ГЛАВА ПЯТАЯ
С той поры как пришла весть о гибели жены, Фому Сергеевича словно подменили. На людях он старался держаться молодцом, даже пробовал улыбаться. Но стоило невзначай застать его в одиночестве, и сразу перед вами вставал совершенно другой человек – поникший, ко всему безразличный, с обращенным внутрь себя взглядом. Именно таким увидела Ирина Сергеевна полковника, когда он сидел на чурбаке у своей землянки.
– Что с вами, Фома Сергеевич? Не заболели ли часом? – вместо приветствия спросила Ирина Сергеевна. И чтобы вывести его из подавленного состояния, энергично потрясла бумажкой. – А у меня радостная весть!
– Радостная весть? – Фома Сергеевич попробовал улыбнуться и протянул за бумажкой руку, но Валентинова зажала ее в кулаке.
– Не здесь. К тому же вы насквозь промокли, – провела она ладонью по рукаву его шинели. – Сейчас же в землянку, товарищ комиссар!
– Вы тоже не суше, – и Хватов, приподняв палатку, заменявшую собой дверь, пригласил Валентинову заходить.
– Мой плащ никакой дождь не прошибает. Трофейный! – и для убедительности Ирина Сергеевна откинула полу и по сухой изнанке сильно хлопнула ладонью. – Видали? Так-то! – и, спускаясь в землянку, спросила: – С передовой?
– Да, с передовой, – соврал Фома Сергеевич, зажигая светильник – гильзу от сорокапятки. После, вешая шинель на рогульку, спросил: – Ну, что за новость?
– Из армии самолет пришел с новенькими ручными пулеметами и минометами – подарок ленинградцев. На одном ящике написано: «Лично полковнику Железнову Якову Ивановичу». Член Военного Совета – он присутствовал при разгрузке – сказал, чтобы командование дивизии об этом подарке довело до всего личного состава дивизии, и пусть сами бойцы решают, чем отблагодарить ленинградцев.
Лицо Фомы Сергеевича наконец просветлело, и он крепко пожал руку Ирины Сергеевны.
– А письма?
– Есть. Член Военного Совета сказал, что в каждом ящике лежит по письму от рабочих.
– Пошли! – и Фома Сергеевич схватился было за шинель, но Ирина Сергеевна удержала его.
– Куда? Дождь же. Да и надо доложить комдиву. – Не теряя времени, она тут же крутанула ручку телефона: – Тася. Две двойки. Яков Иванович? Валентинова. Звоню от Фомы Сергеевича. Я только что с аэродрома…
Но тут Фома Сергеевич взял телефонную трубку и досказал все остальное, закончив словами:
– Предлагаю сейчас же поехать с Ириной Сергеевной на склад и там все это распределить по полкам. Согласен? Тогда едем!
Но как только Фома Сергеевич положил трубку, Ирина Сергеевна незамедлительно взяла ее и, укоризненно глядя на комиссара, снова вызвала Железнова:
– Это я, Яков Иванович, Валентинова. Фома Сергеевич никуда ехать не может. У него шинель – хоть выжми. Сейчас я распоряжусь, чтобы ему принесли сухую шинель, и только тогда мы сможем двинуться к вам… – На этих словах Ирина Сергеевна замолчала и лишь односложно отвечала в трубку: «Ясно! Хорошо! Все поняла!..» Потом повернулась к комиссару: – Он сам сюда придет и принесет шинель.
Фома Сергеевич оперся спиной о стенку, задумался, и его лицо снова помрачнело, а лежащие на столике руки сами собой сжались в кулаки.
Ирина Сергеевна тяжело вздохнула, положила еще не согревшуюся ладонь на его руку:
– Такое горе, Фома Сергеевич, я сама пережила. Тяжело. Имеешь семью, любящего мужа – и вдруг одна-одинешенька, как перст. Страшно… И я понимаю, как вам, дорогой, тяжело. Мужайтесь. Прогоним фашистов, найдете дочурку, и она вам многое заполнит…
– Спасибо, милая женщина! – проронил Фома Сергеевич, сжимая в своих горячих ладонях ее руку. И тут же, пряча заблестевшие слезами глаза, отвернулся в угол. – Простите за слабость. Так наболело, что каждое теплое слово берет за душу… Стоит закрыть глаза, как в голову лезут всякие кошмары. То ужас расстрела. Даже слышу ее крик. А то вижу дочурку в руках озверевшего фашиста… И в этот момент меня охватывает такая жгучая ненависть, что, кажется, схватил бы гранаты, – Фома Сергеевич сжал кулаки, – и ринулся бы в самое пекло боя.
– Возьмите себя, Фома Сергеевич, в руки! Верьте, что с Наташей все будет хорошо. Верьте! Вера – это великое дело. Вот, например, я верю, что найду своих ребят… – Но тут голос Ирины Сергеевны дрогнул, и она чуть было не разрыдалась. Но в этот момент послышались шлепающие шаги, тут же распахнулась палатка, и с порога Железнов протянул Хватову сухой брезентовый плащ.
– Пошли. Машина в балке, – и, глядя на Валентинову, усмехнулся, – рядом с вашей «Антилопой».

Кидаясь из стороны в сторону и далеко разбрасывая грязь, мчались по разбитой дороге два «газика» на Подсосонье. Лес, начиная от этого селения, далеко вглубь был сплошь забит конницей корпуса генерала Доватора, которым теперь командовал старый конармеец генерал Крюков. В лесу «газики» значительно сбавили скорость и до Мякотина тащились, пугая лошадей, почти час. Здесь Валентинова занимала под свой «штаб» уцелевшую избу, что у самой опушки. Но она у избы не остановилась, а повела командование в лес, где прятались парк и склады дивизии.
– Вот, дорогие товарищи, – Ирина Сергеевна показала на штабель ящиков и череду зеленых минометных опорных плит, венчавшую штабель снизу, – образец подвига непокоренного Ленинграда. Смотрю на эти ящики и дивлюсь – какая могучая сила у нашего народа! В огненном кольце врага, в голод и холод, они еще куют оружие. Восхитительно!
В конце штабеля Валентинова остановилась и перевернула верхний, небольшой по сравнению с остальными ящик адресной стороной к себе, где четко было написано: «Западный фронт. Лично полковнику Железнову Якову Ивановичу».
Ирина Сергеевна скомандовала подошедшим красноармейцам снять этот ящик. Но Яков Иванович снял его сам и сам же вскрыл. В ящике, блестя обильной смазкой, лежали новенькие ручной пулемет и ствол миномета. На ложе пулемета поблескивала медная планочка с надписью. Поверх этого пулемета лежал желтый конверт, а в нем письмо. И Яков Иванович, не без волнения, прочел его вслух:
– «Здравствуй, дорогой Яша! Горжусь тобою. Обнимаю и целую тебя. В конце лета я получил от Нины из Княжина письмо. Из него узнал, что ты на Западном фронте и участвовал в битве под Москвой. Разгром врага под Москвой – это чудо! Чудо единства народа и партии! Восхищены подвигами Красной Армии. Посылаем целый самолет пулеметов и минометов, изготовленных руками наших рабочих. В своем письме к командованию мы просили, чтобы часть этого оружия дали и твоей дивизии. Один пулемет и один миномет собрал я сам с помощью друзей – старых коммунистов – и посылаю тебе лично. А ты вручи их самым лучшим боевым расчетам. Пусть они этим оружием громят ненавистного врага. Что касается меня, то я, Яша, наперекор старческим недугам, возглавляю завод, работающий на оборону. Ваша победа под Москвой вдохновляет нас на трудовые подвиги. Мы, Яша, так же, как и осенью девятнадцатого года – это ты хорошо помнишь, – самоотверженно трудимся с противогазом на плече и винтовкой у станка. И верим, что недалек тот час, когда славная Красная Армия прорвет блокаду и наш родной Ленинград снова станет свободным. Шлем тебе и воинам твоего соединения горячий рабочий привет! И желаем всем вам боевого успеха в сражениях с немецко-фашистскими захватчиками.
Всего тебе хорошего в боевых делах и в жизни!
Илья Семенов».
Закончив читать, Яков Иванович промолвил:
– Какой человек! Глыба!
– А кто он тебе? – заинтересовался Хватов.
– По родству – никто, а по душе – родной. Старый коммунист, коренной питерский рабочий. Ему сейчас, наверное, – Яков Иванович напряг память, – так лет шестьдесят шесть – шестьдесят семь… Мой духовный наставник. Еще при царе он увлек меня на революционный путь. Это один из тех, кто отдал всего себя партии и народу, солдат старой большевистской гвардии…
Все, находившиеся здесь у штабеля, стояли молча, словно завороженные. Пожилой, с гусарскими усами красноармеец не чувствовал даже, что его пальцы больно жжет догорающая цигарка.
– Вот какие люди, а? – глядел он на Железнова. – Там, небось, и жрать-то нечего, и от холода стынут, а куют оружие. Эх, фашист проклятущий, что наделал… Товарищ комдив, разрешите обратиться. Хлебушко им, блокадникам, хоть дают?
Железнов ответил:
– А вот прикинь. Нам дают два фунта хлеба, а им – рабочим – полфунта, а населению – совсем восьмушку. И все же они куют оружие и славно куют. Вот так.
– Страшно подумать, товарищ полковник… – нахмурился солдат. – А нельзя ли им помочь нашим пайком? А? Например, поубавить нам на четверть дневной рацион, так на неделю, и, глядишь, им незаметно два пайка.
– Конечно, можно, – вместо Железнова ответил Хватов. – Но для этого, товарищ Галуза, надо красноармейское согласие.
– Да разве кто из нас откажет? Ты, ты, ты откажешь? – тыча пальцем, спрашивал Галуза стоящих рядом с ним красноармейцев. Те в один голос ответили: «Конечно, нет». – Вот видите? Все как один! – Затем Галуза подошел к подарку комдива. – Дайте мне этот пулемет, показывая его бойцам, я целый полк сагитирую. Этот пулемет сильнее всякого слова.
– Спасибо, товарищ Галуза! Большое спасибо! – Хватов потряс руку бойца. – Будет хорошо, если напишете обращение к воинам дивизии. В этом я вам помогу. Согласны? Мы его поместим на первой странице нашей газеты. – Галуза утвердительно кивнул головой. – Вот и хорошо. Тогда идите к себе, побеседуйте с товарищами. Подумайте, что написать, а немного попозже я зайду к вам.
Бойцы ушли.
Дождь стих, и Ирина Сергеевна повела Железнова и Хватова прямой тропкой к своему дому. Там, скинув плащи, Железнов и Хватов разместились за большим крестьянским столом, освещенным ярким светом электрической лампочки.
Начали решать, как лучше распределить дар ленинградских рабочих. А в это время «солдатский вестник» уже распространял новость о подарке по дивизии.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Эта новость долетела и до Еремина. (Он после госпиталя, куда попал «по простуде», сумел устроиться в выгодной точке – на одной из промежуточных полевых военных почт армии.) В благородном ответе воинов ленинградцам он увидел еще одну лазейку приблизить некоторых своих людей к политотделам, а там, возможно, и продвинуть их поближе к штабам дивизий. Одного он наметил сразу – Куделина. Тот, получив со знакомым почерком письмо-треугольничек, выхлопотал у младшего лейтенанта Подопригоры (он теперь был командиром роты вместо ушедшего на курсы Кочетова) разрешение во второй эшелон – в лавку военторга, откуда на попутной машине быстро добрался до почты. Там они «случайно» встретились, и Еремин нагрузил Куделина двумя тюками только что привезенных им газет и повел огородами в другую хату – сортировку.
– Ты должен стать, – наставлял по дороге Еремин, – самым активным организатором за отправку пайка ленинградцам. Неплохо, если предложить увеличить норму. Предложи свою кандидатуру комиссару для этой агитации в других ротах, батальонах.
Куделин вытаращил глаза:
– С агитацией у меня не получится. Пробовал – не от души. Да и язык не тот…
Воцарилось молчание.
– Не получится, язык не тот, – передразнил его Еремин. – Должно получиться. – И сунул Куделину бумагу. – Это статья «От всего сердца» – о благородном поступке воинов. Перепиши и сразу пошли в дивизионную газету. – Затем оглянулся и, убедившись, что на них никто не смотрит, спросил: – Где дивизия? Какое намерение начальства?
– Дивизия вышла на Вазузу. А что думает командование – не знаю.
– Мелковат ты, Куделин, для нашей работы. Толка не вижу, – сплюнул Еремин.
Это задело Куделина за живое.
– Прикажите взорвать артсклад – взорву. Комдива аль комиссара укокошить – в два счета укокошу.
– Дурак! – скрипнул зубами Еремин. – Ты мне нужен для разведки, а не для диверсии. – Он взглядом удава смотрел на Игната. – В воскресенье от тебя жду письма. В него ты вложишь заявление начальнику нашей почты на розыск денежного перевода. Вот тебе его текст. – Еремин протянул бумагу. – Обратный адрес – своей части, твоя фамилия – Груздев. А вместо инициалов поставишь буквы, обозначающие время: буква имени – день, а буква отчества – часы форсирования Вазузы. Понял?
– Понял, – придавленно ответил Игнат.
– Тогда пошли, – и Еремин помог Куделину поднять на плечо связанные между собою тюки.
Эстафета «солдатского вестника» вначале облетела тылы дивизии и КП, потом перекинулась к доваторовцам и к ужину докатилась в полки. Там раздатчики пищи, конечно же, с изрядными добавлениями рассказывали и о подарке ленинградцев, и о их голодной жизни, и даже о том, как «способствовали» самолету сесть.
Один из рассказчиков в роте Подопригоры – красноармеец Сеня Бесфамильный, в шутку прозванный друзьями «Заводной», в прошлом беспризорник, так красочно развернул картину посадки самолета, что слушавшие его чуть не забыли про еду. Но тут Куделин, которому уж очень хотелось встрять в этот разговор, выразил сомнение:
– Ну-у? И даже выложил «Т»?
– Вот те и ну! – передразнил его Сеня. – Лопай вот кашу и не перебивай! За что купил, за то и продаю. Сам шеф-повар видел, как самолет кружил. И вот тут как тут усатый из роты охраны, ну тот самый, что шапку вот так носит. – Бесфамильный сдвинул свою ушанку набекрень… – Башка-мужик! Голова – ума палата. Смекнул в чем дело и раз с плеч вещмешок. Вытянул оттуда подштанники, расправил и бах их на землю. Потом вытащил полотенце и разостлал его поперек гашника. Вот тебе и «Т»! А после нацепил на штык носовой платок и стал им по-морскому сигналить.
– По-морскому? – хохотнул кто-то в темном углу.
– Тише ты! – шикнул молодой красноармеец, сидевший на нарах около термоса. – Веришь не веришь, а врать не мешай.
– Чего? – вспылил Сеня. – Вот как поварешкой тресну, так зараз язык проглотишь. Он из морской пехоты к нам попал и азбуку Морзе на все пять знает. А она, друг мой Заваляшка, для всех одинакова – точка – тире, точка – тире.
– А ты-то ее знаешь? – насмешливо спросил Куделин.
Это уж было слишком. Сеня вскипел и черпаком поварешки отбарабанил что-то по стойке, подпиравшей вход.
– Слышали?
Землянка хором ответила:
– Слышали!
– Хорошо? – Сеня провел пальцем под носом и с хитрецой смотрел на Игната. – А что это значит? Не знаешь? Эх ты, вояка! А это значит, – и Сеня, отстукав первую фразу, пояснил: – Дураку, чтобы понять важность происходящего, всегда разума не хватает. – Землянку потряс хохот. – А теперь отвечаю по существу вопроса. Азбуку Морзе, как вы видите, я знаю. Для тебя, Игнат Куделин, изучить ее, конечно, не по мозгам. Так вот, самолет приземлился, из него еле вышел – в чем только душа держится – рабочий – ленинградец…
– Закачало? – На рассказчика серьезно смотрел Степан Айтаркин.
– Не закачало, а с голодухи! Там, в Ленинграде-то, не такой харч, какой нам матушка-Родина дает, а всего-ничего, да еще восьмушка эрзац-хлеба. По-нашему, значит, пятьдесят грамм! С такого харча не только закачаешься, а часом и в ящик спружинить можешь.
– Ну уж и пятьдесят. Ты что-то, Сеня, загнул, – перебил его пожилой красноармеец. – Може, населению, неработающим, а рабочему классу? От такого рациона и за неделю капут.
– Возможно, Никифор Петрович, ты и прав. Но одно ясно, живут ленинградцы смертельно голодно. Даже страшно подумать. А они еще и воюют, и на оборону работают… Так вот этот-то ленинградец и привез нам в подарок ими сделанные пулеметы и минометы. Солдатики из караульной роты завели его и летчиков к себе в землянку, сварганили на скорую руку кашу погуще, да и по чарочке. – Сеня лукаво улыбнулся и щелкнул себе по воротнику. – Потом все в один раз разгрузили самолет. А после разгрузки опять в землянку и снова накормили, уже более плотным харчем и опять с чарочкой.
– Здорово в караульной живут, коль у них, в затишье, такой запас сердешной, – прогнусавил с полным ртом каши бородач.
– Надо полагать, у них справный старшина, – ответил Сеня. – Так вот за обедом они решили отблагодарить ленинградцев и загрузить самолет своим красноармейским пайком…
– А мы что – не можем? – соскочил с нар Степа.
– А это зависит от вас, – подхватил Сеня. – Как решите, так и будет. А когда я буду на кухне, передам ваше решение начпроду и попрошу его наш паек погрузить в самолет.
Землянка зашумела:
– Конечно!
– Правильно!
– Какой может быть разговор!
– Я предлагаю полтора пайка! – выкликнул Куделин. Он давно собирался «отличиться», да ему все мешали. Теперь же подобрал момент. В душе теплилась надежда, что кое-кто станет отнекиваться, а он, Куделин, будет настаивать на своем и тем самым выделится из остальной массы, и начальству это станет известно. Да не тут-то было. Землянка без колебаний его поддержала.
Куделин, моя котелок, косил глазами на Семена и думал: «Здорово у него получилось. Вот бы мне так!» И он спросил его:
– Это тебе комиссар поручил?
Сеня от удивления вытаращил глаза:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48