Киёмори сомневался, что его мачеха, госпожа Арико, разрешит сыну присоединиться к нему, ведь Ёримори едва исполнилось двадцать лет, и он не имел обязательств являться на помощь Киёмори. А если бы она убедила Ёримори поддержать прежнего императора Сутоку, Киёмори пришлось бы считать ее и своего сводного брата врагами, и эта мысль доставляла ему боль.
— О, вот и ты, Ёримори! — Лицо Киёмори прояснилось, засветилось от облегчения и нескрываемого удовольствия.
Ёримори, видимо опасавшийся, что своим опозданием вызвал недовольство Киёмори, приветствовал его почтительным поклоном:
— Все же я прибыл гораздо позже остальных, но прошу вас не осуждать меня и не считать это малодушием.
— Чепуха! Как ты сам мог убедиться, я даже еще не собрался… Стараясь не думать о чувствах нашей доброй матушки, я с надеждой ждал твоего появления. Расскажи-ка, что она тебе сказала.
— Она не дала мне никаких наказов, сказала лишь, чтобы я подчинялся вам безоговорочно.
— Не сказала, какая сторона одержит победу?
— Она плакала и говорила, что верит: прежний император не предполагал такого развития событий.
— Хорошо! — В это мгновение Киёмори принял решение. Его мачеха, входившая когда-то в свиту экс-императора, считала, что дело Сутоку почти безнадежно. Киёмори был склонен положиться на ее суждение. — Токитада, проследи, чтобы воины поели и как следует выспались. Мы выступаем утром между двумя и тремя часами.
Скоро Киёмори уже спал, но около полуночи проснулся и позвал троих братьев и сына Сигэмори выпить ритуальную чашу сакэ, которую поднесла им Токико. Она же помогла Киёмори надеть доспехи. На боку у него висел меч, который передал ему Тадамори. Ёримори был вооружен другим фамильным мечом дома Хэйкэ.
Здесь рассказ возвращается к смерти Тадамори, случившейся 15 января 1153 года, тремя годами ранее. У Тадамори, которому тогда было пятьдесят восемь лет, осталось шесть сыновей — Киёмори, Цунэмори, Норимори и Иэмори от первой жены, госпожи из Гиона, Ёримори и Тадсигэ от второй жены, Арико. Тогда он был главой Ведомства правосудия и преуспевал так, как никогда прежде. Годы жуткой бедности, в которые он воспитывал сыновей, заставили его задуматься об обеспечении благосостояния своего дома, и ни для кого не было секретом, что он скопил значительное богатство на расчетливой торговле с пиратами и контрабандистами, привозившими в большом количестве ценнейшие товары из Китая в порт Бинго, входивший в число его южных владений.
Когда за легкой простудой Тадамори последовало такое резкое ухудшение, что оставалось мало надежд на выздоровление, Цунэмори со слезами на глазах пришел к Киёмори и взмолился:
— Позвольте мне привести сюда матушку, чтобы она увидела отца в последний раз.
— Матушку? Кого ты имеешь в виду, когда говоришь «матушка»?
Киёмори сделал вид, что не понял. Их мачеха Арико не отходила от Тадамори, пытаясь его вылечить. Но не о ней говорил Цунэмори, а о госпоже из Гиона. Киёмори раздраженно подумал, что Цунэмори мало изменился. Он все такой же мягкосердечный, как в юности, хотя стал придворным сановником и обзавелся женой и детьми. Напоминание о матери отозвалось в душе Киёмори волной гнева.
— Даже если бы мы считали это необходимым, мы понятия не имеем о чувствах отца. Забудь о ней, Цунэмори, забудь совсем!
Слезы катились по щекам Цунэмори.
— Я не могу… Отец никогда ее не забывал. Когда нашей мачехи не было, он несколько раз меня спрашивал, что могло случиться с матушкой.
— Это правда, Цунэмори?
— Иначе и быть не могло, поскольку она, в конце концов, мать четырех его сыновей.
— Если это сделать, будет неловко перед мачехой.
— Каждое утро, когда еще темно, она ездит в храм молиться о выздоровлении отца. В это время мы можем привести мать.
— Ты знаешь, где она сейчас и что делает? Я о ней ничего не слышал, с тех пор как она нас бросила, — не знаю, жива она или умерла.
— Если вы не рассердитесь, я приведу ее утром, до рассвета, без всякого шума.
— Так тебе известно, где она? Ты с ней встречаешься время от времени?
Цунэмори молчал.
— Послушай, почему ты не отвечаешь? Откуда мне знать, живет она рядом или далеко отсюда?
Киёмори повысил голос до крика. Ревнивая мысль о встречах, пусть редких, Цунэмори с матерью, которую сам он отказался признавать, больно кольнула его. Он сжал кулаки и чуть было не ударил Цунэмори по лицу.
Униженным, умоляющим тоном Цунэмори выговорил:
— Больше я никогда и ничего у вас не попрошу!
В ответ Киёмори бросил:
— Делай как знаешь! Меня это не касается. Все зависит от отца.
Даже после того как состояние Тадамори стало ухудшаться, Арико ежедневно перед рассветом, невзирая на снег или дождь, отправлялась в паланкине в храм Киёмидзу. В то утро Цунэмори увидел, как ее паланкин тронулся в путь по покрытой льдом дороге, и, когда Арико благополучно скрылась из виду, он протянул руку к какой-то фигуре, прятавшейся в темноте, и провел ее в комнату больного отца. Киёмори, спавший в соседней комнате, проснулся от голосов и сдерживаемого плача.
— …Я рад еще раз тебя увидеть. У тебя было так много несчастливых лет. Теперь наши сыновья выросли. О них я больше не тревожусь, но ты меня беспокоишь. Я не выполнил свое обещание, данное прежнему императору, плохо позаботился о тебе. Это беспокоило меня все эти годы. Если бы я мог быть уверен, что в будущем ты найдешь счастье и довольство…
Киёмори, ловивший обрывки фраз отца, пришел в ярость. Его обидело, что с ним не посчитались. Хотя он не сомневался в искренности умирающего отца, но не мог понять, как мог отец все эти годы горевать о его матери — об этой самовлюбленной, бессердечной женщине, доставлявшей Тадамори одни неприятности и бросившей своих детей.
Приблизилось время возвращения Арико, и Цунэмори, обняв мать за плечи, провел госпожу из Гиона к выходу через заднюю калитку. Киёмори услышал, как она ушла, и вскочил с циновки. Он пробежал переходом, чтобы бросить на нее взгляд через изгородь. Его когда-то прекрасная мать все еще сохраняла свое обаяние, но стала походить на тронутый морозом цветок. Киёмори быстро подсчитал в уме — пятьдесят. Ей исполнилось пятьдесят лет! Пятидесятилетняя женщина — на что же она живет? Вспомнив слова больного отца, он вдруг почувствовал благодарность к Цунэмори за заботу о матери.
— Подождите, накиньте ваш плащ. Вы не должны так убиваться, от этого можно заболеть. Я провожу вас до ваших ворот. Закутайтесь и спрячьте лицо, чтобы люди вас не узнали.
Когда они пропали из виду, Киёмори прошел в покои отца и сел рядом с ним. Какое-то время он смотрел отцу в лицо, затем, приложив усилие, прошептал:
— Отец, теперь вы довольны?
Последовало молчание, затем веки Тадамори, дрогнув, медленно поднялись.
— Это ты, Киёмори? — Он опять помолчал. — Шкатулка — вон там… — наконец промолвил умирающий. Его пальцы порылись в шкатулке и вытащили веер, который он без слов протянул Киёмори. После паузы отец снова заговорил: — Не сомневайся. Ты сын покойного императора. Он дал мне этот веер, когда я последний раз сопровождал его в поездке. По праву он принадлежит тебе.
В тот день Тадамори, почувствовав, что кончина его близка, призвал к себе сыновей и каждому сделал подарок на память. Киёмори он оставил кожаные доспехи, фамильную ценность, и один из знаменитых мечей дома Хэйкэ. Ёримори, старшему сыну от Арико, он подарил другой родовой клинок дома Хэйкэ. Сделал он это из уважения к Арико.
Через какое-то время после смерти Тадамори Киёмори, находясь в комнате один, раскрыл веер и обнаружил написанное на нем стихотворение. В начальных строках он узнал руку отца, а заключительная строфа была приписана неизвестным Киёмори почерком, но позднее Мокуносукэ заверил его, что это писал император Сиракава. Эта строфа гласила: «Тадамори должен заботиться о нем, пока он не превратится в большое раскидистое дерево». Смысл был ясен Киёмори. Он — сын императора Сиракавы, которого Тадамори должен был воспитать как собственного сына. Загадка его рождения получила ответ, но Киёмори не почувствовал ничего, кроме мучительного сожаления, что он не родной сын Тадамори. С тех пор владетель Аки никогда не смотрел на веер — положил обратно в шкатулку и забыл о нем.
Перед рассветом 11 июля Киёмори и его войско вышли из Рокухары в направлении дворца Такамацу и прибыли на место с восходом солнца. После регистрации они разошлись по нескольким постам. Пробегая глазами список имен, Киёмори обнаружил, что Ёситомо из дома Гэндзи также назначен сюда.
Красное знамя дома Хэйкэ развевалось теперь рядом с белым флагом дома Гэндзи. К сумеркам обжигающее пламя войны достигло столицы.
Глава 15.
Белый стяг дома Гэндзи
Кажется, никому за свою жизнь не довелось пройти через такое испытание, какое выпало на долю Тамэёси из дома Гэндзи. Оно парализовало его на несколько дней, в течение которых он лишь тяжело вздыхал. Глаза его налились кровью, а волосы как будто поседели еще больше. В шестьдесят лет ему предстояло принять самое важное в своей жизни решение. Ёринага, который оказал Тамэёси немало услуг, прислал ему письмо с приказом немедленно отправиться в путь, чтобы оказать помощь экс-императору Сутоку. Аналогичный приказ последовал от Тададзанэ, отца Ёринаги. Тамэёси понимал, что надежды Ёринаги на скорое возвращение на трон Сутоку зиждились на вере в лояльность дома Гэндзи. Ёринага полагал, что воины Тамэёси станут боевым ядром, вокруг которого он соберет воинствующих монахов из провинции Нара и вооруженных людей в вассальных владениях. В то время, когда пришло письмо от Ёринаги, поступило послание от императора с приказом Тамэёси и его сыну Ёситомо срочно явиться во дворец для подавления мятежа.
Шестеро других сыновей Тамэёси никогда не видели отца в таком замешательстве. Они просили отца довериться им, поклявшись, что поддержат любое решение, которое он примет. Их обижало, что Ёситомо ни с кем из них не посоветовался, и они жаловались с горечью в голосе:
— Ему совершенно чужды как зов родной крови, так и забота о нашем роде. Он лишь жаждет почестей и оберегает свой пост командующего императорской стражей. Что ему до того, будем мы рядом с ним или нет?
Отчуждение между Ёситомо и братьями имело определенные основания. Он был им братом только по одному из родителей, но, кроме того, Ёситомо в двадцать три года отправился из Киото в восточную часть Японии, чтобы пожить среди людей своего рода в провинции Камакура. В то время он отличился воинскими доблестями и по праву был признан главой рода. Движимые завистью братья обвиняли Ёситомо в отсутствии чувства благодарности. Ведь своим возвышением Ёситомо был обязан Ёринаге, по предложению которого он заменил Киёмори в качестве командующего стражей, и все же без колебаний встал на сторону императора.
— Что ты решил, отец?
— Медлить больше нельзя.
— Последние два дня со всех концов страны прибывают наши воины. Они толпятся на улицах города от нашего дома до квартала Хорикава. Уже нет мест для ночлега, а они все приходят и приходят. Воины с нетерпением ждут, когда ты решишься. Ходят слухи, что они готовы выступить самостоятельно.
Осаждаемый сыновьями Тамэёси, был вынужден отвечать:
— Потерпите, потерпите еще немного. По правде говоря, у меня не лежит сердце к союзу с экс-императором Ситоку. Но и подчиниться приказу двора тоже не испытываю ни малейшего желания. Вот каково сейчас мое подлинное душевное состояние. Пока я не вижу выхода. Однако помните: мы должны защищать своих женщин и детей. Передайте это воинам. Если среди них есть желающие воевать, пусть присоединяются к любой из сторон.
Взрыв негодования покрыл слова Тамэёси. Неужели дом Гэндзи должен оставаться в роли стороннего наблюдателя и быть объектом насмешек, возмущались сыновья. Говорить легче, чем действовать. Согласятся ли представители дома Гэндзи во всей стране оставаться нейтральными? Тамэёси просто рассуждать о том, что не надо принимать чью-либо сторону, но как ему удастся уклониться от войны? Какие у него есть гарантии того, что пожар войны пощадит его самого и его имущество? Согласятся ли уважать его нейтралитет жаждущие крови воины с обеих сторон? Не случится ли так, что жертвой насилия станет из-за собственной трусости именно он, равно как и его воины?
Тамэёси, слушая эти доводы, чувствовал их основательность. Он не отметал возможность трагического исхода, отчаяние омрачало его чело.
— В ваших словах много правды. Но давайте прикинем: если мы станем на сторону экс-императора, тогда Ёситомо, мой сын, станет нашим врагом. Если мы возьмемся за оружие для поддержки императора Го-Сиракавы, на меня ляжет грех сословной непочтительности к нашему благодетелю Ёринаге. Любой выбор не спасет нас от ада войны. Я, Тамэёси, ставящий превыше всего честь дома Гэндзи, вынужден сейчас не браться за оружие. Лучше бы мне выбрить себе тонзуру монаха и скрыться в убежище… Дайте мне еще одну ночь на размышления.
Сыновья Тамэёси остались недовольными его ответом, но прекратили наседать на отца, утомленного тяжелыми думами.
Когда от Ёринаги прибыл новый гонец, Тамэёси послал с ним сообщение, что болен и не может встретиться с благодетелем. На письмо своего сына Ёситомо он дал уклончивый ответ, из которого были неясны его намерения. Тамэёси со слезами на глазах перечитывал послание Ёситомо:
«Двух правителей быть не может. Каковы бы ни были претензии экс-императора, мой долг поддержать императора нынешнего. Я не могу предать его. Отец, прошу тебя и братьев взять оружие и побыстрее прибыть к императору. Я понимаю твои чувства. Понимаю, что в силу многих обстоятельств это решение для тебя болезненно, но иного выбора, кроме поддержки нашего дела, у тебя нет. У меня на глаза навертываются слезы, когда я подумаю, что мы, представители одного дома, связанные кровными узами, можем поднять друг на друга оружие. Если войска экс-императора встанут на вашем пути, я приду к вам на помощь и предоставлю вам вооруженную стражу. Неблагодарный сын больше всего тревожится за тебя, мой старый отец. Принимай трудное решение теперь же, и пусть ваше знамя развевается среди тех, кто сражается за нашего императора. Пусть другие сыновья поддержат тебя в час испытаний».
Сердце Тамэёси переполняла гордость. Так мог изъясняться только его сын. Он почувствовал, что его нерешительность уходит, когда перед ним снова появился советник Норинага с новым посланием от Ёринаги. Чтобы выиграть время, Тамэёси сказал:
— Передай, что я слишком стар и немощен.
Норинага, однако, отказывался отправиться назад с таким ответом.
— Ваши чувства мне хорошо понятны. Но возможно ли, чтобы Тамэёси из дома Гэндзи, который обязан министру столь многим, оказался столь неблагодарным? Неужели он откажет в помощи и допустит поражение экс-императора?
Тамэёси попытался снова возразить:
— На все ваши просьбы я могу ответить, что слишком непригоден для того, чтобы быть полезным кому-либо.
— От вас нужны гарантии, что вы на нашей стороне. Пока вы не появитесь, не будет никакого военного совета. Все ждут вашего прибытия.
Обескураженный, Тамэёси умолк, уставившись на Норинагу безучастным взглядом. Наконец он сказал:
— Прошлой ночью я видел сон — дурной сон. На моих глазах восемь доспехов дома Гэндзи были разбиты на куски внезапно поднявшимся вихрем. После этого я проснулся. Теперь считаю, что война не принесет ничего хорошего нашему дому. Над домом Гэндзи нависла беда…
— Меня поражает, что воин, подобный вам, верит сновидениям. Разве я могу вернуться с таким ответом? Я не смогу вернуться, пока вы не выскажете вашего твердого слова. Вы ставите меня в крайне затруднительное положение. Если нужно, я останусь у вас до рассвета…
Тамэёси вдруг осознал, что они разговаривают в темноте. Послышался чей-то голос:
— Господин, я принес светильники. Можно войти?
Тотчас в комнату вошел восемнадцатилетний юноша крупного телосложения с зажженными светильниками, которые он расположил на высоких стойках. Когда юноша собрался уходить, Тамэёси остановил его:
— Погоди, Тамэтомо, погоди! — Повернувшись к Норинаге, Тамэёси сказал: — Возможно, вы слышали о моем сыне, который отличался свирепостью даже мальчиком. Это самый младший из восьми моих сыновей и единственный, кто отличается воинственностью. По сравнению с ним другие сыновья — посредственные воины. Тамэтомо способен меня заменить. Если он приемлем для вас и согласится на мою просьбу, то я пошлю его к вам вместо себя. Ты согласен, Тамэтомо?
Юноша с готовностью отозвался:
— Позволь мне уехать, если это так нужно.
Хотя Симэко не стала императрицей, она осталась при дворе для ухода за императором-ребенком Коноэ и не покидала дворец после смерти императора, впрочем лишившись значительного числа слуг. Среди тех служанок, которых по настоянию Симэко оставили при ней, была Токива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
— О, вот и ты, Ёримори! — Лицо Киёмори прояснилось, засветилось от облегчения и нескрываемого удовольствия.
Ёримори, видимо опасавшийся, что своим опозданием вызвал недовольство Киёмори, приветствовал его почтительным поклоном:
— Все же я прибыл гораздо позже остальных, но прошу вас не осуждать меня и не считать это малодушием.
— Чепуха! Как ты сам мог убедиться, я даже еще не собрался… Стараясь не думать о чувствах нашей доброй матушки, я с надеждой ждал твоего появления. Расскажи-ка, что она тебе сказала.
— Она не дала мне никаких наказов, сказала лишь, чтобы я подчинялся вам безоговорочно.
— Не сказала, какая сторона одержит победу?
— Она плакала и говорила, что верит: прежний император не предполагал такого развития событий.
— Хорошо! — В это мгновение Киёмори принял решение. Его мачеха, входившая когда-то в свиту экс-императора, считала, что дело Сутоку почти безнадежно. Киёмори был склонен положиться на ее суждение. — Токитада, проследи, чтобы воины поели и как следует выспались. Мы выступаем утром между двумя и тремя часами.
Скоро Киёмори уже спал, но около полуночи проснулся и позвал троих братьев и сына Сигэмори выпить ритуальную чашу сакэ, которую поднесла им Токико. Она же помогла Киёмори надеть доспехи. На боку у него висел меч, который передал ему Тадамори. Ёримори был вооружен другим фамильным мечом дома Хэйкэ.
Здесь рассказ возвращается к смерти Тадамори, случившейся 15 января 1153 года, тремя годами ранее. У Тадамори, которому тогда было пятьдесят восемь лет, осталось шесть сыновей — Киёмори, Цунэмори, Норимори и Иэмори от первой жены, госпожи из Гиона, Ёримори и Тадсигэ от второй жены, Арико. Тогда он был главой Ведомства правосудия и преуспевал так, как никогда прежде. Годы жуткой бедности, в которые он воспитывал сыновей, заставили его задуматься об обеспечении благосостояния своего дома, и ни для кого не было секретом, что он скопил значительное богатство на расчетливой торговле с пиратами и контрабандистами, привозившими в большом количестве ценнейшие товары из Китая в порт Бинго, входивший в число его южных владений.
Когда за легкой простудой Тадамори последовало такое резкое ухудшение, что оставалось мало надежд на выздоровление, Цунэмори со слезами на глазах пришел к Киёмори и взмолился:
— Позвольте мне привести сюда матушку, чтобы она увидела отца в последний раз.
— Матушку? Кого ты имеешь в виду, когда говоришь «матушка»?
Киёмори сделал вид, что не понял. Их мачеха Арико не отходила от Тадамори, пытаясь его вылечить. Но не о ней говорил Цунэмори, а о госпоже из Гиона. Киёмори раздраженно подумал, что Цунэмори мало изменился. Он все такой же мягкосердечный, как в юности, хотя стал придворным сановником и обзавелся женой и детьми. Напоминание о матери отозвалось в душе Киёмори волной гнева.
— Даже если бы мы считали это необходимым, мы понятия не имеем о чувствах отца. Забудь о ней, Цунэмори, забудь совсем!
Слезы катились по щекам Цунэмори.
— Я не могу… Отец никогда ее не забывал. Когда нашей мачехи не было, он несколько раз меня спрашивал, что могло случиться с матушкой.
— Это правда, Цунэмори?
— Иначе и быть не могло, поскольку она, в конце концов, мать четырех его сыновей.
— Если это сделать, будет неловко перед мачехой.
— Каждое утро, когда еще темно, она ездит в храм молиться о выздоровлении отца. В это время мы можем привести мать.
— Ты знаешь, где она сейчас и что делает? Я о ней ничего не слышал, с тех пор как она нас бросила, — не знаю, жива она или умерла.
— Если вы не рассердитесь, я приведу ее утром, до рассвета, без всякого шума.
— Так тебе известно, где она? Ты с ней встречаешься время от времени?
Цунэмори молчал.
— Послушай, почему ты не отвечаешь? Откуда мне знать, живет она рядом или далеко отсюда?
Киёмори повысил голос до крика. Ревнивая мысль о встречах, пусть редких, Цунэмори с матерью, которую сам он отказался признавать, больно кольнула его. Он сжал кулаки и чуть было не ударил Цунэмори по лицу.
Униженным, умоляющим тоном Цунэмори выговорил:
— Больше я никогда и ничего у вас не попрошу!
В ответ Киёмори бросил:
— Делай как знаешь! Меня это не касается. Все зависит от отца.
Даже после того как состояние Тадамори стало ухудшаться, Арико ежедневно перед рассветом, невзирая на снег или дождь, отправлялась в паланкине в храм Киёмидзу. В то утро Цунэмори увидел, как ее паланкин тронулся в путь по покрытой льдом дороге, и, когда Арико благополучно скрылась из виду, он протянул руку к какой-то фигуре, прятавшейся в темноте, и провел ее в комнату больного отца. Киёмори, спавший в соседней комнате, проснулся от голосов и сдерживаемого плача.
— …Я рад еще раз тебя увидеть. У тебя было так много несчастливых лет. Теперь наши сыновья выросли. О них я больше не тревожусь, но ты меня беспокоишь. Я не выполнил свое обещание, данное прежнему императору, плохо позаботился о тебе. Это беспокоило меня все эти годы. Если бы я мог быть уверен, что в будущем ты найдешь счастье и довольство…
Киёмори, ловивший обрывки фраз отца, пришел в ярость. Его обидело, что с ним не посчитались. Хотя он не сомневался в искренности умирающего отца, но не мог понять, как мог отец все эти годы горевать о его матери — об этой самовлюбленной, бессердечной женщине, доставлявшей Тадамори одни неприятности и бросившей своих детей.
Приблизилось время возвращения Арико, и Цунэмори, обняв мать за плечи, провел госпожу из Гиона к выходу через заднюю калитку. Киёмори услышал, как она ушла, и вскочил с циновки. Он пробежал переходом, чтобы бросить на нее взгляд через изгородь. Его когда-то прекрасная мать все еще сохраняла свое обаяние, но стала походить на тронутый морозом цветок. Киёмори быстро подсчитал в уме — пятьдесят. Ей исполнилось пятьдесят лет! Пятидесятилетняя женщина — на что же она живет? Вспомнив слова больного отца, он вдруг почувствовал благодарность к Цунэмори за заботу о матери.
— Подождите, накиньте ваш плащ. Вы не должны так убиваться, от этого можно заболеть. Я провожу вас до ваших ворот. Закутайтесь и спрячьте лицо, чтобы люди вас не узнали.
Когда они пропали из виду, Киёмори прошел в покои отца и сел рядом с ним. Какое-то время он смотрел отцу в лицо, затем, приложив усилие, прошептал:
— Отец, теперь вы довольны?
Последовало молчание, затем веки Тадамори, дрогнув, медленно поднялись.
— Это ты, Киёмори? — Он опять помолчал. — Шкатулка — вон там… — наконец промолвил умирающий. Его пальцы порылись в шкатулке и вытащили веер, который он без слов протянул Киёмори. После паузы отец снова заговорил: — Не сомневайся. Ты сын покойного императора. Он дал мне этот веер, когда я последний раз сопровождал его в поездке. По праву он принадлежит тебе.
В тот день Тадамори, почувствовав, что кончина его близка, призвал к себе сыновей и каждому сделал подарок на память. Киёмори он оставил кожаные доспехи, фамильную ценность, и один из знаменитых мечей дома Хэйкэ. Ёримори, старшему сыну от Арико, он подарил другой родовой клинок дома Хэйкэ. Сделал он это из уважения к Арико.
Через какое-то время после смерти Тадамори Киёмори, находясь в комнате один, раскрыл веер и обнаружил написанное на нем стихотворение. В начальных строках он узнал руку отца, а заключительная строфа была приписана неизвестным Киёмори почерком, но позднее Мокуносукэ заверил его, что это писал император Сиракава. Эта строфа гласила: «Тадамори должен заботиться о нем, пока он не превратится в большое раскидистое дерево». Смысл был ясен Киёмори. Он — сын императора Сиракавы, которого Тадамори должен был воспитать как собственного сына. Загадка его рождения получила ответ, но Киёмори не почувствовал ничего, кроме мучительного сожаления, что он не родной сын Тадамори. С тех пор владетель Аки никогда не смотрел на веер — положил обратно в шкатулку и забыл о нем.
Перед рассветом 11 июля Киёмори и его войско вышли из Рокухары в направлении дворца Такамацу и прибыли на место с восходом солнца. После регистрации они разошлись по нескольким постам. Пробегая глазами список имен, Киёмори обнаружил, что Ёситомо из дома Гэндзи также назначен сюда.
Красное знамя дома Хэйкэ развевалось теперь рядом с белым флагом дома Гэндзи. К сумеркам обжигающее пламя войны достигло столицы.
Глава 15.
Белый стяг дома Гэндзи
Кажется, никому за свою жизнь не довелось пройти через такое испытание, какое выпало на долю Тамэёси из дома Гэндзи. Оно парализовало его на несколько дней, в течение которых он лишь тяжело вздыхал. Глаза его налились кровью, а волосы как будто поседели еще больше. В шестьдесят лет ему предстояло принять самое важное в своей жизни решение. Ёринага, который оказал Тамэёси немало услуг, прислал ему письмо с приказом немедленно отправиться в путь, чтобы оказать помощь экс-императору Сутоку. Аналогичный приказ последовал от Тададзанэ, отца Ёринаги. Тамэёси понимал, что надежды Ёринаги на скорое возвращение на трон Сутоку зиждились на вере в лояльность дома Гэндзи. Ёринага полагал, что воины Тамэёси станут боевым ядром, вокруг которого он соберет воинствующих монахов из провинции Нара и вооруженных людей в вассальных владениях. В то время, когда пришло письмо от Ёринаги, поступило послание от императора с приказом Тамэёси и его сыну Ёситомо срочно явиться во дворец для подавления мятежа.
Шестеро других сыновей Тамэёси никогда не видели отца в таком замешательстве. Они просили отца довериться им, поклявшись, что поддержат любое решение, которое он примет. Их обижало, что Ёситомо ни с кем из них не посоветовался, и они жаловались с горечью в голосе:
— Ему совершенно чужды как зов родной крови, так и забота о нашем роде. Он лишь жаждет почестей и оберегает свой пост командующего императорской стражей. Что ему до того, будем мы рядом с ним или нет?
Отчуждение между Ёситомо и братьями имело определенные основания. Он был им братом только по одному из родителей, но, кроме того, Ёситомо в двадцать три года отправился из Киото в восточную часть Японии, чтобы пожить среди людей своего рода в провинции Камакура. В то время он отличился воинскими доблестями и по праву был признан главой рода. Движимые завистью братья обвиняли Ёситомо в отсутствии чувства благодарности. Ведь своим возвышением Ёситомо был обязан Ёринаге, по предложению которого он заменил Киёмори в качестве командующего стражей, и все же без колебаний встал на сторону императора.
— Что ты решил, отец?
— Медлить больше нельзя.
— Последние два дня со всех концов страны прибывают наши воины. Они толпятся на улицах города от нашего дома до квартала Хорикава. Уже нет мест для ночлега, а они все приходят и приходят. Воины с нетерпением ждут, когда ты решишься. Ходят слухи, что они готовы выступить самостоятельно.
Осаждаемый сыновьями Тамэёси, был вынужден отвечать:
— Потерпите, потерпите еще немного. По правде говоря, у меня не лежит сердце к союзу с экс-императором Ситоку. Но и подчиниться приказу двора тоже не испытываю ни малейшего желания. Вот каково сейчас мое подлинное душевное состояние. Пока я не вижу выхода. Однако помните: мы должны защищать своих женщин и детей. Передайте это воинам. Если среди них есть желающие воевать, пусть присоединяются к любой из сторон.
Взрыв негодования покрыл слова Тамэёси. Неужели дом Гэндзи должен оставаться в роли стороннего наблюдателя и быть объектом насмешек, возмущались сыновья. Говорить легче, чем действовать. Согласятся ли представители дома Гэндзи во всей стране оставаться нейтральными? Тамэёси просто рассуждать о том, что не надо принимать чью-либо сторону, но как ему удастся уклониться от войны? Какие у него есть гарантии того, что пожар войны пощадит его самого и его имущество? Согласятся ли уважать его нейтралитет жаждущие крови воины с обеих сторон? Не случится ли так, что жертвой насилия станет из-за собственной трусости именно он, равно как и его воины?
Тамэёси, слушая эти доводы, чувствовал их основательность. Он не отметал возможность трагического исхода, отчаяние омрачало его чело.
— В ваших словах много правды. Но давайте прикинем: если мы станем на сторону экс-императора, тогда Ёситомо, мой сын, станет нашим врагом. Если мы возьмемся за оружие для поддержки императора Го-Сиракавы, на меня ляжет грех сословной непочтительности к нашему благодетелю Ёринаге. Любой выбор не спасет нас от ада войны. Я, Тамэёси, ставящий превыше всего честь дома Гэндзи, вынужден сейчас не браться за оружие. Лучше бы мне выбрить себе тонзуру монаха и скрыться в убежище… Дайте мне еще одну ночь на размышления.
Сыновья Тамэёси остались недовольными его ответом, но прекратили наседать на отца, утомленного тяжелыми думами.
Когда от Ёринаги прибыл новый гонец, Тамэёси послал с ним сообщение, что болен и не может встретиться с благодетелем. На письмо своего сына Ёситомо он дал уклончивый ответ, из которого были неясны его намерения. Тамэёси со слезами на глазах перечитывал послание Ёситомо:
«Двух правителей быть не может. Каковы бы ни были претензии экс-императора, мой долг поддержать императора нынешнего. Я не могу предать его. Отец, прошу тебя и братьев взять оружие и побыстрее прибыть к императору. Я понимаю твои чувства. Понимаю, что в силу многих обстоятельств это решение для тебя болезненно, но иного выбора, кроме поддержки нашего дела, у тебя нет. У меня на глаза навертываются слезы, когда я подумаю, что мы, представители одного дома, связанные кровными узами, можем поднять друг на друга оружие. Если войска экс-императора встанут на вашем пути, я приду к вам на помощь и предоставлю вам вооруженную стражу. Неблагодарный сын больше всего тревожится за тебя, мой старый отец. Принимай трудное решение теперь же, и пусть ваше знамя развевается среди тех, кто сражается за нашего императора. Пусть другие сыновья поддержат тебя в час испытаний».
Сердце Тамэёси переполняла гордость. Так мог изъясняться только его сын. Он почувствовал, что его нерешительность уходит, когда перед ним снова появился советник Норинага с новым посланием от Ёринаги. Чтобы выиграть время, Тамэёси сказал:
— Передай, что я слишком стар и немощен.
Норинага, однако, отказывался отправиться назад с таким ответом.
— Ваши чувства мне хорошо понятны. Но возможно ли, чтобы Тамэёси из дома Гэндзи, который обязан министру столь многим, оказался столь неблагодарным? Неужели он откажет в помощи и допустит поражение экс-императора?
Тамэёси попытался снова возразить:
— На все ваши просьбы я могу ответить, что слишком непригоден для того, чтобы быть полезным кому-либо.
— От вас нужны гарантии, что вы на нашей стороне. Пока вы не появитесь, не будет никакого военного совета. Все ждут вашего прибытия.
Обескураженный, Тамэёси умолк, уставившись на Норинагу безучастным взглядом. Наконец он сказал:
— Прошлой ночью я видел сон — дурной сон. На моих глазах восемь доспехов дома Гэндзи были разбиты на куски внезапно поднявшимся вихрем. После этого я проснулся. Теперь считаю, что война не принесет ничего хорошего нашему дому. Над домом Гэндзи нависла беда…
— Меня поражает, что воин, подобный вам, верит сновидениям. Разве я могу вернуться с таким ответом? Я не смогу вернуться, пока вы не выскажете вашего твердого слова. Вы ставите меня в крайне затруднительное положение. Если нужно, я останусь у вас до рассвета…
Тамэёси вдруг осознал, что они разговаривают в темноте. Послышался чей-то голос:
— Господин, я принес светильники. Можно войти?
Тотчас в комнату вошел восемнадцатилетний юноша крупного телосложения с зажженными светильниками, которые он расположил на высоких стойках. Когда юноша собрался уходить, Тамэёси остановил его:
— Погоди, Тамэтомо, погоди! — Повернувшись к Норинаге, Тамэёси сказал: — Возможно, вы слышали о моем сыне, который отличался свирепостью даже мальчиком. Это самый младший из восьми моих сыновей и единственный, кто отличается воинственностью. По сравнению с ним другие сыновья — посредственные воины. Тамэтомо способен меня заменить. Если он приемлем для вас и согласится на мою просьбу, то я пошлю его к вам вместо себя. Ты согласен, Тамэтомо?
Юноша с готовностью отозвался:
— Позволь мне уехать, если это так нужно.
Хотя Симэко не стала императрицей, она осталась при дворе для ухода за императором-ребенком Коноэ и не покидала дворец после смерти императора, впрочем лишившись значительного числа слуг. Среди тех служанок, которых по настоянию Симэко оставили при ней, была Токива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64