А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Турок опустил голову.
— Деньги твои мне не нужны, — сказал священник. — Дай мне свой амулет.
— Возьми, — пробормотал турок. — Он на шее у меня висит. Просунь руку под поддевку.
Янычар поднял голову. Священник нашел амулет, зашитый в синий шелковый мешочек, сорвал его с золотой цепочки, сунул себе в карман. Затем встал позади турка и разрезал веревку, крепкими узлами стягивавшую ему руки и ноги.
Турок стряхнул веревки с рук и внезапно обернулся. Взгляд его желтых, как у тигра, горящих глаз обжег отца Габора.
Но тот уже держал копье наперевес и улыбался.
— Ну-ну, Юмурджак! Смотри, нос себе не уколи!
Юмурджак отпрянул от него и, весь пылая лютой ненавистью, отступал все дальше и дальше. Отойдя шагов на двадцать, он крикнул насмешливо:
— Так знай же, глупый гяур, кто был в твоих руках! Я сын прославленного Яхья-паши Оглу Мохамеда! Ты мог бы получить за меня целые мешки золота.
Священник не ответил. Он кинул копье на телегу. Лицо его выражало презрение.
14
Солнце уже погрузилось за край неба, когда отец Габор сел в свою повозку и выехал на большак.
Вдали еще виднелись последние телеги обоза невольников, направлявшегося вниз, к Печу. Но отец Габор подумал, что туда поехали лишь некоторые из его сотоварищей, а остальные двинулись на север.
Дорогу к дому он знал. Да, впрочем, путь по большаку был только один: из Печа через Капошвар в Секешфехервар и оттуда на Буду. Но отец Габор решил доехать только до Лака, до замка Пала Бакича, свернуть по узкой проселочной дороге на запад и направиться к озеру Балатон. Там на опушке березовой рощи раскинулось его родное селение. Как же обрадуются и удивятся прихожане, увидев, что он спасся!
Отец Габор сошел с телеги и подвязал колеса. Весело похлопал коней по мордам и стал спускаться по склону.
Но большак был загражден отрядом Добо.
— Ты зачем повернул обратно? — спросил отца Габора один из солдат, признав в нем только что освобожденного невольника.
Священник не понял вопроса.
— Турки идут! — объяснил ему солдат. — Мы их подстерегаем. Поворачивай обратно и гони скорее в Печ, вслед за остальными.
— Стой, милый мой! — крикнул Добо и подъехал к отцу Габору. — Ты из какой деревни?
— Из Кишхиды, — ответил священник.
— Возле Балатона?
— Да.
— Так вот о чем я тебя попрошу: возьми с собой этого парнишку и, как только представится возможность, переправь в Сигетвар к Балинту Тереку.
— С удовольствием, — ответил священник.
— Боюсь, как бы здесь не случилось с ним какой-нибудь беды, — объяснил Добо. — Мы решили разогнать большой отряд турок. Мальчика могут ранить.
Герге смущенно посмотрел на Добо.
— Меня матушка будет искать.
— Не будет, сынок. Она знает, куда ты поехал.
Священник повернул лошадей.
— Со мной сядешь? — спросил он Герге. — Или верхом поедешь?
— Верхом, — ответил мальчик, все еще глядя на Добо.
Он хоть и знал, что тут готовится кровавая битва, однако подле Добо не испытывал никакого страха. В сражении будут убивать? Ну что ж, ведь турки не люди, а дикие звери, грабители, разоряющие страну. Он уже ненавидел их всей своей детской душой.
— Благослови тебя господь, мой маленький витязь, — сказал ему Добо на прощанье. — Я знаю, тебе хочется сражаться вместе с нами. Но ведь у тебя еще и сапог нет. Так что поезжай-ка ты с отцом Габором, а через несколько дней мы встретимся.
Отец Габор развязал колеса телеги и хлестнул лошадей.
Герге печально затрусил вслед за повозкой.
15
Когда проезжали мимо Печской крепости, уже совсем смеркалось.
На ночлег там не остановились — священнику хотелось к утру быть дома.
Большой Мечек им пришлось объехать стороной.
Перед полуночью выглянула луна, и наши путники поехали быстрей по глинистой проселочной дороге.
Герге скакал уже все время впереди и, когда подъезжали к какому-нибудь ненадежному, шаткому мосту, предупреждал об этом священника.
В полночь у дороги перед ними забелел одинокий домик, похожий на корчму.
— Загляни-ка туда, сынок, — попросил священник, — узнай, корчма это или что другое. Мы тут коней покормим.
Герге въехал во двор и немного погодя вернулся.
— Дом пустой, — доложил он, — даже двери не заперты.
— Но коней-то можно покормить?
Навстречу им с тявканьем выбежала белая лохматая собачонка. Кроме нее, никто не показывался.
Священник соскочил с телеги и обошел весь дом.
— Здравствуйте! Есть кто-нибудь дома? — кричал он в двери и окна.
В доме было темно. Никто не отвечал. На пороге валялся разломанный шкафчик. Да, здесь, несомненно, побывали турки.
Священник покачал головой.
— Гергей, прежде всего мы с тобой обследуем колодец. У меня ведь до сих пор кожа огнем горит.
Он спустил ведро и достал воды. Потом принялся рыться у себя в телеге.
Чего там только не было! И одеяла, и подушки, и пшеница, и сундук, и резной стул, и бочка вина, и туго набитые мешки. В одном мешке оказалось что-то мягкое. Священник развязал его. В нем было то, чего он искал, — белье.
Он намочил платок водой из ведра, разделся по пояс и весь обложился примочками.
Герге тоже слез с коня, подвел его к колодцу и напоил.
Священник вытащил из-под сиденья охапку сена и бросил лошадям.
На телеге лежала и сума. Священник пощупал ее и обнаружил в ней хлеб.
— Сын мой, ты хочешь есть?
— Хочу, — ответил мальчик и смущенно улыбнулся.
Отец Габор вытащил саблю из ножен, но прежде чем разрезать хлеб, устремил глаза к небесам.
— Господи, да будет благословенно имя твое! — воскликнул он с горячей благодарностью. — Ты избавил нас от цепей неволи, ты дал нам днесь хлеб насущный…
Небо было чистое и звездное. Месяц, блестевший в вышине, заливал землю ярким сиянием, и при этом свете вполне можно было поужинать.
Путники сели на закраину колодезного сруба и принялись закусывать. Священник бросал иногда собаке кусочки хлеба, а Герге, разломив ломоть хлеба пополам, покормил своего коня.
Издали послышался вдруг тихий цокот копыт. Путники прислушались и перестали жевать.
— Верховой! — заметил священник.
— Один едет, — добавил Герге.
И оба снова принялись за свой ужин.
Цокот копыт слышался все яснее и на высохшей проселочной дороге превратился в громкий топот. Вскоре показался и всадник.
Он осадил коня у корчмы и въехал во двор. Видно было, что это венгр. Шапки на голове нет, зато волосы есть — стало быть, венгр.
Приезжий остановился, огляделся.
— Мюбарек олсун! — крикнул он хриплым голосом.
Он принял отца Габора за турка, увидев у него на голове белевшую мокрую тряпку.
— Я венгр, — ответил священник и встал.
Он узнал Морэ.
Герге тоже узнал его и затрепетал.
— Кто здесь? — спросил Морэ, сойдя со взмыленного коня. — Где хозяин?
— Здесь нет никого, кроме меня и этого мальчика, — ответил священник. — Дом заброшен.
— А мне нужен конь. Свежий конь!
Священник пожал плечами.
— Здесь-то вряд ли найдется.
— Я тороплюсь, денег у меня нет. Но мы христиане: дай своего коня.
И Морэ окинул взглядом обоих коней. Третий, Гергея, пасся в тени — низкорослый, с виду тщедушный конь. Морэ, не дожидаясь ответа, выпряг коренника из телеги.
— Стой! — сказал священник. — Да ты хоть скажи, почему торопишься?
— Добо разбил турок, освободил нас.
— А где он теперь?
— Мы оставили его на большаке.
Морэ не произнес больше ни слова. Вскочил на деревенскую лошадь и умчался.
— Ну, — проворчал священник, — быстро спроворил дело!
Сойдя с места, он почувствовал, как что-то выпало у него из кармана. Поднял оброненный предмет и с удивлением оглядел его. Потом, ощупав, вспомнил, что это талисман турка.
В синем шелковом мешочке было что-то твердое. Отец Габор разрезал саблей мешочек, и оттуда выпало кольцо.
Камень в кольце был необычайно крупный, четырехугольный и темный — либо гранат, либо обсидиан, при лунном свете не разберешь. Ясно был виден на нем только полумесяц из какого-то бледно-желтого камня, а вокруг него — пять крохотных алмазных звездочек.
На подкладке мешочка блестели вышитые серебром турецкие буквы.
Священник понимал по-турецки, но читать не умел.
Он положил все обратно в карман и взглянул на Герге, решив ехать дальше. Но мальчонка сладко спал на мешке с бельем.
16
Как весело, как лучезарно светит солнце в небе! А ведь у Балатона ему нечего было увидеть, кроме обуглившихся крыш, лежавших повсюду трупов и затоптанных посевов.
О, если бы солнце было ликом господним, на землю падали бы с неба не лучи, а слезы!
Священник знал, что его селение тоже разорено, и все-таки, когда они въехали на холм и сквозь листву деревьев проглянула почерневшая от копоти колокольня с сорванной крышей, глаза его затуманились от слез.
Лошадь он не подгонял, и она плелась шажком. С каждым шагом все больше открывались разрушения. Во всей деревне не осталось ни одной целой крыши, ни уцелевших ворот. Во дворах обломки шкафов, разбитые бочки, рассыпанная мука, мертвые тела людей, издохшие лошади, свиньи, собаки.
Ни одной живой души, только несколько псов, убежавших от опасности и вернувшихся, когда она миновала, да кое-какая живность, которой посчастливилось вырваться из рук грабителей.
Священник сошел с телеги и снял шапку.
— Сними, сынок, и ты шапку, — сказал он Герге. — Это село мертвецов, в живых никого не осталось.
Взяв под уздцы коней, они пошли в глубь деревни.
Поперек дороги лежал длинноволосый седой крестьянин. Лицо его было обращено к небу; мертвыми руками он все еще сжимал железные вилы. Священник покачал головой.
— Бедный дядя Андраш!
И он за руку оттащил труп с дороги, чтобы лошади могли проехать.
На одной ограде двора, перевесившись на улицу, болталась голова молодого крестьянина. У него был переломан спинной хребет, и казалось, убитый смотрит на землю, где запеклась кровь, вытекшая из его головы.
Позади него, во дворе, усыпанном пухом, выпущенным из перин, рылась в земле свинья. Свиней турки не трогают.
Неподалеку от ворот валялся нагой младенец; в груди его зияла глубокая рана.
Повсюду запах гари и мертвечины. И все эти кровавые убийства произошли потому, что молодой крестьянин, защищая жену, вонзил железные вилы в любимого дударя турок.
«Всех перережем!» — завопили озверевшие турки.
Священник взял лошадь под уздцы и повел ее дальше. Он больше не оглядывался по сторонам, смотрел только на пыльную дорогу, желтевшую под лучами солнца.
Наконец подошли к поповскому домику.
Крыши нет. Лежит толстый слой золы, и из него торчат черные, обгоревшие стропила, образуя нечто вроде огромных букв «А». Над окном, выходившим на улицу, стена почернела от пламени.
Дом подожгли тогда же, когда поливали священника кипятком, пытаясь добиться от него, где спрятаны церковные драгоценности.
А скамья все еще стоит посреди двора. И тут же обломки большого сундука орехового дерева, книги, пшеница, растоптанные комнатные цветы, обломки стульев, черепки посуды. И возле стола со сломанной ножкой на земле вытянулась старуха в черном платье.
Она лежит, запрокинув голову и раскинув руки. Кругом нее черная лужа крови.
Это мать священника.
— Вот мы и дома… — сказал священник, повернув к Герге мокрое от слез лицо. — Вот мы и дома…
17
Два дня хоронили почти непрерывно. Священник снял дробины с телеги и отвозил на кладбище по три, по четыре трупа сразу.
Герге шел впереди телеги. На поясе у него была сабля — подарок Добо, в руках крест. Священник вел лошадей и то пел, то читал молитвы.
На кладбище он покрывал мертвецов рогожей, чтобы их не клевало воронье, пока они возили все новых и новых покойников.
Наконец, на третий день утром, в деревне появилась крестьянка с ребенком. Они прятались в камышах на берегу Балатона. К вечеру, крадучись и озираясь, вернулись домой двое мужчин.
Они выкопали для погибших могилы; вместе с ними копал и священник.
И, только похоронив мертвецов, принялся отец Габор отстраивать кое-как свое жилище.
В доме было три комнаты, но во время пожара все потолки завалились.
Сперва священник сделал дощатый настил над комнатой, которая выходила окнами на улицу, чтобы было где укрыться от дождя. Потом сколотил шкаф и велел Герге собрать и поставить в него раскиданные по двору книги.
После долгого и скорбного труда похорон Герге нравилось перетаскивать и расставлять книги. Иные он даже раскрывал, смотрел, нет ли картинок. Пять томов были с картинками. В одном пестрели разные жуки, в другом — цветы. Библиотека священника состояла всего из тридцати книг в переплетах из телячьей кожи.
Женщина убрала кухню и принялась за стряпню. Она сварила зеленый горошек без мяса и яичный суп, заправленный мукой.
Два горшка на всю деревню!
После обеда священник осмотрел свой сад.
Он повел мальчика на пчельник, где стояла беседка, напоминавшая часовенку. Турки сорвали с нее дверцу, но, увидав в беседке только скамейку, маленький очаг, столик — вернее, доски, положенные на козлы, — да какие-то высокие бутыли, не тронули ничего.
Бутыли предназначались для химических опытов. Священник глазам своим не верил, что они целы.
В садовую калитку вошла женщина. Она несла в переднике мертвого годовалого ребенка. Лицо ее было красно от слез.
— Яношка мой… — промолвила она и зарыдала.
— Мы похороним его, — сказал священник.
Герге надел шапку, поднял крест и пошел впереди.
— Спрятала я его, — рассказывала женщина, плача, — спрятала с испугу в яму для пшеницы, сунула в подушки. Тогда как раз убивали Янчи по соседству. Я подумала — заплачет мой сыночек, и меня найдут. Схоронилась за курятником. Но меня нашли, погнались за мной, и я убежала. Хотела вернуться к ночи, да мы повстречали других басурман. Они обшарили все камыши. Бог его знает, кого увели, кого убили… Когда я вернулась, Яношку своего нашла уже мертвым. О боже, боже! За что ты отнял у меня сына?
— Не спрашивай бога, — строго сказал священник. — Господь знает, что творит, а ты не знаешь.
— Да зачем же он народился, коли пришлось ему помереть такой смертью!
— Мы не ведаем, для чего родимся, и не ведаем, зачем помираем. Не говори больше о боге.
Он выкопал могилку. Герге подсоблял ему, роя землю мотыгой.
Мать сняла с себя фартук, завернула в него ребенка и положила в могилу.
— Подождите… — говорила она, задыхаясь от рыданий, — погодите немного…
Она нарвала цветов, травы и, осыпая ими свое мертвое дитя, плакала и причитала:
— Ой, зачем должна я предать тебя землице? Не обнимешь ты меня больше рученьками своими… Никогда не скажешь мне: маменька родимая… Ой, увяли алые розочки на щечках твоих! Ой, не поглажу я больше белокурые твои волосики!.. — И она обернулась к священнику: — А глазки-то какие красивые были у него! Черные глазенки! И смотрел-то он на меня ласково как… Ой, душенька моя, не взглянешь ты больше на меня глазками своими!..
Священник забросал могилу землей, насыпал холмик и выровнял его лопатой. Потом сорвал на краю кладбища ветку бузины, похожую на крест, и воткнул ее в холмик в изголовье.
— Ой, господи, и зачем ты отнял у меня дитя родное! — причитала мать. — Зачем только тебе он понадобился!
И она упала на могильный холм.
— Затем, что бог лучше доглядит за ним, чем ты, — сказал священник почти с досадой.
Он стряхнул с мотыги прилипшую землю, перекинул ее через плечо и заговорил уже мягче:
— Иные уходят на небо раньше и ждут тех, у кого есть еще дела на земле. Иногда ребенок уходит раньше, иногда родители. Но творец определяет так, чтоб каждого улетающего в надзвездный мир кто-нибудь да поджидал там. Пойдем!
Но мать осталась у могилки.
18
На другой день они сели на коней и направились к югу, в Сигетвар.
Стоял теплый безоблачный день. В разоренных селах повсюду хоронили мертвых и крыли соломой хижины. В иных селениях так же, как и в деревне отца Габора, бродили только двое-трое стариков и старух. Весь народ угнали турки.
Когда доехали до сигетварских камышей, священник поднял голову и сказал:
— Сам хозяин дома.
Герге понял, что речь идет о Балинте Тереке.
— Откуда вы знаете? — спросил он удивленно.
— А ты разве не видишь флаг?
— Где? На башне?
— Да.
— Красный с синим?
— Да. Это его цвета. Стало быть, он дома.
Они забрались в заросли тростника и поехали рядом. Перед ними блеснула речка Алмаш, разлившаяся в большое озеро. В зеркало воды гордо гляделась башня, выступавшая над темной крепостной стеной. На воде белели большие стаи гусей.
Священник снова заговорил:
— Мальчик, а не думаешь ли ты, что Добо вступил в бой с очень неравными силами? Он мог там и голову сложить.
— В бою?
— Да.
Нет, Герге этого не думал, он считал Добо непобедимым. И напади Добо даже один на всю турецкую рать, Герге бы не удивился.
— Если он погиб, — сказал священник, — я усыновлю тебя.
Он погнал коня на первый деревянный мост, который вел в наружный двор крепости. Мост стоял на высоких сваях. На воде под мостом плавали стаи уток и гусей. Священник и мальчик медленно, шажком пересекли «новый город», потом въехали по маленькому деревянному мостику в «старый город».
1 2 3 4 5 6 7 8 9