Конн, мой воспитатель, хотел, чтобы я стал монахом.
— Но ты не доставил ему этой радости, — улыбнулась Гуннхильд.
— Иногда я все же радовал его. Он всегда был доволен, когда видел, как я тянусь к знаниям.
— И еще ты рассказывал, что он все время молился?
— Да, он возносил молитву Богу несколько раз в день в определенные часы. Обычно такие молитвы возносятся один раз в день, но Конн делал это три раза. И последнюю молитву он произносил, сидя в бочке с ледяной водой.
Гуннхильд рассмеялась переливчатым смехом. Мне очень нравился ее смех, но на этот раз я обиделся за Конна.
— Он делал это во имя всех грешников. Он молился за них, — холодно сказал я.
— И кому он помог? — не унималась Гуннхильд.
— Надеюсь, что кому-то, — ответил я, и на этот раз сам не смог сдержать улыбки.
Куда делось мое ужасное настроение? Чему я так радовался? Отголосок памяти о страданиях таял в моей душе. Гуннхильд вела меня в страну наслаждения, и я следовал за ней.
Она была Гуннхильд из Тирнанег, она была женщиной, поющей Брану сыну Фебала:
Есть далекий-далекий остров,
Вкруг которого сверкают кони морей.
Прекрасен бег их по светлым склонам волн,
На четырех ногах стоит остров.
Радость для взоров, обитель славы,
Равнина, где сонм героев предается играм,
Стоит остров на ногах из белой бронзы,
Блистающих до конца времен,
Милая страна, во веки веков
Усыпанная множеством цветов.
Там неведома горесть, и неведом обман,
На земле родной, плодоносной,
Нет ни капли горечи, ни капли зла,
Все — сладкая музыка, нежащая слух.
Мы продолжили чтение моей рукописи.
Когда же мы дошли до описания наложницы конунга Олава, то я сказал, что наверняка она не была так ужасна, как ее представила Астрид.
— Была, — ответила Гуннхильд, — я ее видела.
— Когда?
— После смерти короля Магнуса, двенадцать зим назад. Альвхильд приехала тогда к одному дану по имени Торкель. Когда-то давно она оказала ему большую услугу. И он хорошо принял ее, сделал все, чтобы она смогла забыть горе. Но перед Рождеством она загрустила.
— Что тебя печалит, мать короля? — спросил ее Торкель.
— Меня печалит, что я встречу это Рождество на дворе, не принадлежащем человеку королевской крови, — ответила Альвхильд.
— Это уж слишком, — сказал я, — а кто тебе это рассказал?
— Торкель. И сама Альвхильд. Потому что Торкель ответил ей, что Альвхильд лучше уехать к конунгу Свейну. Она так и сделала, а мне передала привет от Торкеля. Альвхильд долго гостила у Свейна, даже после того, как я уехала в Данию. И она стала совершенно невыносимой. Рассказывала всем, что ее отец никогда не был бондом, а в Англии у нее есть родственники высокого происхождения. И она хвасталась, как обошлась с Торкелем. Слава Богу, она наконец уехала в Англию.
Мы говорили и говорили, и никак не могли наговориться.
Я рассказывал ей о своем детстве и о смерти отца. И о поездках по миру. Я переводил ей песни, которые сложил сам и которые слышал от других. Я рассказывал предания о королях Тары и о героях Ирландии.
А Гуннхильд поведала мне северные сказания.
Я был удивлен, как много песен и вис она знала. Кроме того, пересказала она мне и многие королевские саги. О королях, правивших раньше в Свитьоде, и о языческих богах.
— Но ведь здесь наверняка было и капище? — спросил я.
— Да, в Скаре, — ответила она.
Я ответил, что слышал, что языческим богам продолжают приносить жертвы. Гуннхильд кивнула.
— А разве ты не обратил внимание, что многие дружинники что-то бормотали, когда пили пиво на Рождество? — спросила она. — Они специально говорили так тихо, чтобы священники их не услышали. Но они посвящали свои возлияния языческим богам — Одину или Тору.
— Так об этом ты не рассказываешь священникам? — спросил я.
— А зачем?
— Язычница!
— Ирландец! — тут же ответила Гуннхильд. — Уж не решил ли ты, что наш Рудольф похож на твоего Патрика?
И вскоре я уже не мог прожить без нее. Я скучал по ней каждую минуту, когда мы не были вместе. Каждой своей мыслью я стремился поделиться с Гуннхильд.
Такого чувства я не испытывал ни к одной из женщин.
Бригита была прекрасна, как Этайн, с ней я делил ложе, но не мысли.
Сразу после окончания праздников королева Астрид решила наверстать упущенное. Она была очень нетерпелива во время службы в пятницу на рождественской неделе и все никак не могла дождаться ее завершения. Как только мы расселись по своим местам в палатах, королева продолжила рассказ:
Вскоре после рождения Магнуса конунг Олав послал Торарина Невьолссона в Исландию с наказом передать исландцам, что Олав уважает эту страну и хочет дружить с ее народом. Я удивилась, поскольку конунг уже давно объявил о своей дружбе с исландцами, и сказала об этом Сигвату, но он ничего не ответил.
Летом мы опять разъезжали по стране, а зимой остановились в Тунсберге.
Туда к нам и приехал гонец от короля Кнута Могучего.
Его посольство было необычайно красиво: праздничная одежда и блестящее оружие.
Они привезли письмо от Кнута. И содержание его было очень кратким — конунг Олав должен подчиниться королю Кнуту и платить ему дань. Если Олав этого не сделает, то пусть пеняет на себя. Олав ответил, что пусть Кнут сначала съест все кочаны капусты в Англии, а уж потом принимается за его голову.
Сигват Скальд сумел подружиться с посланцами короля Кнута и узнал много интересного. Сигват вообще умел находить с людьми общий язык.
Позже к нам приехали четверо исландцев — Стейн Скафтассон, Тородд Сноррасон, Геллир Торкельссон и Эгиль Хальссон. Они были сыновьями из хороших семей и надолго остались служить у конунга Олава.
Конунг начал готовиться к битве с королем Кнутом. Он заявил, что должен заключить мир с моим братом, конунгом Эмундом. Эмунду уже исполнилось восемнадцать зим, и четыре из них он был королем Свитьода.
Конунги договорились встретить у реки Гауета. В ту зиму мы жили в Борге, и Олав решил взять меня с собой на встречу с Эмундом.
Я уже давно не видела Эмунда — он стал совсем взрослым и очень раздался в плечах. Он привез с собой много советников, и среди них был твой отец, Эгиль. Я обрадовалась ему больше, чем своему брату, которого почти не знала.
Эмунд рассказал, что осенью к конунгу Эмунду приезжали гонцы от Кнута. Они привезли с собой богатые подарки конунгу и просили его поддержать короля Кнута в борьбе против Олава или хотя бы обещать, что он не будет поддерживать его в сражении против английского короля. Эмунд сказал, что гонцы привезли ему красивые игрушки, но что он не продается за них.
Конунг Олав и конунг Эмунд заключили договор. О чем именно они условились, я не знаю.
И войны с Кнутом было не избежать. Но мне хотелось, чтобы Энунд не вмешивался в эту борьбу. Я совсем не хотела быть залогом дружбы двух королей.
Но той зимой я была больше обеспокоена поведением исландцев.
Сигват пребывал в плохом настроении, хотя это было на него не похоже. Его соотечественники чаще заходили ко мне, чем он. Один из них, Стейн Скафтассон, был хорошим скальдом, да и другие не хотели от него отставать, так что нам было весело. В моих покоях им нравилось больше, чем в зале конунга Олава. Я знала, что Олав обманом заставил исландцев остаться в его дружине. Он обещал им свою дружбу, а вместо этого удерживал их силой — в качестве заложников, чтобы заставить исландцев подчиниться ему.
Только весной конунг отправил одного из них — Геллира — в Исландию с новым посланием.
Была уже осень, и мы давно жили в Трондхейме, когда ко мне пришел Сигват и сказал, что хочет поговорить со мной наедине.
— Я хочу уехать от конунга Олава, — сказал он, как только я отослала слуг.
Я растерялась и некоторое время молчала.
— Думаю, у тебя есть на то серьезные причины, — наконец произнесла я.
— Мне было нелегко принять такое решение. И еще тяжелее покинуть тебя, королева Астрид. Но я думаю, что теперь ты сможешь обойтись и без моей поддержки. Кроме того, у тебя есть епископ Сигурд.
— Конечно, есть, но мне все равно будет тебя не хватать. А почему ты принял это решение?
— Тебе, наверно, известно, что конунг Олав хотел подчинить Исландию обманом?
— Кое-что я об этом слышала.
— Все началось с поездки Торарина в Исландию две зимы назад. Сначала он от имени конунга попросил исландцев подчиниться Норвегии. Когда же исландцы отказали, то Олав попросил в качестве подарка небольшой островок у берегов Исландии. У северного побережья. Но исландцы поняли обман — ведь на таком острове может расположиться целая дружина и не подпускать никого к их берегам.
Короче, исландцы вновь отказали конунгу Олаву. Тогда Торарин пригласил самых знатных жителей Исландии приехать к Олаву в гости.
Ты знаешь, что из этого получилось. Только этой зимой конунг послал Геллира домой с приказом Исландии платить ему дань. В противном случае Олав грозил убить трех заложников, которые служили у него в дружине.
Геллир не вернулся. Похоже, исландцы предпочтут пожертвовать своими сыновьями, чем подчиниться Олаву.
Все это Сигват сказал с грустью, но безо всякой злобы.
— Так ты был прав, вынося приговор Олаву, — задумчиво сказала я.
— Я никогда не выносил никакого приговора, — возразил Сигват.
— Не трудно заметить, что ты его не любишь.
Я помолчала, а потом продолжила:
— Когда-то ты сказал мне, что конунг тоскует по женщине, которую мог бы полюбить. Не думаю, чтобы ты лгал мне. Скорее, просто плохо знал Олава.
— Мне до сих пор кажется, что я не ошибся тогда, — медленно проговорил Сигват, — но он все время меняется, как будто в нем борются два разных человека.
— Ну конечно — Олав Альв Гейрстадир и Харальд Гренландец. Уверенный, смелый и непобедимый конунг и жалкий трус и предатель.
— Думаю, ты права, хотя я слышал, как Олав говорил, что в нем никогда не мог возродиться Олав Альв Гейрстадир.
— Епископ Сигурд сказал ему, что такая вера достойна только язычника. И теперь конунг не говорит об этом открыто.
Сигват помолчал.
— Если бы он только не был предателем! Ведь он предал и меня. Он не сказал, зачем отправил Торарина в Исландию.
— А если бы конунг не был предателем, что тогда? — спросила я. Сигват долго молчал, а когда заговорил, то не ответил на мой вопрос.
— Я верил конунгу почти как Иисусу. Я видел, что он делает ошибки, иногда поступает глупо, но я никогда не думал, что он может оказаться предателем.
— А тебе не кажется, что он предал и меня? Сначала на нашей свадьбе, а потом когда отдал Альвхильд мне в служанки.
— Я никогда об этом не думал.
— Предательство женщин не в счет?
— Нет, — с удивлением ответил Сигват.
— Но я сама считаю это предательством. И он много раз показывал, что на него нельзя положиться. Эрлинг Скьяльгссон невысоко оценил дружбу конунга, когда епископу Сигвату пришлось вмешаться, чтобы спасти Асбьёрна Сигурдссона.
— Но ему это не удалось. Разве ты не слышала, что Асбьёрн мертв?
— Слышала, и уверена, что тут постарались дружинники конунга. Но я не знаю этого наверняка.
— Конунг потребовал от Асбьёрна, чтобы тот стал управляющим после убитого им освобожденного раба. Он хотел унизить Асбьёрна. Это было глупо и несправедливо. Олав вызвал неудовольствие всей семьи Асбьёрна, а у него могущественные родичи. А затем Асбьёрн отправился в свою усадьбу в Трондарнесе. Турир Собака посоветовал ему не возвращаться обратно к конунгу, чтобы не навлечь беды на свою голову. И не позорить родичей. Асбьёрн послушался и остался дома. Тогда Олав послал к Асбьёрну гонца с собственным копьем. Это очень красивое копье, со стальным наконечником и серебряной насечкой на древке. Конунг сказал, что будет рад, если копье попробует на вкус мясо Асбьёрна. Так все и случилось. Турир Собака сам вытащил королевское копье из тела Асбьёрна. Турир оставил копье себе, и не трудно догадаться, что он собирается с ним сделать.
— Сколько же новых врагов теперь появилось у конунга из-за этого? — спросила я.
— Все родичи Эрлинга и Турира и их друзья. Аслак и Скьяльг Эрлингссон отправились к королю Кнуту, так что у Эрлинга нет теперь обязательств перед Олавом. Да и Турир Собака долго теперь не пробудет в стране. Кроме того, два близких друга короля женаты на женщинах из этих семей. И не думаю, что конунгу теперь стоит рассчитывать на их преданность.
— О ком ты думаешь? — спросила я, хотя уже знала ответ.
— Два сына Арне из Гицки. Да и других врагов у конунга предостаточно. А если Олав и дальше будет себя так вести, то количество врагов только увеличится. И он скоро окажется в положении, когда ему не на кого будет даже опереться.
— И поэтому ты решил уехать от конунга? — спросила я.
И добавила:
— Ты думаешь, что конунг проиграет сражение королю Кнуту?
— Думаю, что да. Но если бы кто-нибудь другой сказал мне, что это истинная причина моего отъезда из Норвегии, это означало бы конец нашей дружбы.
Внезапно он улыбнулся:
— Ты, королева Астрид, умеешь говорить самые неприятные вещи мужчине таким доброжелательным голосом, что он никогда не воспримет это как оскорбление.
— У меня был хороший учитель, — ответила я, и мы оба расхохотались.
— Ты задала мне один вопрос, — продолжал Сигват, — и я тебе на него отвечу. — Я бы бился рядом с королем до последней капли крови, если бы он не оказался предателем.
— Почему ты так привязан к конунгу Олаву? Ведь ты же не женат на нем?
— А ты бы предпочла не быть за ним замужем?
— Все происходит по повелению Господа.
Он посмотрел на меня и сказал:
— Я не думаю, что тебе понравится моя речь, но я все равно скажу тебе это. Всем в Норвегии было бы намного лучше, если бы ты была помягче с конунгом.
— Он сам никогда не был ласков со мной, так чего же ждать от меня?
— А ты когда-нибудь чувствовала, что он ищет у тебя поддержки?
— Да, — я была вынуждена признать это, поскольку хорошо помнила, как конунг без слов просил меня о помощи.
— Тогда ты знаешь, что я прав.
— Так ты считаешь, что следует положить голову на плаху, чтобы узнать, что за этим последует?
— Я считаю, что тебе следует быть терпеливой и ласковой с конунгом. И я знаю тех, кого ты называешь Олавом Альвом Гейрстадира и сыном Харальда Гренландца. Олав Альв Гейрстадира заставлял меня гореть от нетерпения и бороться рядом с ним, плечом к плечу. А сына Харальда Гренландца я и знать не хочу. Но зато я встречал самого конунга Олава, о котором тебе ничего не известно.
— А разве двоих не достаточно? — резко спросила я.
Он продолжил, как будто не слышал моего вопроса:
— И больше всего я привязан к конунгу Олаву. Он тоскует по миру, по справедливости, он хочет жить по законам любви епископа Сигурда.
— И когда же ты встречал этого конунга? — недоверчиво спросила я.
— Я видел его лишь пару раз. А однажды он заговорил об этом сам. Один-единственный раз. «После сражения, — сказал конунг, — наступит мир и спокойствие, и воцарится любовь к Богу». При этих словах он весь светился.
— Он хотел сделать приятное епископу Сигурду.
— Может быть, но мне кажется, ты не права. А о мире после сражения, о тоске по любви и справедливости говорит не только епископ Сигурд, об этом вспоминают даже язычники. Ведь ты знаешь, что написано в одной из песен «Старшей Эдды», в «Прорицаниях Вельвы»?
Я подумала.
— Насколько я помню, речь там идет о ненависти и борьбе.
— Не только. Сначала там рассказывается о жизни богов, до того как Один поднял копье и убил первого человека. А затем говорится, что одно убийство влечет за собой другое. Ненависть порождает ненависть. И когда на земле не останется ни одного человека, который был бы поражен этой вселенской ненавистью, то тогда наступит Рагнарёк — закат богов.
И тогда Солнце померкло,
Земля тонет в море,
Срываются с неба
Светлые звезды,
Пламя бушует
Питателя жизни,
Жар нестерпимый
До неба доходит.
Он закрыл глаза, вслушиваясь в звук стихов. И продолжил:
Но вёльва видит и другое — рождение нового мира.
Видит она:
Вздымается снова
Из моря земля,
Зеленея как прежде,
Падают воды,
Орел пролетает,
Рыбу из волн
Хочет он выловить.
Встречаются асы на
Идавёлль-поле,
О поясе мира
Могучем беседуют
И вспоминают
О славных событьях
И рунах древних
Великого бога.
Заколосятся
Хлеба без посева,
Зло станет благом,
Бальдр вернется,
Жить будет с Хёдом
У Хрофта в чертогах,
В жилище богов —
Довольно ли вам этого?
Чертог она видит,
Солнца чудесней,
На Гимле стоит он.
Сияя золотом,
Там будут жить
Дружины верные,
Вечное счастье
Там суждено им.
— Ты просто выбрал строфы из песни, как тебе захотелось, — после раздумья сказала я.
— Да, но их смысл от этого не изменился.
Я промолчала, а Сигват добавил:
— Мне кажется, что конунг боится показаться слабым. И именно поэтому он везде видит врагов и воспринимает любые слова как оскорбление. И поэтому он жаждет власти. А в результате становится предателем, и предает не только друзей, но и самого себя, поскольку отходит от заповедей Господа нашего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
— Но ты не доставил ему этой радости, — улыбнулась Гуннхильд.
— Иногда я все же радовал его. Он всегда был доволен, когда видел, как я тянусь к знаниям.
— И еще ты рассказывал, что он все время молился?
— Да, он возносил молитву Богу несколько раз в день в определенные часы. Обычно такие молитвы возносятся один раз в день, но Конн делал это три раза. И последнюю молитву он произносил, сидя в бочке с ледяной водой.
Гуннхильд рассмеялась переливчатым смехом. Мне очень нравился ее смех, но на этот раз я обиделся за Конна.
— Он делал это во имя всех грешников. Он молился за них, — холодно сказал я.
— И кому он помог? — не унималась Гуннхильд.
— Надеюсь, что кому-то, — ответил я, и на этот раз сам не смог сдержать улыбки.
Куда делось мое ужасное настроение? Чему я так радовался? Отголосок памяти о страданиях таял в моей душе. Гуннхильд вела меня в страну наслаждения, и я следовал за ней.
Она была Гуннхильд из Тирнанег, она была женщиной, поющей Брану сыну Фебала:
Есть далекий-далекий остров,
Вкруг которого сверкают кони морей.
Прекрасен бег их по светлым склонам волн,
На четырех ногах стоит остров.
Радость для взоров, обитель славы,
Равнина, где сонм героев предается играм,
Стоит остров на ногах из белой бронзы,
Блистающих до конца времен,
Милая страна, во веки веков
Усыпанная множеством цветов.
Там неведома горесть, и неведом обман,
На земле родной, плодоносной,
Нет ни капли горечи, ни капли зла,
Все — сладкая музыка, нежащая слух.
Мы продолжили чтение моей рукописи.
Когда же мы дошли до описания наложницы конунга Олава, то я сказал, что наверняка она не была так ужасна, как ее представила Астрид.
— Была, — ответила Гуннхильд, — я ее видела.
— Когда?
— После смерти короля Магнуса, двенадцать зим назад. Альвхильд приехала тогда к одному дану по имени Торкель. Когда-то давно она оказала ему большую услугу. И он хорошо принял ее, сделал все, чтобы она смогла забыть горе. Но перед Рождеством она загрустила.
— Что тебя печалит, мать короля? — спросил ее Торкель.
— Меня печалит, что я встречу это Рождество на дворе, не принадлежащем человеку королевской крови, — ответила Альвхильд.
— Это уж слишком, — сказал я, — а кто тебе это рассказал?
— Торкель. И сама Альвхильд. Потому что Торкель ответил ей, что Альвхильд лучше уехать к конунгу Свейну. Она так и сделала, а мне передала привет от Торкеля. Альвхильд долго гостила у Свейна, даже после того, как я уехала в Данию. И она стала совершенно невыносимой. Рассказывала всем, что ее отец никогда не был бондом, а в Англии у нее есть родственники высокого происхождения. И она хвасталась, как обошлась с Торкелем. Слава Богу, она наконец уехала в Англию.
Мы говорили и говорили, и никак не могли наговориться.
Я рассказывал ей о своем детстве и о смерти отца. И о поездках по миру. Я переводил ей песни, которые сложил сам и которые слышал от других. Я рассказывал предания о королях Тары и о героях Ирландии.
А Гуннхильд поведала мне северные сказания.
Я был удивлен, как много песен и вис она знала. Кроме того, пересказала она мне и многие королевские саги. О королях, правивших раньше в Свитьоде, и о языческих богах.
— Но ведь здесь наверняка было и капище? — спросил я.
— Да, в Скаре, — ответила она.
Я ответил, что слышал, что языческим богам продолжают приносить жертвы. Гуннхильд кивнула.
— А разве ты не обратил внимание, что многие дружинники что-то бормотали, когда пили пиво на Рождество? — спросила она. — Они специально говорили так тихо, чтобы священники их не услышали. Но они посвящали свои возлияния языческим богам — Одину или Тору.
— Так об этом ты не рассказываешь священникам? — спросил я.
— А зачем?
— Язычница!
— Ирландец! — тут же ответила Гуннхильд. — Уж не решил ли ты, что наш Рудольф похож на твоего Патрика?
И вскоре я уже не мог прожить без нее. Я скучал по ней каждую минуту, когда мы не были вместе. Каждой своей мыслью я стремился поделиться с Гуннхильд.
Такого чувства я не испытывал ни к одной из женщин.
Бригита была прекрасна, как Этайн, с ней я делил ложе, но не мысли.
Сразу после окончания праздников королева Астрид решила наверстать упущенное. Она была очень нетерпелива во время службы в пятницу на рождественской неделе и все никак не могла дождаться ее завершения. Как только мы расселись по своим местам в палатах, королева продолжила рассказ:
Вскоре после рождения Магнуса конунг Олав послал Торарина Невьолссона в Исландию с наказом передать исландцам, что Олав уважает эту страну и хочет дружить с ее народом. Я удивилась, поскольку конунг уже давно объявил о своей дружбе с исландцами, и сказала об этом Сигвату, но он ничего не ответил.
Летом мы опять разъезжали по стране, а зимой остановились в Тунсберге.
Туда к нам и приехал гонец от короля Кнута Могучего.
Его посольство было необычайно красиво: праздничная одежда и блестящее оружие.
Они привезли письмо от Кнута. И содержание его было очень кратким — конунг Олав должен подчиниться королю Кнуту и платить ему дань. Если Олав этого не сделает, то пусть пеняет на себя. Олав ответил, что пусть Кнут сначала съест все кочаны капусты в Англии, а уж потом принимается за его голову.
Сигват Скальд сумел подружиться с посланцами короля Кнута и узнал много интересного. Сигват вообще умел находить с людьми общий язык.
Позже к нам приехали четверо исландцев — Стейн Скафтассон, Тородд Сноррасон, Геллир Торкельссон и Эгиль Хальссон. Они были сыновьями из хороших семей и надолго остались служить у конунга Олава.
Конунг начал готовиться к битве с королем Кнутом. Он заявил, что должен заключить мир с моим братом, конунгом Эмундом. Эмунду уже исполнилось восемнадцать зим, и четыре из них он был королем Свитьода.
Конунги договорились встретить у реки Гауета. В ту зиму мы жили в Борге, и Олав решил взять меня с собой на встречу с Эмундом.
Я уже давно не видела Эмунда — он стал совсем взрослым и очень раздался в плечах. Он привез с собой много советников, и среди них был твой отец, Эгиль. Я обрадовалась ему больше, чем своему брату, которого почти не знала.
Эмунд рассказал, что осенью к конунгу Эмунду приезжали гонцы от Кнута. Они привезли с собой богатые подарки конунгу и просили его поддержать короля Кнута в борьбе против Олава или хотя бы обещать, что он не будет поддерживать его в сражении против английского короля. Эмунд сказал, что гонцы привезли ему красивые игрушки, но что он не продается за них.
Конунг Олав и конунг Эмунд заключили договор. О чем именно они условились, я не знаю.
И войны с Кнутом было не избежать. Но мне хотелось, чтобы Энунд не вмешивался в эту борьбу. Я совсем не хотела быть залогом дружбы двух королей.
Но той зимой я была больше обеспокоена поведением исландцев.
Сигват пребывал в плохом настроении, хотя это было на него не похоже. Его соотечественники чаще заходили ко мне, чем он. Один из них, Стейн Скафтассон, был хорошим скальдом, да и другие не хотели от него отставать, так что нам было весело. В моих покоях им нравилось больше, чем в зале конунга Олава. Я знала, что Олав обманом заставил исландцев остаться в его дружине. Он обещал им свою дружбу, а вместо этого удерживал их силой — в качестве заложников, чтобы заставить исландцев подчиниться ему.
Только весной конунг отправил одного из них — Геллира — в Исландию с новым посланием.
Была уже осень, и мы давно жили в Трондхейме, когда ко мне пришел Сигват и сказал, что хочет поговорить со мной наедине.
— Я хочу уехать от конунга Олава, — сказал он, как только я отослала слуг.
Я растерялась и некоторое время молчала.
— Думаю, у тебя есть на то серьезные причины, — наконец произнесла я.
— Мне было нелегко принять такое решение. И еще тяжелее покинуть тебя, королева Астрид. Но я думаю, что теперь ты сможешь обойтись и без моей поддержки. Кроме того, у тебя есть епископ Сигурд.
— Конечно, есть, но мне все равно будет тебя не хватать. А почему ты принял это решение?
— Тебе, наверно, известно, что конунг Олав хотел подчинить Исландию обманом?
— Кое-что я об этом слышала.
— Все началось с поездки Торарина в Исландию две зимы назад. Сначала он от имени конунга попросил исландцев подчиниться Норвегии. Когда же исландцы отказали, то Олав попросил в качестве подарка небольшой островок у берегов Исландии. У северного побережья. Но исландцы поняли обман — ведь на таком острове может расположиться целая дружина и не подпускать никого к их берегам.
Короче, исландцы вновь отказали конунгу Олаву. Тогда Торарин пригласил самых знатных жителей Исландии приехать к Олаву в гости.
Ты знаешь, что из этого получилось. Только этой зимой конунг послал Геллира домой с приказом Исландии платить ему дань. В противном случае Олав грозил убить трех заложников, которые служили у него в дружине.
Геллир не вернулся. Похоже, исландцы предпочтут пожертвовать своими сыновьями, чем подчиниться Олаву.
Все это Сигват сказал с грустью, но безо всякой злобы.
— Так ты был прав, вынося приговор Олаву, — задумчиво сказала я.
— Я никогда не выносил никакого приговора, — возразил Сигват.
— Не трудно заметить, что ты его не любишь.
Я помолчала, а потом продолжила:
— Когда-то ты сказал мне, что конунг тоскует по женщине, которую мог бы полюбить. Не думаю, чтобы ты лгал мне. Скорее, просто плохо знал Олава.
— Мне до сих пор кажется, что я не ошибся тогда, — медленно проговорил Сигват, — но он все время меняется, как будто в нем борются два разных человека.
— Ну конечно — Олав Альв Гейрстадир и Харальд Гренландец. Уверенный, смелый и непобедимый конунг и жалкий трус и предатель.
— Думаю, ты права, хотя я слышал, как Олав говорил, что в нем никогда не мог возродиться Олав Альв Гейрстадир.
— Епископ Сигурд сказал ему, что такая вера достойна только язычника. И теперь конунг не говорит об этом открыто.
Сигват помолчал.
— Если бы он только не был предателем! Ведь он предал и меня. Он не сказал, зачем отправил Торарина в Исландию.
— А если бы конунг не был предателем, что тогда? — спросила я. Сигват долго молчал, а когда заговорил, то не ответил на мой вопрос.
— Я верил конунгу почти как Иисусу. Я видел, что он делает ошибки, иногда поступает глупо, но я никогда не думал, что он может оказаться предателем.
— А тебе не кажется, что он предал и меня? Сначала на нашей свадьбе, а потом когда отдал Альвхильд мне в служанки.
— Я никогда об этом не думал.
— Предательство женщин не в счет?
— Нет, — с удивлением ответил Сигват.
— Но я сама считаю это предательством. И он много раз показывал, что на него нельзя положиться. Эрлинг Скьяльгссон невысоко оценил дружбу конунга, когда епископу Сигвату пришлось вмешаться, чтобы спасти Асбьёрна Сигурдссона.
— Но ему это не удалось. Разве ты не слышала, что Асбьёрн мертв?
— Слышала, и уверена, что тут постарались дружинники конунга. Но я не знаю этого наверняка.
— Конунг потребовал от Асбьёрна, чтобы тот стал управляющим после убитого им освобожденного раба. Он хотел унизить Асбьёрна. Это было глупо и несправедливо. Олав вызвал неудовольствие всей семьи Асбьёрна, а у него могущественные родичи. А затем Асбьёрн отправился в свою усадьбу в Трондарнесе. Турир Собака посоветовал ему не возвращаться обратно к конунгу, чтобы не навлечь беды на свою голову. И не позорить родичей. Асбьёрн послушался и остался дома. Тогда Олав послал к Асбьёрну гонца с собственным копьем. Это очень красивое копье, со стальным наконечником и серебряной насечкой на древке. Конунг сказал, что будет рад, если копье попробует на вкус мясо Асбьёрна. Так все и случилось. Турир Собака сам вытащил королевское копье из тела Асбьёрна. Турир оставил копье себе, и не трудно догадаться, что он собирается с ним сделать.
— Сколько же новых врагов теперь появилось у конунга из-за этого? — спросила я.
— Все родичи Эрлинга и Турира и их друзья. Аслак и Скьяльг Эрлингссон отправились к королю Кнуту, так что у Эрлинга нет теперь обязательств перед Олавом. Да и Турир Собака долго теперь не пробудет в стране. Кроме того, два близких друга короля женаты на женщинах из этих семей. И не думаю, что конунгу теперь стоит рассчитывать на их преданность.
— О ком ты думаешь? — спросила я, хотя уже знала ответ.
— Два сына Арне из Гицки. Да и других врагов у конунга предостаточно. А если Олав и дальше будет себя так вести, то количество врагов только увеличится. И он скоро окажется в положении, когда ему не на кого будет даже опереться.
— И поэтому ты решил уехать от конунга? — спросила я.
И добавила:
— Ты думаешь, что конунг проиграет сражение королю Кнуту?
— Думаю, что да. Но если бы кто-нибудь другой сказал мне, что это истинная причина моего отъезда из Норвегии, это означало бы конец нашей дружбы.
Внезапно он улыбнулся:
— Ты, королева Астрид, умеешь говорить самые неприятные вещи мужчине таким доброжелательным голосом, что он никогда не воспримет это как оскорбление.
— У меня был хороший учитель, — ответила я, и мы оба расхохотались.
— Ты задала мне один вопрос, — продолжал Сигват, — и я тебе на него отвечу. — Я бы бился рядом с королем до последней капли крови, если бы он не оказался предателем.
— Почему ты так привязан к конунгу Олаву? Ведь ты же не женат на нем?
— А ты бы предпочла не быть за ним замужем?
— Все происходит по повелению Господа.
Он посмотрел на меня и сказал:
— Я не думаю, что тебе понравится моя речь, но я все равно скажу тебе это. Всем в Норвегии было бы намного лучше, если бы ты была помягче с конунгом.
— Он сам никогда не был ласков со мной, так чего же ждать от меня?
— А ты когда-нибудь чувствовала, что он ищет у тебя поддержки?
— Да, — я была вынуждена признать это, поскольку хорошо помнила, как конунг без слов просил меня о помощи.
— Тогда ты знаешь, что я прав.
— Так ты считаешь, что следует положить голову на плаху, чтобы узнать, что за этим последует?
— Я считаю, что тебе следует быть терпеливой и ласковой с конунгом. И я знаю тех, кого ты называешь Олавом Альвом Гейрстадира и сыном Харальда Гренландца. Олав Альв Гейрстадира заставлял меня гореть от нетерпения и бороться рядом с ним, плечом к плечу. А сына Харальда Гренландца я и знать не хочу. Но зато я встречал самого конунга Олава, о котором тебе ничего не известно.
— А разве двоих не достаточно? — резко спросила я.
Он продолжил, как будто не слышал моего вопроса:
— И больше всего я привязан к конунгу Олаву. Он тоскует по миру, по справедливости, он хочет жить по законам любви епископа Сигурда.
— И когда же ты встречал этого конунга? — недоверчиво спросила я.
— Я видел его лишь пару раз. А однажды он заговорил об этом сам. Один-единственный раз. «После сражения, — сказал конунг, — наступит мир и спокойствие, и воцарится любовь к Богу». При этих словах он весь светился.
— Он хотел сделать приятное епископу Сигурду.
— Может быть, но мне кажется, ты не права. А о мире после сражения, о тоске по любви и справедливости говорит не только епископ Сигурд, об этом вспоминают даже язычники. Ведь ты знаешь, что написано в одной из песен «Старшей Эдды», в «Прорицаниях Вельвы»?
Я подумала.
— Насколько я помню, речь там идет о ненависти и борьбе.
— Не только. Сначала там рассказывается о жизни богов, до того как Один поднял копье и убил первого человека. А затем говорится, что одно убийство влечет за собой другое. Ненависть порождает ненависть. И когда на земле не останется ни одного человека, который был бы поражен этой вселенской ненавистью, то тогда наступит Рагнарёк — закат богов.
И тогда Солнце померкло,
Земля тонет в море,
Срываются с неба
Светлые звезды,
Пламя бушует
Питателя жизни,
Жар нестерпимый
До неба доходит.
Он закрыл глаза, вслушиваясь в звук стихов. И продолжил:
Но вёльва видит и другое — рождение нового мира.
Видит она:
Вздымается снова
Из моря земля,
Зеленея как прежде,
Падают воды,
Орел пролетает,
Рыбу из волн
Хочет он выловить.
Встречаются асы на
Идавёлль-поле,
О поясе мира
Могучем беседуют
И вспоминают
О славных событьях
И рунах древних
Великого бога.
Заколосятся
Хлеба без посева,
Зло станет благом,
Бальдр вернется,
Жить будет с Хёдом
У Хрофта в чертогах,
В жилище богов —
Довольно ли вам этого?
Чертог она видит,
Солнца чудесней,
На Гимле стоит он.
Сияя золотом,
Там будут жить
Дружины верные,
Вечное счастье
Там суждено им.
— Ты просто выбрал строфы из песни, как тебе захотелось, — после раздумья сказала я.
— Да, но их смысл от этого не изменился.
Я промолчала, а Сигват добавил:
— Мне кажется, что конунг боится показаться слабым. И именно поэтому он везде видит врагов и воспринимает любые слова как оскорбление. И поэтому он жаждет власти. А в результате становится предателем, и предает не только друзей, но и самого себя, поскольку отходит от заповедей Господа нашего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24