Люси Меркер сама Элеонора ввела в дом в качестве секретарши на неполный рабочий день. Моложе Рузвельта на десять лет, она принадлежала к бедному, но достаточно известному католическому семейству из Мэриленда. Сердце Рузвельта завоевала привлекательной внешностью, непосредственностью, занимательным способом общения и искренней любовью. Роман этот кончился, как полагала Элеонора, главным образом потому, что Франклин опасался реакции матери и политических последствий. Но кончился ли он на самом деле? Так казалось, когда болезнь мужа прогрессировала, но вот он стал выздоравливать, — Элеоноре, поделившейся своими сомнениями с дочерью Анной, изменило присутствие духа, и она разрыдалась.
Теперь, в преддверии третьего срока президентства Рузвельта, ее уже не считали сомнительной первой леди, как тогда, когда ей было за тридцать. Многие одобряли, многие восхищались ее беспрерывными благотворительными поездками по стране, ее стремлением помочь молодежи с ее проблемами, неграм, издольщикам и всем обездоленным в целом. Вне своих личных переживаний она представала как достойный публичный политик — сочувствующая, милая, даже жизнерадостная леди, но внушающая некоторый трепет, немного дидактичная, упрямая, а порой твердая как сталь. Но это была нежная и ранимая женщина. Она и муж питали друг к другу определенную привязанность и уважение, которые сопутствуют многолетнему браку, но Элеонора всегда привносила в оценку людей и событий нравственное начало.
— Когда ты судишь о чем-нибудь, — урезонивал ее однажды Рузвельт, — то не должна быть столь прямолинейной!
Во многих отношениях она выступала всего лишь рядовым членом его команды, — возможно, сама хотела этого. Джоан Эриксон пришла к выводу, что в Элеоноре Рузвельт впервые вызрела решимость стать самостоятельной женщиной, когда она, вспоминая, как еще девочкой не сумела предотвратить социальную деградацию обожаемого отца, решила помогать страдающему полиомиелитом мужу вести активную общественную жизнь.
Рядом находился Генри Моргентау-младший — он долгие годы жил соседом в округе Датчисс. Министр финансов стал фактически членом семьи Рузвельт, поддерживая особенно тесные отношения с сыновьями президента. Нескладный, худощавый, замкнутый, он наводил порой на Рузвельтов тоску, но президент ценил его за абсолютную лояльность, твердые убеждения и, видимо, больше всего за привязанность к округу Датчисс, его флоре и урожаям.
Был здесь Гарри Гопкинс, ставший к 1940 году первым помощником президента. Внешне Гопкинс оставался проницательным, беззаботным и нелицеприятным проводником «нового курса», который приводил в бешенство обывателей своей откровенной неприязнью к традициям, частыми посещениями ипподрома и язвительностью по отношению и к врагам, и к друзьям. Но внутренне он сильно изменился по сравнению с тем периодом, когда началось проведение «нового курса». Измученный болезнью и постоянными поручениями, он подрастерял интерес к вращению в кругу знаменитостей. В августе 1940 года Гопкинс оставил министерство торговли, чтобы работать и жить в Белом доме в качестве ближайшего помощника Рузвельта. Мгновенно улавливая желания и настроения президента, постигнув благодаря шефу все бюрократические тонкости, он стал, по существу, инструментом политики Рузвельта.
Среди других участников ночной сходки в Гайд-Парке следует упомянуть Мисси Лехэнд и Грейс Талли; веселые, надежные многолетние секретарши президента неизменно улыбались, слушая бесконечно повторявшиеся президентские рассказы, и составляли Рузвельту компанию, в которой он расслаблялся после обеда, — это вряд ли получилось бы у него в обществе Элеоноры. Сэмюэля Розенмана, старого приятеля Франклина еще со времени губернаторства, теперь спичрайтера президента. Ярко одетого Стефена Эрли, порой учтивого, порой колючего, — помощника по связям с прессой. Марвина Макинтайра, бывшего газетчика и друга Рузвельта во время его работы в морском министерстве; генерала Эдвина Уотсона, прозванного в Белом доме Папой, еще одного грубовато-добродушного южанина, — он пропускал к шефу посетителей и успокаивал разочарованных. Драматурга и красноречивого либерала Роберта Шервуда, которого в кампанию 1940 года рекрутировали для составления предвыборных речей в Белый дом, где он и остался.
А сам Рузвельт? Окружающие все еще пытались определить масштаб этой личности. К концу второго срока президентства наиболее заметной его особенностью стала озадачивающая противоречивость. Он мог быть смелым и осторожным, простым в обращении и сановитым, изысканно вежливым и почти грубым, импульсивным и выжидающим, макиавеллистски циничным и морализирующим. Противоречивость свойственна большинству политических лидеров; что касается Рузвельта, проблема заключалась в том, какой заложенный в нем принцип определял проявление этих качеств в конкретных ситуациях, если такой принцип вообще существовал.
Наконец, он отличался постоянной способностью переходить из одного настроения в другое, готовностью почти всегда брать на себя ответственность за решение потенциально опасных политических проблем, стремлением хотя бы на короткое время сбросить личину респектабельного политического лидера и играть несколько странную или забавную роль. Например, незадолго до Рождества 1940 года, когда Рузвельт работал над важной речью, в адрес его собаки Фалы поступило письмо от дога Хенрика Ван Луна — Ноддла. Немедленно Ноддлу был отправлен ответ от Фалы: «Печенье великолепно. Рада, что тебе нравлюсь. Рада, что ты никогда не ездил в поезде. Потому что нашей собачьей породе претят дальние поездки в вагонах, что раскачиваются на вращающихся колесах, — например, поездки на расстояние пять тысяч миль, чтобы увидеть много островов... P. S. Предпочитаю прогуливаться во дворе, где растут деревья и найдется место, чтобы почесаться».
Был ли у этого человека за блестящим фасадом идейный и ценностный стержень? Какие испытания его закалили?

ЛОНДОН
В то время, когда Рузвельт встречался в Гайд-Парке с соседями, самолеты люфтваффе сбрасывали свои смертоносные грузы на Лондон и улетали обратным курсом на континент. Это происходило почти на заре. Пронзительно выли сирены, оглушенные лондонцы выбирались из бомбоубежищ после пятидесятой по счету ночной бомбардировки нацистов. Центр древней столицы изрыт огромными воронками, здания напоминали скелеты, большая часть портовой зоны обратилась в руины. На крышах домов столичных жителей трепетали крохотные бумажные «Юнион Джеки».
Уинстона Черчилля воодушевило переизбрание Рузвельта. Раньше британский политик не осмеливался высказать это, но сейчас писал уже избранному президенту: «Думаю, вас не обидит, если я скажу, что молился за ваш успех и испытываю к вам искреннюю благодарность за него». Это не означает, осторожно добавлял Черчилль, что он ожидает или желает чего-то большего, чем рузвельтовская «исчерпывающая, справедливая и беспристрастная оценка самых актуальных мировых проблем сегодняшнего дня... Мы входим в наиболее мрачную фазу того, что, очевидно, явится затяжной и широкомасштабной войной... Надвигаются события, о которых будут помнить до тех пор, пока в разных уголках мира говорят на английском языке...». Как ни странно, Рузвельт никогда не откликался на это послание. Возможно, его молчание выражало то, что не высказано словами.
Для Черчилля наступили суровые времена. Решительный, когда дело касалось военных действий, дерзкий во время поражений, он нетерпелив и капризен в эти дни проволочек и неопределенности, когда приливы войны клокочут мощными водоворотами и бурными потоками. В это время Англия остается в одиночестве. Королевские ВВС нанесли люфтваффе серьезные потери. Гитлер отложил, а затем и вовсе отменил вторжение немецких войск на Британские острова. Стабилизировалась оборона британских войск, как на островах, так и в Африке. Однако на этот раз стали нарастать тревожными темпами потери английского военного и гражданского флота в Атлантике. Германия оказывала давление на вишистскую Францию и франкистскую Испанию с целью вовлечь их в войну. «Свободная Франция» предприняла неудачную попытку захватить Дакар. Внутри страны экономика едва тащилась, политики ссорились друг с другом.
Старые ориентиры рушились. Под бомбами опрокидывались знаменитые памятники Лондона. Традиционные аристократические клубы попросту исчезали в промежуток между полдником и ужином. Очень часто Черчиллю приходилось перемещаться с Даунинг-стрит, 10 в помещение штаба по подземному переходу на глубине 35 футов. Там, в монашеской спальне, он продолжал работать, диктуя ясные, умные и поразительно точные указания. Он снабжал свои приказы и запросы ярлыками красного цвета с указанием: «Выполнить сегодня»; председательствовал на совещаниях в желтой палате пещерного типа, защищенной стальными балками. Неутомимый под землей, он, когда раздавались тяжелые разрывы бомб, с болезненным видом поднимался на крышу здания, где, в шинели и фуражке летчика, водонепроницаемом костюме, с противогазом и стальным шлемом, попыхивал длинной сигарой и наблюдал, как горит Лондон. Его режим дня разительно отличался от рузвельтовского. Начинал он работать посреди утра, в кровати, заваленной телеграммами и сводками, позднее, утром же, встречался со своими помощниками, экспансивно председательствовал на встречах представителей штаба во время ленча, подолгу дремал после полудня, в каком бы состоянии ни находился, затем продолжал совещания или посещал один из кварталов города, подвергшихся бомбардировкам; после этого диктовал вечерние указания, проводил совещания или затевал беседы на свободные темы далеко за полночь, часто приводя в отчаяние коллег.
К концу 1940 года эти коллеги приобрели профессионализм, стойкость и легкий цинизм бывалых вояк. Компактный надпартийный кабинет министров Черчилля включал лидера лейбористов Клемента Эттли, лорда, — хранителя печати; Герберта Морисона, опытного профсоюзного босса из Ист-Энда, министра внутренних дел; сэра Кинсли Вуда, министра финансов; лорда Галифакса, министра иностранных дел. Пост министра обороны совмещал с премьерством сам Черчилль. Но руководил министерством обороны генерал сэр Гастингс Л. Исмэй, высокопрофессиональный военный, которому как-то удавалось совладать с раздражением и капризами Черчилля. Сэр Джон Дилл направлял работу королевского Генерального штаба. Лорд Луис Маунтбэттен возглавил Управление по разработкам объединенных войсковых операций. Смерть в начале ноября 1940 года Невилла Чемберлена и возвращение в конце года Энтони Идена в МИД (Галифакс назначен послом Великобритании в Вашингтоне), казалось, символизировали полную победу сторонников Черчилля. Премьер, будучи в 66 лет в расцвете сил, поочередно яростный, воодушевленный, озадачивающий, ободряющий, безжалостно эксплуатировал свой кабинет.
В это время Черчилль поддерживал с Рузвельтом несколько осмотрительные, но все же приятельские отношения, хотя встречались они лишь однажды, во время Первой мировой войны. Рузвельт помнил эту встречу, Черчилль — нет. Между двумя политиками происходил свободный обмен посланиями. Бывший моряк, как он все еще подписывался, мог в полночь отправить телеграмму в посольство США в Лондоне, откуда она в зашифрованном виде переправлялась в Белый дом. Рузвельт часто получал ее, перед тем как лечь спать. Иногда ответ американского президента ожидал Черчилля, когда тот просыпался утром.
Черчилль с восхищением следил, как Рузвельт обличал нацистов на международной арене и изоляционистов у себя в стране. Его обрадовала победа Рузвельта на выборах; теперь, предполагалось, президент начнет действовать в нужном направлении.
Однако даже на этой ранней стадии между двумя политическими деятелями существовали тщательно скрываемые разногласия: каждый представлял свою страну, каждый был патриотом. Интересы двух стран, что так тесно переплелись в эти месяцы, могли в любой момент разойтись и даже прийти в противоречие, подобно интересам вишистского режима во Франции и Лондоне. Рузвельт оставил без внимания запрос Черчилля о поставках эсминцев в мае, когда Лондон в них особенно нуждался. Сделка, состоявшаяся в сентябре, хотя в Лондоне ее горячо приветствовали, позволяла к концу 1940 года поставить на боевое дежурство лишь полдюжины устаревших кораблей. Сами по себе эсминцы явились незначительной ставкой в политической игре. Главная цель Черчилля — вывести отношения двух стран на такой уровень, чтобы их отчуждение или разрыв стали невозможны. Рузвельт добивался вместо того сделок на основе принципа «услуга за услугу» — их можно представить встревоженным конгрессменам как результат торга по типу купли-продажи лошадей, осуществлявшегося янки. Оба деятеля соглашались на компромисс: Черчилль преподнес передачу американских эсминцев и баз ВМС в аренду как «побочную сделку», отражающую общие интересы двух стран; Рузвельт представил ее конгрессу как результат выгодного торга.
Черчилль добился своего.
— Без сомнения, — говорил он в палате общин, — передача эсминцев не понравится господину Гитлеру. Не сомневаюсь, что он отплатит за это Соединенным Штатам, когда представится удобный случай.
Но теперь, когда выборы для Рузвельта закончились, Вашингтон стал проявлять странную медлительность и инертность. Куда только подевались эта активность и смелые инициативы, которых следовало ожидать от Рузвельта после победы на выборах! Президентская администрация явно следовала принципу «Америка прежде всего». Вашингтон все еще требовал оплаты за услуги наличными. Лондону все труднее становилось добиться поставок иным путем.
Через месяц после выборов Черчилль написал самое важное послание в своей жизни. «Мой дорогой мистер президент, — так начиналось письмо, — к концу этого года вы, как я полагаю, ожидаете от меня оценки перспектив на 1941 год. Я отнесусь к этому с величайшей искренностью и серьезностью, поскольку думаю, что подавляющее большинство американских граждан осознали взаимосвязь между безопасностью Соединенных Штатов, а также будущим наших двух демократий и типа цивилизации, который они отстаивают, с жизнеспособностью и независимостью Британского содружества наций. Только при этом условии бастионы военно-морской мощи, от которых зависит контроль над бассейнами Атлантического и Индийского океанов, могут быть сохранены в верных и дружеских руках...»
Продолжая оценку стратегической ситуации, Черчилль писал, что Великобритания не в состоянии противостоять огромным немецким армиям, однако может дать отпор нацистам в противоборстве военно-воздушных и военно-морских сил, где в боевые действия вовлекаются относительно небольшие контингенты войск. Для обороны Африки и Южной Азии, а также Британских островов королевство формирует 50-60 дивизий. «Даже если бы США были нашим союзником, а не только другом и незаменимым партнером, мы не стали бы просить больших американских экспедиционных сил. Этого не позволили бы ограниченные возможности транспортировки войск морем». Решающие события в 1941 году развернутся на море. Здесь Черчилль привел последние данные о потерях флота: за пятинедельный срок, завершившийся к 3 ноября, потеряны суда водоизмещением 400 тысяч тонн. «Противник господствует в портах на северном и западном побережье Франции. В этих портах и на островах у побережья Франции он сосредоточивает во все возрастающих количествах свои подводные лодки, гидросамолеты, боевую авиацию. Мы лишены возможности использовать порты и территорию Ирландии для организации воздушного и морского патрулирования. Фактически сейчас есть лишь один надежный путь сообщения Британских островов с внешним миром, а именно подходы с севера; для перекрытия их противник концентрирует свои силы, более того, проводит боевые операции с использованием подводных лодок и дальней авиации». Военно-морская мощь Великобритании, даже с учетом ввода в строй «Короля Георга V» и «Принца Уэльского», дает недопустимо малую гарантию безопасности.
Черчилль указал и на возможные опасности. В любой момент режим Виши может переметнуться к Гитлеру. Если французский флот присоединится к «Оси», последняя «немедленно получит контроль над Западной Африкой, что будет иметь роковые последствия для наших коммуникаций в Северной и Южной Атлантике, а также для Дакара и, следовательно, для Южной Америки». Очевидно, что на Дальнем Востоке Япония продвинется на юг через Индокитай к Сайгону и другим базам ВВС и ВМС, угрожая таким образом Сингапуру и Голландской Ост-Индии.
Чего Черчилль хотел от Соединенных Штатов? Он перечислил свои просьбы пункт за пунктом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16