Впрочем, он очень быстро, почти с отвращением, отодвинул от себя еду, мельком взглянул на лежащую в ящике сестренку и устало опустился на жалкое подобие постели в углу.
— Ваша мама пошла вас искать, — сказала Кюльжан.
— Я ее видел, — уже сонным голосом ответил Георг. — Я ей отдал деньги… Она побежала купить чего-нибудь. Она просила, чтобы я не засыпал до ее возвращения, но вы скажите ей, пожалуйста, пусть она меня не трогает… Я лучше поем завтра.
Поужинав хлебом с тоненьким ломтиком твердого, как камень, сыра — единственным, чем могла угостить Мэри Шарп, Вася, Валерик и Кюльжан прикорнули в углу, подложив под головы какие-то лохмотья.
— Ничего, — утешала их добрая женщина, — когда вы принесете спою первую получку, я куплю вам старые мешки. Они стоят очень дешево. На корабельной верфи вы достанете стружек, и у нас будут чудесные постели. А завтра мы пойдем в работный дом, навестить нашего бедного отца. Вам будет интересно посмотреть город, а по пути я вам покажу фабрику, где можно попытаться поискать работу.
Несмотря на эти радужные перспективы, дети долго ворочались, задыхаясь в духоте подвала, и только под утро забылись тяжелым сном.
Утром они встали совершенно разбитыми, с чувством ломоты во всем теле. Георг еще крепко спал, но Мэри Шарп уже успела постирать снятые с сына лохмотья, и они качались на веревке, протянутой перед окном подвала. На ящике-столе был приготовлен завтрак: мисочка овсяной каши, сваренной на воде, хлеб и крохотный кусочек масла.
— Это только Георгу, — печально сказала Мэри Шарп, кивая на масло. — Он так устает, бедняжка! Что будет с нами, если…
Она поспешно отвернулась и прижала к губам край передника, вылинявшего до полной потери цвета.
Георг спал очень долго, и его личико чуть порозовело. Несколько раз мать протягивала руку, чтобы разбудить его и тут же отдергивала. Наконец, мальчик проснулся, но не торопился вставать. Его взгляд рассеянно блуждал по комнате, пока не остановился на приготовленном для него завтраке. Он поднялся с постели, кое-как прикрыв свою наготу лохмотьями.
— Георг! Надо умыться, — мягко предупредила его мать.
Мальчик только повел плечом и принялся за еду. Теперь он ел не торопясь, старательно прожевывая пищу, смакуя маленькие кусочки хлеба с маслом, подвигаемые матерью. Насытившись, он опять лег на постель.
— Георг! Мы ведь с тобой хотели пойти к отцу, — неуверенно сказала миссис Шарп. — И разве плохо прогуляться за город? Там все-таки свежий воздух…
— Я лучше полежу еще, — вяло ответил мальчик. — У меня так болит спина…
Лицо Мэри Шарп приняло виноватое выражение. Она присела около сына, мягким движением погладила его головку. Георг принял ласку матери равнодушно. Он смежил глаза и под ее рукой снова впал в дремоту.
— Он может высыпаться только по воскресеньям, — сказала женщина. — С тех пор, как Георг стал работать, его не привлекают даже игры с товарищами. Я пробовала отдать его в воскресную школу, но он засыпал на уроках. Нет! Все-таки господь слишком жесток к нам, беднякам.
КАК МАШИНЫ СЪЕЛИ ЛЮДЕЙ
Работный дом, в котором находился отец Георга, был расположен на окраине Лондона. Поэтому Мэри Шарп, не тревожа больше сына, стала поспешно собираться в путь, чтобы успеть вернуться домой к наступлению темноты.
Она приготовила два больших сэндвича с сыром, отложила в пакетик немного сахара, налила в бутылочку молока. Подойдя к «колыбели» дочери, она остановилась в нерешительности.
— Мне, право, совестно вас просить, — сказала она смущенно, — но я хотела бы взять с собой девочку. Бедняжка совсем не бывает на свежем воздухе, а я слишком слаба, чтобы нести ее такое расстояние. Если бы вы согласились помочь мне… По очереди. Это было бы не так утомительно.
Вася с готовностью заявил, что они будут нести малютку всю дорогу. Завернув ребенка в серую фланелевую пеленку, Мэри Шарп передала его Кюльжан и заботливо прикрыла фартуком голые ножки Георга и, не запирая комнаты, вышла на улицу. В домах «Вороньего гнезда» не было принято запираться, потому что и самый изобретательный вор вряд ли бы нашел чем тут поживиться.
Мэри Шарп вела детей по кривым, грязным переулкам, старательно избегая богатых кварталов с уютными коттеджами. Сперва она задыхалась от непривычной ходьбы, но немного спустя уже почувствовала себя лучше и даже смогла разговаривать со своими спутниками.
— Мой бедный мальчик родился и вырос в этом подвале, — рассказывала она, — но мы с мужем знали лучшие времена. Мы ведь потомственные ткачи. Наши деды и отцы жили в Стандкиле. Это очень красивое местечко в Северном Ланкашире. Все они были ткачами, жили в деревне, имели свои маленькие коттеджи и немного земли.
Тогда еще не было ни этих фабрик, ни машин. Мой дедушка покупал хлопок, мать и сестры его пряли, а дедушка ткал и продавал на сельском базаре уже готовую ткань. Ткачей было не так уж много, и дедушка мог даже кое-что откладывать на черный день. Работали они столько, сколько хотели, а в свободное время возились у себя в садике или на огороде.
И вот, надо же было нашему односельчанину Джемсу Харгривсу придумать эту проклятую прялку, которую он назвал «Дженни». Сперва всем ткачам эта «Дженни» очень понравилась. Хоть она и приводилась в движение тоже рукой, но на ней было не одно веретено, как на обычной прялке, а шестнадцать. Все стали приобретать и заказывать себе такие прялки.
Раньше, чтобы обеспечить дедушку пряжей для его работы, должны были прясть все трое: бабушка и ее две дочери, в том числе моя мать. И то дедушка всегда ворчал, что они его задерживают. Теперь же пряжи стало в избытке. Можно было даже покупать не хлопок, а уже готовую пряжу. Ткачей же стало не хватать. Вот когда дедушка разошелся! На тканье он стал зарабатывать больше, чем ему давало все его остальное хозяйство. Он совсем забросил поле и сад, а вскоре и продал их. Так же поступили и все прядильщики, которые приобрели «Дженни». И они уже ничем больше не занимались, а только пряли и продавали свою пряжу ткачам.
Но тут появились фабриканты. Они стали устанавливать помногу прялок «Дженни» в одном здании. Прялки приводились у них в движение уже не руками, а силой воды. А потом они приспособили паровую машину и стали продавать пряжу через своих агентов ткачам по более дешевой цене, чем наши односельчане. И те совершенно разорились. Они продали свои прялки фабриканту, а сами поступили к нему на работу. Что им еще оставалось делать? Ведь земли у них уже не было.
Так машины съели прядильщиков, но скоро они добрались и до ткачей.
Лет шестьдесят тому назад, когда дедушка и бабушка, к их счастью, уже умерли, а их станок перешел моему отцу, как приданое за матерью, сельский священник по имени Картрайт изобрел механический ткацкий станок.
Фабриканты сейчас же накинулись на новое изобретение. Получилась та же самая картина, что с прялкой «Дженни». Ткачи, продолжавшие работать на ручных станках, в том числе и мой отец, разорились. Отец был вынужден продать свой станок и коттедж, переехал с семьей в Ланкашир и поступил на фабрику.
Он был очень хороший ткач, но на фабрике этого было не нужно. Ведь главную работу делали машины, а ткачу оставалось только наблюдать за ними. И фабриканты догадались, что это может делать и женщина и даже ребенок. А платить им ведь можно гораздо меньше, чем мужчинам.
И вот тканей стали вырабатывать столько, что на них уже не было спроса. Многие фабриканты закрыли свои фабрики или сократили рабочих. А когда этот, как они называли, «кризис», кончился, — вместо мужчин набрали женщин и детей.
Мой отец от горя и стыда перед нами бросился в канал. Его принесли домой уже мертвым. Так машины съели и его. Моя мать пережила его ненадолго. Я осталась с двумя братишками меньше моего Георга.
Я была хорошей кружевницей. Богатые госпожи охотно покупали мою работу. Мы жили неплохо. Я с братьями переехала в Лондон, где было больше спроса на кружева. Но скоро мне тоже пришлась поступить на фабрику, потому что изобрели кружевную машину.
Уходя на работу, я запирала мальчиков в комнате. Однажды зимой, когда я вернулась с фабрики, я нашла замок с нашей двери сорванным. Я вошла в комнату и увидела младшего братишку в страшных пузырях от ожогов. На полу лежал чайник, в котором я перед уходом на работу кипятила им чай. Старший брат исчез. Соседка рассказала, что, услышав отчаянный крик в моей комнате, она сорвала замок с двери. Старший брат тут же юркнул у ее ног в дверь и убежал. Наверно, он нечаянно обварил младшего.
Я долго искала его, моего бедняжку. Заявляла в полицию. Но так и не могла найти и до сих пор не знаю, жив ли он. Младший умер через два дня в больнице для бедных.
Я боялась одиночества и скоро вышла замуж за Джоржа Шарпа, рабочего машинного отделения нашей фабрики. Я перешла к нему в комнату. Мы жили с ним душа и душу, утешая и поддерживая друг друга во всех трудных случаях жизни. И хоть рабочим лучше не иметь детей, как проповедовал даже один священник, мы были очень рады, когда родился наш Георг.
Когда ему исполнилось четыре года, случилось большое несчастье. По фабричным правилам, рабочий машинного отделения должен чистить машину во время перерывов на завтрак или обед, чтобы не пропадал ни один час рабочего времени. И вот большинство рабочих, обслуживающих машины, чтобы не терять минуты отдыха, чистили машины на ходу с риском для своей жизни. Особенно было страшно чистить машину там, где приводные ремни. Стоило только чуть отвлечься, и рабочий, подхваченный ремнем, с быстротой молнии уносился машиной и с такой силой ударялся о пол или потолок, что в нем ни одна косточка не оставалась целой.
На моих глазах погибла девушка, которую приводной ремень подхватил и перебросил пятьдесят раз. Если бы фабрикант засчитывал время, которое нужно для чистки машины, в рабочие часы, никому бы и в голову не пришло чистить машины на ходу, как это сделал и мой бедный Джо. Он остался жив, но только потому, что попросил товарища последить за ним и, если что, остановить машину. Но два месяца он пролежал в больнице, а когда вышел из нее, его место, конечно, было занято. Рука у него так и не зажила как следует, и мы стали жить только на мой заработок.
Чтоб хоть чем-нибудь помочь мне, он выполнял всю домашнюю работу. Я видела, что он делает все, что в его силах, и мы, несмотря на нужду, жили очень дружно. Но после моей болезни я тоже лишилась работы, и мы были вынуждены отвести на фабрику моего мальчика. Жить вчетвером на его заработок было невозможно, и мой бедный Джо, чтобы, как он оказал, избавить нас от лишнего рта, попросился в работный дом.
С тех пор мы видимся с ним только по воскресеньям и то не в каждое. И эти дни для нас обоих являются праздником. Работный дом хуже тюрьмы! Да вы сами сегодня увидите, какие там порядки…
— А разве не было другого выхода? — спросил Вася. — Вы ниоткуда не могли получить какой-нибудь пенсии или пособия?
— По новому закону о бедных — нет. Еще тридцать лет тому назад был другой закон. Бедные еженедельно получали пособие в своем приходе. Но потом власти решили, что это слишком разорительно для страны и развивает лень среди бедняков. По новому закону допускается только один вид помощи — прием в работные дома. Ну вот, мы почти и дошли до того места, где живет наш бедный Джо.
Они подходили к небольшому мосту, построенному для пешеходов через узкую, вонючую речку, черную от грязи и отбросов. На ее низменном берегу был ряд зеленовато-черных, покрытых плесенью луж.
Выше моста расположились кожевенные заводы, еще выше красильни, отбросы которых сливались в эту же речку. Дальше шел ряд домов, черных от дыма, с разбитыми стеклами окон. Фоном этому пейзажу служило кладбище для бедных, а в стороне возвышался работный дом, огороженный высокими зубчатыми стенами и действительно напоминавший тюрьму.
Они перешли мост и уже перебирались через кучи мусора и нечистот к домам, когда Вася услышал душераздирающий хохот вперемежку с воплями и стонами, исходившими из дома, огороженного колючей проволокой.
— Что здесь такое? — спросил он, приостановившись.
— Здесь дом для умалишенных бедняков, — ответила Мэри Шарп. — Если вам неприятно, можно обойти его и пройти другим переулком.
— Я не боюсь, — запротестовал Вася. — Я просто не понял, что здесь такое. — И он демонстративно пошел вперед.
Здание дома для умалишенных, или, как его называли короче, «сумасшедший дом», когда-то было выкрашено в желтую краску, ставшую просто грязной. Зарешеченные окна без стекол давали возможность прохожим слышать все, что происходило в стенах этого печального заведения.
Когда они уже миновали «сумасшедший дом», Васе показалось, что их хозяйку кто-то окликнул по имени, и он остановился.
— Мэри! Мэри Шарп! — услышал он вторично.
Миссис Шарп тоже услышала голос, зовущий ее. Она подошла к проволоке, стараясь определить, кому принадлежит бледное лицо, показавшееся в решетке окна.
— Боже мой! Это вы, Анни! — воскликнула она. — Когда я была последний раз у моего бедного Джо, вы ведь были совершенно здоровы!
Обливаясь слезами, стоявшая за решеткой женщина рассказала, что надзирательница работного дома отправила ее сюда в наказание за то, что она отказалась идти в церковь.
— А как я могла идти, вы подумайте, милая Мэри? Ведь моя девочка заболела. Бедняжка всю ночь металась в бреду и заснула у меня на руках только к утру. Когда я попробовала положить ее, девочка опять проснулась и заплакала. Ну как я могла идти молиться, зная, что в это время моя дочка плачет и зовет меня!
— Здесь мне ничуть не хуже, чем в работном доме, но я страшно беспокоюсь за девочку. Я ее не видела уже две недели! Умоляю вас, Мэри! Узнайте как-нибудь, что с ней? А когда пойдете обратно, скажите мне. Вы ведь это сделаете для меня, моя дорогая?
— Конечно, Анни. Можете не беспокоиться, — горячо ответила миссис Шарп. — Я взяла бы к себе вашу крошку на время, пока вас не выпустят отсюда, но ведь вы сами знаете, как мы живем. А как там мой старик?
Прежде чем ответить, Анни несколько замялась.
— Ну, все равно, вы сами узнаете, — сказала она. — Его заставили разбивать камни… От тяжелой работы рана на его руке открылась, сильно загрязнилась и гноятся. Тогда его поставили к водяному насосу, чтобы он качал воду здоровой рукой. Но он был сильно истощен. Он попробовал обратиться с жалобой, но после этого с ним стали обращаться еще хуже. Лучше бы вы его взяли оттуда. По крайней мере, он хоть умер бы у вас на руках.
Смертельно побледнев, Мэри Шарп быстро пошла к работному дому.
— Не забудьте узнать о моей девочке! — со слезами кричала ей вслед Анни.
В будке перед воротами работного дома сидел старый сторож, одетый в форменную одежду тюремного образца, присвоенную всем обитателям этого филантропического учреждения.
— Разрешите мне пройти на свидание с Джоржем Шарпом, — задыхаясь от волнения и быстрой ходьбы, попросила Мэри. — Я узнала, что он болен и принесла ему немного еды.
— Вы ведь знаете порядок, мэм, — ответил сторож. Свидания даются только по разрешению старшего надзирателя. Я сейчас пойду доложу ему. Посидите минутку здесь на скамеечке. Мне приказано открыть ворота для вывоза покойника. Потом я сейчас же пройду к надзирателю.
Мэри Шарп послушно села на указанное ей место. Девочка, лежавшая теперь на руках Валерика, раскапризничалась, и мать, взяв ее на руки, отломила кусочек сэндвича. Но малютка отталкивала хлеб и тянулась к бутылке с молоком.
— Нельзя, нельзя, доченька, — терпеливо уговаривала ее Мэри. — Ведь это для твоего больного папы. Придем домой — я сварю тебе овсянки…
Занятая возней с ребенком и своими грустными мыслями, миссис Шарп только торопливо перекрестилась, когда мимо нее проехала телега с гробом, сколоченным из некрашеных досок.
Она нетерпеливо посмотрела на сторожа.
— Сейчас, сейчас, мэм, — заторопился, тот. — Я понимаю… У меня самого семья, которую я нижу очень редко.
Но прошло не меньше четверти часа, пока сторож вернулся в сопровождении надзирателя. Он был явно смущен и старался не смотреть на Мэри Шарп. Та при виде начальства быстро встала и, передав ребенка Кюльжан, низко поклонилась.
— Вы, кажется, были женой Джоржа Шарпа? — деревянным голосом спросил надзиратель.
— Почему «была», сэр? — удивилась Мэри Шарп. — Я и есть его жена… Хоть он сейчас и находится в вашем доме, но я все-таки его жена… А это его дочь, — показала она на ребенка.
— Вы были его женой, — невозмутимо поправил надзиратель. — Теперь вы, слава богу, вдова. Поскольку покойный был вам в тягость и вы сами привели его сюда, вы должны только радоваться этому.
— Он… Умер? — заикаясь, спросила Мэри.
— Третьего дня. Да его только что повезли на кладбище для бедных. Вы разве не видели телегу с гробом?
С минуту Мэри Шарп стояла совершенно неподвижно, потом она вдруг резко повернулась и бросилась бежать в том направлении, куда направилась телега с телом ее мужа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35