Обращаюсь к тебе, Господин Харимы, как к своей последней надежде, помоги! Не дай мне погибнуть!
— У Киёмори нет дяди. Ты не должен называть меня племянником.
— О чем ты говоришь? Разве я не брат твоего отца?
— Разве девять лет назад Тадамаса из дома Хэйкэ ради спасения своей шкуры не отрекся от кровных связей с домом Хэйкэ, когда я выступил против монахов с горы Хиэй?
— О, это было так давно…
— Тогда ты утратил гордость, ее нет у тебя и сейчас.
— Я ошибся… Я сделал самую большую ошибку в своей жизни, когда позволил министру Ёринаге вовлечь себя в заговор. Я беру назад все слова об отречении от дома Хэйкэ.
— Слишком поздно. Я не принимаю никаких оправданий. Ты — обычный преступник, изменник.
— Ты хочешь видеть, как меня схватят и казнят?
— Почему бы тебе не повиниться перед троном? Я не хочу иметь с тобой дело. У меня приказ — задерживать всех мятежников. Мой долг — передать тебя властям.
— Ты бессердечен!.. Ох…
— Прочь с дороги. Иди куда хочешь! Уходи или я арестую тебя.
— Нет, нет! Я долго скрывался в холмах без пищи, я измучился, стараясь не попадаться на глаза стражникам на перепутье. Если я уйду, то обязательно буду схвачен воинами… Только ты, Господин Харимы, должен покарать меня посредством отсечения головы!
— Почему ты выбираешь меня своим палачом? Почему не хочешь сдаться властям? Если считаешь это позорным, тогда покончи с собой как настоящий воин.
— Я не сделаю этого. Я пришел искать пощады у своего собственного племянника. Если он отказывает мне в милосердии, то меня не спасут ни небо, ни земля. Я предпочитаю, чтобы меня обезглавил мой племянник. Это моя последняя воля. Давай, Господин Харимы, руби! Руби мою голову!
Это был действительно его несносный дядя, думал Киёмори.
Тадамаса хорошо знал племянника. Знал с того времени, когда Киёмори был еще слезливым юнцом, жалким и нищим юношей. Он знал, как легко можно растрогать слезами племянника, и Тадамаса решил воспользоваться его чувствительностью. Он был уверен, что Киёмори не держит на него зла, что слезы дяди легко смягчат сердце родственника. Как и ожидал Тадамаса, Киёмори почувствовал себя совершенно беспомощным, как будто не дядя, а он сам был жертвой обстоятельств.
Той же самой ночью Киёмори поместил Тадамасу в один из домов поместья Рокухара и на следующий вечер нанес тайный визит Синдзэю. Киёмори, сохранявший бодрый вид в самые напряженные дни после сражения, теперь выглядел скованным и уставшим. Он замыслил кое-что и теперь рассеянно смотрел на светильники, горевшие в приемной Синдзэя, ожидая его появления.
Глава 17.
Река крови
И Киёмори, и его хозяин стали пунцовыми от сакэ, которым их угощала госпожа Кии. После того как они опрокинули в себя несколько чашечек в честь победы, госпожа Кии, предвосхищая доверительную беседу двух мужчин, удалила слуг и стала обслуживать их сама.
— Ты должен его обезглавить. Ничего другого не остается. Ты никогда не станешь настоящим мужчиной, если будешь проявлять мягкосердечие, — повторял Синдзэй, упрекая Киёмори за слабость духа. — Тебя беспокоит, что Тадамаса твой дядя, но разве не он сам отрекся от кровных связей?
— Да, он опасался последствий этого дела со Священным ковчегом и в то самое утро отрекся от родства со мной.
— Но тогда тебя с ним ничего не связывает.
— И все-таки родство осталось.
Налившиеся кровью глаза Синдзэя глядели прямо в глаза Киёмори.
— Родство? Но я полагал, что твоим настоящим отцом был покойный император Сиракава, а не Тадамори из дома Хэйкэ.
— Да, я узнал это от отца, когда он умирал. Возможно, я и являюсь сыном императора Сиракавы, но что он сделал для меня? Тадамори же был для меня больше чем отцом. Как я могу забыть это? Тадамаса его брат, и я не могу посадить его в тюрьму, тем более обезглавить.
Синдзэй рассмеялся.
— Да, ты весьма добрый человек. — Повернувшись к жене, он спросил: — Можно ли представить себе кого-либо еще, столь безнадежно щепетильного?
— Боюсь, я не совсем понимаю, — отозвалась госпожа Кии, — что его так беспокоит?
— Тогда слушай. Киёмори пришел ко мне в удрученном состоянии и, когда я спросил его, в чем дело, сказал, что готов расстаться с дарованными ему землями и титулом ради спасения изменника Тадамасы из дома Хэйкэ. Он скрывает его и после мучительных раздумий решил меня попросить, чтобы я замолвил слово за Тадамасу при дворе. Я отчитал его за такую глупость. Что ты думаешь обо всем этом?
— Не знаю, что и сказать…
— Даже ты, женщина, которой приходилось выполнять тайные поручения госпожи Бифукумон и ее светлейшего супруга, должна была бы посмеяться над прекраснодушием главы дома Хэйкэ. И это — Господин Харимы!
— Не достаточно ли смеяться надо мной, Синдзэй? Я уже сказала, что раздумываю.
— Сколько можно наблюдать следы сомнений и нерешительности на твоем лице?
— У меня самой случались сложные ситуации. Мне трудно судить об этом деле слишком строго…
— В твоем случае дело выглядит иначе. Тадамаса — мятежник, ты же просто выполняла поручения трона.
— Я знаю. Что должно быть сделано, пусть выполняется. У меня больше нет колебаний.
— Щадить его глупо, можно только навлечь на себя неприятности из-за этого. А что, если Тадамаса, оставшись на свободе, соберет сторонников дома Хэйкэ или Гэндзи в каком-нибудь уголке страны и выступит против нас с новой армией?
— Вы правы. Если трон прикажет казнить Тадамасу, это должно быть сделано завтра же, — окончательно выразила свое мнение госпожа Кии.
— Чем скорее, тем лучше. Если выяснится, что его кто-то покрывает, то не представляю себе, какие беды навлечет это на него и на весь дом Хэйкэ!
— Вы, несомненно, правы.
Когда Киёмори покинул особняк Синдзэя, он вроде бы тоже, как и госпожа Кии, покончил с нерешительностью. Холодный ветер остужал его пылающие щеки. Но внезапно он почувствовал тошноту и головокружение, заставившие его покачнуться в седле. При мысли о том, что его ожидает, Киёмори оцепенел от ужаса. Он весь съежился, когда представил, что обезглавливает дядю. В отчаянии Киёмори тряс головой, тер виски сжатыми в кулаки руками. Сколько бы Киёмори ни презирал Тадамасу, его ужасала участь палача.
Тадамаса находился в сумеречной комнате для слуг. По прибытии сюда он обнаружил, что ему приготовили воду для купания, а на ужин он поел риса. Уверенный в том, что его жизнь вне опасности, Тадамаса заснул крепким сном. Утром он с аппетитом позавтракал, а затем стал думать о сыновьях, рассеявшихся после сражения по разным местам. Где они сейчас? Схвачены или убиты?
— Здесь Тадамаса из дома Хэйкэ?
Тадамаса увидел, как вошел представительный воин, видимо не так давно перешагнувший двадцатилетний возраст. Воин был чем-то похож на Киёмори, но Тадамаса не находил, чем именно.
Не без бравады в голосе Тадамаса ответил:
— Это я. А вы кто?
— Токитада, помощник секретаря двора его величества.
— А, брат Госпожи Харимы. Вопреки моим ожиданиям, Господин Харимы великодушно предоставил мне убежище. Польщен вашим визитом.
— Очень рад. Воин должен быть достоин своего звания до конца жизни. Если вам угодно побриться и причесаться, я подожду некоторое время.
— Подождете? Меня нужно куда-нибудь доставить?
— Все произойдет в четыре часа дня. Меня послали доставить вас в цепях.
— Что? Я буду закован? Кто приказал это?
— Сам Господин Харимы.
— Не может быть! Позовите Господина Харимы! Скажите, я хочу поговорить с ним.
— Это не поможет вам. Этим утром мы получили от двора указание обезглавить вас в четыре часа дня.
— Нет!
Когда Тадамаса поднялся на подкашивающихся ногах и запротестовал, Токитада бросился на него, и они оба покатились по полу, борясь друг с другом. Воины, ожидавшие за дверью, быстро ворвались в комнату с веревками и связали Тадамасу.
— Позовите племянника! Приведите сюда Господина Харимы! Почему он обманул беспомощного старика? — кричал Тадамаса.
Однако дверь в его комнату была заперта, а снаружи выставлена охрана. Токитада быстро удалился.
Киёмори провел утро один в своих покоях. Он помнил слова Синдзэя, но на душе было тяжело.
— Задание выполнено.
— А, это ты, Токитада? Он что, сопротивлялся?
— Он бурно возмущался. Как мерзкий старик, предчувствующий свой конец.
— Если бы я знал это, то не пожалел бы его и заковал прямо на месте встречи. Так бы он скорее признал свою вину.
— Вряд ли. Не забывай, что это Тадамаса из дома Хэйкэ. Он никогда не признает своей вины.
— Ты видел указ из дворца о его аресте?
— Да, видел. Казнь состоится сегодня в четыре часа дня на берегу реки, недалеко от моста Годзё.
— Подумать только, я всю ночь мучился мыслями о Тадамасе, а теперь получен приказ об отсечении голов и трем его сыновьям! Этого хочет Синдзэй.
— Это не хуже того, что нам пришлось испытать в бою, когда наши сандалии пропитались кровью.
— Война — другое дело. Есть разница во всяком случае.
— Это — тоже война. Почему ты считаешь, что место казни не является полем сражения?
Непримиримость Токитады была для Киёмори более утешительной, чем доводы Синдзэя.
— Тогда вздремнем немного. До четырех еще осталось несколько часов.
Киёмори лег, глядя в летнее небо. Он видел из-под карниза, как плывущие облака пересекают поверхность солнечного диска, погружая землю попеременно в резкую тень и ослепительный свет.
С окончанием войны публичные казни стали каждодневным событием, но простой народ не проявлял признаков усталости от этого спектакля. На обоих берегах реки Камо у моста Годзё собиралась разноцветная толпа. Чиновники, которые рассматривали казни как полезный урок для черни, не делали попыток рассеять зевак. Между тем приближалась гроза. Сильные порывы ветра приподнимали края полосатой драпировки, покрывавшей место казни, и угрожали сорвать ее совсем. Упали несколько крупных капель дождя.
Трое юношей смиренно сели на коленях на бамбуковых ковриках, постеленных на равном расстоянии от берега реки. Рядом судебный исполнитель от императорской стражи, завершивший подготовку узников для казни, ожидал появления Киёмори и Токитады. Их прибытие произвело легкое волнение в толпе зевак. Киёмори спешился и стал спускаться в направлении реки, обмениваясь любезностями с ожидавшими казни чиновниками. За ним последовал Токитада, по бокам которого шествовал военный эскорт, конвоировавший на привязи Тадамасу. Узнику было приказано занять место на четвертом коврике. Вдруг трое юношей поднялись на ноги и закричали: «Отец!» Веревка, которой были связаны пленники, крепилась к столбу. Когда юноши вскочили, она снова потащила их вниз и разметала на месте казни. При виде сыновей Тадамаса вспомнил об отцовском долге и стал увещевать их:
— Успокойтесь. Мы должны смириться. Мне тоже горько, но я благодарен судьбе за непредвиденный случай увидеть вас всех вместе еще раз. Наша участь предопределена кармой. — Голос Тадамасы, осевший от пререканий со стражниками, усилился до мощного хрипа: — Послушайте, сыны! Нас привела сюда умирать судьба воинов, однако мы не опустились так низко, как это животное, неблагодарный Киёмори! Что плохого мы сделали, выразив лояльность своему сюзерену? Мы всегда помнили его благодеяния… Посмотрите на него, на этого Киёмори, которого я давно знаю. Есть ли на свете пример большей неблагодарности! Чего же нам стыдиться?
Тадамаса бросил взгляд на Киёмори, сидевшего на циновке. Тот ничего не сказал. Он смотрел на дядю, находившегося на пороге смерти. Лицо Киёмори утратило естественный цвет и стало пепельным.
Тадамаса разразился новыми обличениями:
— Киёмори! Если у тебя есть уши, то слушай! Неужели ты забыл то время, когда у Тадамори не было ни гроша и он не мог тебя кормить даже жидкой рисовой кашей. Сколько раз он посылал тебя занимать у меня деньги?
Киёмори не отвечал.
— Разве ты не помнишь, как приходил ко мне холодными зимними днями в заплатанной одежде, как нищий, с жалобами на тяжкую жизнь? Ты забыл, как со слезами глотал еду, которую я давал тебе из жалости? Смешно подумать, но этот голодный зверек превратился сейчас в великого Господина Харимы! Что было, то было, но мыслимо ли предавать своего дядю, который обласкал тебя в детстве? Достоин ли называться мужчиной тот, кто обменял мою голову на милости двора? Ты ничтожнее скотины! Ответь, если сможешь!
Господин Харимы, однако, сохранял молчание.
— Не ожидал я от тебя этого. Как ты мог так поступить? Как пришло тебе в голову обезглавить меня — твоего благодетеля, брата твоего отца? Возможно, моя участь предопределена кармой. Тогда будь что будет. Я не стану произносить молитвы, но буду повторять имя Тадамори снова и снова, ожидая удара палача. — В голосе Тадамасы зазвучали истеричные ноты: — Вот он приближается, смертельный удар!
Тучи над головами людей становились все тяжелее, сгущая сумрак над местом казни. Отсутствие солнца на небе не позволяло определить время. В отдалении прогрохотал гром. Поверхность реки покрылась рябью. Холодный ветер поднимал на ней волну, гоня перед собой тучи песка и пены, заставляя трепетать драпировку на берегу реки. Должностные лица, хотя и привыкли к казням, сбились тем не менее в группки, словно опасаясь новых декламаций Тадамасы. Холодные капли дождя, казалось, однако, встряхнули их.
— Господин Харимы, уже четыре часа — может, даже часом больше.
— Да? — Напоминание будто удивило Киёмори. С большим трудом он поднялся на ноги. Когда Киёмори встал и двинулся к пленникам, глаза Тадамасы стали внимательно следить за его действиями.
— Токитада! — повернулся к свояку Господин Харимы.
Токитада, следовавший на шаг позади, обнажил меч. Его взгляд следил за побледневшим лицом Киёмори и как бы спрашивал: «С кого начнем?»
— Начнем отсюда.
К Киёмори, вытянувшему указательный палец, повернулось лицо юноши. Господин Харимы быстро отвел от него свой взгляд.
— Поторопись, Токитада, не тяни, — нетерпеливо произнес Киёмори.
— Да я и не тяну, — пробормотал Токитада.
Необычный звук, похожий на хлюпанье мокрого белья, донесся до ушей присутствующих. Он последовал за взмахом меча и брызгами крови.
— О, Наганори, они убили тебя! — закричал Тадамаса.
В это время была отсечена еще одна голова с тем же леденящим кровь звуком.
— Тадацуна! Ох, Тадацуна!
Крик слился с грохотом грома. Тадамаса истерично выкрикнул, когда меч опустился в третий раз. На этот раз удар оказался не совсем точным, хотя и смертельным. Токитада в замешательстве обернулся и стал перебирать лица присутствующих оцепеневшим взглядом.
— Токитада, что с тобой случилось?
— Воды! Дайте мне воды, прежде чем я прикончу последнего. У меня в глазах потемнело. Руки не слушаются…
— Трус! Кровь напугала тебя… Дай мне закончить дело.
Киёмори разозлился. Он сделал несколько шагов в направлении Тадамасы и окинул холодным взглядом повернувшееся к нему лицо смертника. Он не чувствовал никаких эмоций. В глубине его мозга будто сложился ледяной стержень, ожесточивший его до предела. Короткий смешок заставил Киёмори вздрогнуть. Он понял, что смех произвели его собственные губы, когда он остановился перед Тадамасой, сжимая в руках меч.
— Тадамаса из дома Хэйкэ, желаешь ли ты сказать что-нибудь еще, перед тем как я нанесу смертельный удар?
— Э-э, послушай, если сможешь, — вызывающе зашипел Тадамаса, откинув голову, словно это могло отсрочить его последний миг. Вместо того чтобы обнажить затылок, он выпрямился, выпячивая грудь. — Я никогда не любил тебя — даже тогда, когда ты был ребенком, Киёмори! Теперь я понимаю почему. Я предчувствовал все это.
— Я верю тебе. Никого больше тебя я никогда не презирал.
— Мы, дядя и племянник, похожи друг на друга не больше, чем снег и чернила. Ты победил! Я погибаю от твоих рук, и это обиднее всего.
— Только война может быть горше для тебя.
— Не война, а судьба. На очереди ты, Киёмори.
— Ждать этого бесполезно. Ты готов принять смерть сейчас?
— Не спеши. Еще одно слово.
— Какое слово? Что еще тебе надо сказать?
— Подобное сходство не может быть случайным. Ты, несомненно, отродье того злобного монаха.
— Какого монаха? О ком ты? Кого я тебе напоминаю? Кроме Тадамори, у меня не было отца.
— Погоди! Первая жена Тадамори, госпожа из Гиона, сама говорила мне, что ты не его сын. И сыном императора Сиракавы ты тоже не являешься. Истина состоит в том, что она зачала тебя от того распутного монаха, который был ее любовником… — бормотал Тадамаса.
— Проклятие на твои поганые уста… умри! — Киёмори взмахнул мечом. Он ярко блеснул и опустился на шею Тадамасы.
Забрызганный кровью, Киёмори замер. С недвижного меча тоже стекала кровь.
Перед отсутствующим взглядом Киёмори сверкали молнии, громыхал гром. Почва под его ногами, казалось, ходила ходуном.
— Безумец! Животное!
— Злодей!
— Дьявол во плоти!
Не гром небесный произнес эти слова. То был гомон толпы, разъяренной видом человека, который обрек на казнь четырех своих родственников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
— У Киёмори нет дяди. Ты не должен называть меня племянником.
— О чем ты говоришь? Разве я не брат твоего отца?
— Разве девять лет назад Тадамаса из дома Хэйкэ ради спасения своей шкуры не отрекся от кровных связей с домом Хэйкэ, когда я выступил против монахов с горы Хиэй?
— О, это было так давно…
— Тогда ты утратил гордость, ее нет у тебя и сейчас.
— Я ошибся… Я сделал самую большую ошибку в своей жизни, когда позволил министру Ёринаге вовлечь себя в заговор. Я беру назад все слова об отречении от дома Хэйкэ.
— Слишком поздно. Я не принимаю никаких оправданий. Ты — обычный преступник, изменник.
— Ты хочешь видеть, как меня схватят и казнят?
— Почему бы тебе не повиниться перед троном? Я не хочу иметь с тобой дело. У меня приказ — задерживать всех мятежников. Мой долг — передать тебя властям.
— Ты бессердечен!.. Ох…
— Прочь с дороги. Иди куда хочешь! Уходи или я арестую тебя.
— Нет, нет! Я долго скрывался в холмах без пищи, я измучился, стараясь не попадаться на глаза стражникам на перепутье. Если я уйду, то обязательно буду схвачен воинами… Только ты, Господин Харимы, должен покарать меня посредством отсечения головы!
— Почему ты выбираешь меня своим палачом? Почему не хочешь сдаться властям? Если считаешь это позорным, тогда покончи с собой как настоящий воин.
— Я не сделаю этого. Я пришел искать пощады у своего собственного племянника. Если он отказывает мне в милосердии, то меня не спасут ни небо, ни земля. Я предпочитаю, чтобы меня обезглавил мой племянник. Это моя последняя воля. Давай, Господин Харимы, руби! Руби мою голову!
Это был действительно его несносный дядя, думал Киёмори.
Тадамаса хорошо знал племянника. Знал с того времени, когда Киёмори был еще слезливым юнцом, жалким и нищим юношей. Он знал, как легко можно растрогать слезами племянника, и Тадамаса решил воспользоваться его чувствительностью. Он был уверен, что Киёмори не держит на него зла, что слезы дяди легко смягчат сердце родственника. Как и ожидал Тадамаса, Киёмори почувствовал себя совершенно беспомощным, как будто не дядя, а он сам был жертвой обстоятельств.
Той же самой ночью Киёмори поместил Тадамасу в один из домов поместья Рокухара и на следующий вечер нанес тайный визит Синдзэю. Киёмори, сохранявший бодрый вид в самые напряженные дни после сражения, теперь выглядел скованным и уставшим. Он замыслил кое-что и теперь рассеянно смотрел на светильники, горевшие в приемной Синдзэя, ожидая его появления.
Глава 17.
Река крови
И Киёмори, и его хозяин стали пунцовыми от сакэ, которым их угощала госпожа Кии. После того как они опрокинули в себя несколько чашечек в честь победы, госпожа Кии, предвосхищая доверительную беседу двух мужчин, удалила слуг и стала обслуживать их сама.
— Ты должен его обезглавить. Ничего другого не остается. Ты никогда не станешь настоящим мужчиной, если будешь проявлять мягкосердечие, — повторял Синдзэй, упрекая Киёмори за слабость духа. — Тебя беспокоит, что Тадамаса твой дядя, но разве не он сам отрекся от кровных связей?
— Да, он опасался последствий этого дела со Священным ковчегом и в то самое утро отрекся от родства со мной.
— Но тогда тебя с ним ничего не связывает.
— И все-таки родство осталось.
Налившиеся кровью глаза Синдзэя глядели прямо в глаза Киёмори.
— Родство? Но я полагал, что твоим настоящим отцом был покойный император Сиракава, а не Тадамори из дома Хэйкэ.
— Да, я узнал это от отца, когда он умирал. Возможно, я и являюсь сыном императора Сиракавы, но что он сделал для меня? Тадамори же был для меня больше чем отцом. Как я могу забыть это? Тадамаса его брат, и я не могу посадить его в тюрьму, тем более обезглавить.
Синдзэй рассмеялся.
— Да, ты весьма добрый человек. — Повернувшись к жене, он спросил: — Можно ли представить себе кого-либо еще, столь безнадежно щепетильного?
— Боюсь, я не совсем понимаю, — отозвалась госпожа Кии, — что его так беспокоит?
— Тогда слушай. Киёмори пришел ко мне в удрученном состоянии и, когда я спросил его, в чем дело, сказал, что готов расстаться с дарованными ему землями и титулом ради спасения изменника Тадамасы из дома Хэйкэ. Он скрывает его и после мучительных раздумий решил меня попросить, чтобы я замолвил слово за Тадамасу при дворе. Я отчитал его за такую глупость. Что ты думаешь обо всем этом?
— Не знаю, что и сказать…
— Даже ты, женщина, которой приходилось выполнять тайные поручения госпожи Бифукумон и ее светлейшего супруга, должна была бы посмеяться над прекраснодушием главы дома Хэйкэ. И это — Господин Харимы!
— Не достаточно ли смеяться надо мной, Синдзэй? Я уже сказала, что раздумываю.
— Сколько можно наблюдать следы сомнений и нерешительности на твоем лице?
— У меня самой случались сложные ситуации. Мне трудно судить об этом деле слишком строго…
— В твоем случае дело выглядит иначе. Тадамаса — мятежник, ты же просто выполняла поручения трона.
— Я знаю. Что должно быть сделано, пусть выполняется. У меня больше нет колебаний.
— Щадить его глупо, можно только навлечь на себя неприятности из-за этого. А что, если Тадамаса, оставшись на свободе, соберет сторонников дома Хэйкэ или Гэндзи в каком-нибудь уголке страны и выступит против нас с новой армией?
— Вы правы. Если трон прикажет казнить Тадамасу, это должно быть сделано завтра же, — окончательно выразила свое мнение госпожа Кии.
— Чем скорее, тем лучше. Если выяснится, что его кто-то покрывает, то не представляю себе, какие беды навлечет это на него и на весь дом Хэйкэ!
— Вы, несомненно, правы.
Когда Киёмори покинул особняк Синдзэя, он вроде бы тоже, как и госпожа Кии, покончил с нерешительностью. Холодный ветер остужал его пылающие щеки. Но внезапно он почувствовал тошноту и головокружение, заставившие его покачнуться в седле. При мысли о том, что его ожидает, Киёмори оцепенел от ужаса. Он весь съежился, когда представил, что обезглавливает дядю. В отчаянии Киёмори тряс головой, тер виски сжатыми в кулаки руками. Сколько бы Киёмори ни презирал Тадамасу, его ужасала участь палача.
Тадамаса находился в сумеречной комнате для слуг. По прибытии сюда он обнаружил, что ему приготовили воду для купания, а на ужин он поел риса. Уверенный в том, что его жизнь вне опасности, Тадамаса заснул крепким сном. Утром он с аппетитом позавтракал, а затем стал думать о сыновьях, рассеявшихся после сражения по разным местам. Где они сейчас? Схвачены или убиты?
— Здесь Тадамаса из дома Хэйкэ?
Тадамаса увидел, как вошел представительный воин, видимо не так давно перешагнувший двадцатилетний возраст. Воин был чем-то похож на Киёмори, но Тадамаса не находил, чем именно.
Не без бравады в голосе Тадамаса ответил:
— Это я. А вы кто?
— Токитада, помощник секретаря двора его величества.
— А, брат Госпожи Харимы. Вопреки моим ожиданиям, Господин Харимы великодушно предоставил мне убежище. Польщен вашим визитом.
— Очень рад. Воин должен быть достоин своего звания до конца жизни. Если вам угодно побриться и причесаться, я подожду некоторое время.
— Подождете? Меня нужно куда-нибудь доставить?
— Все произойдет в четыре часа дня. Меня послали доставить вас в цепях.
— Что? Я буду закован? Кто приказал это?
— Сам Господин Харимы.
— Не может быть! Позовите Господина Харимы! Скажите, я хочу поговорить с ним.
— Это не поможет вам. Этим утром мы получили от двора указание обезглавить вас в четыре часа дня.
— Нет!
Когда Тадамаса поднялся на подкашивающихся ногах и запротестовал, Токитада бросился на него, и они оба покатились по полу, борясь друг с другом. Воины, ожидавшие за дверью, быстро ворвались в комнату с веревками и связали Тадамасу.
— Позовите племянника! Приведите сюда Господина Харимы! Почему он обманул беспомощного старика? — кричал Тадамаса.
Однако дверь в его комнату была заперта, а снаружи выставлена охрана. Токитада быстро удалился.
Киёмори провел утро один в своих покоях. Он помнил слова Синдзэя, но на душе было тяжело.
— Задание выполнено.
— А, это ты, Токитада? Он что, сопротивлялся?
— Он бурно возмущался. Как мерзкий старик, предчувствующий свой конец.
— Если бы я знал это, то не пожалел бы его и заковал прямо на месте встречи. Так бы он скорее признал свою вину.
— Вряд ли. Не забывай, что это Тадамаса из дома Хэйкэ. Он никогда не признает своей вины.
— Ты видел указ из дворца о его аресте?
— Да, видел. Казнь состоится сегодня в четыре часа дня на берегу реки, недалеко от моста Годзё.
— Подумать только, я всю ночь мучился мыслями о Тадамасе, а теперь получен приказ об отсечении голов и трем его сыновьям! Этого хочет Синдзэй.
— Это не хуже того, что нам пришлось испытать в бою, когда наши сандалии пропитались кровью.
— Война — другое дело. Есть разница во всяком случае.
— Это — тоже война. Почему ты считаешь, что место казни не является полем сражения?
Непримиримость Токитады была для Киёмори более утешительной, чем доводы Синдзэя.
— Тогда вздремнем немного. До четырех еще осталось несколько часов.
Киёмори лег, глядя в летнее небо. Он видел из-под карниза, как плывущие облака пересекают поверхность солнечного диска, погружая землю попеременно в резкую тень и ослепительный свет.
С окончанием войны публичные казни стали каждодневным событием, но простой народ не проявлял признаков усталости от этого спектакля. На обоих берегах реки Камо у моста Годзё собиралась разноцветная толпа. Чиновники, которые рассматривали казни как полезный урок для черни, не делали попыток рассеять зевак. Между тем приближалась гроза. Сильные порывы ветра приподнимали края полосатой драпировки, покрывавшей место казни, и угрожали сорвать ее совсем. Упали несколько крупных капель дождя.
Трое юношей смиренно сели на коленях на бамбуковых ковриках, постеленных на равном расстоянии от берега реки. Рядом судебный исполнитель от императорской стражи, завершивший подготовку узников для казни, ожидал появления Киёмори и Токитады. Их прибытие произвело легкое волнение в толпе зевак. Киёмори спешился и стал спускаться в направлении реки, обмениваясь любезностями с ожидавшими казни чиновниками. За ним последовал Токитада, по бокам которого шествовал военный эскорт, конвоировавший на привязи Тадамасу. Узнику было приказано занять место на четвертом коврике. Вдруг трое юношей поднялись на ноги и закричали: «Отец!» Веревка, которой были связаны пленники, крепилась к столбу. Когда юноши вскочили, она снова потащила их вниз и разметала на месте казни. При виде сыновей Тадамаса вспомнил об отцовском долге и стал увещевать их:
— Успокойтесь. Мы должны смириться. Мне тоже горько, но я благодарен судьбе за непредвиденный случай увидеть вас всех вместе еще раз. Наша участь предопределена кармой. — Голос Тадамасы, осевший от пререканий со стражниками, усилился до мощного хрипа: — Послушайте, сыны! Нас привела сюда умирать судьба воинов, однако мы не опустились так низко, как это животное, неблагодарный Киёмори! Что плохого мы сделали, выразив лояльность своему сюзерену? Мы всегда помнили его благодеяния… Посмотрите на него, на этого Киёмори, которого я давно знаю. Есть ли на свете пример большей неблагодарности! Чего же нам стыдиться?
Тадамаса бросил взгляд на Киёмори, сидевшего на циновке. Тот ничего не сказал. Он смотрел на дядю, находившегося на пороге смерти. Лицо Киёмори утратило естественный цвет и стало пепельным.
Тадамаса разразился новыми обличениями:
— Киёмори! Если у тебя есть уши, то слушай! Неужели ты забыл то время, когда у Тадамори не было ни гроша и он не мог тебя кормить даже жидкой рисовой кашей. Сколько раз он посылал тебя занимать у меня деньги?
Киёмори не отвечал.
— Разве ты не помнишь, как приходил ко мне холодными зимними днями в заплатанной одежде, как нищий, с жалобами на тяжкую жизнь? Ты забыл, как со слезами глотал еду, которую я давал тебе из жалости? Смешно подумать, но этот голодный зверек превратился сейчас в великого Господина Харимы! Что было, то было, но мыслимо ли предавать своего дядю, который обласкал тебя в детстве? Достоин ли называться мужчиной тот, кто обменял мою голову на милости двора? Ты ничтожнее скотины! Ответь, если сможешь!
Господин Харимы, однако, сохранял молчание.
— Не ожидал я от тебя этого. Как ты мог так поступить? Как пришло тебе в голову обезглавить меня — твоего благодетеля, брата твоего отца? Возможно, моя участь предопределена кармой. Тогда будь что будет. Я не стану произносить молитвы, но буду повторять имя Тадамори снова и снова, ожидая удара палача. — В голосе Тадамасы зазвучали истеричные ноты: — Вот он приближается, смертельный удар!
Тучи над головами людей становились все тяжелее, сгущая сумрак над местом казни. Отсутствие солнца на небе не позволяло определить время. В отдалении прогрохотал гром. Поверхность реки покрылась рябью. Холодный ветер поднимал на ней волну, гоня перед собой тучи песка и пены, заставляя трепетать драпировку на берегу реки. Должностные лица, хотя и привыкли к казням, сбились тем не менее в группки, словно опасаясь новых декламаций Тадамасы. Холодные капли дождя, казалось, однако, встряхнули их.
— Господин Харимы, уже четыре часа — может, даже часом больше.
— Да? — Напоминание будто удивило Киёмори. С большим трудом он поднялся на ноги. Когда Киёмори встал и двинулся к пленникам, глаза Тадамасы стали внимательно следить за его действиями.
— Токитада! — повернулся к свояку Господин Харимы.
Токитада, следовавший на шаг позади, обнажил меч. Его взгляд следил за побледневшим лицом Киёмори и как бы спрашивал: «С кого начнем?»
— Начнем отсюда.
К Киёмори, вытянувшему указательный палец, повернулось лицо юноши. Господин Харимы быстро отвел от него свой взгляд.
— Поторопись, Токитада, не тяни, — нетерпеливо произнес Киёмори.
— Да я и не тяну, — пробормотал Токитада.
Необычный звук, похожий на хлюпанье мокрого белья, донесся до ушей присутствующих. Он последовал за взмахом меча и брызгами крови.
— О, Наганори, они убили тебя! — закричал Тадамаса.
В это время была отсечена еще одна голова с тем же леденящим кровь звуком.
— Тадацуна! Ох, Тадацуна!
Крик слился с грохотом грома. Тадамаса истерично выкрикнул, когда меч опустился в третий раз. На этот раз удар оказался не совсем точным, хотя и смертельным. Токитада в замешательстве обернулся и стал перебирать лица присутствующих оцепеневшим взглядом.
— Токитада, что с тобой случилось?
— Воды! Дайте мне воды, прежде чем я прикончу последнего. У меня в глазах потемнело. Руки не слушаются…
— Трус! Кровь напугала тебя… Дай мне закончить дело.
Киёмори разозлился. Он сделал несколько шагов в направлении Тадамасы и окинул холодным взглядом повернувшееся к нему лицо смертника. Он не чувствовал никаких эмоций. В глубине его мозга будто сложился ледяной стержень, ожесточивший его до предела. Короткий смешок заставил Киёмори вздрогнуть. Он понял, что смех произвели его собственные губы, когда он остановился перед Тадамасой, сжимая в руках меч.
— Тадамаса из дома Хэйкэ, желаешь ли ты сказать что-нибудь еще, перед тем как я нанесу смертельный удар?
— Э-э, послушай, если сможешь, — вызывающе зашипел Тадамаса, откинув голову, словно это могло отсрочить его последний миг. Вместо того чтобы обнажить затылок, он выпрямился, выпячивая грудь. — Я никогда не любил тебя — даже тогда, когда ты был ребенком, Киёмори! Теперь я понимаю почему. Я предчувствовал все это.
— Я верю тебе. Никого больше тебя я никогда не презирал.
— Мы, дядя и племянник, похожи друг на друга не больше, чем снег и чернила. Ты победил! Я погибаю от твоих рук, и это обиднее всего.
— Только война может быть горше для тебя.
— Не война, а судьба. На очереди ты, Киёмори.
— Ждать этого бесполезно. Ты готов принять смерть сейчас?
— Не спеши. Еще одно слово.
— Какое слово? Что еще тебе надо сказать?
— Подобное сходство не может быть случайным. Ты, несомненно, отродье того злобного монаха.
— Какого монаха? О ком ты? Кого я тебе напоминаю? Кроме Тадамори, у меня не было отца.
— Погоди! Первая жена Тадамори, госпожа из Гиона, сама говорила мне, что ты не его сын. И сыном императора Сиракавы ты тоже не являешься. Истина состоит в том, что она зачала тебя от того распутного монаха, который был ее любовником… — бормотал Тадамаса.
— Проклятие на твои поганые уста… умри! — Киёмори взмахнул мечом. Он ярко блеснул и опустился на шею Тадамасы.
Забрызганный кровью, Киёмори замер. С недвижного меча тоже стекала кровь.
Перед отсутствующим взглядом Киёмори сверкали молнии, громыхал гром. Почва под его ногами, казалось, ходила ходуном.
— Безумец! Животное!
— Злодей!
— Дьявол во плоти!
Не гром небесный произнес эти слова. То был гомон толпы, разъяренной видом человека, который обрек на казнь четырех своих родственников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64