Иван Третий прибыл на четвертый день. Отпевал покойного митрополит Филипп с епископами сарским и пермским. Юрия погребли в церкви Михаила архангела, рядом с предками, князьями московского великокняжеского дома. Удел покойного брата — Дмитров, Можайск и Серпухов — Иван Третий взял себе. Это породило решительную смуту в братьях, и Ивану пришлось поделиться с ними.Все четверо Васильевичей чувствовали, что это их не последняя ссора из-за земель и доходов московских.По сентябрьскому московскому счету шел уже 6981 год, или 1473 год от Рождества Христова. Несмотря на траур, свадьба великого князя приближалась своим чередом. Двадцать первого сентября Софья со свитою сошла на берег в Колывани. Шестого октября она была в Юрьеве, одиннадцатого — во Пскове, на русской земле. Здесь ей была устроена почетная встреча, и царевна оставалась неделю.Папа римский Сикст IV, Систюсь, послал с нею кардинала, легатоса Антония, для утверждения истинной веры на Москве. Кардинал ехал в варварскую страну просвещать заблудших. Перед ним везли латынский крест «крыж», знаменующий всем значение его миссии. Об этом «крыже» вести дошли на Москву, и возмущенный митрополит Филипп, явившись к великому князю, предложил выбирать, кто ему дороже: он, русский митрополит, или легатос со своим «крыжом», и пригрозил, что, ежели легатосу позволят явиться в Москву с «крыжом», он в тот же час покинет Москву «другими вороты». «Понеже бо, возлюбив и похваливый чужую веру, то своей поругался есть». Поезд Софьи, которая ничего еще не знала не ведала, был остановлен в пути и чуть не обращен назад со срамом. К счастью для Софьи, у легатоса хватило ума долго не упираться, а Иван Фрязин, хлопотавший более всего о почестях легатосу, вовремя сообразил, что он уже снова не в Италии, а в земле великого князя и даже сам крещен в православие. «Крыж» был спрятан, и путешествие продолжалось.Софья, которую перед отбытием наставлял сам папа Сикст IV, не спорила ни с кем и ни с чем. Наследница византийских кесарей давно чувствовала себя старой девой. Ах, она бы дала руку кому угодно! Она уже и вправду начинала стареть. Итальянские острословы издевались над ее толщиной и над ее бедными приемами. Зоя дурнела, еще больше рыхлела, ночами плакала в подушки. Далекий Московский государь, кесарь греческой веры, владелец огромной, как сказывали ученые греки, страны — это было больше чем счастье, это было спасение. Позади оставались ненавистные Орсини, тщетное ожидание брака, унизительное положение царственной бесприданницы, зависть к братьям, беспутно транжирившим несуществующие доходы, ядовитые пасквили и остроты гуманистов, что, ухмыляясь, передавала ей потом итальянская прислуга. Позади — страшный папа римский, все хлопоты которого только о воссоединении церквей. Она низила глаза перед легатосом Антонием. Она ждала. С ней ехали и свои, греки. На далекой Руси ученые люди легко говорили по-гречески. На далекой Руси ее хотят называть Софией, пусть так!София, Софья, она — Софья!Псков открылся за широкой рекою. Сперва пошли белые церкви, коричневые деревянные дома, больше, гуще, выше, и вот показался город, как венцом обведенный каменными стенами. Все было белым и солнечным. Белые деревья с веселой желто-оранжевой листвой, белые стены города, голубое, звонко-холодное в белых облачках небо, белый храм на горе и красные наряды горожанок, и красный, праздничный, звон колоколов. Берег, когда переезжали реку в лодьях, был весь покрыт народом. Белые, розовые лица, сияющие глаза, золотые ризы духовенства — все веселило Зоино сердце. (Софья, Софья теперь!) И уже чужим и нестрашным показался папский легатос в пурпурной мантии и перчатках, на которые с удивлением, как отметила Зоя, больше всего посматривали горожане, всем видом показывавший, что приехал в варварскую страну. А там — эта толпа народа, и крики, и колокольный звон, и такие добрые лица! И она решилась. В храме, куда их провели прежде всего и где кардинал Антоний презрительно не замечал местных варварских живописных изображений святых, Софья (мудрость!) тихим голосом приказала — да, впервые приказала! — ему почтить образ Богоматери. Антоний удивленно оборотил лицо к прежней молчальнице, но спорить не стал и с брюзгливой неохотой приблизился к образу.О, как она ненавидела их всех! И папу, и легатоса, и язвительных придворных, всех их, спихнувших ее, наконец, сюда, чтобы облегчить себе дело объединения церквей, и бросивших на произвол судьбы дядю императора, и покойного отца, несчастного деспота Морейского!Начались пиры. Ее поздравляли. Не зная языка, Софья лишь молча склоняла голову, когда вельможи в широком и дорогом русском платье, с поклонами, произносили слова своего языка, то твердого, то мягкого. Зоя никак не могла уловить эти переходы. Он был певучее немецкой речи и чем-то сходен с говором македонян, слышанным Зоей в молодости.Двадцать пятого октября Софья прибыла в Новгород и поехала дальше.Как в тумане, проходили перед нею города. Золотою метелью летели желтые листья. Холодный воздух обжигал лицо. Дороги твердели. Тонкие острые льдинки ломались под ногами коней. Приближалась зима. Софью кутали в дорогие меха. Даже простые люди ходили тут в меховых овчинных одеждах.Она смертельно перепугалась, когда их остановили конные московские дворяне и начался спор из-за креста. Вторично она вмешалась, бросившись, как тигрица, в бой за свое счастье. Да, она тоже хочет, молит, настаивает, приказывает, наконец! К тому же лица московских дворян отнюдь не были так добры, как лица псковичей, да и нигде по дороге московиты не простирались ниц перед «крыжом» легатоса. Шел снег. Дворяна были в оружии.Нахохлившийся кардинал, наконец, спрятал крест. Торжество истинной веры, задуманное им, не состоялось. Уже без всякой надежды на успех он тронулся дальше, в душе осуждая папу с его наивной верой в то, что этих язычников можно обратить в лоно римской церкви.Двенадцатого ноября поезд Софьи прибыл в Москву.Софья не сравнивала Москву с городами Запада, с Новгородом или Псковом, ей было не до того. Не разобрала она и тонкостей встречи, в церемониале которой были искусно соблюдены и непременное требование митрополита Филиппа о главенстве независимого православия, и сдержанность по случаю недавнего горя в великокняжеской семье, и пристойная случаю торжественность.Софью со спутниками прежде всего провели в церковь, где митрополит Филипп, в облачении, благословил ее и присных православным восьмиконечным крестом. Это было и приветствие, и достойный ответ на «крыж» легатоса.Затем Софья была представлена матери жениха, великой княгине Марье. Она оробела. Впрочем, похудев, посвежев и разрумянившись в дорогах, Софья очень похорошела. Княгиня Марья приняла ее милостиво. Да и никто не собирался отсылать назад Софью Палеолог, племянницу последнего византийского императора. Жених был высок ростом и благовиден собой, с густыми грозными бровями. Царственный спаситель от нищеты и глума, он и в самом скромном облике показался бы ей красавцем, теперь же у нее сладко заныло сердце и закружилась голова.Их обручили по православному обряду — римское условное венчание намеренно не было принято во внимание совсем. Потом ее провели в чудную, верно, строящуюся церковь: стены были каменные, а внутри стен стояла другая церковь, деревянная, и в ней служили.Софья выстояла службу, ведомую на греческий лад, а не так, как служили в Риме. После литургии состоялось венчание. Венчали «благоверного великого князя Ивана Васильевича всея Руси с православною царевною Софьею (ей переводили слова), дщерью Фоминою деспота Аморейского, а сын той Фома царя Мануила Цареградского, брат же царя Ивана Калояна и Дмитрия и Констянтина».В церкви было полно народу в дорогих нарядах. Изрядно потишевший кардинал Антоний с римскими послами стоял смирно, посторонь. Дмитрий Грек, посол Софьиных братьев, с прочими греками заметно выдвинулись вперед. На бракосочетании были мать и братья государя, а также приближенные и избранные из граждан. Софья чуть поторопилась ступить на подножие и почувствовала, по мгновенной заминке, что что-то сделала не так, и испугалась: страх холодом прошел по спине, расширяясь от лопаток к тазу.(Вдруг все сорвется? Прервут, воротят в Рим…) Но высокий строгий московский цесарь, почти не умедлив, и сам твердо ступил на подножие и стал рядом, чуть впереди. У Софьи отлегло от сердца.Только много позже поняла Софья, что наделала, когда мамка, баюкавшая ее дочь, объяснила великой княгине, начавшей понимать по-русски, примету: кто первый ступит на подножие, тот будет и верховодить в семье.А сейчас, стоя перед аналоем, Софья, радостно волнуясь, уже не слышала возникшего за спиной шепота бояр, злорадно заметивших и по-своему истолковавших невольную оплошность царственной новобрачной.Потом сидели за столами. Ей пели красивые величальные песни на непонятном русском языке. Ее закрывали платом, и она опять боялась, что сделает что-то не так. Ей расплетали и заплетали косы. (В баню Софью водили еще утром.) Потом ее отвели в спальный покой, приготовили ко сну.Женщина знаками объяснила ей, что она должна разуть мужа, и Софья, неловко опуская глаза, стянула с московского государя красные мягкие узорчатые сапоги, из которых выкатилось несколько золотых английских нобилей подарок молодой за разувание мужа. У нее упало и бурно забилось сердце, когда Иван, схватив ее за пояс, перекинул через себя на постель. И жадно, все еще боясь, что это сон, что произойдет что-нибудь непоправимое, торопясь скорее стать женою этого высокого, властного, сдержанного человека, Софья всем телом, животом, грудью прильнула к Ивану, прикрыла глаза и, счастливо, благодарно подаваясь вся его сильным рукам, удовлетворенно застонала, когда мгновенная боль возвестила ей совершение чуда — она стала московской царицей.Назавтра Иван Третий принял послов и подарки от папы римского.Легатос хлопотал за веницейского посла Ивана Тревизана, что, будучи послан от дюки веницейского в Орду, остановился у Ивана Фрязина, по совету денежника, не сказавшись Ивану Третьему. Был повод указать место всем трем: Ивану Фрязину, что обманно вел себя перед папой Систюсем, легатосу, дабы понял, что с властью на Москве не спорят, и венецейскому послу, что посмел выказать небрежение государю Московскому. Ивана Фрязина, поймав и оковав, послали в Коломну, дом его был разграблен, жена и дети схвачены.Посла Тревизана, схваченного у него в доме, сперва велено было казнить, и только после настойчивых униженных просьб кардинала и прочих Иван повелел отложить казнь, снесясь сперва с венецийским дюкою, дабы выяснить, по чьему приказу посол Тревизан таковую грубость государю учинил? Посол, закованный в железа, был посажен в дому у Никиты Беклемишева, и свадебные празднества продолжались.Кардинала с прочими Иван Третий держал у себя одиннадцать недель и, милостиво одарив, отпустил с честью двадцать шестого генваря. Передают также, что кардиналу Антонию было предложено устроить диспут о вере с московским книжником Никитою, и легатос, смущенный красноречием Никиты, отказался от спора, ибо, как он объяснил: «Нет книг со мною». Обратно послы возвращались через Литву.С этого времени Иван стал подготавливать присвоение себе титула цесаря, или царя. Так он уже начинал зваться в бумагах, а еще чаще называли его царем в устной речи, почему и песни, что распевали бродячие гусляры, смешали позднее в одно лицо двух грозных царей, двух Иванов Васильевичей, деда и внука, и неистовый внук, по капризу судьбы, даже вытеснил из памяти людской своего великого деда.Четвертого апреля Москва горела. Загорелось внутри Кремля, у церкви Рождества Богородицы. Сгорел митрополич двор, двор князя Бориса Васильевича и житничный дворец великого князя. Большой княжеский двор удалось отстоять, и то потому, что Иван опять тушил сам и гневно шел прямо на огонь, побуждая дворян кидаться перед ним в пламя.Митрополит Филипп воротился ночью после пожара и начал со слезами молиться у гроба чудотворца Петра. Иван, сменивший платье, усталый, с пятнами ожогов на лице, пришел к нему в церковь. Пробуя утешить митрополита, обещал восстановить ему хоромы и одарить добром взамен сгоревшего. Но митрополит плакал уж не о земном, а прощаясь с земною жизнью. Вскоре у него начали слабеть рука и нога, и он попросил отпустить его в монастырь. Филиппа отвезли к Богоявлению на Троицкий двор, где он причастился и соборовался. Великому князю, сопровождавшему умирающего, митрополит Филипп наказал только об едином, чтобы свершена была церковь Успения. Потом, уже мешаясь в речах, он наказывал своим приближенным и все о том же — о церкви, о припасе, скопленном им на строительство храма, о людях, купленных на то дело церковное, приказывая их отпустить, по своей смерти, на волю.Заслышав, что митрополит умирает, началось паломничество к его одру.Филипп у всех в ответ просил прощения и тихо умер в первом часу ночи с пятого на шестое апреля. На теле покойного были обнаружены железные цепи вериги, которые и положили к нему на гроб. Хоронил митрополита епископ Прохор Сарский в недостроенной церкви Успения.В тот же месяц, на Вербной неделе, послали на сбор русских епископов.Собором их был возведен на митрополичий стол Геронтий, епископ коломенский, который тотчас принялся за строительство нового митрополичьего двора, взамен сгоревшего, с каменными, кирпичными палатами.Летом псковские послы просили великого князя оборонить их от немцев.На зиму великий князь Иван послал во Псков князя Данилу Дмитриевича Холмского с бесчисленною ратью. Рать два дня шла и шла бесконечною лентою, втягиваясь в городские ворота Пскова. Сам Холмский прибыл на третий день, тридцатого ноября. Не довольствуясь московскими и псковскими силами, Иван Третий послал в укрощенный Новгород, веля выступить с ратью в помочь Пскову. Во главе рати был поставлен славенский посадник Фома Курятник.Рать Данилы Холмского должна была, по мысли Ивана Третьего, навечно отбить у орденских немцев охоту нападать на земли великого князя Московского. Но Холмского ждала обидная неудача. Пала оттепель. Рыхлый снег оседал на глазах. Засинела Великая, поверху льда стояли лужи воды, через нее уже становилось опасно ездить. Кони вязли, проваливаясь по грудь. Холмский бессонными ночами лежал и слушал, как с опушенных крыш и водотоков с равномерным настойчивым шорохом опадает капель. Иногда со звоном отламывалась и падала сосулька. У крыльца стояли лужи воды. Идти в поход было решительно невозможно.Холмский ждал. Пятого генваря подошла новгородская помочь. Между тем войско проедалось и грабило посады. Псковичи после долгих недоразумений стали возить по раскладу на всех корм для войска — хлеб и вологу, мед и пиво, овес и сено лошадям. Рать стояла в Завеличье, готовая тронуться в поход. Но с крыш все капало и капало, и уже начинала раскисать земля под снегом.Немцы меж тем спешно прислали посольство, предлагая мир на двадцать лет (нарушенный ими уже через полгода). Пришлось с горем согласиться на мир. Тридцатого генваря Данило Холмский поехал обратно.Тою же зимой, в декабре, к Ивану Третьему приехал служить царевич Муртоза, сын казанского царя Мустафы, и Иван дал ему городок на Оке с волостями. Приходили послы из Крыма.При дворе утверждался новый, сложный церемониал. Все чаще Иван давал волю вспышкам своего гнева, являя подданным грозу государеву.Из Венеции, от дюка Николы Трона, прибыл в апреле новый посол, с дарами и просьбами, и Иван, удовлетворенный в своей венценосной гордости, выпустил Тревизана из заточения.Софья ревностно погрузилась в православную церковную обрядность и семейные хлопоты. Стояла все службы, ходила по святым и чтимым местам, считала добро и утварь — становилась богомольной и домостроительной. За год и Рим, и папа, и пресловутая уния, все отошло, забылось, отодвинулось куда-то в давнее, почти небылое. Русскому языку она училась у мамок.Страшившаяся поначалу, что она бесплодна, Софья, наконец, понесла, и теперь втайне молила, чтобы Бог послал ей сына, а не дочь. Туманные надежды, пока еще неопределенные, бродили в ее голове. Но одно она испытывала явно и ясно — острую ненависть к покойной тверской княжне.Софья не раз убеждалась с горем, что Иван ее не забыл, хотя и молчит о том. Муж и заботлив и ласков, но какими глазами смотрел он на сына Ивана, наследника престола московского! Ненавидя и вожделея, Софья удваивала ласки.Плохо понимая в политике и делах государственных, она меж тем с молоком всосала тысячелетние византийские навыки тайной придворной борьбы и уже чуяла, вернее, начинала чуять, вглядываясь в лица ближних бояр, кто может стать за нее и кто против, на кого можно опереться, ежели придет нужный час.Пышность, которой окружал себя Иван, льстила ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59