Ее глаза при этом не улыбаются. Так и кажется, что лицо — просто маска, а настоящее — только в глазах.
— Однако я думаю, нам следует относиться к нему с пониманием. У папы на работе сейчас трудное время. — Мама вздохнула. — А разве всем нам легче? — Улыбка еще оставалась на месте, но говорила совсем другое: «Хотя кое-кто все же справляется, не устраивая скандалов из-за всякого пустяка».
Анна Франк любила своего отца, но мама часто действовала ей на нервы. Мне кажется, мы с Анной родственные души. Я тоже люблю писать. Я пишу дневник, пишу рассказы и стихи и даже сочинила в школе рождественскую пьесу. Я очень старалась, три раза переписывала все целиком, мне хотелось, чтобы вышло оригинально, и всю рождественскую историю изложила в основном как бы с точки зрения животных, поэтому там главные действующие лица бык, ослица и крошечный ягненок. Миссис Гибс сказала в классе, что «замысел очень милый, не правда ли, девочки?» Все улыбались, говорили: «Просто блеск!» Но на игровой площадке так и накинулись на меня, издевались, строили насмешливые мины, говорили, что это самая идиотская идея на свете и кому захочется играть роль коровы, скажи на милость?! Или я всех их за детишек несмышленых принимаю?
Мне следовало сказать им, что именно сейчас они и ведут себя как несмышленыши. Но я не сказала. Только вспыхнула и, заикаясь, стала оправдываться, говорила, что и сама теперь очень жалею и что они, конечно, правы, идея глупая, в сущности высосанная из пальца. Тут они и вовсе запрезирали меня, обозвали нюней, сказали, что я корчу из себя пай-девочку и подлизываюсь к миссис Гибс. Иногда я и сама себя презираю.
У меня ярко-рыжие волосы. Многие считают, что это свидетельствует об ужасном характере. В душе я действительно часто бешусь, но за себя постоять не умею. А вот если считаю, что с кем-то другим поступают несправедливо, то и в самом деле становлюсь прямо фурией.
Мария дождалась, когда остальные все разбежались, и, обняв меня за талию, сказала, что, по ее мнению, моя пьеса очень оригинальная и выразительная. Но, пожалуй, скорее подходит для младших классов. И доставит им большое удовольствие.
Наверное, Мария просто хотела быть доброй. Она добра ко всем.
Я хотела бы, чтобы Мария стала моей подругой, но она лучшая подруга Алисы. В моем классе у всех есть лучшая подруга или компания, как, например, Люси, Имоджин, Сара и Клаудия. Это просто ужасно — не иметь ни своей компании, ни лучшей подруги.
У меня всегда была подруга. Миранда. Мы знакомы с самого младенчества, потому что у нас была одна на двоих няня, пока наши мамы заправляли фирмой, выпускавшей художественно расписанные шарфы. Мы с Мирандой были почти как сестры. Ходили в один и тот же детский сад, а потом в одну и ту же школу. Мы всегда были вместе.
Иной раз с Мирандой бывало немного скучно, потому что у нее никогда не возникало никаких собственных идей, — но зато у меня их всегда сверх головы, так что это было не так уж важно. Если мы придумывали новые игры, от Миранды особого толку не было, но она, по крайней мере, не высмеивала меня. Когда мы были совсем маленькими, больше всего любили две игры: мы были обезьянками, кружились, дурачились и царапали друг дружку; и еще мы любили «летать»: рукава пальтишек были крыльями, и мы размахивали ими, налетая на все вокруг. Знаю, сейчас это звучит глупо, но мы тогда были еще очень маленькими.
Когда мы немного подросли, обе наши игры слились в одну. «Летающие обезьяны» — вот это была игра! Мы воображали, что открываем окна, визжим на всю улицу и швыряемся в прохожих орехами. Что можем оседлать флюгер на церковном шпиле, одним прыжком взлететь на самое-самое высокое здание и устроить себе домики на верхушках тополей вокруг стадиона. Мы, летающие обезьяны, яростно защищали нашу территорию от врагов — летающих слонов, которые громко хлопали своими огромными ушами.
Однажды мама увидела такое сражение. Она не поняла, что это была война летающих животных. Она похлопала нам в ладоши и сказала: «Должно быть, это очень забавно, девочки», но потом, схватив меня за руку, прошипела: «Я бы хотела, чтобы ты не визжала так, Индия. И так уж необходимо топать ногами, когда ты носишься по комнате?»
Я угрюмо ответила: «Я же слон, поэтому должна топать».
«О, понимаю, мой индийский слоненок», — усмехнулась она.
Если бы то же самое сказал мой папа, получилась бы какая-нибудь забавная шутка. Но мама вечно достает меня. Ей все во мне не нравится, потому что я толстая. Прямо она никогда этого не говорит. Самое большее, скажет «крупная», например: «Моя дочь немножко слишком крупная». Это слово она всегда произносит шепотом, как будто оно неприличное. Да она так и считает.
Моя мама такая тощая, что, кажется, коснешься и, того и гляди, сломаешь ей руку или ногу пополам. Когда она надевает топик с большим вырезом, можно пересчитать все ее ребра. Ну хорошо, у нее потрясающе плоский живот, но ведь она и везде плоская. Она такая тоненькая не от природы. У нее диета. Но она никогда не признается, что сидит на диете. Уверяет, что питается абсолютно нормально. Но разве это нормально — есть только фрукты, салат и сырые овощи? Я знаю, она, как и все, любит пирожные, шоколад, но никогда не идет себе на уступки. Однажды папа купил нам особенный большущий торт в «Венской кондитерской». Мама улыбнулась, сказала: «Какое великолепие!» А потом откусила от своего куска самую чуточку. И только один-единственный раз! Я видела как-то, что она облизнула белый сливочный бельгийский шоколад и выкинула его в мусорное ведро. Она просто невероятная. Я бы никогда не могла так поступить. Я совершенно другой человек. Я способна одна умять за один присест большущий пирог и огромную коробку шоколадных конфет.
На эту тему между мной и мамой идет постоянная война. Считается, что я тоже сижу на диете, да только я ее не придерживаюсь. Я съедаю полагающиеся мне помидоры «черри», жалкий кусочек вываренной курицы, морковку столбиками, яблоко, апельсин, а потом пробираюсь тайком наверх, мигом поглощаю два батончика «Марса» и с хрустом уплетаю целый пакет чипсов «Прингл».
У мамы чуть крыша не поехала, когда она обнаружила все эти пустые обертки под моей кроватью. Она орала на меня, чего только не наговорила, я плакала, от этого она совсем рассвирепела, потому что ненавидит, когда я реву. Потом она в бешенстве набросилась на Ванду за то, что позволяла мне покупать сласти. Ванда тоже плакала.
Ванда еще больше плакса, чем я. Ванда наша нынешняя помощница. У нас их сменилось много с тех пор, как я больше не нуждалась в няне. Они у нас не задерживались, мама вообще их не любит. Папа любит хорошеньких, так что мама решительно от них избавлялась. Мама и папа сильно сражались из-за Бригитты. И из-за Селке. И из-за Маи. На этот раз мама решила попробовать девушку-австралийку.
— Хочу, чтоб была веселая, как солнышко, и сильная, — сказала мама.
— И бронзовая, задорная, и блондинка, — шепнул мне папа, и мы оба посмеялись в кулак.
Да только смеяться следовало скорее над нами, потому что Ванда совершенно не такая, какой мы хотели бы ее видеть. Вовсе она не солнышко. Скорее уж туча, потому что почти всегда насупленная и мрачная. И то и дело плачет в три ручья. Она совсем не сильная. Принести одну сумку с продуктами для нее предел, она вечно зевает, сразу плюхается на диван и тут же засыпает. И она не бронзовая, и не задорная, и не блондинка. Кожа у нее белая как бумага, волосы длинные, темные, всклокоченные. Она каждый день моет голову, даже иногда дважды в день, а потом так и ходит с мокрыми волосами, разбрызгивая везде капли.
Ванда отвозит меня в школу, привозит домой и готовит для меня легкий завтрак. Творог, сельдерей и морковку мы сразу отправляем в мусорное ведро, а вместо этого тайно покупаем замену — конфеты, ну и прочее. Ванда ест шоколада и картофельных чипсов не меньше, чем я, и все-таки она очень тоненькая, еще тоньше моей мамы. Это просто нечестно.
Мама надеялась, что сможет использовать Ванду как дешевую личную помощницу — принимать телефонные звонки, подбирать образцы материи и беседовать с моделями, но Ванда, очень мудро, так все запутала, что мама запретила ей прикасаться к чему бы то ни было, относящемуся к ее работе.
Моя мама — знаменитая Мойя Аптон, модельер детской одежды. Она бросила расписывать шарфы пять лет назад, когда отчаялась найти для меня платьица, какие ей нравились. И теперь она создает шикарную одежду для малышей, просто супер. В Лондоне три магазина «Мойя Аптон» — в Нотинг-Хилле, Саут-Кенсингтоне и Хэмпстеде, — один магазин она открыла в Лидсе, один в Глазго, и еще есть специальная секция Мойи Аптон в галантерейном магазине Хэррода «Юношеская одежда». В прошлом году «Вог» поместил о ней очерк на пяти страницах, и еще была куча статей в газетах. Все девчонки в моей школе с ума сходят по нарядам от Мойи Аптон.
Единственная девочка во всей Великобритании, которая ненавидит одежду от Мойи Аптон, это я. Все ее модели рассчитаны на тоненьких, а я крупная. Они тесные, а мне нужны просторные вещи. Они яркой расцветки, а я люблю темное. Все они блестят и сверкают, а я люблю неброские тона. Моя мама всегда говорит, что начала заниматься дизайном одежды ради своей дочери. Не знаю, кто она, эта дочь. Но не я, это уж точно.
Глава 3
Дарлинг
Первые несколько дней я всякий раз пугалась, когда раздавался стук в дверь — вдруг это мама пришла забрать меня домой. Пугаться случалось часто, потому что Нэн ужас как популярна и к нам то и дело кто-нибудь заглядывает поболтать и поделиться сплетнями со своей дорогой Ритой — это ее настоящее имя.
Кажется, будто решительно все хотят быть ее лучшими подругами. На Рождество она получила около двухсот открыток — мы с Пэтси сосчитали. Она накалывает их на стены кнопками с голубыми шляпками, так что все вместе выглядит как праздничные обои. Нэн так красиво устраивает рождественский праздник! Она устанавливает посреди комнаты большую елку со стеклянными шарами и конфетами из тростникового сахара, с блестками и китайскими фонариками и с куколкой-феей, укрепленной на самом верху. У феи крылышки, а в руке волшебная палочка с маленькой серебряной звездочкой. Бритни, дочурка Лоретты, просто обожает рождественское дерево. Я поднимаю ее и хожу вокруг елки, и она от восторга всплескивает ручонками. Ей особенно нравится фея, она все тянется, хочет достать, подержать ее и при этом щебечет как птичка.
— Да, моя маленькая, это волшебница! — Я хожу с Бритни вокруг елки, кружу ее, как будто у нее самой крылышки и она летает. — А давай-ка, Бритни, загадаем с тобой волшебное желание, — говорю я и шепчу в нежный завиток ее ушка: — Ты ведь хочешь, чтобы твоя двоюродная сестра Дарлинг осталась здесь навсегда-навсегда? — Я решительно киваю головой, и она тоже кивает. Я таращу глаза, делаю безумное лицо: мол, вот как я сильно-сильно хочу, чтоб исполнилось желание. Бритни смеется, я шагаю, и вдруг «хоп!» — фея словно и вправду махнула своей волшебной палочкой (которой чистят трубку).
— Не надо вечно таскать девочку на руках. Потом она будет скулить, когда ты опять посадишь ее в креслице, — ворчит Лоретта.
Ей не всегда нравится, что я играю с Бритни. Иногда она сердится, даже если Нэн берет ее на руки. Лоретта все хочет делать сама, чтобы Бритни любила ее больше всех. Хотя это немножко глупо, ведь она страшно устает, у нее темные круги под глазами. Как только Бритни укладывают днем спать, она тоже ложится и ужасно раздражается, если мы с Пэтни, заигравшись, случайно разбудим ее.
— Лоретта сейчас немного приуныла, — шепнула мне Нэн. — Ты не обращай внимания, пройдет.
— Это из-за того, что отец Бритни не желает знать ее? — спросила я также шепотом.
Нэн пожала плечами:
— Может быть.
Я кивнула с таким видом, словно поняла, но вообще-то, по-моему, Лоретта просто чокнутая. Все эти бойфренды — сплошные неприятности, и только. Они вообще ни к чему. Но детишки ужасно славные. Когда я стану достаточно взрослая, у меня их будет много. Я так и сказала Нэн, а она засмеялась:
— Уймись. У тебя самая светлая головка во всем семействе, Дарлинг. Ты не хочешь поступить в университет, сделать карьеру, а?
— Я могла бы стать мамой и сделать карьеру, — сказала я.
— Вот-вот, Дарлинг, обдумай все хорошенько, — сказала Нэн.
— Ага, обдумай, Головастик! — фыркнул Вилли и запустил в меня футбольным мячом.
— Осторожней, не разбей ее новые очки! — вскрикнула Нэн, поймала мяч и швырнула его прямо в голову Вилли. Крепко ему досталось.
Нэн сводила меня к шикарному оптику, они всегда заказывают очки у него, и теперь мои очки — просто супер, маленькие, овальные с металлической оправой — класс, да и только!
В них я выгляжу совсем не так ужасно. Это правда. А если отрастут волосы, стану, пожалуй, даже хорошенькой. Может, буду похожа на Нэн, когда подрасту.
— Старушка-очкарик, четыре глазка! — завел свою песенку Вилли, но мне отбиваться не впервой.
— Прыщавый бездельник! — пронзительно кричу я в ответ, и это его здорово задевает.
— А ты мотай отсюда, вали в свой дом, поняла? — вскипел он.
— Теперь мой дом здесь, — ответила я.
Мне до лампочки, что Вилли настроен против меня. Или Лоретта. Зато маленькая Бритни меня любит. А Пэтси особенно. И моя Нэн меня любит, говорит — я ее маленькое сокровище. Я так люблю Нэн, очень, очень! Но ее любят все, это я уже говорила.
Прошлой ночью у нас была большая новогодняя вечеринка; никогда бы не поверила, что к двенадцати часам в нашу квартиру набьется столько народу. Просто как в метро в час пик, только там лица у всех хмурые и безучастные, а здесь все были веселые-превеселые, прыгали вокруг елки, смеялись, танцевали и пили.
Я тоже оставалась со всеми, и Пэтси. Даже крошка Бритни не спала и после полуночи. Лоретта не возражала, что я держу ее на руках, сама она вся отдалась танцам. На ней была легкая фиолетовая юбка и плотно облегавший красный топик, и я вдруг увидела, что она настоящая красотка. И танцевала тоже потрясно! Должно быть, в Нэн пошла. А уж как танцует моя Нэн, ох, это надо видеть! Она была в изящном маленьком черном платье с глубоким вырезом и совсем не закрывавшим ноги. Все подходили к ней, и она каждому указывала место в цепочке — танцевали народный танец под песенку Шани «С этой минуты»; участвовала половина ее танцкласса, остальные сгрудились по углам или сидели на диванах, чтобы освободить место для танцоров.
Потом Нэн с Лореттой и Пэтси сплясали карибский танец «Красная жаркая сальса», держа руки на бедрах и вертя задом. Особенно хороша была Пэтси, которая подмигивала каждый раз, как крутила своей попкой, вызывая всеобщий хохот. Нэн сплясала одна под песню Тома Джонса «Секс-бомба»; ей хлопали как безумные и кричали, что Нэн и есть настоящая секс-бомба. Все просили ее танцевать еще и еще, но она настояла, чтобы танцевали все под обычную диско-музыку. Она танцевала тоже, но это было что-то вроде фэнси, так что все равно от нее невозможно было оторвать глаз. Она заметила, что я слежу за ней и поманила меня на середину к себе и стала вместе со мной кружиться, кружиться, все быстрее, быстрее, пока я не начала задыхаться и не затуманились очки.
Пришлось немного подышать моим вентолином, и Нэн сказала, что мне, пожалуй, лучше посидеть немного спокойно, но тут наступила полночь, и все мы стали скакать, прыгать, кричать. И все начали целоваться! Вилли поцеловал меня, но он перецеловал всех девочек в комнате. Он выпил много светлого пива, а в полночь получил еще бокал розового шампанского. Мне тоже дали розового шампанского целых полфужера. Ощущение было такое, словно все розовые пузырьки дружно ударили мне в голову.
Потом зазвонил телефон, и я испугалась, вдруг это моя мама, но это оказалась моя тетя Долли, вторая после мамы дочка Нэн, и звонила она из Уэльса. Потом позвонил дядя Уэйлон из Сиднея, из Австралии, потом еще несколько родственников и кое-кто из друзей Нэн. Телефон все звонил и звонил, и я уже так привыкла, что перестала каждый раз вскакивать, думая, что это мама. Вообще, со мной произошло что-то очень странное. Я как будто уже немножко надеялась, что это может звонить мама.
Не пойми меня неправильно. Здесь, у Нэн, мне очень нравится, и я никогда, никогда, никогда не захочу вернуться домой. Просто я стала удивляться, почему мама не хочет, чтобы я вернулась. Выходит, ей даже не интересно, как я тут живу? И совсем не тревожит моя рана? Почему она не хочет пожелать мне счастливого Нового года? Ведь вот же люди звонят с другого конца света. А моя мама не побеспокоится позвонить из другого конца Лондона.
Пэтси заметила, что я приуныла, и спросила:
— Может, у тебя голова разболелась от этого розового шампанского?
Она была уверена, что все мы крепко захмелели, хотя каждому из нас досталась лишь пара глоточков. Нэн обступили все эти глупцы мужчины, и каждый во что бы то ни стало желал поцеловать ее, но она, увидев меня в углу, подошла и прижала к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
— Однако я думаю, нам следует относиться к нему с пониманием. У папы на работе сейчас трудное время. — Мама вздохнула. — А разве всем нам легче? — Улыбка еще оставалась на месте, но говорила совсем другое: «Хотя кое-кто все же справляется, не устраивая скандалов из-за всякого пустяка».
Анна Франк любила своего отца, но мама часто действовала ей на нервы. Мне кажется, мы с Анной родственные души. Я тоже люблю писать. Я пишу дневник, пишу рассказы и стихи и даже сочинила в школе рождественскую пьесу. Я очень старалась, три раза переписывала все целиком, мне хотелось, чтобы вышло оригинально, и всю рождественскую историю изложила в основном как бы с точки зрения животных, поэтому там главные действующие лица бык, ослица и крошечный ягненок. Миссис Гибс сказала в классе, что «замысел очень милый, не правда ли, девочки?» Все улыбались, говорили: «Просто блеск!» Но на игровой площадке так и накинулись на меня, издевались, строили насмешливые мины, говорили, что это самая идиотская идея на свете и кому захочется играть роль коровы, скажи на милость?! Или я всех их за детишек несмышленых принимаю?
Мне следовало сказать им, что именно сейчас они и ведут себя как несмышленыши. Но я не сказала. Только вспыхнула и, заикаясь, стала оправдываться, говорила, что и сама теперь очень жалею и что они, конечно, правы, идея глупая, в сущности высосанная из пальца. Тут они и вовсе запрезирали меня, обозвали нюней, сказали, что я корчу из себя пай-девочку и подлизываюсь к миссис Гибс. Иногда я и сама себя презираю.
У меня ярко-рыжие волосы. Многие считают, что это свидетельствует об ужасном характере. В душе я действительно часто бешусь, но за себя постоять не умею. А вот если считаю, что с кем-то другим поступают несправедливо, то и в самом деле становлюсь прямо фурией.
Мария дождалась, когда остальные все разбежались, и, обняв меня за талию, сказала, что, по ее мнению, моя пьеса очень оригинальная и выразительная. Но, пожалуй, скорее подходит для младших классов. И доставит им большое удовольствие.
Наверное, Мария просто хотела быть доброй. Она добра ко всем.
Я хотела бы, чтобы Мария стала моей подругой, но она лучшая подруга Алисы. В моем классе у всех есть лучшая подруга или компания, как, например, Люси, Имоджин, Сара и Клаудия. Это просто ужасно — не иметь ни своей компании, ни лучшей подруги.
У меня всегда была подруга. Миранда. Мы знакомы с самого младенчества, потому что у нас была одна на двоих няня, пока наши мамы заправляли фирмой, выпускавшей художественно расписанные шарфы. Мы с Мирандой были почти как сестры. Ходили в один и тот же детский сад, а потом в одну и ту же школу. Мы всегда были вместе.
Иной раз с Мирандой бывало немного скучно, потому что у нее никогда не возникало никаких собственных идей, — но зато у меня их всегда сверх головы, так что это было не так уж важно. Если мы придумывали новые игры, от Миранды особого толку не было, но она, по крайней мере, не высмеивала меня. Когда мы были совсем маленькими, больше всего любили две игры: мы были обезьянками, кружились, дурачились и царапали друг дружку; и еще мы любили «летать»: рукава пальтишек были крыльями, и мы размахивали ими, налетая на все вокруг. Знаю, сейчас это звучит глупо, но мы тогда были еще очень маленькими.
Когда мы немного подросли, обе наши игры слились в одну. «Летающие обезьяны» — вот это была игра! Мы воображали, что открываем окна, визжим на всю улицу и швыряемся в прохожих орехами. Что можем оседлать флюгер на церковном шпиле, одним прыжком взлететь на самое-самое высокое здание и устроить себе домики на верхушках тополей вокруг стадиона. Мы, летающие обезьяны, яростно защищали нашу территорию от врагов — летающих слонов, которые громко хлопали своими огромными ушами.
Однажды мама увидела такое сражение. Она не поняла, что это была война летающих животных. Она похлопала нам в ладоши и сказала: «Должно быть, это очень забавно, девочки», но потом, схватив меня за руку, прошипела: «Я бы хотела, чтобы ты не визжала так, Индия. И так уж необходимо топать ногами, когда ты носишься по комнате?»
Я угрюмо ответила: «Я же слон, поэтому должна топать».
«О, понимаю, мой индийский слоненок», — усмехнулась она.
Если бы то же самое сказал мой папа, получилась бы какая-нибудь забавная шутка. Но мама вечно достает меня. Ей все во мне не нравится, потому что я толстая. Прямо она никогда этого не говорит. Самое большее, скажет «крупная», например: «Моя дочь немножко слишком крупная». Это слово она всегда произносит шепотом, как будто оно неприличное. Да она так и считает.
Моя мама такая тощая, что, кажется, коснешься и, того и гляди, сломаешь ей руку или ногу пополам. Когда она надевает топик с большим вырезом, можно пересчитать все ее ребра. Ну хорошо, у нее потрясающе плоский живот, но ведь она и везде плоская. Она такая тоненькая не от природы. У нее диета. Но она никогда не признается, что сидит на диете. Уверяет, что питается абсолютно нормально. Но разве это нормально — есть только фрукты, салат и сырые овощи? Я знаю, она, как и все, любит пирожные, шоколад, но никогда не идет себе на уступки. Однажды папа купил нам особенный большущий торт в «Венской кондитерской». Мама улыбнулась, сказала: «Какое великолепие!» А потом откусила от своего куска самую чуточку. И только один-единственный раз! Я видела как-то, что она облизнула белый сливочный бельгийский шоколад и выкинула его в мусорное ведро. Она просто невероятная. Я бы никогда не могла так поступить. Я совершенно другой человек. Я способна одна умять за один присест большущий пирог и огромную коробку шоколадных конфет.
На эту тему между мной и мамой идет постоянная война. Считается, что я тоже сижу на диете, да только я ее не придерживаюсь. Я съедаю полагающиеся мне помидоры «черри», жалкий кусочек вываренной курицы, морковку столбиками, яблоко, апельсин, а потом пробираюсь тайком наверх, мигом поглощаю два батончика «Марса» и с хрустом уплетаю целый пакет чипсов «Прингл».
У мамы чуть крыша не поехала, когда она обнаружила все эти пустые обертки под моей кроватью. Она орала на меня, чего только не наговорила, я плакала, от этого она совсем рассвирепела, потому что ненавидит, когда я реву. Потом она в бешенстве набросилась на Ванду за то, что позволяла мне покупать сласти. Ванда тоже плакала.
Ванда еще больше плакса, чем я. Ванда наша нынешняя помощница. У нас их сменилось много с тех пор, как я больше не нуждалась в няне. Они у нас не задерживались, мама вообще их не любит. Папа любит хорошеньких, так что мама решительно от них избавлялась. Мама и папа сильно сражались из-за Бригитты. И из-за Селке. И из-за Маи. На этот раз мама решила попробовать девушку-австралийку.
— Хочу, чтоб была веселая, как солнышко, и сильная, — сказала мама.
— И бронзовая, задорная, и блондинка, — шепнул мне папа, и мы оба посмеялись в кулак.
Да только смеяться следовало скорее над нами, потому что Ванда совершенно не такая, какой мы хотели бы ее видеть. Вовсе она не солнышко. Скорее уж туча, потому что почти всегда насупленная и мрачная. И то и дело плачет в три ручья. Она совсем не сильная. Принести одну сумку с продуктами для нее предел, она вечно зевает, сразу плюхается на диван и тут же засыпает. И она не бронзовая, и не задорная, и не блондинка. Кожа у нее белая как бумага, волосы длинные, темные, всклокоченные. Она каждый день моет голову, даже иногда дважды в день, а потом так и ходит с мокрыми волосами, разбрызгивая везде капли.
Ванда отвозит меня в школу, привозит домой и готовит для меня легкий завтрак. Творог, сельдерей и морковку мы сразу отправляем в мусорное ведро, а вместо этого тайно покупаем замену — конфеты, ну и прочее. Ванда ест шоколада и картофельных чипсов не меньше, чем я, и все-таки она очень тоненькая, еще тоньше моей мамы. Это просто нечестно.
Мама надеялась, что сможет использовать Ванду как дешевую личную помощницу — принимать телефонные звонки, подбирать образцы материи и беседовать с моделями, но Ванда, очень мудро, так все запутала, что мама запретила ей прикасаться к чему бы то ни было, относящемуся к ее работе.
Моя мама — знаменитая Мойя Аптон, модельер детской одежды. Она бросила расписывать шарфы пять лет назад, когда отчаялась найти для меня платьица, какие ей нравились. И теперь она создает шикарную одежду для малышей, просто супер. В Лондоне три магазина «Мойя Аптон» — в Нотинг-Хилле, Саут-Кенсингтоне и Хэмпстеде, — один магазин она открыла в Лидсе, один в Глазго, и еще есть специальная секция Мойи Аптон в галантерейном магазине Хэррода «Юношеская одежда». В прошлом году «Вог» поместил о ней очерк на пяти страницах, и еще была куча статей в газетах. Все девчонки в моей школе с ума сходят по нарядам от Мойи Аптон.
Единственная девочка во всей Великобритании, которая ненавидит одежду от Мойи Аптон, это я. Все ее модели рассчитаны на тоненьких, а я крупная. Они тесные, а мне нужны просторные вещи. Они яркой расцветки, а я люблю темное. Все они блестят и сверкают, а я люблю неброские тона. Моя мама всегда говорит, что начала заниматься дизайном одежды ради своей дочери. Не знаю, кто она, эта дочь. Но не я, это уж точно.
Глава 3
Дарлинг
Первые несколько дней я всякий раз пугалась, когда раздавался стук в дверь — вдруг это мама пришла забрать меня домой. Пугаться случалось часто, потому что Нэн ужас как популярна и к нам то и дело кто-нибудь заглядывает поболтать и поделиться сплетнями со своей дорогой Ритой — это ее настоящее имя.
Кажется, будто решительно все хотят быть ее лучшими подругами. На Рождество она получила около двухсот открыток — мы с Пэтси сосчитали. Она накалывает их на стены кнопками с голубыми шляпками, так что все вместе выглядит как праздничные обои. Нэн так красиво устраивает рождественский праздник! Она устанавливает посреди комнаты большую елку со стеклянными шарами и конфетами из тростникового сахара, с блестками и китайскими фонариками и с куколкой-феей, укрепленной на самом верху. У феи крылышки, а в руке волшебная палочка с маленькой серебряной звездочкой. Бритни, дочурка Лоретты, просто обожает рождественское дерево. Я поднимаю ее и хожу вокруг елки, и она от восторга всплескивает ручонками. Ей особенно нравится фея, она все тянется, хочет достать, подержать ее и при этом щебечет как птичка.
— Да, моя маленькая, это волшебница! — Я хожу с Бритни вокруг елки, кружу ее, как будто у нее самой крылышки и она летает. — А давай-ка, Бритни, загадаем с тобой волшебное желание, — говорю я и шепчу в нежный завиток ее ушка: — Ты ведь хочешь, чтобы твоя двоюродная сестра Дарлинг осталась здесь навсегда-навсегда? — Я решительно киваю головой, и она тоже кивает. Я таращу глаза, делаю безумное лицо: мол, вот как я сильно-сильно хочу, чтоб исполнилось желание. Бритни смеется, я шагаю, и вдруг «хоп!» — фея словно и вправду махнула своей волшебной палочкой (которой чистят трубку).
— Не надо вечно таскать девочку на руках. Потом она будет скулить, когда ты опять посадишь ее в креслице, — ворчит Лоретта.
Ей не всегда нравится, что я играю с Бритни. Иногда она сердится, даже если Нэн берет ее на руки. Лоретта все хочет делать сама, чтобы Бритни любила ее больше всех. Хотя это немножко глупо, ведь она страшно устает, у нее темные круги под глазами. Как только Бритни укладывают днем спать, она тоже ложится и ужасно раздражается, если мы с Пэтни, заигравшись, случайно разбудим ее.
— Лоретта сейчас немного приуныла, — шепнула мне Нэн. — Ты не обращай внимания, пройдет.
— Это из-за того, что отец Бритни не желает знать ее? — спросила я также шепотом.
Нэн пожала плечами:
— Может быть.
Я кивнула с таким видом, словно поняла, но вообще-то, по-моему, Лоретта просто чокнутая. Все эти бойфренды — сплошные неприятности, и только. Они вообще ни к чему. Но детишки ужасно славные. Когда я стану достаточно взрослая, у меня их будет много. Я так и сказала Нэн, а она засмеялась:
— Уймись. У тебя самая светлая головка во всем семействе, Дарлинг. Ты не хочешь поступить в университет, сделать карьеру, а?
— Я могла бы стать мамой и сделать карьеру, — сказала я.
— Вот-вот, Дарлинг, обдумай все хорошенько, — сказала Нэн.
— Ага, обдумай, Головастик! — фыркнул Вилли и запустил в меня футбольным мячом.
— Осторожней, не разбей ее новые очки! — вскрикнула Нэн, поймала мяч и швырнула его прямо в голову Вилли. Крепко ему досталось.
Нэн сводила меня к шикарному оптику, они всегда заказывают очки у него, и теперь мои очки — просто супер, маленькие, овальные с металлической оправой — класс, да и только!
В них я выгляжу совсем не так ужасно. Это правда. А если отрастут волосы, стану, пожалуй, даже хорошенькой. Может, буду похожа на Нэн, когда подрасту.
— Старушка-очкарик, четыре глазка! — завел свою песенку Вилли, но мне отбиваться не впервой.
— Прыщавый бездельник! — пронзительно кричу я в ответ, и это его здорово задевает.
— А ты мотай отсюда, вали в свой дом, поняла? — вскипел он.
— Теперь мой дом здесь, — ответила я.
Мне до лампочки, что Вилли настроен против меня. Или Лоретта. Зато маленькая Бритни меня любит. А Пэтси особенно. И моя Нэн меня любит, говорит — я ее маленькое сокровище. Я так люблю Нэн, очень, очень! Но ее любят все, это я уже говорила.
Прошлой ночью у нас была большая новогодняя вечеринка; никогда бы не поверила, что к двенадцати часам в нашу квартиру набьется столько народу. Просто как в метро в час пик, только там лица у всех хмурые и безучастные, а здесь все были веселые-превеселые, прыгали вокруг елки, смеялись, танцевали и пили.
Я тоже оставалась со всеми, и Пэтси. Даже крошка Бритни не спала и после полуночи. Лоретта не возражала, что я держу ее на руках, сама она вся отдалась танцам. На ней была легкая фиолетовая юбка и плотно облегавший красный топик, и я вдруг увидела, что она настоящая красотка. И танцевала тоже потрясно! Должно быть, в Нэн пошла. А уж как танцует моя Нэн, ох, это надо видеть! Она была в изящном маленьком черном платье с глубоким вырезом и совсем не закрывавшим ноги. Все подходили к ней, и она каждому указывала место в цепочке — танцевали народный танец под песенку Шани «С этой минуты»; участвовала половина ее танцкласса, остальные сгрудились по углам или сидели на диванах, чтобы освободить место для танцоров.
Потом Нэн с Лореттой и Пэтси сплясали карибский танец «Красная жаркая сальса», держа руки на бедрах и вертя задом. Особенно хороша была Пэтси, которая подмигивала каждый раз, как крутила своей попкой, вызывая всеобщий хохот. Нэн сплясала одна под песню Тома Джонса «Секс-бомба»; ей хлопали как безумные и кричали, что Нэн и есть настоящая секс-бомба. Все просили ее танцевать еще и еще, но она настояла, чтобы танцевали все под обычную диско-музыку. Она танцевала тоже, но это было что-то вроде фэнси, так что все равно от нее невозможно было оторвать глаз. Она заметила, что я слежу за ней и поманила меня на середину к себе и стала вместе со мной кружиться, кружиться, все быстрее, быстрее, пока я не начала задыхаться и не затуманились очки.
Пришлось немного подышать моим вентолином, и Нэн сказала, что мне, пожалуй, лучше посидеть немного спокойно, но тут наступила полночь, и все мы стали скакать, прыгать, кричать. И все начали целоваться! Вилли поцеловал меня, но он перецеловал всех девочек в комнате. Он выпил много светлого пива, а в полночь получил еще бокал розового шампанского. Мне тоже дали розового шампанского целых полфужера. Ощущение было такое, словно все розовые пузырьки дружно ударили мне в голову.
Потом зазвонил телефон, и я испугалась, вдруг это моя мама, но это оказалась моя тетя Долли, вторая после мамы дочка Нэн, и звонила она из Уэльса. Потом позвонил дядя Уэйлон из Сиднея, из Австралии, потом еще несколько родственников и кое-кто из друзей Нэн. Телефон все звонил и звонил, и я уже так привыкла, что перестала каждый раз вскакивать, думая, что это мама. Вообще, со мной произошло что-то очень странное. Я как будто уже немножко надеялась, что это может звонить мама.
Не пойми меня неправильно. Здесь, у Нэн, мне очень нравится, и я никогда, никогда, никогда не захочу вернуться домой. Просто я стала удивляться, почему мама не хочет, чтобы я вернулась. Выходит, ей даже не интересно, как я тут живу? И совсем не тревожит моя рана? Почему она не хочет пожелать мне счастливого Нового года? Ведь вот же люди звонят с другого конца света. А моя мама не побеспокоится позвонить из другого конца Лондона.
Пэтси заметила, что я приуныла, и спросила:
— Может, у тебя голова разболелась от этого розового шампанского?
Она была уверена, что все мы крепко захмелели, хотя каждому из нас досталась лишь пара глоточков. Нэн обступили все эти глупцы мужчины, и каждый во что бы то ни стало желал поцеловать ее, но она, увидев меня в углу, подошла и прижала к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18