас направо, к каменистой террасе и скальным утесам.
Мертвое море мрачнело. Солнце опускалось за скалы Кумрана, за склоны, разрезанные тенями от заходящего солнца. Джип выскочил на ровный пологий склон слоеного мергеля, плавно спускающийся к морю и потом поднимающийся к первой террасе с развалинами Кумрана. Глубокий овраг сползал с террасы, перерезая мергелевый склон. Я попросил Джейн остановиться здесь. Мне не хотелось, чтобы она знала, где я живу.
Я немного помедлил, прежде чем выйти из машины.
— Когда я опять увижу тебя?
Она не ответила.
— Мы увидимся?
— Конечно. Я буду продолжать расследование. Возможно, мне удастся продать статью в «Biblical Archeological Review».
— А почему бы не в массовое издание…
— Серьезно, Ари, мне хотелось бы работать вместе с тобой. Встретимся завтра в Иерусалиме.
Она заглушила двигатель, потом добавила:
— Ты уверен, что здесь безопасно?
— Да, — ответил я, — не беспокойся.
— А вот мне страшно.
— Ты не должна ночевать в лагере.
— Я заказала номер в отеле в Иерусалиме.
— В каком?
— «Ле Ларомм», рядом с отелем «Кинг Дэвид»…
— В таком случае до завтра.
— Ари?
— Да?
— Когда я сказала, что мне страшно… Я хотела сказать… страшно за тебя.
Она смотрела мне вслед, как я шел один среди пустыни. А я иногда оборачивался, чтобы убедиться, что она все еще там, что я еще увижусь с ней, что не увижу, как она удаляется навсегда в этом расплывчатом заброшенном пейзаже, в котором я никогда ее больше не распознаю.
Возвратившись в пещеры, я сразу прошел в Скрипториум. Мне хотелось просмотреть копию с Медного свитка, где содержались указания, касающиеся сокровища Храма.
Я вошел в небольшое, смежное со Скрипториумом помещение, которое мы называли библиотекой.
Там я нашел интересующий меня пергамент: копия с Медного свитка была сделана мелким убористым почерком. Я немедленно начал его расшифровывать. В нем описывалось множество мест, различных тайников, в которых хранилось баснословное сокровище в виде слитков золота и серебра… Джейн упоминала о миллиардах долларов; она не ошибалась. Места, по которым было рассеяно сокровище, образовывали сложную систему болот, тянувшихся от Иерусалима до Иудейской пустыни и Мертвого моря. Все они географически поддавались вычислению на карте и были вполне доступны благодаря многочисленным дорогам и проходам, известным нам.
Вопреки моему мнению экспедиция профессора Эриксона не была такой уж безрассудной, как это казалось с первого взгляда, и могла оказаться в высшей степени доходной.
* * *
На следующий день я решил отправиться в Иерусалим, чтобы встретиться с Руфью Ротберг. Я сел в автобус, поднимающийся к Иерусалиму по дороге, протянувшейся вдоль пустыни примерно на тридцать километров. Дорога постепенно поднимается, потом внезапно скатывается в Иерусалим южнее мечети Неби-Семуль и нескольких новеньких особняков, проходит по университетским склонам в верхней части долины Креста к новому городу с уже разбитыми улицами и таким интенсивным движением, что можно подумать, что находишься в своеобразном восточном мегаполисе. Подъем к Иерусалиму обязателен, он дает возможность пообвыкнуть, смягчить изумление при виде его красоты, и радоваться ей, узнав ее поближе. Так жених готовится к встрече со своей невестой. Иудейская пустыня окружает Иерусалим со всех сторон, и город предстает оазисом посреди бесплодной равнины, усеянной камнями, после кольца из скалистых холмов, после безмолвия.
О друзья мои, как сказать вам о моем чувстве, как описать его и как понять? Я прибыл на главный автовокзал, где меня встретил гвалт молодежи и молодых солдат в униформе, поток пассажиров, снующих между машинами такси; таксисты громко окликали новоприбывших, пытаясь заполнить последнее свободное место; одинарные и двойные автобусы ждали часа отправления. Наконец-то я вновь очутился в суматохе, которая тепло, как в детстве, приняла меня в свои объятия; но теперь, когда я жил в пустыне, она вдруг показалась мне и близкой и чуждой одновременно. Я очутился на окраине Иерусалима; когда-то я частенько наведывался сюда.
А чтобы вы смогли меня понять, надо бы остановить вас на какое-то время и дать душой и сердцем полюбоваться этим уголком Иерусалима, который пребывает в каждом из нас. И город откроется, как перешеек, раскроется как на ладони, предстанет букетом розовых, красных и фиолетовых цветов. Иерусалим Исайи, увенчанный славой, утопающий в красотах, напоенный бесценными запахами, ароматами души… Иерусалим — мой город, мой свет, мое утро и мой вечер, с отблесками на камнях, раздавленных солнцем и омоченных росой. Этот Иерусалим открывал мне свои объятия, и я вновь находил — магией чувственной памяти, которая сильнее памяти обычной, — все иерусалимские утра, похожие на ночь, и все иерусалимские ночи, похожие на день; и люди торопливым шагом проходят этот город из конца в конец. Окрестности — пустыня, в ней нет никого, кроме моего друга, подруги, Иерусалима. В пустыне я живу среди одиноких скал, знойных долин, глубоких оврагов. Оазис пустыни — Иерусалим; прекрасная вершина, радость всей земли — гора Сион, возносящая Иерусалим в поднебесье; небесный город открывал мне объятия, и я был в его власти.
По Яффской дороге я дошел до северо-западного угла старого города, потом проследовал вдоль турецких крепостных стен до порта Яффа, который тянется до подошвы горы Сион, откуда дорога ведет в Вифлеем и дальше.
Я прошел вдоль Сиона. Сердцем я льнул к его стенам, а Сион, позолоченный солнцем, шествовал рядом, замедляя мои шаги у своих ворот, перед мирными стенами, дабы остановились мои ноги и я вошел, вошел, ведомый Благодатью, вошел, несмотря на мои беды, великолепным в славный город, нетронутый ложью и мерзостью, радуясь новости; я войду и воздам хвалу у ворот Сиона, вознесенного на самую высокую гору, я войду, неся на плечах другой город, заселенный поколениями людей, войду как благочестивый и удостоившийся чести: я войду в Вечность.
Так я и вознесся, всходя по Иерусалиму, поднявшись на вершину горы Мориа, и подобный взлет должен был завершиться на холме с живописными склонами, над охряно-серебристой долиной. На горе Мориа стоял храм Соломона. А передо мной, на юге, находился продолговатый холм Офел. К северу от Мориа возвышался холм Безет, а еще левее — Хорев, ниже которого и располагается гора Сион. А вокруг самого Хорева обвивается быстрая речка Кедрон, уносящаяся к Гееннской долине. А еще дальше, на северо-востоке, горизонт заслоняется горой Скопус и на востоке — Елеонской горой.
Там, на горе Мориа, находилась эспланада Храма, окруженная с востока долиной Кедрона, с юга — Гееннской долиной, с запада — долиной Тиропеон и с севера — холмом Безет, закрывавшим ее.
Если смотреть на эти долины с эспланады, начинает кружиться голова. Именно в самой высокой части Храма, откуда священнослужитель софаром оповещал о наступлении Шаббата, Дьявол и искушал Иисуса. У подножия Купола Скалы, на юго-востоке, где Авраам принес искупительную жертву, стоит грот, в котором захоронен пепел Красной коровы, священный пепел, используемый при совершении обряда очищения.
В эпоху Соломона все четверо ворот выходили на Западную стену Второго Храма Иерусалима. Через главные ворота вы попадали на улицу Тиропеон, затем проходили на улицу Сыроваров и по большой лестнице в форме буквы L, опиравшейся на двадцатиметровые арки, добирались до ворот, выходивших к базилике, расположенной вдоль эспланады. Вторые и третьи монументальные ворота выходили на саму эспланаду.
И увидел я Храм в окружении папертей, его дворец, названный Ливанским лесом, с вестибюлем и огромными колоннами, и его Божий дом с тремя комнатами, и его портик шириною в двадцать локтей и глубиною в десять, и его святилище, Хейхаль, шириною в двадцать локтей и глубиною в сорок. И в сердце его находилась святая святых, Двир, — идеальный квадрат двадцать на двадцать локтей.
На три стороны выходили три этажа покоев, лежавших на могучих кедровых балках. Все здание было сделано из благородного камня, позолоченной лепнины и бронзы, мрамора и золота. И говорю вам, друзья мои, Храм сиял на закате, под луной и при солнце; его белый известняк полировался луной, глянец наводило солнце; его монументальные ворота из бронзы и меди сверкали на рассвете и закате, а тяжелые колонны выпирали из земли, возносясь среди ночи к Всевышнему. А перед колоннами находился жертвенник всесожжения, на котором лежали большая и малая жертвенные плиты для возжжения костров. Позади колонн, к западу, располагались залы Храма, обшитые кедровыми панелями, покрытые золотом, в них скрывалась святая святых с двумя херувимами: две большие позолоченные статуи, охранявшие Ковчег со скрижалями Завета, посох Аарона и манну пустыни.
Красота Храма была несравненной, его величественные колонны, опоры, ступени и оливковые ворота, его толстые стены, укрывавшие множество тайн, ослепляли всех приближавшихся начиная со времени Соломона, поставившего Первый Храм. Потом Храм чинили при Иоасе, реставрировали при Иосии; затем он был разрушен Навуходоносором, вновь построен при Ироде. Он увеличивался и щедро украшался вплоть до эпохи войн евреев с римлянами, еще до того, как Иисус прогнал торгашей с его папертей. В 70 году Храм был сожжен и разграблен во время первого восстания евреев. Третий Храм должен был быть построен с приходом Мессии. Да, друзья мои, красота Храма была несравненной, а сейчас я видел на месте Храма минарет мечети Аль-Акса. Но именно здесь, думал я, только здесь, под огромным куполом, в свое время возвышался Храм.
Я сошел с эспланады, влился в узкие улочки и приблизился к воротам Сиона, у которых толпился народ. Группа христиан слушала, о чем говорила монахиня. Это была маленькая женщина лет шестидесяти с живыми глазками; ее голову покрывал черный платок, с шеи на черное платье свисал деревянный крест. Она обращалась к паломникам, пришедшим на Святую Землю вслед за миллионами людей, которые, начиная с первых веков нашей эры, пускались в длительное путешествие, чтобы открыть места, откуда пошла их вера, чтобы поразмышлять, перечитать тексты Библии.
— …И да пребудет мир в этих стенах ради любви моих братьев, моих друзей. Позвольте сказать: да будет мир в этих стенах ради любви к дому Божьему. Помолимся же за Его счастье в Царствии Небесном, ибо скоро, говорю вам, земной Иерусалим станет Иерусалимом небесным!
Я вслушивался в голос монахини, дрожавший от волнения, и вдруг ощутил, как к моей спине прикоснулось холодное лезвие. Я чуть было резко не обернулся, но услышал голос, прошептавший мне на ухо:
— Не двигайся.
— …Но чтобы попасть в Царство Небесное, мы должны покаяться и осознать, насколько мы пока недостойны его, — продолжала монахиня, которую все называли сестра Розали. — Я принадлежу к поколению, выросшему во времена Третьего рейха, и из-за преступлений нашей нации Суд Божий покарал Германию. Именно на руинах Второй мировой войны, пятьдесят лет назад, и родилась Община сестер Марии. С самого начала она призывала к покаянию. Что такого мы сделали евреям? Сыновьям и дочерям Израиля? Что плохого мы сделали Союзу?
— Что вам от меня надо? — пробормотал я, не оборачиваясь.
— По моему знаку ты пойдешь вперед. Одно лишнее движение — и ты мертв.
— …Тяжек груз на наших душах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27