Прости и ты меня, старика!Довел, уложил, вызвал прислугу, повелел напоить горячим настоем целебных трав. А в груди уже прежняя жалость к сыну сменилась иным чувством — не раздражения, нет! А тяжести от бессилия своего что-то изменить, что-то исправить. Покойница-мать сторонилась Ивана, бросая его на руки мамкам и нянькам, и Юрий не корил ее за это, сам понимал. И все же озаботил себя учением отрока чтению и письму — и с такою радостью видел, как Иван сидит за Евангелием и псалтырью. Думалось — выстоит, овладеет наукою власти, пусть не в воинских трудах, но будет помощник отцу! Не вышло. Иван упорно и уже далеко не первый год хотел уйти в монастырь. Порою даже и сам Юрий соглашался в душе: ну, будет молитвенник за всех нас в княжеской семье! А хотелось большего. Тем паче, когда Василий Косой, рассердясь, порвал с отцом. В самом деле, не прав ли Иван, вопрошая родителя своего — кто будет за ним? Кто станет после него править волостями или даже всем великим княжением Владимирским? Но не Софья же со своим отпрыском, для коего уже сейчас убийство — наслаждение! И мысль, пройдя по второму кругу, опять возвращалась все к тому же исходному рубежу. И казалось порою: стоит добиться хотя бы первых успехов — и все станут за него, вся Москва! И уже не будет споров о великом княжении, которое он, Юрий, займет по праву!Из Галича Юрий послал гонцов на Москву, предлагая племяннику перемирие до Петрова дня. А сам начал деятельно собирать ратных. Перемирие установилось само собою — пахали! Но на Москве, и особенно за Москвою, по Оке, сев кончали много раньше, чем в Галиче, и Юрий, рассылая всюду молодших дружинников с призывами, все боялся не успеть собрать рати, когда московская господа двинет на него великокняжеские полки.С сыном Иваном, после того первого спора, он разговаривать избегал. Чуял, конечно, что Иван против его затей, но князя уже «несло», он уже не мог остановиться и остановить ратных сборов. Была и еще надежда: суметь переубедить Фотия, перетянув на свою сторону церковь.Но как воздействовать на упрямого и властного грека? Этого Юрий не ведал. И, как выяснилось впоследствии, ошибался во многом. Во всяком случае убедить Фотия в своей правоте ему так и не удалось.А весна шла семиверстными шагами, простираясь к северу. Уже пахали, и уже заканчивали пахать, и уже, не дождав Петрова дня, началось медленное движение конных ратей. Глава 6 Лутоня, после давешнего нападения вражников на деревню, сильно сдал. Теперь он навряд ли тремя ударами длани смог бы убить вора.Прохора, однако, Лутоня выходил. Внук, прихрамывая — память о разрубленных жилах осталась на всю жизнь, — ковылял по дому, справлял то и иное по мелочи, кормил скотину. Молчал. Рука еще плохо гнулась, и то бы все ничего, но погибшая во время набега Настена приходила на память ежедневно. А иную пору Прохор, воровато оглядевшись — не смотрит ли кто — а то и уйдя на сенник, мало что почти тридцать лет мужику! — начинал тихо плакать, вздрагивая, как в далеком детстве, сожалея, что не погиб сам вместе с женой, зарубленной ватажником. Дед, Лутоня, строго возражал внуку: — От плеча вкось! Все ить у ей перерублено было! — Дак ползла, — пытался спорить Прохор. — Ползла, — ворчливо возражал дед. — Бабы, они живучее мужиков. Ползла. Тебя вот выходил! — обрубал разговор Лутоня, а сам тяжко думал: «Женить? Да за убогого кто пойдет? Да и не забыть ему свою Настену!»Мотя тоже сдала. Ее налитая грудь как-то разом обвисла, резче означились морщины чела, и улыбалась редко теперь — не то что в прежние лета. Обоим супругам подходил, видно, жизненный срок. И хотя дом был по-прежнему полон, и садилось за стол под двадцать душ, и детского радостного писку и веселой молодой говори хватало, а всё уже было не то и не так! Что-то самое важное неостановимо уходило во тьму, в небылое… Не было Игната, Павла, Обакуна, Неопилы, погибших в мор. Не было брата Василия, которого ждал всю жизнь, твердо веря, что тот придет, которому и горницу срубил, куда нынче переселился увечный Прохор, которого встречал, радовался, и даже не сумел похоронить на Москве… От него остался, впрочем, сын «татарчонок» Збыслав, недавно только отбывший восвояси. Менялась жизнь. Не проходила, а менялась! И скоро он сам ляжет благостно под иконами в красном углу, скрестив руки с медными пулами на глазах, и верная Мотя будет причитать над его гробом. Думал так, и начинало у самого щипать в глазах. Прошло, прокатило! А и много ли было радости в жизни сей? Нет, Бога неча гневить — была радость! И мастером стал изрядным, и жонку выбрал по сердцу, не ошибся, ни разу, кажись, не покаялся о том! И Иван Федоров помогал, и Наталья Никитична… Она и приголубила их с Мотей, и обвенчала. До того жили во грехе. Царство небесное ей и низкий поклон! И от нас с Мотей, и от Васьки-покойника. Она и его приветила, когда бежал из Орды! Узнала! Святая была боярыня, Наталья Никитична, одно слово — святая!Нынче Лутоня нет-нет да и озирал свое застолье — кого поставить старшим? Кто поведет, удержит, не даст распасться семье? Как Наталья Никитична тогда… с большими боярами вместе его с Мотей за стол сажала! И тогда, когда он голодный, вшивый, ограбленный прибрел к ней из деревни… Нет, много в жизни было хорошего! Трудного — да! Но и хорошего было вдосталь! В трудностях-то люди видней становятся, кто злой, кто добрый — разом видать!Пчелы перезимовали хорошо. Теперь Лутоня вместе с увечным Прохором возились-расставляли ульи-колоды.Другие внуки, сынки, даже и правнуки — все были на пашне. Стояла теплынь, и следовало не упустить времени.В самую рабочую пору, как на грех, прискакал Сидко, Юрьев дружинник, с вестью, что князь собирает ратных и им надлежит тоже послать кого-то в полк кроме него, Сидора.Сидели за столом в большой горнице, ели. Обожженные солнцем, изъеденные крылатой нечистью, едва отмывшие загрубелые ладони. Лутоня в сердцах ударил по столу дланью. — И подождать никак? Вы, с вашим Юрием, хозяйство на дым спустите, кто вас, дурней, будет кормить?!— Не шуми, дед! — примирительно отозвался Сидор. — Сам сказывал, как тут литвины зорили, как отца, прадедушку нашего, зарубили ни за што, как деда Василья, твово старшего брата, в полон увели — и сколь лет он в Диком поле перебыл после! Кто и верил, что воротится домом! А тут не прежняя беда — нагрянет Витовт с ратью и не то что на дым спустит — живых не оставит никого! Вся и надежда на Юрия!Начался спор. Каждый говорил свое, шум стоял. В конце концов Лутоня, взъярясь, заставил всех замолчать.— Теперь никого не пущу! Тот клин, что под бором, надо вспахать! И ты помогай, Сидко! Отвык там… На даровых хлебах… Вёдро простоит — дня за три управимся, а там…— А кто поедет? — подал голос доныне молчавший Игоша, Игнат, сын покойного Игнатия, названный по имени отца.— Тебя не пущу! — отверг Лутоня.Но тут поднялись Обакуновы дети: Скворец, Глухарь и Синий.— Мы едем!Засопел Лутоня: — Троём? Пущай хоть Синий дома останет, не то покос не вытянуть! Да и где я коней вам возьму?— Сидор о-дву конь прискакал! — рассудливо возразил Скворец. — И надобно-то всего одного коня! Не двоим же верхом ехать, то будет смех один! Отдай Карего!— Карего… Карего на продажу готовил! — Лутоня ворчал, остывая. В самом деле, нагрянет Витовт, и все тут прахом пойдет! Как-то не думалось вовсе о том, что отрок Василий — законный наследник отцу, а о том, что покойный князь семью свою поручил Витовту, ведали все. И полагали, что спор идет не о княжеских которах Котора ( устар. ) — спор, конфликт.

— о судьбе самой русской земли. Витовт, захвативший Смоленск, и теперь, раз за разом наводивший рати на земли Пскова и Новгорода Великого, был страшен. Что, как со всею силою явится на Москву? По-первости заберет Можай и Ржеву, Волок Ланский, а там настанет черед Рязани и самой Москвы. И кого тогда — татар молить о помощи? А там — не фряги, так турки заберут царский город, нарушат церкви православные, порушат веру и — кончится земля! Мало кто на Руси хотел поддаться католикам!…После той брани застольной боле не спорили. В молчании, скупо бросая друг другу слово-два, пачили клин. Лутоня сам вывел Карего, с острым сожалением глянул в черный дикий глаз жеребца. Зверь! Княжеским коням не уступит! Жаль было отдавать коня, ох и жаль! — Ты — там береги его! — высказал, отводя взор, сам зная, какое береженье в бою да походах. Провел сухою шершавой ладонью по атласной шкуре Карего. — Саблю-то дадут? — После зимнего налета ватажников не рисковал оставлять дом без оружия. Скворец понял, рассмеялся: — Дадут, дадут! В княжеских бертьяницах всякой справы ратной довольно! (Не знали, конечно, как там и что, но полагали, что так. Не мог князь не иметь ратного запасу!)Жены кинулись обнимать мужиков. Скворчиха (на сносях баба, уже и вздернутый под сарафаном живот видать) вовсе разревелась.— Не хорони прежде беды! — одернул Скворец свою молодуху. — Будешь реветь, дитю повредишь во чреве!Скрепилась баба. Жалким взором провожали отъезжающих мужиков. Воротятся — нет? Неведомо! Да ведь кабы противу ворога какого! А тут свои противу своих! И те и другие московиты! Что ж ты, Васильюшка, рано умер! Сын бы твой стал повозрастнее, глядишь, и споров тех не стало бы! Али бы… Моровая беда, али иное что. Лишь бы князья-то не спорили между собою!О чем там мыслят большие бояре, кто перед кем сидит в думе государевой, кто с кем враждует али дружит, об этом не ведала деревня, не знала земля. Ведали одно: ворога надо бить, за веру православную стоять нерушимо. Это знали. И отправляли нынче мужиков на рать не противу юного Василия. Литвина Витовта да ксендзов ляшеских опасались! А что со своими ратиться придется…Победно шла весна, все цвело, березы стояли в зеленом дыму, верба уже осыпала свои сережки, легли ландыши, подымались травы, и проезжавшие верхами мужики Скворец с Глухарем украдкой вздыхали, каясь, что не свалили покоса, не поставили высоких запашистых стогов сена по лугам, окружающим деревню, и словно изменили тем семье и дому своему. И Сидор изъяснял братьям вновь и вновь, что без ихней помощи князю не выдюжить в нынешнем споре о вышней власти.Боры, починки, росчисти, рубленые города, впервые увиденные мужиками, — шумный Ярославль, Волга, которую переплывали на плоту, держа вздрагивающих коней под уздцы. И только уже добравшись до Галича, знали, что москвичи подошли к Костроме и Юрьевы полки ушли туда же. Впрочем, у городового боярина удалось разжиться саблей, рогатиной и двумя шеломами. Броней уже не нашлось. (Может, и были — да дорога бронь! Из княжих запасов брони выдавали токмо опытным воинам — кто не имел своей.) Приезжих мужиков влили в негустую ватагу отставших ратных и тем же днем, накормив, отправили догонять княжеский полк.Кострому, занятую московскою ратью, пришлось объезжать стороной. Старшой попался бестолковый, дважды едва не угодили в полон — ругань, пот, грязь, стертые конские спины, усталость от многодневной тряски в седле, встречные татары (едва не произошла сшибка — да и те и другие были слишком измотаны), и только уже в виду Нижнего нагнали-таки Юрьеву рать.Тут и прояснилось, что сил для битвы недостанет (с московской стороны, помимо великих бояр, были все братья Юрия и дети Владимира Храброго, каждый со своей дружиной), и приходилось отступать и отступать. В Нижнем побыли недолго, подкормили коней, обновили припас и опять двинулись, уходя берегом Волги от наседающего противника.В Нижнем московиты разделились. Догонять Юрия послали одного Константина с ратью. Юрий, сумев оторваться, успел перейти Суру и стать на бреге. Константин остановился на той стороне реки. Ратные подъезжали вплоть к берегу, изредка пускали стрелы, чаще переругивались. Ратиться не хотел никто, да и дико казалось — как это бить своих? Тем паче Константин не стремился перейти Суру и навязать бой Юрию. В конце концов решив, что он выполнил свой долг, Константин повел свои полки обратно. Юрий, чуть поотстав, шел следом и так же, как давеча без боя, вступил в Нижний, занял город опять. Константин отступал не останавливаясь, и Юрий вослед за ним пошел к Галичу. Ратников шатало в седлах, все потные, грязные, завшивевшие, измученные донельзя, проделавшие такой путь за считанное число дней, они только и ждали теперь отдыха и бани. Куда-то и литовская беда отступила, и княжеские несогласия стали не нужны. Впрочем, московское войско тоже вымоталось и с тихим облегчением устремлялось к дому. Мужики и ратные одинаково сожалели, что в нелепом походе этом пропустили покос. Впрочем, только-только начинался июль, и многие надеялись в остатние дни еще поправить дело — успеть бы до августа, до той поры, когда утренняя роса не сходит почти до полудня и уже нельзя ставить сушить накошенное сено — коротко русское лето! А зима — долга, и на скотину, чтобы не сдохла до весны, чтобы не пришлось кормить прутьем да лапником, — много надо!Братья, почернелые, худые, как и все, думали только о бане да еще о том, как не потерять спавших с тела коней. Не было боев, не было и военной добычи: портов, коней, узоречья, и о том, что такое сражения, Скворцу с Глухарем еще только предстояло узнать. Война пока для них обернулась своими суровыми буднями — долгими изматывающими переходами с недоедом и недосыпом, потом и грязью, и им еще предстояло понять, что на деле война в этом и состоит, а сабельные сшибки, сражения ратей — это лишь редкие ослепительные мгновения в долготе военных переходов, и что выносливость и терпение на войне подчас нужнее ратного мужества.Из Галича Юрий послал на Москву весть, предлагая перемирие на год. И только тогда вдосталь измученные и усталые селяне Скворец с Глухарем на загнанных лошадях воротились домой, чтобы тотчас взять в руки косы и спасать Лутонин покос. Скворцова баба крепко обняла мужа, прижалась к нему раздавшимся чревом и стояла так, уткнувшись лицом в мужево плечо. Скворец чуял, как шевелится у жены в чревах малыш, готовый вот-вот выйти на свет, и замер, боясь придавить и страшась отпустить супругу.— Работала? — вопросил.— Как же! — коротко ответила она и, отстранясь, глянула на милого ладу своего, любуя взором. — Жив! Воротился!Иное творилось на Москве. Ее всю сейчас переполнял глубокий благостный покой.Софья рвала и метала. Ее вестоноши уже достигли Витовта, и литвин готовился, ежели так падет судьба, защитить дочерь с внуком ратною силой.На совете княжеском порешили послать посольство к Юрию, и не кого-нибудь, а самого митрополита Фотия. Владыка на сей раз не чванился, не медлил, согласился сразу. Его было дело мирить князей и укреплять московский престол. Он смотрел шире всех них и понимал, что от того, что произойдет здесь (здесь, а не в Константинополе!), зависит судьба православия, а в конечном счете — судьба всех: не только бояр и церкви, но и всего народа русского. Глава 7 Первым, кого встретил Юрий, воротясь в Галич, была Настасья, прибывшая незадолго до его возвращения со всем двором, обслугой, дружиной и казной из Звенигорода. Юрий так и не понял толком: не успела, не захотела или не смогла Софья (не позволили братья?) захватить его казну и послужильцев. Настасья, лишь только остались вдвоем, глядя на него заждавшимися, отчаянными, молодыми глазами, кинулась на грудь, целовала в щеки, глаза, уста. И чуя, как истомилась по нем женщина, которую зовут так же, как звали его покойную жену, да не за имя ли и выбрал когда-то из всей ждавшей господинова не повеления, нет, знака одного прислуги (иное пришло уже много позже, спустя время, иное — не любовь, благодарность, скорее — «жалость»), сам Юрий помягчел, что-то, как острый шип сидевшее в груди, отпустило, отошло. Есть, есть душа, которая его любит — запросто так, любит, и все! Не глядя ни на годы князя, ни на седину, ни на его нынешние ратные неудачи. Согрела сердце, хоть и не избавила от вышних забот.Юрий был опытным полководцем, понимал, что его нынешний стремительный бросок до Суры Поганой и назад — поражение. Хоть Нижний Новгород, не колеблясь и раз, и другой, открыл ему ворота, хоть купцы теснились к нему с дарами и чуть было не соблазнили дать бой братьям-князьям под самым Нижним Новгородом. Чего он ждал? Что всемосковское войско разом перейдет на его сторону и он победителем вступит в стольный град земли? Да, конечно, разумеется — была такая надежа! И еще там, на Суре, ждал, что обиженный покойным Василием Константин перейдет на его сторону. Тогда бы все еще могло свершиться иначе! Но московские воеводы, убежденные или застращенные Фотием, не посмели изменить Софье, и Юрий понимал, что теперь его дела могут пойти совсем скверно, ежели Фотий… Опять же Фотий! Зачем ему, православному греку, надобен литовский католик Витовт? Надеется получить от него вновь в свое управление Галицко-Волынские епархии? Думал так и злил себя, но понимал, что Фотий не из тех людей, коих возможно соблазнить подарками, и что его решение держаться сына, Василия, не куплено никем, тем паче Витовтом, а исходит из его собственных строгих взглядов на правило престолонаследия в русской земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17