Знаю, что в святилище солнцаслужбу правите вы — и все же!… Я написала стихотворение на священной бумаге, привязала к ветке дерева «сакаки», оставила на веранде дома и вернулась к себе. Не знаю, сам ли Хисаёси нашел мое послание, но его ответ, тоже привязанный к ветке «сакаки», гласил: Мог ли я хоть на мигпренебречь сиянием лунным,путь лучам преградив?Оттого не открылись ставни,что у старца сон слишком крепок… * * *
Я провела здесь семь дней, а когда собралась уходить, спросила — где находится бухта Футами, которая некогда пришлась по сердцу богине? «Хорошо, мы вас туда проводим», — гласил ответ, и мне любезно дали в провожатые младшего жреца Мунэнобу.Мы пошли вместе, и я увидела все прославленные места — Чистое Взморье, где совершают очищение паломники, знаменитые сосны Макиэ на берегу бухты Футами, огромную скалу, которую бог Грома расколол пополам одним пинком ноги, увидела храм на побережье, посвященный богам-супругам Саби — здесь они приветствовали богиню Ямато-химэ. Дальнейший путь мы продолжили по воде, в лодке, по дороге осмотрели острова Тоси, Госэн и Тоору. У острова Госэн во множестве добывают съедобные водоросли, жрецы храмов Исэ приезжают сюда собирать эти водоросли, которые подносят затем как ритуальное угощение великой богине Аматэрасу… Отсюда произошло и название острова — Госэн, «подношение». А остров Тоору — «Проезжай!» — получил свое название оттого, что представляет собой гигантскую скалу, часть которой размыло море, так что посреди острова образовался как бы пролив. Лодка плывет по этому проливу, а сверху, наподобие огромной кровли, нависает скала. Безбрежное море простирается вдаль, вид чудесный!В храме Коасакума, одном из двадцати четырех, подведомственных храмам Исэ, хранилось священное зеркало, изготовленное богом Литейщиком для великой богини Аматэрасу, дабы богиня видела в нем свой отраженный облик, но злоумышленники похитили зеркало и погрузили его на дно пучины. Но зеркало отыскали и снова вернули в храм. Тогда богиня возвестила через оракула: «Даю обет спасти все живущее в этом мире, вплоть до существ, одетых в чешую!» Как только она это сказала, зеркало само вышло из храма и явилось на вершине скалы. На этой скале растет одинокое дерево — дерево сакуры. Когда волны прилива вздымаются чересчур высоко, зеркало переходит с земли на верхушку дерева, в остальное же время пребывает на скале. Мне стало отрадно на сердце, когда я услышала о клятве богини спасти все живые существа в нашем мире, захотелось остаться здесь на день-другой, помолиться в тишине и покое, и я осталась в местечке Сиоай, найдя приют в доме главного жреца храма.Ко мне отнеслись очень приветливо, на душе у меня было хорошо и спокойно, я провела здесь несколько дней. Мне сказали, что бухта Футами особенно прекрасна при лунном свете, и вместе с несколькими женщинами я отправилась на морской берег. Поистине, слова бессильны передать прекрасное зрелище, исполненное очарования! Мы провели на побережье всю ночь и вернулись только с рассветом. Не забыть мне вовекэтой ночи в бухте Футами -предрассветной поройнеизбывной луны сияньеозаряет берег и волны… Я никак не ожидала, что о моем пребывании в этих местах стало известно во дворце государя. Очевидно, это случилось потому, что одна из придворных дам, Тэрудзуки, служившая при трапезной, доводилась родственницей главному жрецу храма Исэ. И вот я неожиданно получила от нее письмо. Удивленная, я развернула послание — оказалось, что эта Тэрудзуки подробно передает мне чувства и слова государя: «Пристрастившись к луне, сияющей над бухтой Футами, ты, конечно, совсем забыла о дворце… Мне хотелось бы вновь побеседовать с тобой, как в прошлый раз…» Волнение переполнило мою душу, я была сама не своя. Как могу я забытьлик луны, что мне воссиялатам в покоях дворца!В чужедальних краях повсюдупредо мною твой светлый образ… - ответила я.Оставаться здесь бесконечно было нельзя, я вернулась во Внешний храм и решила возвратиться оттуда в храм Ацута, чтобы продолжить мой труд — переписку сутры, ибо суматоха, вызванная пожаром, там, конечно, давно уже улеглась. Мне было грустно расставаться с храмами Исэ, и я сложила: На божественный путьнаправь меня, храм Вата рай, -до конца моих дней,буду я к тебе обращатьсяв жизни суетной, многотрудной… В день, когда я уже собралась в путь, рано утром мне принесли из Внутреннего храма письмо от главного жреца Хисаёси: «Я глубоко сожалею о Вашем отъезде. Непременно снова посетите нас на праздниках в девятой луне!» Тронутая его вниманием, я ответила: Я надеюсь, что вассмогу в долголетье счастливомс государем сравнить -и когда— нибудь снова мы будемлюбоваться полной луною… Поздним вечером мне опять принесли от него письмо. «Не знаю, о чем ваши заветные думы и мольбы, другим это знать не дано, но не могу не ответить на ваше стихотворение, в котором, прославляя государя, вы желаете счастья также и мне», — писал он. К письму были приложены подарок: два куска шелка, которым славится местность Исэ, и стихотворение: Новых встреч под лунойбуду ждать я, терпенья исполнясь,ваши строки храня -вместе с соснами вековымиза священной оградой храма… Чтобы поспеть к первой лодке, отплывающей ранним утром, я еще накануне пришла в селение, именуемое Ооминато — Большая Гавань. Я прилегла ненадолго вздремнуть в убогой хижине солевара, и мне невольно вспомнились слова древней песни: Пусть меня ожидаетПростор морскойИли кручи, где гнезда бакланы вьют,Только бы быть с тобой!,Острова, куда кит заплывает порой,Или степи,Где тигры свирепые ждут,Только бы быть с тобой! А я?… Сколько бы я ни ждала, не будет мне утешения, в какую бы даль ни забрела — нет надежды на встречу…Еще не рассвело, когда я покинула хижину, и тут мне принесли письмо от жреца Цунэёси. «Посылаю письмо, которое написал еще тогда, когда вы пребывали во Внутреннем святилище, но вовремя не отправил… О, как горько теперьдаже слышать про бухту Наруми!Ведь туда по волнамвы отправитесь, нас покинув, -я рукав слезой орошаю…» Я ответила: Пусть мы знали давно,что нас ожидает разлука,но настал этот час -и теперь на пути к Нарумине от волн рукава промокли… * * *
В храме Ацута полным ходом шла постройка — восстанавливали сгоревший храм, кругом все были поглощены работой, но мне не хотелось опять откладывать переписку сутры, и я все-таки добилась, чтобы мне отвели помещение, где завершила, наконец, переписку последних тридцати свитков сутры Кэгон. Эти свитки я поднесла в дар храму. Церемонией подношения руководил неприметный провинциальный монах, похоже было, что он сам толком не понимает смысл того, что совершает, но я позаботилась, чтобы все обряды были соблюдены, в том числе — исполнение музыки для утехи богов-хранителей сутры. Затем я вернулась в столицу.
После неожиданной встречи с государем на Горе Мужей, Отокояма, — встречи, которую я не забуду даже в грядущем потустороннем мире, — государь через близкого мне человека то и дело снова звал меня, приглашал к себе; я была ему благодарна от всей души, но пойти не решалась. Так бесплодно шли дни и луны, сменился год, уже наступила девятая луна следующего 5-го года Сёо. [133]Государь любил бывать в загородном дворце Фусими, там дышалось ему привольней.' «Здесь никто не узнал бы о нашей встрече…» — писал он мне. Помнится, я решила тогда, что и впрямь туда бы можно пойти, и, по всегдашней своей слабости, не в силах противиться зову сердца, все еще хранившего память о первой любви, тайно пошла во дворец Фусими.Меня встретил доверенный человек и повел, указывая дорогу. Это было забавно — ведь я и без него знала здесь все входы и выходы.В ожидании государя я вышла на высокий балкон зала Девяти Будд и огляделась вокруг. Река Удзи катила внизу печальные волны. Я смотрела на них со слезами волнения, и мне вспомнились стихи: Так ярко сияетнад бухтой Акаси лунапорой предрассветной,что лишь волны, гонимые ветром,и напомнят про мглу ночную… Около полуночи государь вышел ко мне. Я глядела на его неузнаваемо изменившийся облик, озаренный ярким светом луны, сиявшей на безоблачном небосводе, и слезы туманили взор, мешая ясно увидеть его лицо. Он говорил о многом, а я слушала, как он вспоминал минувшие времена, начиная с той поры, когда я малым ребенком сидела у него на коленях, и вплоть до того дня, когда, покинув дворец, навсегда с ним рассталась.— Наша жизнь полна горя, так оно и должно быть, ибо мы живем в мире скорби… Но все же почему ты ни разу не пришла, не пожаловалась на свою тяжкую участь? — спросил он. Но о чем бы я стала жаловаться, если не о том, что он забыл меня, бросил, обрек на скитания по свету? А об этом горе, об этой обиде кому я могла поведать? И кто бы меня утешил? Но открыто высказать все, что было на сердце, я не могла и лишь с волнением слушала его речи. С горы Отова доносился жалобный клич оленя, колокольный звон в храме Фусими возвестил приближение утра. И колокол гулкий,и трубный олений призывменя вопрошают -о чем под небом рассветнымпроливаю сегодня слезы?…
Рассвело, и я ушла, унося глубоко запечатленный в сердце облик государя, и рукава мои были влажны от слез. Когда я уходила, государь сказал:— Хотелось бы снова встретиться с тобой такой же лунной ночью, пока я еще живу в этом мире… Но ты как будто вовсе не стремишься к свиданиям, все время твердишь только о встрече на том свете, в раю… Отчего это? Какой зарок ты дала в душе? Дальние странствия на восток страны или даже в Танскую землю — обычное дело для мужчин, но женщинам, я слыхал, не под силу столь трудные путешествия, для женщин в дороге слишком много преград… Кто же твой спутник, вместе с тобой бегущий прочь от скорбного мира? С кем ты заключила союз? Не может быть, чтоб ты странствовала одна! Из твоих рассказов я заключаю, что люди, с которыми ты обменивалась стихами, не просто первые встречные, случайные спутники, обычные любители поэзии танка… Наверное, вас связывали тесные узы, соединяющие женщину и мужчину… Иначе не может быть, ведь на твоем пути встречалось так много мужчин… — упорно выпытывал государь.— С тех пор как, покинув девятивратную [134] столицу, окутанную весенней дымкой, я пошла бродить сквозь туманы, — ответила я, — нет у меня пристанища, где я могу хотя бы на одну ночь спокойно преклонить голову. Ибо сказано: «Нигде не обрящете вы покоя!» И еще сказано: «О деяниях, свершенных в прошлом, узнаешь по воздаянию в нынешней жизни!…» Теперь я наконец поняла, что все мои горести — не что иное, как возмездие за грехи, свершенные в былых воплощениях. Союз, однажды расторгнутый, вновь заключить невозможно! Я родилась в семье Минамото, ведущей свой род от великого Хатимана, но тем не менее знаю — здесь, в этом мире, мне больше не видеть счастья… И все же, придя в восточные земли, я прежде всего поклонилась святилищу Хатимана, великого бодхисаттвы, на Журавлином Холме, Цуругаока. Я просила об исполнении заветной моей мечты — о воскресении к жизни вечной в раю, об искуплении моих грехов. Я говорю вам чистую правду, ибо недаром сказано: «Только правдивые сподобятся благодати!» Я исходила земли Востока, была всюду, вплоть до равнины Мусаси, до речки Сумиды, но за все это время ни одной ночи не провела в любовном союзе. Ибо согреши я хоть один-единственный раз, священная триада бодхисаттв в храме на Журавлином Холме навеки отвергла бы меня, изгнав из числа живых созданий, спасти которых эта троица клятвенно обещала, — я навсегда погрузилась бы в глубину преисподней, в ад Бесконечный! Если бы я заключила любовный союз во время паломничества к святыне Исэ у чистых вод речки Исудзу, если бы привязалась там к кому-нибудь сердцем, великий Дайнити-Нёрай, владыка и спаситель обоих миров, Телесного и Духовного, в тот же миг обрушил бы на меня свою кару! Стихи об осенних хризантемах, что сложила я в Наре, у подножья горы Микаса, возникли просто в порыве чувств, под впечатлением минуты. Если бы там, в Наре, я вступила в любовную связь, прилепилась бы к кому-нибудь сердцем, великий бог Касуга, охраняющий все четыре стороны света, отвернулся бы от меня, лишив бы защиты. Тогда напрасны стали бы все испытания, которым я себя подвергала, в удел мне достались бы лишь тяжкие муки в подземном мире!Я потеряла мать в раннем детстве, двух лет от роду, даже лица ее не упомню; пятнадцати лет лишилась отца. С тех пор я всегда оплакивала покойных родителей, рукава до сих пор не просохли от слез, пролитых об их безвременной смерти. Но милосердие государя утешило мое юное сердце, в моем сиротстве я, недостойная, была согрета вашей заботой. Когда же я стала взрослой, вы были первым, кто сказал мне слова любви, — могла ли я не ответить всем сердцем на ваше чувство? Даже неразумной скотине ведома благодарность, стало быть, будучи человеком, я тем паче не могу забыть любовь, которой вы меня одарили! В раннем детстве ваша доброта была мне дороже света луны и солнца, а когда я выросла, вы стали мне роднее и ближе матери и отца. Много лун, много лет миновало с тех пор, как мне пришлось неожиданно вас покинуть. Но с тех пор, случайно увидев ваш выезд или посещение храма, я всякий раз проливала слезы тоски о прошлом, а в дни присвоения новых чинов и званий больно сжималось сердце при виде процветания других семейств, возвышения моих прежних товарок. Смирив тщеславные заблуждения, я бродила по всей стране в надежде, что странствия помогут развеять пустые думы, осушат бесполезные слезы. Да, я бывала среди мужчин, случалось, ночевала в кельях монахов. Мы обменивались стихами, наслаждались высоким искусством стихосложения — у таких людей я живала подолгу, и злые языки нередко судачили на мой счет, сомневаясь, что за дружба нас соединила? Злых людей на свете — без счета, много их и в столице, и в дальних пределах. Я слыхала, случается даже, что, встречая паломниц, смиренно протягивающих руку за подаянием, они склоняют их против воли к неправедному союзу… Не знаю, может быть, мне просто ни разу не встречались такие люди, но только я всегда стелила в изголовье лишь свой одинокий рукав… Если бы здесь, в столице, нашелся человек, с которым я могла бы соединить рукава, возможно, мне стало бы теплее холодной ночью, когда с гор веет студеный ветер, но такого друга у меня нет. Оттого провожу я весенние дни под сенью цветущей сакуры, а осенью ночую среди багряной листвы, в пустынных полях, где охапка травы служит мне изголовьем, и горюю, слыша замирающий звон цикад — ведь их участь так сходна с моей судьбой!— Что ж, возможно, что, обходя храм за храмом, творя молитвы, ты и впрямь блюла чистоту, оттого ты и призываешь богов в свидетели… Но в столице… Говоря о своей жизни в столице, о богах, ты ничего не сказала… Не потому ли, что среди старых твоих знакомцев отыскался человек, к которому ты вновь возвратилась? — снова стал пытать меня государь.— Навряд ли мне суждено еще долго прожить на свете, но сейчас мне нет еще и сорока лет… Не знаю, что будет дальше, но до сегодняшнего дня мне не встретился такой человек ни среди старых, ни среди новых друзей. Если я сказала неправду, пусть понапрасну пропадут все две тысячи дней, что я провела за чтением Лотосовой сутры, на которую единственно уповаю, пусть пойдут прахом все мои труды по переписке сей святой сутры, пусть они приведут меня после кончины вместо райской обители лишь к Трем сферам зла! Если я сказала неправду, пусть не будет мне блаженства в потустороннем мире, пусть я буду вечно терпеть мучения в аду Бесконечном, так и не увидев светлой зари, когда будда Майтрейя снова сойдет на землю!Услышав мои слова, государь долго молчал.— Поистине, никогда не следует ничего решать, полагаясь только на собственное суждение…— наконец сказал он. — После смерти твоей матери и кончины отца я один был обязан заботиться о тебе. Но вышло по-другому, мне казалось — из-за того, что ты по-настоящему меня не любила… А ты, оказывается, предана мне так глубоко! Теперь я вижу, что сам великий бодхисаттва Хатиман свел нас в тот раз в своем храме, чтобы я, наконец, узнал, как сильно ты меня любишь!Меж тем луна, склонившись к западу, скрылась за краем гор, взошло солнце и засияло ярче с каждой минутой.Я поспешила уйти, чтобы не привлекать внимания своей черной одеждой.— Непременно встретимся снова в ближайшее время! — сказал государь; никогда не забуду звук его голоса, он будет раздаваться в моих ушах даже в потустороннем мире!После возвращения государя в столицу ко мне в дом неожиданно явился человек, доставивший мне от него щедрый подарок. Благодарность переполнила мое сердце. Ласковые слова государя и то уже согрели мне душу, даже мимолетное его сострадание подарило мне радость. Что же говорить о такой сердечной заботе? Я не знала, что делать от счастья! Давно уже порвалась моя связь с государем, давно не оказывал он мне никакого внимания, я уж и думать об этом забыла, но оказалось, что в сердце его все еще сохранилась жалость ко мне — пожалуй, так следует назвать это чувство… — думала я и снова вспоминала все, что соединяло нас в прошлом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Я провела здесь семь дней, а когда собралась уходить, спросила — где находится бухта Футами, которая некогда пришлась по сердцу богине? «Хорошо, мы вас туда проводим», — гласил ответ, и мне любезно дали в провожатые младшего жреца Мунэнобу.Мы пошли вместе, и я увидела все прославленные места — Чистое Взморье, где совершают очищение паломники, знаменитые сосны Макиэ на берегу бухты Футами, огромную скалу, которую бог Грома расколол пополам одним пинком ноги, увидела храм на побережье, посвященный богам-супругам Саби — здесь они приветствовали богиню Ямато-химэ. Дальнейший путь мы продолжили по воде, в лодке, по дороге осмотрели острова Тоси, Госэн и Тоору. У острова Госэн во множестве добывают съедобные водоросли, жрецы храмов Исэ приезжают сюда собирать эти водоросли, которые подносят затем как ритуальное угощение великой богине Аматэрасу… Отсюда произошло и название острова — Госэн, «подношение». А остров Тоору — «Проезжай!» — получил свое название оттого, что представляет собой гигантскую скалу, часть которой размыло море, так что посреди острова образовался как бы пролив. Лодка плывет по этому проливу, а сверху, наподобие огромной кровли, нависает скала. Безбрежное море простирается вдаль, вид чудесный!В храме Коасакума, одном из двадцати четырех, подведомственных храмам Исэ, хранилось священное зеркало, изготовленное богом Литейщиком для великой богини Аматэрасу, дабы богиня видела в нем свой отраженный облик, но злоумышленники похитили зеркало и погрузили его на дно пучины. Но зеркало отыскали и снова вернули в храм. Тогда богиня возвестила через оракула: «Даю обет спасти все живущее в этом мире, вплоть до существ, одетых в чешую!» Как только она это сказала, зеркало само вышло из храма и явилось на вершине скалы. На этой скале растет одинокое дерево — дерево сакуры. Когда волны прилива вздымаются чересчур высоко, зеркало переходит с земли на верхушку дерева, в остальное же время пребывает на скале. Мне стало отрадно на сердце, когда я услышала о клятве богини спасти все живые существа в нашем мире, захотелось остаться здесь на день-другой, помолиться в тишине и покое, и я осталась в местечке Сиоай, найдя приют в доме главного жреца храма.Ко мне отнеслись очень приветливо, на душе у меня было хорошо и спокойно, я провела здесь несколько дней. Мне сказали, что бухта Футами особенно прекрасна при лунном свете, и вместе с несколькими женщинами я отправилась на морской берег. Поистине, слова бессильны передать прекрасное зрелище, исполненное очарования! Мы провели на побережье всю ночь и вернулись только с рассветом. Не забыть мне вовекэтой ночи в бухте Футами -предрассветной поройнеизбывной луны сияньеозаряет берег и волны… Я никак не ожидала, что о моем пребывании в этих местах стало известно во дворце государя. Очевидно, это случилось потому, что одна из придворных дам, Тэрудзуки, служившая при трапезной, доводилась родственницей главному жрецу храма Исэ. И вот я неожиданно получила от нее письмо. Удивленная, я развернула послание — оказалось, что эта Тэрудзуки подробно передает мне чувства и слова государя: «Пристрастившись к луне, сияющей над бухтой Футами, ты, конечно, совсем забыла о дворце… Мне хотелось бы вновь побеседовать с тобой, как в прошлый раз…» Волнение переполнило мою душу, я была сама не своя. Как могу я забытьлик луны, что мне воссиялатам в покоях дворца!В чужедальних краях повсюдупредо мною твой светлый образ… - ответила я.Оставаться здесь бесконечно было нельзя, я вернулась во Внешний храм и решила возвратиться оттуда в храм Ацута, чтобы продолжить мой труд — переписку сутры, ибо суматоха, вызванная пожаром, там, конечно, давно уже улеглась. Мне было грустно расставаться с храмами Исэ, и я сложила: На божественный путьнаправь меня, храм Вата рай, -до конца моих дней,буду я к тебе обращатьсяв жизни суетной, многотрудной… В день, когда я уже собралась в путь, рано утром мне принесли из Внутреннего храма письмо от главного жреца Хисаёси: «Я глубоко сожалею о Вашем отъезде. Непременно снова посетите нас на праздниках в девятой луне!» Тронутая его вниманием, я ответила: Я надеюсь, что вассмогу в долголетье счастливомс государем сравнить -и когда— нибудь снова мы будемлюбоваться полной луною… Поздним вечером мне опять принесли от него письмо. «Не знаю, о чем ваши заветные думы и мольбы, другим это знать не дано, но не могу не ответить на ваше стихотворение, в котором, прославляя государя, вы желаете счастья также и мне», — писал он. К письму были приложены подарок: два куска шелка, которым славится местность Исэ, и стихотворение: Новых встреч под лунойбуду ждать я, терпенья исполнясь,ваши строки храня -вместе с соснами вековымиза священной оградой храма… Чтобы поспеть к первой лодке, отплывающей ранним утром, я еще накануне пришла в селение, именуемое Ооминато — Большая Гавань. Я прилегла ненадолго вздремнуть в убогой хижине солевара, и мне невольно вспомнились слова древней песни: Пусть меня ожидаетПростор морскойИли кручи, где гнезда бакланы вьют,Только бы быть с тобой!,Острова, куда кит заплывает порой,Или степи,Где тигры свирепые ждут,Только бы быть с тобой! А я?… Сколько бы я ни ждала, не будет мне утешения, в какую бы даль ни забрела — нет надежды на встречу…Еще не рассвело, когда я покинула хижину, и тут мне принесли письмо от жреца Цунэёси. «Посылаю письмо, которое написал еще тогда, когда вы пребывали во Внутреннем святилище, но вовремя не отправил… О, как горько теперьдаже слышать про бухту Наруми!Ведь туда по волнамвы отправитесь, нас покинув, -я рукав слезой орошаю…» Я ответила: Пусть мы знали давно,что нас ожидает разлука,но настал этот час -и теперь на пути к Нарумине от волн рукава промокли… * * *
В храме Ацута полным ходом шла постройка — восстанавливали сгоревший храм, кругом все были поглощены работой, но мне не хотелось опять откладывать переписку сутры, и я все-таки добилась, чтобы мне отвели помещение, где завершила, наконец, переписку последних тридцати свитков сутры Кэгон. Эти свитки я поднесла в дар храму. Церемонией подношения руководил неприметный провинциальный монах, похоже было, что он сам толком не понимает смысл того, что совершает, но я позаботилась, чтобы все обряды были соблюдены, в том числе — исполнение музыки для утехи богов-хранителей сутры. Затем я вернулась в столицу.
После неожиданной встречи с государем на Горе Мужей, Отокояма, — встречи, которую я не забуду даже в грядущем потустороннем мире, — государь через близкого мне человека то и дело снова звал меня, приглашал к себе; я была ему благодарна от всей души, но пойти не решалась. Так бесплодно шли дни и луны, сменился год, уже наступила девятая луна следующего 5-го года Сёо. [133]Государь любил бывать в загородном дворце Фусими, там дышалось ему привольней.' «Здесь никто не узнал бы о нашей встрече…» — писал он мне. Помнится, я решила тогда, что и впрямь туда бы можно пойти, и, по всегдашней своей слабости, не в силах противиться зову сердца, все еще хранившего память о первой любви, тайно пошла во дворец Фусими.Меня встретил доверенный человек и повел, указывая дорогу. Это было забавно — ведь я и без него знала здесь все входы и выходы.В ожидании государя я вышла на высокий балкон зала Девяти Будд и огляделась вокруг. Река Удзи катила внизу печальные волны. Я смотрела на них со слезами волнения, и мне вспомнились стихи: Так ярко сияетнад бухтой Акаси лунапорой предрассветной,что лишь волны, гонимые ветром,и напомнят про мглу ночную… Около полуночи государь вышел ко мне. Я глядела на его неузнаваемо изменившийся облик, озаренный ярким светом луны, сиявшей на безоблачном небосводе, и слезы туманили взор, мешая ясно увидеть его лицо. Он говорил о многом, а я слушала, как он вспоминал минувшие времена, начиная с той поры, когда я малым ребенком сидела у него на коленях, и вплоть до того дня, когда, покинув дворец, навсегда с ним рассталась.— Наша жизнь полна горя, так оно и должно быть, ибо мы живем в мире скорби… Но все же почему ты ни разу не пришла, не пожаловалась на свою тяжкую участь? — спросил он. Но о чем бы я стала жаловаться, если не о том, что он забыл меня, бросил, обрек на скитания по свету? А об этом горе, об этой обиде кому я могла поведать? И кто бы меня утешил? Но открыто высказать все, что было на сердце, я не могла и лишь с волнением слушала его речи. С горы Отова доносился жалобный клич оленя, колокольный звон в храме Фусими возвестил приближение утра. И колокол гулкий,и трубный олений призывменя вопрошают -о чем под небом рассветнымпроливаю сегодня слезы?…
Рассвело, и я ушла, унося глубоко запечатленный в сердце облик государя, и рукава мои были влажны от слез. Когда я уходила, государь сказал:— Хотелось бы снова встретиться с тобой такой же лунной ночью, пока я еще живу в этом мире… Но ты как будто вовсе не стремишься к свиданиям, все время твердишь только о встрече на том свете, в раю… Отчего это? Какой зарок ты дала в душе? Дальние странствия на восток страны или даже в Танскую землю — обычное дело для мужчин, но женщинам, я слыхал, не под силу столь трудные путешествия, для женщин в дороге слишком много преград… Кто же твой спутник, вместе с тобой бегущий прочь от скорбного мира? С кем ты заключила союз? Не может быть, чтоб ты странствовала одна! Из твоих рассказов я заключаю, что люди, с которыми ты обменивалась стихами, не просто первые встречные, случайные спутники, обычные любители поэзии танка… Наверное, вас связывали тесные узы, соединяющие женщину и мужчину… Иначе не может быть, ведь на твоем пути встречалось так много мужчин… — упорно выпытывал государь.— С тех пор как, покинув девятивратную [134] столицу, окутанную весенней дымкой, я пошла бродить сквозь туманы, — ответила я, — нет у меня пристанища, где я могу хотя бы на одну ночь спокойно преклонить голову. Ибо сказано: «Нигде не обрящете вы покоя!» И еще сказано: «О деяниях, свершенных в прошлом, узнаешь по воздаянию в нынешней жизни!…» Теперь я наконец поняла, что все мои горести — не что иное, как возмездие за грехи, свершенные в былых воплощениях. Союз, однажды расторгнутый, вновь заключить невозможно! Я родилась в семье Минамото, ведущей свой род от великого Хатимана, но тем не менее знаю — здесь, в этом мире, мне больше не видеть счастья… И все же, придя в восточные земли, я прежде всего поклонилась святилищу Хатимана, великого бодхисаттвы, на Журавлином Холме, Цуругаока. Я просила об исполнении заветной моей мечты — о воскресении к жизни вечной в раю, об искуплении моих грехов. Я говорю вам чистую правду, ибо недаром сказано: «Только правдивые сподобятся благодати!» Я исходила земли Востока, была всюду, вплоть до равнины Мусаси, до речки Сумиды, но за все это время ни одной ночи не провела в любовном союзе. Ибо согреши я хоть один-единственный раз, священная триада бодхисаттв в храме на Журавлином Холме навеки отвергла бы меня, изгнав из числа живых созданий, спасти которых эта троица клятвенно обещала, — я навсегда погрузилась бы в глубину преисподней, в ад Бесконечный! Если бы я заключила любовный союз во время паломничества к святыне Исэ у чистых вод речки Исудзу, если бы привязалась там к кому-нибудь сердцем, великий Дайнити-Нёрай, владыка и спаситель обоих миров, Телесного и Духовного, в тот же миг обрушил бы на меня свою кару! Стихи об осенних хризантемах, что сложила я в Наре, у подножья горы Микаса, возникли просто в порыве чувств, под впечатлением минуты. Если бы там, в Наре, я вступила в любовную связь, прилепилась бы к кому-нибудь сердцем, великий бог Касуга, охраняющий все четыре стороны света, отвернулся бы от меня, лишив бы защиты. Тогда напрасны стали бы все испытания, которым я себя подвергала, в удел мне достались бы лишь тяжкие муки в подземном мире!Я потеряла мать в раннем детстве, двух лет от роду, даже лица ее не упомню; пятнадцати лет лишилась отца. С тех пор я всегда оплакивала покойных родителей, рукава до сих пор не просохли от слез, пролитых об их безвременной смерти. Но милосердие государя утешило мое юное сердце, в моем сиротстве я, недостойная, была согрета вашей заботой. Когда же я стала взрослой, вы были первым, кто сказал мне слова любви, — могла ли я не ответить всем сердцем на ваше чувство? Даже неразумной скотине ведома благодарность, стало быть, будучи человеком, я тем паче не могу забыть любовь, которой вы меня одарили! В раннем детстве ваша доброта была мне дороже света луны и солнца, а когда я выросла, вы стали мне роднее и ближе матери и отца. Много лун, много лет миновало с тех пор, как мне пришлось неожиданно вас покинуть. Но с тех пор, случайно увидев ваш выезд или посещение храма, я всякий раз проливала слезы тоски о прошлом, а в дни присвоения новых чинов и званий больно сжималось сердце при виде процветания других семейств, возвышения моих прежних товарок. Смирив тщеславные заблуждения, я бродила по всей стране в надежде, что странствия помогут развеять пустые думы, осушат бесполезные слезы. Да, я бывала среди мужчин, случалось, ночевала в кельях монахов. Мы обменивались стихами, наслаждались высоким искусством стихосложения — у таких людей я живала подолгу, и злые языки нередко судачили на мой счет, сомневаясь, что за дружба нас соединила? Злых людей на свете — без счета, много их и в столице, и в дальних пределах. Я слыхала, случается даже, что, встречая паломниц, смиренно протягивающих руку за подаянием, они склоняют их против воли к неправедному союзу… Не знаю, может быть, мне просто ни разу не встречались такие люди, но только я всегда стелила в изголовье лишь свой одинокий рукав… Если бы здесь, в столице, нашелся человек, с которым я могла бы соединить рукава, возможно, мне стало бы теплее холодной ночью, когда с гор веет студеный ветер, но такого друга у меня нет. Оттого провожу я весенние дни под сенью цветущей сакуры, а осенью ночую среди багряной листвы, в пустынных полях, где охапка травы служит мне изголовьем, и горюю, слыша замирающий звон цикад — ведь их участь так сходна с моей судьбой!— Что ж, возможно, что, обходя храм за храмом, творя молитвы, ты и впрямь блюла чистоту, оттого ты и призываешь богов в свидетели… Но в столице… Говоря о своей жизни в столице, о богах, ты ничего не сказала… Не потому ли, что среди старых твоих знакомцев отыскался человек, к которому ты вновь возвратилась? — снова стал пытать меня государь.— Навряд ли мне суждено еще долго прожить на свете, но сейчас мне нет еще и сорока лет… Не знаю, что будет дальше, но до сегодняшнего дня мне не встретился такой человек ни среди старых, ни среди новых друзей. Если я сказала неправду, пусть понапрасну пропадут все две тысячи дней, что я провела за чтением Лотосовой сутры, на которую единственно уповаю, пусть пойдут прахом все мои труды по переписке сей святой сутры, пусть они приведут меня после кончины вместо райской обители лишь к Трем сферам зла! Если я сказала неправду, пусть не будет мне блаженства в потустороннем мире, пусть я буду вечно терпеть мучения в аду Бесконечном, так и не увидев светлой зари, когда будда Майтрейя снова сойдет на землю!Услышав мои слова, государь долго молчал.— Поистине, никогда не следует ничего решать, полагаясь только на собственное суждение…— наконец сказал он. — После смерти твоей матери и кончины отца я один был обязан заботиться о тебе. Но вышло по-другому, мне казалось — из-за того, что ты по-настоящему меня не любила… А ты, оказывается, предана мне так глубоко! Теперь я вижу, что сам великий бодхисаттва Хатиман свел нас в тот раз в своем храме, чтобы я, наконец, узнал, как сильно ты меня любишь!Меж тем луна, склонившись к западу, скрылась за краем гор, взошло солнце и засияло ярче с каждой минутой.Я поспешила уйти, чтобы не привлекать внимания своей черной одеждой.— Непременно встретимся снова в ближайшее время! — сказал государь; никогда не забуду звук его голоса, он будет раздаваться в моих ушах даже в потустороннем мире!После возвращения государя в столицу ко мне в дом неожиданно явился человек, доставивший мне от него щедрый подарок. Благодарность переполнила мое сердце. Ласковые слова государя и то уже согрели мне душу, даже мимолетное его сострадание подарило мне радость. Что же говорить о такой сердечной заботе? Я не знала, что делать от счастья! Давно уже порвалась моя связь с государем, давно не оказывал он мне никакого внимания, я уж и думать об этом забыла, но оказалось, что в сердце его все еще сохранилась жалость ко мне — пожалуй, так следует назвать это чувство… — думала я и снова вспоминала все, что соединяло нас в прошлом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29