Воронач, впрочем, при дельной обороне взять было не легче, чем Опочку. Город стоял на горе над Великой, и сама крутизна откосов не давала возможности начать приступ города со всех сторон, как было бы легче всего, ибо у вороначан на круговую оборону вряд ли хватило бы защитников. Стали станом. Пока подтягивались обозы и пушки, Витовту поставили воеводский шатер, утвердив в центре изузоренный западным хитрецом столб и на растяжках натянув полотняные стены походного жилища, изнутри отделанные тафтой и шелком. Смеркалось. Витовт вышел из шатра, задумчиво оглядел настороженную, как бы собравшуюся в комок крепость на горе и свой неоглядный стан с тысячами огней до окоема и за окоем. Горели костры, жарилось мясо, в котлах булькало варево… Темнело, и Витовт не увидел сперва, что небо заволакивается тяжелыми тучами, уже погасившими последнее робкое свечение далеких звезд. Тишина стояла такая же, как в могиле. Витовт понял надвигающую беду сверхчутьем опытного полководца и потому, зайдя в шатер и узрев высокие свечи в серебряных столицах Стоянцы (устар.) — подсвечники.
и ужин, расставленный на походном складном столе (темная чаша с дорогим испанским вином, жаркое и нарезанная ломтями опалово истекающая соком севрюжина), прикрикнув на слугу, велел гасить свечи и вестоношам скакать по лагерю с повелением тушить костры… Не поспели. Ветер ударил так, что содрогнулась земля. Минуту или менее того натянутые как барабан стены шатра еще сопротивлялись ветру, но вот крайняя растяжка, лопнув со звоном балалаечной струны, взвилась ввысь, уводя за собою расписное полотнище, вихрь тотчас смахнул стол со всем содержимым, сорвал пламя, вцепившееся было в тафтяной полог, и обрушил и шатер, и все окрест в воющий ад. Небо там и сям полыхало страшными зарницами. В их призрачном свете летели над землею, ныряя, словно стая воронья, доски, дрань и солома с кровель города, летели по воздуху продранные палатки, горящие головни, где-то бушевало пожаром, и в реве бури тонули жалкие голоса ратных и ржание обезумевших коней. Витовт ухватился побелевшими пальцами за центральный столб шатра, по счастью устоявший, когда всю тяжелую палатку порвало, сорвало, понесло по воздуху. Мимо проносило клоки огня. Стан был разгромлен полностью в несколько минут. Витовт еще что-то кричал, кого-то пытался позвать, но тут небо разверзлось слепительным запредельным светом, грянул рокочущий гром, и почти без отрыва от него страшные, в руку толщиной, молнии начали полосовать испуганную землю. Где-то глухо ухнуло — молния, попав в пушку, зажгла зеленый снаряд, и земля ответила хрустящим пороховым огнем молнийному огню неба.— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! — только и повторял Витовт, забыв все другие слова. В тучах вздыбленной земли, травы, изломанных ветвей, в драни, в ремнях ползли ослепленные, потерявшие рассудок люди, цеплялись за землю, которая, казалось, вздрагивала от каждого молнийного удара, а удары сыпались безостановочно. Там и сям бушевало пламя, обеспамятевшие кони со взвихренными гривами и хвостами мчались, скорее, летели по лагерю, копытами разбивая и калеча ползущих людей, уносились куда-то за дорогу в струнно-дрожащий и полный напряженным гулом лес. Наконец хлынул ливень, мгновенно загасив огненные костры и обратив вспаханную ветром землю в тяжелую липкую грязь, довершившую разгром литовской армии, неспособной теперь ни к какому городовому приступу и даже к дальнейшему движению ни назад, ни вперед.Наутро собирали разбежавшихся лошадей, чинили справу и упряжи, отчищали от грязи стволы пушек, кожухи и брони. Воеводы собирали своих людей, ночью перемешавшихся с иными в разномастную воющую толпу. Вороначане молча глядели с высоты на шевеление в Витовтовом стане, не решаясь на вылазку (у них в городе вихрь тоже наделал делов, сорвав крыши с домов и навесы с забрал городовой стены, кого и поубивало рушащимися клетями и дранью). Витовтова жеребца отыскали только к полудню, и, уже объезжая разоренный стан, знал он о прибытии московского посла Александра Владимировича Лыкова с запросом великого князя московского Василия Васильича. «Что ради тако ты чиниши чрез докончание, где было ты со мною быти за один, а ты мою отчину воюешь и пусту творишь?»Прочтя грамоту, Витовт скомкал ее и выругался грязно по-русски. Однако и это было не все. Прибыло псковское посольство с просьбою «унять меч» и обещанием выплатить три тысячи рублей отступного.И надо было соглашаться! Воевать с Плесковом и Москвою после враждебного натиска стихий (весь зелейный Зелейный (устар.) — огневой, пороховой.
наряд погиб, и Витовт, по существу, остался без артиллерии), воевать в этих условиях было архинеразумно. Скрепя сердце, он согласился и с московским послом, и с плесковичами, которые в конце концов обманули его, так и не приславши обещанных трех тысяч…В русской земле продолжал бушевать мор. Умер Василий Владимирович вослед князьям Семену, Андрею и Ярославу, последний сын Владимира Храброго. Умер через год князь Петр Дмитриевич, еще на одного представителя сократив гнездо потомков Ивана Калиты.Никто, ни Юрий, ни Василий Васильич, не стремились в Орду, на суд татарского царя. Черная смерть властно удерживала враждующих князей от любых дальнейших шагов, не собирались рати, не двигались дружины. Редко-редко пройдет по замерзшим дорогам одинокий купеческий обоз, кое-где местные женки, разволокшись донага и впрягшись в плуги, опахивали вымирающую деревню, возрождая древнее, языческое еще, последнее отчаянное средство остановить мор.Ужас, темный ужас смерти висел над страной.И только Витовт не прекращал своих упорных усилий, через два года затеяв поход на Новгород. Опять волокли по дорогам России пушки и тюфяки, везли на телегах пищали, в столбах пыли ползла конница, шагала пешая рать, подрагивая уложенными на плеча бердышами и копьями.На сорока лошадях (и те были в мыле, о полдень их перепрягали, заменяя свежими!) волокли огромную пушку, названную «галкой», способную, как уверяли, расшибить стены любого каменного города.Рать стала под Порховом, и мастер-пушкарь похвалился Витовту, что не токмо каменный пиргос, но и каменную же Никольскую церковь во граде разрушу!По-видимому, немчин-пушкарь плохо рассчитал заряд, излишне его увеличил. Ядро в самом деле разметало пиргос, «выразив его из основания вон», пробило отверстие в передней и задней (алтарной) стене церкви и, вырвав несколько каменных зубцов противоположной стены, улетело в литовский же лагерь, где убило полоцкого воеводу, поранило многих ратных и изувечило десятка два коней, кинувшихся в сумасшедший бег. Но и саму пушку порвало взрывом, разметав на клочки немчина-пушкаря, от которого не нашли и тела, осталось только пол-кабата (дорожного плаща), разметанного взрывом.В храме в этот час шла литургия, и священник, не прекративший службы, остался цел, хотя вихрь смерти прошел у него прямо над головой.Витовт уже отдавал повеление о приступе, когда ворота города отворили и к нему для переговоров выехали посадник Григорий Кириллович Посахно и молодой Исак Борецкой (полвека спустя его вдова Марфа, прозванная Посадницей, возглавила последнее отчаянное и уже безнадежное сопротивление Новгорода победоносной Москве).Посольство предложило откуп с Порхова, да тут подоспел и архиепископ Новгородский Емельян, нареченный по слову Фотия Еверимием, с посадниками и тысяцкими. Новгород, не вступая в ратный спор, предложил откупиться от Витовта, дав ему «полдевяты тысячи рублев новогороцка окупа», и сверх того две тысячи архиепископ дал за захваченный Витовтом полон. Памятуя позапрошлогоднюю неудачу под Псковом, Витовт предпочел не рисковать и удовлетвориться полученным по миру серебром. Иные дела призывали его назад, неспокойно было на Западе, неспокойно и в Орде, да и взять Новгород с ходу ныне не представлялось возможным. Утешенный откупом Витовт поворотил назад. Глава 10 Ну а ежели бы Витовт добился своего и завоевал Русь?!И вот тут я кладу перо романиста и рискую высказать несколько соображений как историк, тем паче что в наши дни (напоминаю — около 2000 года!) многими из тех, кто стараются во что бы то ни стало разрушить Россию, высказывается мысль о том, как жалко, мол, что Литва в свое время не завоевала Белоруссии, и вообще, жаль, что история Восточной Европы не пошла по указанному ею «европейскому варианту» и проч. Что можно на это ответить?Проблема западничества на Руси не вчера родилась и не в 1917 году, когда она, как кажется, окончательно победила, и даже не с Петра Великого, а, ежели хотите, еще с епископа Адальберта, возжелавшего крестить Русь, обратив ее в католичество, еще с тех киевских князей, которые полагались больше на венгерскую и польскую помощь, чем на свой собственный народ — и ничем иным, кроме как западничеством, невозможно объяснить польскую интервенцию эпохи Смутного времени, накануне которой наше высшее сословие также ополячилось (в языке, одеждах, нравах), как офранцузилась дворянская интеллигенция XIX века, заплатив за свой отрыв от народа цену, несоизмеримую со стоимостью пудреных париков.А союз Даниила Романыча Галицкого с Западом и папой, не принесший ему ничего, кроме разочарования, а Галицко-Волынскому княжеству, сильнейшему на Руси! Распад и гибель всего через столетие!А обращение Михаилы Черниговского к Лионскому собору с просьбой о крестовом походе против татар? (За что и был убит в стане Батыя!)А что получила Византия, согласившись на унию с Римом? Рим попросту подарил ее туркам, не оказавши несчастному городу ни малейшей помощи.За разгром Наполеона и создание Священного Союза нам уплатили Крымской войною.За спасение Европы от коричневой чумы — холодной войной. Мудрее было бы разбить Гитлера, не влезать дальнейшие дела Западной Европы и не мечтать, разумеется, о всемирной революции, совершаемой русскими руками и за русский счет!Ну а про то, что творится сейчас, и не говорю. Более безобразного предательства национальных интересов властными структурами до сих пор все-таки не было на Руси!Так вот и спросим: что могла бы дать России «интеграция в европейское общество»? Еще в те века? Был ли у нас подобный выбор пути (пути, но не смерти!) или не был?Совершившееся — совершилось, история не дает вариантов исторического пути, но кое-что все-таки можно и понять.Так, разыскивая в памяти веков хартии и хроники прошлого, мы обнаруживаем, что там, где на захваченных Польшею территориях поработали католические монахи и ксендзы, не осталось ни клочка бумаги, исписанной славянскими буквами, ни богослужебной книги, ни летописного свода, ни любой другой рукописи — было уничтожено все. Лишь в поместьях литовско-русских вельмож, явно по недосмотру, осталось кое-что из рукописного наследия той поры, когда в великом княжестве Литовском и вся-то письменность, включая деловую переписку, велась на русском языке…В предыдущих книгах своих я уже писал, что создание великого восточнославянского государства под эгидою литовских князей было вполне возможно. Как раз то, что подобная историческая возможность была упущена, и погубило Литву. И погубила не в пору Люблинской унии, а гораздо раньше, еще во второй половине XIV столетия.На что надеялись Ольгерд, а за ним его племянник Витовт, когда подчинили по сути всю Киевскую Русь (и будущую Белоруссию, Полоцкое и Смоленское княжества!), на что надеялись они, имея в подданстве русское православное население с высокой культурой, развитой письменностью многих столетий (и писать, и вести дела приходилось на русском языке, и в жены брали русских княжон)? На что надеялись они, повторю, принимая католичество и, главное, обратив Литву в католичество? Оторвав свой энергичный, находившийся на подъеме, но маленький народ от того множества, которое досталось им в наследие, от рухнувшей Киевской державы? Не мудрее ли было бы им принять православие и воссоздать великое восточнославянское государство под именем Великой Литвы? Ольгерд чаял подарить любимцу своему Ягайле Польшу, а подарил… Польше Литву! Витовт, всю жизнь мечтавший о королевской короне из рук папы римского и императора Сигизмунда, был осторожен к православию, не закрывал церквей, не допускал жесткого католического диктата в своих землях (всё до времени!) — но сам-то был католиком! И вот почему ни Псков, ни Новгород не могли, не хотели принять его власти! Достаточно познали они, что обещает им католицизм в постоянных войнах с немецким орденом, да и пример на их глазах уничтоженных пруссов (а в Новгороде целая боярская улица, одна из главных, звалась Прусской!) был достаточно впечатлителен. Тем паче новгородская епархия даже и перед митрополитом задирала нос: «Мы первые приняли христианство, мы первые начали летописание, к нам приплыл по пути в Рим Андрей Святой!» Да еще при апостоле Андрее Новгородской земле заповедано было стать опорою византийского христианства!Чем пленился Витовт? Рыцарскими замками? Турнирами? Танцами и пирами, рыцарским этикетом? И за все это изменил народу своему и отдал в распыл будущее величие своей страны!Ну а с другого-то боку поглядеть — прими литовские великие князья православие, не растворилась бы сама Литва в русском море. И какое было бы это государство, все-таки ориентированное больше на Запад, чем на Восток? (Византия уже умирала и не могла не умереть!) Хотя, возможно, великая православная Литва по-иному повела бы политику на Балканах. Украина (Киевская Русь) не стала бы пограничным захолустьем. Возможно, и напор турок на Болгарию и Сербию был бы остановлен Литвой. Но тут уж ничего твердого высказать нельзя. Нельзя и представить, какова бы была политика этого государства на Востоке, хотя тот же Витовт старался ставить в Орде своих ханов и, разумеется, мечтал подчинить Крым.Не состоялось великое государство. И о границах его, о внутренней политике, о культуре, экономике, значении в ряду прочих государств можно только гадать. Но во всяком случае ясно, что история Руси (уже под именем Литвы) могла бы пойти иначе, ежели бы Литва и ее князья приняли православие.История — это множество решений и событий, зачастую гасящих друг друга или дающих ход чему-то третьему, ничем не предусмотренному. Но есть в истории и судьбоносные решения, в момент их совершения они как бы и не видны (это тихий ток ручья, ключ, пробивающийся из земли, в дальнейшем течении своем превращающийся в могучую реку).Судьба Руси Московской определилась решением Александра Невского, который, побывавши с отцом в Каракаруме, свершив тысячеверстный (многотысячеверстный!) путь сквозь Сибирь и Монголию, понял то, что так и не понял Даниил Галицкий, чего не понимали все, взоры коих были обращены на Запад. Он понял величие пространств, безмерность Азии и, заключивши союз с Батыем (а потом с его сыном Сартаком, а потом с Берке, от которого сумел мудро получить право самим русским князьям собирать дань и ордынский выход на своих землях), проложил дорогу тому, что Русь, переболев недугом уделов, пошла на Восток, приобретя Сибирь, о-его пору не освоенную, о-сю пору непонятую до конца нами, измельчавшими потомками великих отцов, позабывшими вещие слова Ломоносова о том, что богатство России будет прирастать Сибирью. Александр понял. И вся последующая история Московской Руси пошла по пути не постоянных споров с Ордой, как пытаются доказать ослепшие наши современники, а по пути поисков дружеских и взаимовыгодных связей с татарским миром. Потому-то и Сибирь, по сути, без боя покорилась русским, как когда-то монголам Джучи-хана, подчинившим Сибирь «не выпустив ни единой стрелы». И еще посмотреть надо, сколько в нашей жизни и нравах того самого Востока и сколько Запада. Ну а уж о том, что Россия — и не Восток и не Запад, а самостоятельная суперэтническая целостность, мы и вовсе позабыли. И кому теперь и как доказать, что Сибирь отнюдь не холодная кладовая, набитая даровым добром, которое можно распивать на потребу сего дня, а место исключительное, прежде всего для жизни русского народа. Верю, что народ выживет и потомки окажутся умнее нас! Кому объяснить, что таежная и болотистая Западно-Сибирская низменность — это место грядущего расселения русского народа, что Барабинская степь дает этому народу мясо и хлеб, что горы Урала и Алтая — это бесценные кладовые минералов и руды, что нет лучшей по климату земли на земном шаре, чем горы Алтая, и редко найдешь климат полезнее сибирского. Что Дальний Восток вообще бесценен, что Камчатка — одна! — при правильном, не хищническом хозяйстве могла бы кормить всю страну. Что кедр — плодовое дерево и нельзя его валить на бревно — это то же самое, что на дрова вырубать яблоневые сады. Что сибирская тайга — бесценное творение природы, что, наконец, ожидаемое потепление климата вообще способно превратить Сибирь в цветущий сад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
и ужин, расставленный на походном складном столе (темная чаша с дорогим испанским вином, жаркое и нарезанная ломтями опалово истекающая соком севрюжина), прикрикнув на слугу, велел гасить свечи и вестоношам скакать по лагерю с повелением тушить костры… Не поспели. Ветер ударил так, что содрогнулась земля. Минуту или менее того натянутые как барабан стены шатра еще сопротивлялись ветру, но вот крайняя растяжка, лопнув со звоном балалаечной струны, взвилась ввысь, уводя за собою расписное полотнище, вихрь тотчас смахнул стол со всем содержимым, сорвал пламя, вцепившееся было в тафтяной полог, и обрушил и шатер, и все окрест в воющий ад. Небо там и сям полыхало страшными зарницами. В их призрачном свете летели над землею, ныряя, словно стая воронья, доски, дрань и солома с кровель города, летели по воздуху продранные палатки, горящие головни, где-то бушевало пожаром, и в реве бури тонули жалкие голоса ратных и ржание обезумевших коней. Витовт ухватился побелевшими пальцами за центральный столб шатра, по счастью устоявший, когда всю тяжелую палатку порвало, сорвало, понесло по воздуху. Мимо проносило клоки огня. Стан был разгромлен полностью в несколько минут. Витовт еще что-то кричал, кого-то пытался позвать, но тут небо разверзлось слепительным запредельным светом, грянул рокочущий гром, и почти без отрыва от него страшные, в руку толщиной, молнии начали полосовать испуганную землю. Где-то глухо ухнуло — молния, попав в пушку, зажгла зеленый снаряд, и земля ответила хрустящим пороховым огнем молнийному огню неба.— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! — только и повторял Витовт, забыв все другие слова. В тучах вздыбленной земли, травы, изломанных ветвей, в драни, в ремнях ползли ослепленные, потерявшие рассудок люди, цеплялись за землю, которая, казалось, вздрагивала от каждого молнийного удара, а удары сыпались безостановочно. Там и сям бушевало пламя, обеспамятевшие кони со взвихренными гривами и хвостами мчались, скорее, летели по лагерю, копытами разбивая и калеча ползущих людей, уносились куда-то за дорогу в струнно-дрожащий и полный напряженным гулом лес. Наконец хлынул ливень, мгновенно загасив огненные костры и обратив вспаханную ветром землю в тяжелую липкую грязь, довершившую разгром литовской армии, неспособной теперь ни к какому городовому приступу и даже к дальнейшему движению ни назад, ни вперед.Наутро собирали разбежавшихся лошадей, чинили справу и упряжи, отчищали от грязи стволы пушек, кожухи и брони. Воеводы собирали своих людей, ночью перемешавшихся с иными в разномастную воющую толпу. Вороначане молча глядели с высоты на шевеление в Витовтовом стане, не решаясь на вылазку (у них в городе вихрь тоже наделал делов, сорвав крыши с домов и навесы с забрал городовой стены, кого и поубивало рушащимися клетями и дранью). Витовтова жеребца отыскали только к полудню, и, уже объезжая разоренный стан, знал он о прибытии московского посла Александра Владимировича Лыкова с запросом великого князя московского Василия Васильича. «Что ради тако ты чиниши чрез докончание, где было ты со мною быти за один, а ты мою отчину воюешь и пусту творишь?»Прочтя грамоту, Витовт скомкал ее и выругался грязно по-русски. Однако и это было не все. Прибыло псковское посольство с просьбою «унять меч» и обещанием выплатить три тысячи рублей отступного.И надо было соглашаться! Воевать с Плесковом и Москвою после враждебного натиска стихий (весь зелейный Зелейный (устар.) — огневой, пороховой.
наряд погиб, и Витовт, по существу, остался без артиллерии), воевать в этих условиях было архинеразумно. Скрепя сердце, он согласился и с московским послом, и с плесковичами, которые в конце концов обманули его, так и не приславши обещанных трех тысяч…В русской земле продолжал бушевать мор. Умер Василий Владимирович вослед князьям Семену, Андрею и Ярославу, последний сын Владимира Храброго. Умер через год князь Петр Дмитриевич, еще на одного представителя сократив гнездо потомков Ивана Калиты.Никто, ни Юрий, ни Василий Васильич, не стремились в Орду, на суд татарского царя. Черная смерть властно удерживала враждующих князей от любых дальнейших шагов, не собирались рати, не двигались дружины. Редко-редко пройдет по замерзшим дорогам одинокий купеческий обоз, кое-где местные женки, разволокшись донага и впрягшись в плуги, опахивали вымирающую деревню, возрождая древнее, языческое еще, последнее отчаянное средство остановить мор.Ужас, темный ужас смерти висел над страной.И только Витовт не прекращал своих упорных усилий, через два года затеяв поход на Новгород. Опять волокли по дорогам России пушки и тюфяки, везли на телегах пищали, в столбах пыли ползла конница, шагала пешая рать, подрагивая уложенными на плеча бердышами и копьями.На сорока лошадях (и те были в мыле, о полдень их перепрягали, заменяя свежими!) волокли огромную пушку, названную «галкой», способную, как уверяли, расшибить стены любого каменного города.Рать стала под Порховом, и мастер-пушкарь похвалился Витовту, что не токмо каменный пиргос, но и каменную же Никольскую церковь во граде разрушу!По-видимому, немчин-пушкарь плохо рассчитал заряд, излишне его увеличил. Ядро в самом деле разметало пиргос, «выразив его из основания вон», пробило отверстие в передней и задней (алтарной) стене церкви и, вырвав несколько каменных зубцов противоположной стены, улетело в литовский же лагерь, где убило полоцкого воеводу, поранило многих ратных и изувечило десятка два коней, кинувшихся в сумасшедший бег. Но и саму пушку порвало взрывом, разметав на клочки немчина-пушкаря, от которого не нашли и тела, осталось только пол-кабата (дорожного плаща), разметанного взрывом.В храме в этот час шла литургия, и священник, не прекративший службы, остался цел, хотя вихрь смерти прошел у него прямо над головой.Витовт уже отдавал повеление о приступе, когда ворота города отворили и к нему для переговоров выехали посадник Григорий Кириллович Посахно и молодой Исак Борецкой (полвека спустя его вдова Марфа, прозванная Посадницей, возглавила последнее отчаянное и уже безнадежное сопротивление Новгорода победоносной Москве).Посольство предложило откуп с Порхова, да тут подоспел и архиепископ Новгородский Емельян, нареченный по слову Фотия Еверимием, с посадниками и тысяцкими. Новгород, не вступая в ратный спор, предложил откупиться от Витовта, дав ему «полдевяты тысячи рублев новогороцка окупа», и сверх того две тысячи архиепископ дал за захваченный Витовтом полон. Памятуя позапрошлогоднюю неудачу под Псковом, Витовт предпочел не рисковать и удовлетвориться полученным по миру серебром. Иные дела призывали его назад, неспокойно было на Западе, неспокойно и в Орде, да и взять Новгород с ходу ныне не представлялось возможным. Утешенный откупом Витовт поворотил назад. Глава 10 Ну а ежели бы Витовт добился своего и завоевал Русь?!И вот тут я кладу перо романиста и рискую высказать несколько соображений как историк, тем паче что в наши дни (напоминаю — около 2000 года!) многими из тех, кто стараются во что бы то ни стало разрушить Россию, высказывается мысль о том, как жалко, мол, что Литва в свое время не завоевала Белоруссии, и вообще, жаль, что история Восточной Европы не пошла по указанному ею «европейскому варианту» и проч. Что можно на это ответить?Проблема западничества на Руси не вчера родилась и не в 1917 году, когда она, как кажется, окончательно победила, и даже не с Петра Великого, а, ежели хотите, еще с епископа Адальберта, возжелавшего крестить Русь, обратив ее в католичество, еще с тех киевских князей, которые полагались больше на венгерскую и польскую помощь, чем на свой собственный народ — и ничем иным, кроме как западничеством, невозможно объяснить польскую интервенцию эпохи Смутного времени, накануне которой наше высшее сословие также ополячилось (в языке, одеждах, нравах), как офранцузилась дворянская интеллигенция XIX века, заплатив за свой отрыв от народа цену, несоизмеримую со стоимостью пудреных париков.А союз Даниила Романыча Галицкого с Западом и папой, не принесший ему ничего, кроме разочарования, а Галицко-Волынскому княжеству, сильнейшему на Руси! Распад и гибель всего через столетие!А обращение Михаилы Черниговского к Лионскому собору с просьбой о крестовом походе против татар? (За что и был убит в стане Батыя!)А что получила Византия, согласившись на унию с Римом? Рим попросту подарил ее туркам, не оказавши несчастному городу ни малейшей помощи.За разгром Наполеона и создание Священного Союза нам уплатили Крымской войною.За спасение Европы от коричневой чумы — холодной войной. Мудрее было бы разбить Гитлера, не влезать дальнейшие дела Западной Европы и не мечтать, разумеется, о всемирной революции, совершаемой русскими руками и за русский счет!Ну а про то, что творится сейчас, и не говорю. Более безобразного предательства национальных интересов властными структурами до сих пор все-таки не было на Руси!Так вот и спросим: что могла бы дать России «интеграция в европейское общество»? Еще в те века? Был ли у нас подобный выбор пути (пути, но не смерти!) или не был?Совершившееся — совершилось, история не дает вариантов исторического пути, но кое-что все-таки можно и понять.Так, разыскивая в памяти веков хартии и хроники прошлого, мы обнаруживаем, что там, где на захваченных Польшею территориях поработали католические монахи и ксендзы, не осталось ни клочка бумаги, исписанной славянскими буквами, ни богослужебной книги, ни летописного свода, ни любой другой рукописи — было уничтожено все. Лишь в поместьях литовско-русских вельмож, явно по недосмотру, осталось кое-что из рукописного наследия той поры, когда в великом княжестве Литовском и вся-то письменность, включая деловую переписку, велась на русском языке…В предыдущих книгах своих я уже писал, что создание великого восточнославянского государства под эгидою литовских князей было вполне возможно. Как раз то, что подобная историческая возможность была упущена, и погубило Литву. И погубила не в пору Люблинской унии, а гораздо раньше, еще во второй половине XIV столетия.На что надеялись Ольгерд, а за ним его племянник Витовт, когда подчинили по сути всю Киевскую Русь (и будущую Белоруссию, Полоцкое и Смоленское княжества!), на что надеялись они, имея в подданстве русское православное население с высокой культурой, развитой письменностью многих столетий (и писать, и вести дела приходилось на русском языке, и в жены брали русских княжон)? На что надеялись они, повторю, принимая католичество и, главное, обратив Литву в католичество? Оторвав свой энергичный, находившийся на подъеме, но маленький народ от того множества, которое досталось им в наследие, от рухнувшей Киевской державы? Не мудрее ли было бы им принять православие и воссоздать великое восточнославянское государство под именем Великой Литвы? Ольгерд чаял подарить любимцу своему Ягайле Польшу, а подарил… Польше Литву! Витовт, всю жизнь мечтавший о королевской короне из рук папы римского и императора Сигизмунда, был осторожен к православию, не закрывал церквей, не допускал жесткого католического диктата в своих землях (всё до времени!) — но сам-то был католиком! И вот почему ни Псков, ни Новгород не могли, не хотели принять его власти! Достаточно познали они, что обещает им католицизм в постоянных войнах с немецким орденом, да и пример на их глазах уничтоженных пруссов (а в Новгороде целая боярская улица, одна из главных, звалась Прусской!) был достаточно впечатлителен. Тем паче новгородская епархия даже и перед митрополитом задирала нос: «Мы первые приняли христианство, мы первые начали летописание, к нам приплыл по пути в Рим Андрей Святой!» Да еще при апостоле Андрее Новгородской земле заповедано было стать опорою византийского христианства!Чем пленился Витовт? Рыцарскими замками? Турнирами? Танцами и пирами, рыцарским этикетом? И за все это изменил народу своему и отдал в распыл будущее величие своей страны!Ну а с другого-то боку поглядеть — прими литовские великие князья православие, не растворилась бы сама Литва в русском море. И какое было бы это государство, все-таки ориентированное больше на Запад, чем на Восток? (Византия уже умирала и не могла не умереть!) Хотя, возможно, великая православная Литва по-иному повела бы политику на Балканах. Украина (Киевская Русь) не стала бы пограничным захолустьем. Возможно, и напор турок на Болгарию и Сербию был бы остановлен Литвой. Но тут уж ничего твердого высказать нельзя. Нельзя и представить, какова бы была политика этого государства на Востоке, хотя тот же Витовт старался ставить в Орде своих ханов и, разумеется, мечтал подчинить Крым.Не состоялось великое государство. И о границах его, о внутренней политике, о культуре, экономике, значении в ряду прочих государств можно только гадать. Но во всяком случае ясно, что история Руси (уже под именем Литвы) могла бы пойти иначе, ежели бы Литва и ее князья приняли православие.История — это множество решений и событий, зачастую гасящих друг друга или дающих ход чему-то третьему, ничем не предусмотренному. Но есть в истории и судьбоносные решения, в момент их совершения они как бы и не видны (это тихий ток ручья, ключ, пробивающийся из земли, в дальнейшем течении своем превращающийся в могучую реку).Судьба Руси Московской определилась решением Александра Невского, который, побывавши с отцом в Каракаруме, свершив тысячеверстный (многотысячеверстный!) путь сквозь Сибирь и Монголию, понял то, что так и не понял Даниил Галицкий, чего не понимали все, взоры коих были обращены на Запад. Он понял величие пространств, безмерность Азии и, заключивши союз с Батыем (а потом с его сыном Сартаком, а потом с Берке, от которого сумел мудро получить право самим русским князьям собирать дань и ордынский выход на своих землях), проложил дорогу тому, что Русь, переболев недугом уделов, пошла на Восток, приобретя Сибирь, о-его пору не освоенную, о-сю пору непонятую до конца нами, измельчавшими потомками великих отцов, позабывшими вещие слова Ломоносова о том, что богатство России будет прирастать Сибирью. Александр понял. И вся последующая история Московской Руси пошла по пути не постоянных споров с Ордой, как пытаются доказать ослепшие наши современники, а по пути поисков дружеских и взаимовыгодных связей с татарским миром. Потому-то и Сибирь, по сути, без боя покорилась русским, как когда-то монголам Джучи-хана, подчинившим Сибирь «не выпустив ни единой стрелы». И еще посмотреть надо, сколько в нашей жизни и нравах того самого Востока и сколько Запада. Ну а уж о том, что Россия — и не Восток и не Запад, а самостоятельная суперэтническая целостность, мы и вовсе позабыли. И кому теперь и как доказать, что Сибирь отнюдь не холодная кладовая, набитая даровым добром, которое можно распивать на потребу сего дня, а место исключительное, прежде всего для жизни русского народа. Верю, что народ выживет и потомки окажутся умнее нас! Кому объяснить, что таежная и болотистая Западно-Сибирская низменность — это место грядущего расселения русского народа, что Барабинская степь дает этому народу мясо и хлеб, что горы Урала и Алтая — это бесценные кладовые минералов и руды, что нет лучшей по климату земли на земном шаре, чем горы Алтая, и редко найдешь климат полезнее сибирского. Что Дальний Восток вообще бесценен, что Камчатка — одна! — при правильном, не хищническом хозяйстве могла бы кормить всю страну. Что кедр — плодовое дерево и нельзя его валить на бревно — это то же самое, что на дрова вырубать яблоневые сады. Что сибирская тайга — бесценное творение природы, что, наконец, ожидаемое потепление климата вообще способно превратить Сибирь в цветущий сад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17