Отдельный ряд занимали торговцы рыбой. В невысоких бочонках лежала селёдка, белая и красная рыба, камбала, треска, макрель, судак и ещё какие-то неизвестные Клаусу длинные серо-зеленые рыбы с заострёнными, страшными головами; были тут и маленькие, толстые рыбки с крупной чешуёй и большими выпученными глазами. Они били хвостами, извивались, высоко поднимали головы, но тщетны были их попытки избежать гибели. И вдруг Клаус прямо остолбенел. В одной из бочек свернулись кольцами длинные змеи, некоторые толщиной в руку ребёнка; тёмные блестящие тела и совсем маленькие головы.
— Это не змеи, это угри, — пояснил ему торговец.
Клаус с недоверием взглянул на него. Что же это, как не змеи?
— Их едят? — спросил он.
— Естественно, — последовал ответ, но Клаусу это не показалось таким уж естественным.
Но любопытнее всего был певец. Он стоял перед сооружённой из досок стеной, яркие пёстрые картинки, намалеванные на ней, изображали что-то ужасное. Вокруг певца теснились мужчины, женщины и, несколько поодаль, — дети. Волосы маленького толстяка певца были подстрижены в кружок. Казалось, он в плоской меховой шапке.
Гипсовый длинный нос, слегка загнутый кверху, делал его очень смешным. Чистым громким голосом, не меняя ритма и тона, он пел, словно спокойно рассказывал печальную историю, о которой повествовали и картинки:
Отец весь в крови,
Опозорена дочь
И скрылся убийца-злодей,
О матери! О отцы! О юные девы!
Где этот мерзавец?
Быть может, спешит он
И горе несёт уже вам!..
Девушки вскрикивали от ужаса. У Клауса по спине побежали мурашки.
Это был не единственный певец, привлекающий внимание публики на рыночной площади. Клаус повстречал и других. Один, ударяя по струнам, извлекал неприятные резкие звуки, другой — старик, седой как лунь, пел довольно приятным глубоким голосом о богатстве этого мира. Клаус остановился и прислушался.
Готы бочонками меряют золото,
Камни-сокровища в игры идут.
Прялки из золота, блюда из золота,
Свиньи — и те на серебряном жрут.
«Вот это жизнь!..» — подумал Клаус, услышав эти слова.
— Слепцы идут! — крикнул кто-то, и Клаус обернулся.
Видимо, это были семеро наказанных в Шверине разбойников; значит, Йозефус не солгал.
Длинной цепочкой, держась за куртки друг друга, тащились слепцы, предводительствуемые калекой, левая нога которого была деревянной. Лохмотья висели на их телах, и серо-зелёными были их лишённые глаз лица. Все семеро протягивали шапки, один беспрестанно выкрикивал:
— Помилосердствуйте, люди, помилосердствуйте! Не дайте нам умереть с голоду! Помилосердствуйте, люди, помилосердствуйте! Не дайте нам умереть с голоду!..
— Эй, вы, разбойники, — крикнул торговец скотом, — больше не занимаетесь своим разбойничьим промыслом, а?
— Скольких людей вы погубили, пока были зрячими? — спросил другой. — Вам было знакомо милосердие?
— Люди жестоки, — сказал Клаус соседу.
— Что ты! Это злодеи, — ответил тот. — Они подкарауливали крестьян на дорогах, убивали, грабили.
— Но теперь они слепы и несчастны!
— Да, их сурово наказали.
Здоровенная крестьянка с повязанной пёстрым платком головой, уже немолодая, вышла навстречу несчастным и крикнула:
— Постойте!
Она встала на пути одноногого, и тот, хочешь не хочешь, вынужден был остановиться. Слепцы наткнулись друг на друга и, хотя не видели, все же с любопытством повернулись на голос.
— Прошло три года с тех пор, как моего мужа Андреаса убили на пути из Брюэля в Бютцов, — сказала она. — Может, это вы, свиньи, убили его?
Слепцы смущённо что-то забормотали и закачали головами. Вокруг негодующей женщины и слепых, которые стояли как застигнутые грешники, образовался круг из крестьян и горожан.
— Тогда вы, негодяи, не задумывались, что значит убить человека? — продолжала крестьянка. — Трое детей было у нас, и мы ждали четвёртого. Работящим и упорным был Андреас, и тяжёлым трудом мы зарабатывали на жизнь. А когда он погиб, мы голодали, младшая, Лиза, умерла. Умерла от голода. О мерзавцы, чего же вы заслуживаете?!
— Правильно, правильно! — кричали из толпы.
— Убить их! — крикнул кто-то.
— Но теперь вы и сами несчастны, — продолжала крестьянка изменившимся, полным сострадания голосом. — Теперь вы голодаете и живёте милостыней. Вот вам хлеб, ешьте и продолжайте свой путь! — И она сунула в руку каждому из семерых слепцов по куску хлеба.
Люди изумились. Какое-то время все молчали. Потом кто-то крикнул:
— Славно поступила женщина!
Вокруг раздался одобрительный гул. Стали подходить к слепым и другие, бросая им кто грош, а кто и полпфеннига.
Клаус стиснул руку соседа и сказал, не поднимая глаз:
— Вот это и есть истинное милосердие, не правда ли?
— Конечно, конечно! — ответил тот, тоже потрясённый происшедшим.
— Смотри-ка, слепые плачут!
И снова побрели слепцы сквозь ярмарочную толпу. И никто больше не посмел оскорбить их, никто не выражал презрения.
В Висмаре вспыхнула чума. Все предупредительные меры оказались напрасны, не подействовала ни одна молитва; и третий раз за последние двадцать лет «чёрная смерть» посетила перенёсший тяжёлые испытания город. Улицы обезлюдели, точно вымерли: горожане, стеная и молясь, попрятались в своих домах, стараясь носа не высунуть наружу. Ратсгеры и знать в первые же дни оставили город. Корабли покинули гавань. Ворота города были закрыты. По опустевшим улицам проносились закутанные вооружённые всадники. Разъезжали погребальные телеги, и собиратели трупов кричали в запертые дома, чтобы выносили мертвецов. На площадях горели большие костры для очистки воздуха. Вначале день и ночь звонили по умершим колокола, потом прекратили, потому что некоторые жители сходили с ума от этого зловещего звона.
В Висмаре жил в то время весьма знаменитый врач, который называл себя доктором Ангеликусом; говорили, что он учился в большом городе Париже. Жители Висмара в несчастье своём утешались тем, что в их городе есть такой учёный человек. Но доктору Ангеликусу решительно не везло с помощниками. Один умер в первые дни чумы. Другой убежал, и его нигде не могли найти. Старая женщина, которая и сама-то едва держалась на ногах, помогала этому учёному мужу принимать больных.
Клаус вызвался помочь ему в этом благородном деле. Доктор Ангеликус предупредил об опасности и спросил, приходилось ли ему помогать врачу.
— Нет, — едва слышно произнёс Клаус.
Доктор Ангеликус реагировал на этот ответ ничего не значащим жестом и сказал:
— Неважно. Раз человек не боится и выражает добрую волю…
Доктор Ангеликус обладал внешностью, которая, по его собственному мнению, придавала ему особую значительность; коренастый, плотный, с длинной, почти до пояса, чёрной как смоль бородой, с такими же чёрными, густыми, кустистыми бровями.
Каждый день с утра и до позднего вечера больные чуть не дрались за место перед его домом. В этом столпотворении совсем недавно разъярённые пациенты насмерть задавили хворую женщину.
Клаус застал доктора в обеденные часы, единственное время, которое тот оставлял для себя. Когда он снова пошёл вниз работать, он взял с собой и Клауса.
Доктор протянул юноше длинный, весь в пятнах крови и грязи, когда-то, видимо, белый полотняный халат. Кроме того, Клаус должен был надеть на голову колпак, напоминающий капюшон капуцинов, в котором были маленькие дырочки для глаз и узкая щель для рта. Врач, в целях защиты от заражения, натянул кожаные перчатки. Клаус таковых не получил, второй пары не было: сбежавший помощник прихватил их с собой.
В первом этаже у доктора была приёмная. Тут же, рядом, в маленькой тёмной комнате лежали оперированные, лежали до тех пор, пока не набирались сил, чтобы добраться до дома.
Клаус оглядел приёмную. В узеньком открытом шкафу у стены стояло множество склянок и коробок. На высоком столе лежали разного размера ножи, щипцы, несколько круглых железных палочек, назначение которых Клаусу было неизвестно. И это все. Больные должны были садиться на деревянный ящик, который стоял посреди помещения.
— Пусть первый войдёт! — приказал доктор.
Клаус подошёл к двери. Много народу ожидало приема: мужчины и женщины, старые и молодые, но большею частью — старые. Увидев Клауса, они загалдели, умоляюще протягивали к нему руки, стали напирать друг на друга, толкаться: каждый хотел быть первым. Рослый исхудалый мужчина с силой прорвался вперёд и проскочил мимо Клауса в дом.
— Выпусти дурную кровь из моего тела, — сказал он доктору, положил две медных монеты на стол, где лежали ножи, скинул со своих плеч куртку и уселся на ящик.
Клаус увидел на его левой лопатке большой тёмный желвак. Больной выпрямился и застыл. Он выглядел довольно крепким. Однако ребра выступали так, что их можно было пересчитать, и длинная шея была тонкой, как капустная кочерыжка.
— Скверно, скверно, — проворчал доктор.
— Выпусти дурную кровь из моего тела, — повторил мужчина, сохраняя неподвижное положение и не поворачивая головы.
Нож! — приказал доктор.
Клаус протянул один из ножей, Ангеликус не взял его.
— Большой, острый, — сказал он.
Клаус подал другой и стал с интересом наблюдать.
Доктор взял платок и положил его левой рукой на желвак, чуть отклонился всем туловищем в сторону и сделал разрез. Больной издал глухой протяжный стон, оставаясь, однако, сидеть в той же позе. Кровь потекла по его спине. Платок, который держал доктор, быстро намок.
— Ещё платок! — крикнул он Клаусу.
— Где? — спросил тот.
— Черт возьми, на шкафу висят!
Клаус подбежал к шкафу у стены. Там и в самом деле на стенке висели два платка. Он дал их доктору.
— Хватит одного, — пробормотал тот.
Клаус отнёс второй назад.
— Много вышло крови? — спросил больной.
— Да, и совсем чёрная.
— Благодарю вас, доктор.
Второй случай был легче. Вошла женщина с нарывом на десне. Она считала, что через рот проникает чума, и поэтому стонала и плакала; выпученные от страха глаза её готовы были выскочить из орбит. Доктор Ангеликус покопался железной палочкой у неё во рту, взял потом какую-то настойку и помазал десну.
— И никакой чумы? — все снова и снова спрашивала женщина.
— Нет, нет, — отвечал Ангеликус. — Исключено! Обычное воспаление!
Он и сам не подозревал, что в этот момент заразил несчастную.
— О, тысяча благодарностей, доктор! Благослови вас бог. — Она поклонилась и Клаусу, повторив ещё раз: — Тысяча благодарностей!
До вечера было принято ещё несколько десятков больных.
Ночью Клауса разбудил дикий шум. Он подбежал к окну и увидел на крышах красные отблески. «Боже милостивый, — подумал он, — не пожар ли в городе?» Он торопливо оделся и выбежал на улицу. Внизу он столкнулся со своим земляком, фургонщиком Клагенбергом, и от него узнал, что произошло. Вооружённые мечами и кольями горожане ворвались в населённые евреями и пришлыми людьми улицы, поджигали дома, убивали.
— Зачем они так? — возмутился Клаус. — Это нужно прекратить. Разве не довольно уже трупов?
— Но они же виноваты, — возразил фургонщик.
— Виноваты? В чем они виноваты?
— В чем… в чем? — Фургонщик, которого Клаус до сих пор знал как человека миролюбивого, был очень удивлён. — Они виноваты в том, что в городе «чёрная смерть». И, — продолжал он наставительно, — если мы их не изничтожим, начнётся землетрясение. А может быть, польют ливни, посыплются с неба змеи, жабы.
— Кто это говорит такие глупости? — с возмущением крикнул Клаус.
Клаус бросился бежать на шум. Ему навстречу двигалась толпа возбуждённых, орущих людей с топорами и толстыми палками в руках. Они кому-то грозили, что-то кричали друг другу, и нельзя было понять ни одного слова. Клаус прижался к стене и пропустил людей мимо.
И тут он увидел в середине толпы старого коробейника Йозефуса. Люди били его, швыряли из стороны в сторону, осыпали всевозможными ругательствами.
— Йозефус! — крикнул Клаус и хотел пробиться к старику.
Тот услышал крик и даже повернул голову, но Клаус был отброшен в сторону каким-то разъярённым мужчиной.
— Убирайся! — заорал он. — Справимся без тебя!
Следом бежали женщины и дети; женщины воздевали кверху руки, словно призывая в свидетели небо. Дети прыгали и веселились, точно это было радостное карнавальное шествие. Клаус был так поражён, что не мог ничего понять из раздающихся со всех сторон криков.
Печальный, подавленный, словно оглушённый происходящим, Клаус на некотором расстоянии последовал за толпой. «Они убьют его, и я ничем не смогу помочь старому коробейнику. Как это он говорил: „Все, все глупы или злы. Глупы или злы!“ Теперь ему придётся за это поплатиться. Куда же они его тащат?»
— Этого мне не жаль, — весело улыбаясь, сказал рядом с Клаусом молодой человек с тонким приятным лицом.
Клаус посмотрел на него.
— Нет, — повторил незнакомец. — Не жаль. Этот старый мошенник обманывал людей, и обо всем у него были свои собственные суждения. Я знаю его, это коробейник, который таскался по стране. Страшные вещи происходят в городе. Режут мужчин, женщин, детей.
— Ужасно! А городская стража? Где городская стража?
— Стража с ними заодно! Те ещё безумнее. — Незнакомец недоверчиво оглядел Клауса с ног до головы. — Кто ты? — спросил он. — Где-нибудь служишь в городе?
— Я помощник доктора Ангеликуса.
— Ха-ха-ха! — звонко рассмеялся незнакомец. — А я от него удрал.
— А, так это ты, — сказал Клаус. — Почему же ты убежал?
— Почему?.. Почему?.. Меня тошнит от такого количества крови.
— Да, это верно, — негромко произнёс Клаус.
— Ангеликус не бережёт крови. Повсюду ищет он плохую кровь, больную кровь. Кровь, которая льётся сегодня ночью, наверное, тоже в его пользу. Это его крупнейшая операция, если допустимо такое сравнение.
— Как так? — спросил Клаус. — Разве Ангеликус это затеял?
— Прямо, конечно, нет! Но доктор боится, как бы его не посчитали шарлатаном, поэтому-то он и уверяет всех, что всякие бродяги и евреи — виновники этой напасти. Я сам слышал его речи.
— Ужасно, — снова сказал Клаус. — А ты не думаешь, что Ангеликус и сам считает, что они виновники этого всеобщего бедствия?
— Нисколечко! — воскликнул бывший лекарский помощник. — Как ты только мог такое подумать! Он верит в это столько же, сколько ты или я!
— Но тогда это убийство? — воскликнул Клаус.
— Ну вот ещё! — возразил незнакомец. — Самозащита!
— Как самозащита?
— Да так, он спасает свою собственную шкуру. Издалека, откуда-то из-за деревьев, донёсся дикий рёв. Сотни людей вопили одновременно.
— Бог мой, что там происходит?
— Наверное, убивают старого коробейника!
— Пошли! — И Клаус ринулся вперёд.
— Зачем? — крикнул другой. — Кому от этого будет легче? — Но все-таки побежал за ним.
Толпа вытащила старика на рыночную площадь; его привязали к позорному столбу, к которому обычно привязывали воров и нарушителей супружеской верности: им полагалось тут искупать свои грехи. Быстро натащили соломы и дров, кучей навалили перед привязанным. Старый коробейник, из уст которого до сих пор не вырвалось ни звука, теперь стал кричать, но не от страха, а от презрения к толпе. Он выражал всю свою ненависть, призывал на головы людей все проклятья небес, предрекал им всяческие несчастия. Кричал так, что на губах у него появилась пена, кричал до тех пор, пока совсем не охрип.
И вдруг взметнулось пламя, языки огня стали лизать несчастного. Поднялось тёмное облако дыма. По тысячной толпе пронёсся крик облегчения: пламя и дым поглотили проклятия коробейника.
— С ним покончено! — крикнул незнакомец, которого увлёк за собой Клаус. Он схватил Клауса за рукав. — Пошли, уйдём отсюда! Здесь оставаться опасно.
НА ПОБЕРЕЖЬЕ СКОНЕ
Наступила весна, и пробудилось от долгой зимней спячки побережье Сконе на юге Швеции. Плотники, каменщики, кузнецы принялись за строительство домов, лавок, мастерских, коптилен, помещений для засолки рыбы, чинили пристани, проезжие дороги. Работали бондари в своих лачугах на берегу, и плоды их труда — тысячи бочек, готовых принять в своё нутро миллионы селедок, — выстроились в ряды и колонны, словно огромная армия. Канатчики вертели свои канатные колёса. Сетевязальщики расстилали для починки огромные рыболовные сети. А у самого берега, в надёжных местах, стояли на якорях торговые корабли, которые пришли с востока из Новгорода и Висбю; Сконе было местом оживлённого торга. Выгружались русские меха, восточные пряности, шёлковые ткани, пёстрые шали и ковры, сушёные южные фрукты, вина. Корабли из гаваней Балтийского моря доставляли съехавшимся сюда людям продовольствие, множество бочек пива и мёда, ячмень, овёс, скот на убой, одежду и оружие, ремесленный инструмент и домашнюю утварь.
Каждый год на этой полоске побережья собирались рыбаки, ремесленники и торговцы со всей Европы; собственно говоря, останавливаться тут разрешалось только ганзейцам, но ведь союз городов — Ганза — связывал все торговые города запада, севера, востока, к нему принадлежали даже некоторые южные города, расположенные далеко в глубине материка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18