Анна не чувствовала холода, хотя одежда ее была донельзя изношена, и ветер пробирался за шиворот, стремясь заморозить бедную женщину.
После похорон потянулись пустые, тяжкие дни. Анна осталась вовсе без гроша – последние ушли на похороны, а тех скромных припасов, что были в доме, надолго хватить не могло.
К стенам покосившейся избенки подступал голод, и Анна не знала, что ей делать. Куда она пойдет с малым дитем на руках, где сыщет хлеба? Только одно и оставалось – идти по миру, просить у добрых людей на пропитание. Была еще у Анны тетка, но той кланяться – нож острый. Совсем уж выжила из ума старуха, скупа стала и бранчлива. У такой хуже с голоду помрешь!
Женщина совсем уж было пала духом. «Что ж, придется побираться! – думала она. – На свете белом много добрых людей – авось не пропаду!» Но как только представляла Анна, что придется ей бродить целыми днями под порывами холодного пронзительного ветра с младенцем-сыном на руках, все каменело у нее внутри. Быть может, лучше голодной смертию умереть, чем так мучиться!
В один из дней, когда отчаяние Анны достигло всей своей глубины, возле ворот дома ее послышались возбужденные вскрики детворы и скрип полозьев. Вскоре раздался стук в дверь. Анна поспешила отворить и увидела перед собой богато одетого человека, немолодого уже, с проседью в густой бороде.
Анна попятилась, не зная, что и ожидать от незваного гостя.
– Ну, здравствуй, красавица, – пробасил тот.
Анна поклонилась. Не зная, как приветствовать гостя, она стояла молча и смотрела на него во все глаза.
– Али не признала меня? – усмехнулся гость.
– Нет, господин, не признала! – непослушными губами пролепетала Анна.
– А я вот приехал крестника проведать!
– Какого крестника? – удивилась Анна.
– Как какого? Михаила Захаровича. Здоров ли он?
Анна долгое время никак не могла понять, как этот богатый человек мог оказаться крестным ее бедному сыну. Наконец, вглядевшись в лицо гостя, она признала в нем путника, заночевавшего у нее в доме в ночь, когда она рожала.
– Ах, батюшки! – всплеснула Анна руками и чуть не лишилась чувств.
– Ну что ты, красавица?! Чего напужалась-то? Я не кусаюсь! – усмехнулся Василий и, пройдя на середину комнаты, уселся на лавку.
– Ну, рассказывай, как житье-бытье? Муженька твоего не вижу что-то?
Анна не смогла вымолвить ни слова, лишь скорбно помотала головой.
– Как так? – удивился Василий. – А где ж он?
– А нету боле у меня мужа! – ответила Анна и залилась слезами. – Конями его затоптали, уж две недели, как я вдовицей осталась.
– Вот горе-то горькое! – пробурчал Василий, нахмурив брови. – Приехал крестника проведать, а попал чуть ли не на поминки. Как же ты одна-то теперь, с дитем малым? – участливо спросил он.
– Не знаю, что и делать, батюшка! – сквозь слезы ответила Анна. – Дума эта горькая не оставляет меня ни днем, ни ночью!
– Ты, вот что, не плачь, красавица! Однажды вы мне в помощи не отказали, от подлой смерти уберегли, теперь и я тебе с голоду помереть не дам. Возьму я тебя к себе в терем, да определю место получше – ни в чем нуждаться не будешь. Согласна ли?
– Так я ж с дитем! – всхлипнула Анна. – Какой во мне прок?
– Ну, об этом ты не думай. Я все устрою…
– А дом как же? А хозяйство?
– Так уж велико твое хозяйство? – усмехнулся Василий. – Собери пожитки, а к вечеру за тобой мой холоп заедет.
– Спасибо тебе, господин! – упав на колени, Анна попыталась поцеловать носок Васильиного сапога, но тот отшатнулся.
– Не надо, красавица. То, что я для тебя делаю – лишь отплата за ту доброту, что я в вас нашел. Так что благодарить тебе меня не за что. Теперь уйду я, а ты за сборы принимайся!
С этими словами Василий вышел из дому, и вскоре Анна услышала скрип полозьев и удаляющийся перезвон колокольчика.
К вечеру за ней и впрямь приехал боярский холоп на хороших санях. Все соседки высыпали на улицу, не глядя на трескучий мороз, провожали Анну. У той глаза были на мокром месте – эти люди жалели ее, делились с ней последним куском хлеба, а теперь она покидала их для лучшей доли. От этой думы и грустно, и сладко было, и слезы наворачивались на глаза.
Игнат, кучер Василия Димитриевича, покидал наскоро немудрящие пожитки Анны в сани, помог сесть ей самой, лихо взмахнул кнутом… Полетела, взвихрилась снежная пыль, запорошила глаза кумушкам-соседкам, и сани тронулись, увозя Анну в новую жизнь. Была уготовлена ей высокая честь – стать кормилицей при боярской внученьке!
Непросто далось Василию решенье это. Марфа заподозрила что-то и заупрямилась, не восхотела кормилицу менять.
– Чем тебе Катерина плоха? – спросила холодно. – Молока у нее вдоволь, девка здоровая. Да и не мужское это дело, в такие дела мешаться.
– Верно говоришь, – сдвинул брови Василий. – Да только примечать я начал – прикладывается твоя Катерина к зелену вину. Нешто хорошо это?
– Это дурно, – раздумчиво сказала Марфа. – Да только где ж ей замену сыскать?
– Я уж сыскал, – бросил Василий и двинулся к выходу.
– Погоди, Василий, – остановила его Марфа, и голос ее был непривычно сладок. – Где ж ты сыскал ее?
– Лекаря попросил, того, что дочь нашу пользовал, – не оборачиваясь, молвил Василий. – Он и нашел ее. Баба хорошая, чисто ходит и себя блюдет. Недавно овдовела. Возьмем ее к нам в терем и с дитем ее.
– Ну, что ж… – начала было Марфа, но Василий уже ушел, со всей силы хлопнув дверью.
Вечером того же дня ни в чем не повинная Катерина, рыдая, как белуга, покинула кров боярина Василия. А сам Василий с полудня места себе не находил, все по окнам шастал – не едет ли любушка его?
Сумерки сгустились уже, когда распахнулись ворота, больно дрогнуло сердце Василия. Приехала, радость, приехала, долгожданная! Кинулся бы навстречу, да нельзя – не по чину боярину перед простой бабой пластаться. Силой удержал себя на месте, дождался, пока не заскрипели ступени, и не вошел слуга.
– Кормилица новая приехала, хозяин, – доложил он.
– Что ж, добро, – вздохнул Василий. – Вели натопить баню, да призови госпожу ко мне. Пусть кормилица тоже поднимется сюда.
Анна стояла посреди палаты ни жива, ни мертва – не ожидала она, что так богато живет крестный отец ее сыночка. Но спокойный взгляд Василия, его ласковая улыбка ободрили ее.
И хозяйка встретила приветливо – дородная, красивая еще женщина, видать, строгая и хозяйственная.
– Вот, Марфа, кормилица нашей Настеньке, – строго сказал Василий, обращая взгляд на Марфу, и понял – приглянулась жене кормилица. Несмотря на полуголодную жизнь, Анна выглядела здоровой и крепкой, а грудь ее могла выкормить богатырей.
– Ну что ж, – спокойно усмехнулась Марфа. – Как звать-то тебя?
– Анна… – потупившись, пролепетала та.
– Не дрожи, Анна, обижать тебя не станем. Будешь ласкова с нашей Настенькой – и мы к тебе ласковы будем. Как сыночка-то твоего звать?
– Михайлой… – тихо отвечала Анна.
– И ему поможем, как в возраст войдет. Служи усердно, а уж я тебя не забуду. Теперь пойдем, я тебе твои покои покажу, а потом в баню пойдешь.
Женщины ушли, и у Василия камень упал с сердца. Приняла Аннушку постылая жена, не заподозрила дурного… Будет она теперь жить подле него, каждый день можно будет любоваться на красу ее несказанную, говорить с ней безбоязненно – кто помешает деду говорить с внучкиной кормилицей? А как вскормит она Настеньку…
И тонули в сладком синем тумане думы Василия, представлялось ему запрокинутое лицо Анны на ложе, неизведанные еще красы ее белого тела… Никогда, даже по молодости не кипела так кровь у боярина Шорина, никогда не случалось ему испытывать такую радость и тоску.
Радостно было и Анне. Все, словно в сказке, ей-богу! Поселили ее в лучшей палате, и всего давали вдоволь – и платья появились у нее, каких сроду не нашивала, да и не надеялась носить, и Мишеньку разрядили, словно княжеское дитя. Кушанье давали лучшее, прямо с боярского стола и сама хозяйка, приходя понянчиться с внучкой, спрашивала все время – не надо ли Анне чего, не имеет ли желанья какого? Дворня на цыпочках ходит, боится чем-либо огорчить кормилицу.
И от достатка, так нежданно пришедшего к ней, всю жизнь проведшей в нужде, исполнилось ее сердце благодарности и нежности к этому большому угрюмому человеку – Василию Петровичу, милостивцу и покровителю. Это ж надо – не забыл он своего случайного крестника, не забыл и доброты покойного Захара, впустившего его в дом.
Анна и помыслить не могла о том, что воспылал к ней покровитель ее любовной страстью. Не раз и не два ловила на себе нежный взгляд Василия – но чистая ее душа не понимала, что он значит. Всю ее любовь забрали сын и маленькая Настенька, которая на глазах крепчала от здорового Аннушкиного молока.
Мир и благоденствие наступили в тереме боярина Шорина. Даже вечно всем недовольная Марфа была спокойна – Василий стал чаще заглядывать к внучке, подолгу сидел в ее палате. И не знала хозяйка, что не к Настеньке Василий ходит – к кормилке ее! Впрочем, Василий Петрович, нежданно для себя, стал привязываться к девочке, видя ее на руках у своей зазнобы…
Анна же по-прежнему ничего не замечала. Она справно ухаживала за Настенькой, жалела ее, как родную дочь – ведь круглой сиротой осталась кроха неразумная, и некому ее пригреть в этом мире…
ГЛАВА 5
Время шло. Младенцы подрастали, а Василий все еще ходил кругами, не зная, как подступиться к разлюбезной своей Анне. Никогда прежде не одолевала его такая робость. Каждый день просыпался он с мыслью о том, что нынче во что бы то ни стало поговорит с Анной. Поднимался по лестнице, повторяя про себя давно затверженные слова, входил в палату. Но при одном взгляде на Анну вся смелость его улетучивалась.
Неловок и неуклюж становился сановитый боярин, не знал, куда деть руки. Он садился на лавку и неотрывно наблюдал за своей зазнобой, хлопотавшей вокруг младенцев.
Поначалу Анна сторонилась Василия, побаивалась – уж больно угрюм был крестный. Но со временем она привыкла к его приходам и уж не робела – находились у нее для хозяина и шутка, и ласковый взгляд.
Вот и в этот раз зашел Василий в светлую горницу, сел тихо на широкую лавку и принялся во все глаза смотреть на свою зазнобу.
Анна как раз кормила младенцев. Молока у ней и раньше было вдоволь, а уж теперь от сытой да покойной жизни стало столько, что и третьего младенца выкормить впору.
Василий не мог отвести глаз от представшей пред ним картины. Двое бутузов жадно причмокивали возле пышной белой груди Анны, и не было для боярина зрелища упоительнее. Жгучая волна поздней непрошеной страсти поднималась в нем, грозясь разметать последние крохи разума.
Анна закончила кормить детей, быстро перепеленала их.
– Внученьку подержать хотите, господин? – лукаво спросила она, обращаясь к Василию.
Сначала Василий хотел отказаться. Он не любил маленьких детей и что делать с ними, совершенно не знал. Но, сам до конца не понимая, что делает, он протянул руки и взял ребенка.
Девочка уже заметно подросла. В ее больших глазах даже начало появляться уже вполне осмысленное выражение. Некоторое время Настя смотрела на Василия, лежала тихо и спокойно. А потом вдруг личико ее сморщилось, и раздался оглушительный детский рев.
Василий испугался и от испуга чуть не выронил дитятко на пол, но вовремя спохватился.
– Забери ее от меня! – взмолился он, обращаясь к Анне.
– Сейчас, сейчас, господин. Потерпите минуточку! Я только Мишутку перепеленаю!
– Что делать-то с ней? – вопрошал Василий, понятия не имеющий, как поступать с орущими младенцами.
– Успокойте ее, господин, – деловито сказала Анна, споро пеленая младенца.
– Как? – воскликнул Василий. – Как успокаивают младенцев, он не знал.
Анна взглянула на боярина, и ее разобрал смех. Василий крепко прижал ребенка к себе и уговаривал ее громким грозным голосом:
– Не плачь! Говорю тебе, не плачь, глупая!
На лице Василия застыла гримаса ужаса.
– Чтобы дите успокоилось, его качать надобно! – подсказала Анна.
Василий внял совету и начал раскачивать внучку, да так рьяно, что Анна испугалась, как бы у ребеночка голова не закружилась.
Но Насте такой оборот событий пришелся явно по вкусу. Она затихла, а когда Василий осмелился посмотреть внучке в лицо, увидел, что она улыбается.
– Ну вот, господин, я и управилась, давайте сюда дитятко! – сказала Анна, подходя к Василию.
Тот еще какое-то время любовался на внучку, а потом нехотя отдал ребенка Анне.
– Ты смотри-ка! Дитятко-то улыбается! – воскликнула кормилица. – Видать, по душе ей пришлась дедова забота!
Василий смутился. Вместе с тем, его одолевала непонятная гордость. Ребенок, затихший на его руках, принес в душу успокоение и щемящую нежность в сердце. И растопило тепло этой нежности лед – решился боярин заговорить о своем страдании.
– Аннушка, – хрипло сказал Василий. – Мне поговорить с тобою надобно.
Кормилица мгновенно посерьезнела, подумав, что хозяин хочет ее за что-то выбранить. Никаких провинностей она за собой не помнила, но мало ли, что могло случиться! В боярском тереме она, простая мужичка, первое время не знала, как и шагу-то ступить, чтоб оплошности какой не сделать.
– Что случилось, господин? – робко спросила Анна, видя, что Василий словно и не знает, что сказать. – Али провинилась чем? Али не угодила?
– Нет, что ты? – взмахнул рукою Василий. – Все, что касаемо детей, исполняешь ты справно! Я о другом поговорить хотел…
– Так что ж тогда, господин?
Василий отер со лба выступивший пот и, как в омут кинулся:
– Люба ты мне, Аннушка! Так в сердце запала, что и днем, и ночью о тебе лишь думаю! И не думал, что под старость лет такая напасть со мною приключиться, а вот поди ж ты – полюбил тебя, как юнец какой, и нету мне без тебя жизни!
Аннушка от неожиданности да от страха онемела вовсе.
– Ну что ж ты молчишь? – горько сказал Василий. – Коли не мил, так скажи, своевольничать не стану – не те уж мои годы…
Василий перевел дух.
– Ну не молчи, скажи хоть что-нибудь! Хоть разбрани!
И вдруг Василий заплакал. Отродясь не помнил за собой такой слабости. Последний раз плакал еще мальчонкой, когда ногу об острый камень разбил – боль была нестерпимою. Отец-покойник выругал его тогда, сказал, что мужику плакать не должно. Все он должен терпеть – и боль великую и муки страшные, а слезы – удел бабий. С тех пор Василий ни единой слезинки не проронил. Даже когда дочь любимую в последний ее путь провожал и то не плакал, а тут на тебе!
– Что вы, что вы, господин! Как можно вам любить меня?! Я же мужичка, холопка ваша! При вашем достатке да знатности…
– Что мне в моей знатности, да в достатке, когда тебя рядом нет?! – выдохнул Василий, утирая непривычные скупые слезы.
Анна осмелела, подняла белую свою руку, с которой сошли уж мозоли от прежней суровой жизни оставшиеся, и погладила Василия по голове.
– Грешно это! – сказала она раздумчиво. – Ведь жена у вас живая-здоровая! Как же я ей в глаза-то смотреть буду?
– А ты о Марфе не беспокойся! – с неистребимой злостью в голосе сказал Василий. – За те годы долгие, что прожил я с ней, ни одного слова ласкового она мне не сказала, ни разу нежности от нее какой, ласки я не видел – опротивела она мне, хуже смерти надоела.
– Что говорите такое! – воскликнула Анна. – Она же жена вам, в святой церкви венчанная. Дитятко она вам родила ненаглядное!
– Давно уже преступили мы с ней все заповеди церковные, все обеты, при святом венчании друг другу данные! Ненавижу я ее более чем самого злого врага своего!
Василий разгорячился. Дыхание с хрипом вырывалось из его груди, ноздри раздувались, а глаза блестели, словно два угля.
– Что же до дочери моей, Настеньки ненаглядной, то нет ее боле! Вырастет по весне зелена трава на ее могиле! – Василий перевел дыхание, вновь почувствовав, что к горлу его подступает комок. – Никого у меня не осталось на свете белом, кроме тебя, Аннушка!
– Да, полно, полно, господин! – взволнованно сказала Анна. – Разве ж можно из-за меня, мужички простой, так убиваться!
– Зови меня Василием, – устало попросил боярин. – Не господин я тебе – сама ты мне госпожа на веки вечные.
И такая мука была в голосе Василия, что Анне стало нестерпимо жаль его. Она всегда была добра к людям и старалась помогать им, чем могла. Люди платили ей тем же. Теперь от нее требовали жертвы не вещественной, но душевной.
– Скажи хоть слово! – продолжал молить Василий. – Если отказать решила, то признайся, не томи.
– Я не знаю, что и молвить, – тихо призналась Анна. – Дай мне время, боярин, в душе своей разобраться. В голове у меня теперь тридцать три березы, и все в разные стороны клонятся…
– Долго ли думать станешь? – с безысходной тоской в голосе спросил Василий.
– К вечеру дам ответ, – ответила Анна и после мгновенного раздумья добавила. – Коли найду в себе смелости, то твоею стану, а нет, так завтра на рассвете покину терем.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Подарок крестного'
1 2 3 4 5
После похорон потянулись пустые, тяжкие дни. Анна осталась вовсе без гроша – последние ушли на похороны, а тех скромных припасов, что были в доме, надолго хватить не могло.
К стенам покосившейся избенки подступал голод, и Анна не знала, что ей делать. Куда она пойдет с малым дитем на руках, где сыщет хлеба? Только одно и оставалось – идти по миру, просить у добрых людей на пропитание. Была еще у Анны тетка, но той кланяться – нож острый. Совсем уж выжила из ума старуха, скупа стала и бранчлива. У такой хуже с голоду помрешь!
Женщина совсем уж было пала духом. «Что ж, придется побираться! – думала она. – На свете белом много добрых людей – авось не пропаду!» Но как только представляла Анна, что придется ей бродить целыми днями под порывами холодного пронзительного ветра с младенцем-сыном на руках, все каменело у нее внутри. Быть может, лучше голодной смертию умереть, чем так мучиться!
В один из дней, когда отчаяние Анны достигло всей своей глубины, возле ворот дома ее послышались возбужденные вскрики детворы и скрип полозьев. Вскоре раздался стук в дверь. Анна поспешила отворить и увидела перед собой богато одетого человека, немолодого уже, с проседью в густой бороде.
Анна попятилась, не зная, что и ожидать от незваного гостя.
– Ну, здравствуй, красавица, – пробасил тот.
Анна поклонилась. Не зная, как приветствовать гостя, она стояла молча и смотрела на него во все глаза.
– Али не признала меня? – усмехнулся гость.
– Нет, господин, не признала! – непослушными губами пролепетала Анна.
– А я вот приехал крестника проведать!
– Какого крестника? – удивилась Анна.
– Как какого? Михаила Захаровича. Здоров ли он?
Анна долгое время никак не могла понять, как этот богатый человек мог оказаться крестным ее бедному сыну. Наконец, вглядевшись в лицо гостя, она признала в нем путника, заночевавшего у нее в доме в ночь, когда она рожала.
– Ах, батюшки! – всплеснула Анна руками и чуть не лишилась чувств.
– Ну что ты, красавица?! Чего напужалась-то? Я не кусаюсь! – усмехнулся Василий и, пройдя на середину комнаты, уселся на лавку.
– Ну, рассказывай, как житье-бытье? Муженька твоего не вижу что-то?
Анна не смогла вымолвить ни слова, лишь скорбно помотала головой.
– Как так? – удивился Василий. – А где ж он?
– А нету боле у меня мужа! – ответила Анна и залилась слезами. – Конями его затоптали, уж две недели, как я вдовицей осталась.
– Вот горе-то горькое! – пробурчал Василий, нахмурив брови. – Приехал крестника проведать, а попал чуть ли не на поминки. Как же ты одна-то теперь, с дитем малым? – участливо спросил он.
– Не знаю, что и делать, батюшка! – сквозь слезы ответила Анна. – Дума эта горькая не оставляет меня ни днем, ни ночью!
– Ты, вот что, не плачь, красавица! Однажды вы мне в помощи не отказали, от подлой смерти уберегли, теперь и я тебе с голоду помереть не дам. Возьму я тебя к себе в терем, да определю место получше – ни в чем нуждаться не будешь. Согласна ли?
– Так я ж с дитем! – всхлипнула Анна. – Какой во мне прок?
– Ну, об этом ты не думай. Я все устрою…
– А дом как же? А хозяйство?
– Так уж велико твое хозяйство? – усмехнулся Василий. – Собери пожитки, а к вечеру за тобой мой холоп заедет.
– Спасибо тебе, господин! – упав на колени, Анна попыталась поцеловать носок Васильиного сапога, но тот отшатнулся.
– Не надо, красавица. То, что я для тебя делаю – лишь отплата за ту доброту, что я в вас нашел. Так что благодарить тебе меня не за что. Теперь уйду я, а ты за сборы принимайся!
С этими словами Василий вышел из дому, и вскоре Анна услышала скрип полозьев и удаляющийся перезвон колокольчика.
К вечеру за ней и впрямь приехал боярский холоп на хороших санях. Все соседки высыпали на улицу, не глядя на трескучий мороз, провожали Анну. У той глаза были на мокром месте – эти люди жалели ее, делились с ней последним куском хлеба, а теперь она покидала их для лучшей доли. От этой думы и грустно, и сладко было, и слезы наворачивались на глаза.
Игнат, кучер Василия Димитриевича, покидал наскоро немудрящие пожитки Анны в сани, помог сесть ей самой, лихо взмахнул кнутом… Полетела, взвихрилась снежная пыль, запорошила глаза кумушкам-соседкам, и сани тронулись, увозя Анну в новую жизнь. Была уготовлена ей высокая честь – стать кормилицей при боярской внученьке!
Непросто далось Василию решенье это. Марфа заподозрила что-то и заупрямилась, не восхотела кормилицу менять.
– Чем тебе Катерина плоха? – спросила холодно. – Молока у нее вдоволь, девка здоровая. Да и не мужское это дело, в такие дела мешаться.
– Верно говоришь, – сдвинул брови Василий. – Да только примечать я начал – прикладывается твоя Катерина к зелену вину. Нешто хорошо это?
– Это дурно, – раздумчиво сказала Марфа. – Да только где ж ей замену сыскать?
– Я уж сыскал, – бросил Василий и двинулся к выходу.
– Погоди, Василий, – остановила его Марфа, и голос ее был непривычно сладок. – Где ж ты сыскал ее?
– Лекаря попросил, того, что дочь нашу пользовал, – не оборачиваясь, молвил Василий. – Он и нашел ее. Баба хорошая, чисто ходит и себя блюдет. Недавно овдовела. Возьмем ее к нам в терем и с дитем ее.
– Ну, что ж… – начала было Марфа, но Василий уже ушел, со всей силы хлопнув дверью.
Вечером того же дня ни в чем не повинная Катерина, рыдая, как белуга, покинула кров боярина Василия. А сам Василий с полудня места себе не находил, все по окнам шастал – не едет ли любушка его?
Сумерки сгустились уже, когда распахнулись ворота, больно дрогнуло сердце Василия. Приехала, радость, приехала, долгожданная! Кинулся бы навстречу, да нельзя – не по чину боярину перед простой бабой пластаться. Силой удержал себя на месте, дождался, пока не заскрипели ступени, и не вошел слуга.
– Кормилица новая приехала, хозяин, – доложил он.
– Что ж, добро, – вздохнул Василий. – Вели натопить баню, да призови госпожу ко мне. Пусть кормилица тоже поднимется сюда.
Анна стояла посреди палаты ни жива, ни мертва – не ожидала она, что так богато живет крестный отец ее сыночка. Но спокойный взгляд Василия, его ласковая улыбка ободрили ее.
И хозяйка встретила приветливо – дородная, красивая еще женщина, видать, строгая и хозяйственная.
– Вот, Марфа, кормилица нашей Настеньке, – строго сказал Василий, обращая взгляд на Марфу, и понял – приглянулась жене кормилица. Несмотря на полуголодную жизнь, Анна выглядела здоровой и крепкой, а грудь ее могла выкормить богатырей.
– Ну что ж, – спокойно усмехнулась Марфа. – Как звать-то тебя?
– Анна… – потупившись, пролепетала та.
– Не дрожи, Анна, обижать тебя не станем. Будешь ласкова с нашей Настенькой – и мы к тебе ласковы будем. Как сыночка-то твоего звать?
– Михайлой… – тихо отвечала Анна.
– И ему поможем, как в возраст войдет. Служи усердно, а уж я тебя не забуду. Теперь пойдем, я тебе твои покои покажу, а потом в баню пойдешь.
Женщины ушли, и у Василия камень упал с сердца. Приняла Аннушку постылая жена, не заподозрила дурного… Будет она теперь жить подле него, каждый день можно будет любоваться на красу ее несказанную, говорить с ней безбоязненно – кто помешает деду говорить с внучкиной кормилицей? А как вскормит она Настеньку…
И тонули в сладком синем тумане думы Василия, представлялось ему запрокинутое лицо Анны на ложе, неизведанные еще красы ее белого тела… Никогда, даже по молодости не кипела так кровь у боярина Шорина, никогда не случалось ему испытывать такую радость и тоску.
Радостно было и Анне. Все, словно в сказке, ей-богу! Поселили ее в лучшей палате, и всего давали вдоволь – и платья появились у нее, каких сроду не нашивала, да и не надеялась носить, и Мишеньку разрядили, словно княжеское дитя. Кушанье давали лучшее, прямо с боярского стола и сама хозяйка, приходя понянчиться с внучкой, спрашивала все время – не надо ли Анне чего, не имеет ли желанья какого? Дворня на цыпочках ходит, боится чем-либо огорчить кормилицу.
И от достатка, так нежданно пришедшего к ней, всю жизнь проведшей в нужде, исполнилось ее сердце благодарности и нежности к этому большому угрюмому человеку – Василию Петровичу, милостивцу и покровителю. Это ж надо – не забыл он своего случайного крестника, не забыл и доброты покойного Захара, впустившего его в дом.
Анна и помыслить не могла о том, что воспылал к ней покровитель ее любовной страстью. Не раз и не два ловила на себе нежный взгляд Василия – но чистая ее душа не понимала, что он значит. Всю ее любовь забрали сын и маленькая Настенька, которая на глазах крепчала от здорового Аннушкиного молока.
Мир и благоденствие наступили в тереме боярина Шорина. Даже вечно всем недовольная Марфа была спокойна – Василий стал чаще заглядывать к внучке, подолгу сидел в ее палате. И не знала хозяйка, что не к Настеньке Василий ходит – к кормилке ее! Впрочем, Василий Петрович, нежданно для себя, стал привязываться к девочке, видя ее на руках у своей зазнобы…
Анна же по-прежнему ничего не замечала. Она справно ухаживала за Настенькой, жалела ее, как родную дочь – ведь круглой сиротой осталась кроха неразумная, и некому ее пригреть в этом мире…
ГЛАВА 5
Время шло. Младенцы подрастали, а Василий все еще ходил кругами, не зная, как подступиться к разлюбезной своей Анне. Никогда прежде не одолевала его такая робость. Каждый день просыпался он с мыслью о том, что нынче во что бы то ни стало поговорит с Анной. Поднимался по лестнице, повторяя про себя давно затверженные слова, входил в палату. Но при одном взгляде на Анну вся смелость его улетучивалась.
Неловок и неуклюж становился сановитый боярин, не знал, куда деть руки. Он садился на лавку и неотрывно наблюдал за своей зазнобой, хлопотавшей вокруг младенцев.
Поначалу Анна сторонилась Василия, побаивалась – уж больно угрюм был крестный. Но со временем она привыкла к его приходам и уж не робела – находились у нее для хозяина и шутка, и ласковый взгляд.
Вот и в этот раз зашел Василий в светлую горницу, сел тихо на широкую лавку и принялся во все глаза смотреть на свою зазнобу.
Анна как раз кормила младенцев. Молока у ней и раньше было вдоволь, а уж теперь от сытой да покойной жизни стало столько, что и третьего младенца выкормить впору.
Василий не мог отвести глаз от представшей пред ним картины. Двое бутузов жадно причмокивали возле пышной белой груди Анны, и не было для боярина зрелища упоительнее. Жгучая волна поздней непрошеной страсти поднималась в нем, грозясь разметать последние крохи разума.
Анна закончила кормить детей, быстро перепеленала их.
– Внученьку подержать хотите, господин? – лукаво спросила она, обращаясь к Василию.
Сначала Василий хотел отказаться. Он не любил маленьких детей и что делать с ними, совершенно не знал. Но, сам до конца не понимая, что делает, он протянул руки и взял ребенка.
Девочка уже заметно подросла. В ее больших глазах даже начало появляться уже вполне осмысленное выражение. Некоторое время Настя смотрела на Василия, лежала тихо и спокойно. А потом вдруг личико ее сморщилось, и раздался оглушительный детский рев.
Василий испугался и от испуга чуть не выронил дитятко на пол, но вовремя спохватился.
– Забери ее от меня! – взмолился он, обращаясь к Анне.
– Сейчас, сейчас, господин. Потерпите минуточку! Я только Мишутку перепеленаю!
– Что делать-то с ней? – вопрошал Василий, понятия не имеющий, как поступать с орущими младенцами.
– Успокойте ее, господин, – деловито сказала Анна, споро пеленая младенца.
– Как? – воскликнул Василий. – Как успокаивают младенцев, он не знал.
Анна взглянула на боярина, и ее разобрал смех. Василий крепко прижал ребенка к себе и уговаривал ее громким грозным голосом:
– Не плачь! Говорю тебе, не плачь, глупая!
На лице Василия застыла гримаса ужаса.
– Чтобы дите успокоилось, его качать надобно! – подсказала Анна.
Василий внял совету и начал раскачивать внучку, да так рьяно, что Анна испугалась, как бы у ребеночка голова не закружилась.
Но Насте такой оборот событий пришелся явно по вкусу. Она затихла, а когда Василий осмелился посмотреть внучке в лицо, увидел, что она улыбается.
– Ну вот, господин, я и управилась, давайте сюда дитятко! – сказала Анна, подходя к Василию.
Тот еще какое-то время любовался на внучку, а потом нехотя отдал ребенка Анне.
– Ты смотри-ка! Дитятко-то улыбается! – воскликнула кормилица. – Видать, по душе ей пришлась дедова забота!
Василий смутился. Вместе с тем, его одолевала непонятная гордость. Ребенок, затихший на его руках, принес в душу успокоение и щемящую нежность в сердце. И растопило тепло этой нежности лед – решился боярин заговорить о своем страдании.
– Аннушка, – хрипло сказал Василий. – Мне поговорить с тобою надобно.
Кормилица мгновенно посерьезнела, подумав, что хозяин хочет ее за что-то выбранить. Никаких провинностей она за собой не помнила, но мало ли, что могло случиться! В боярском тереме она, простая мужичка, первое время не знала, как и шагу-то ступить, чтоб оплошности какой не сделать.
– Что случилось, господин? – робко спросила Анна, видя, что Василий словно и не знает, что сказать. – Али провинилась чем? Али не угодила?
– Нет, что ты? – взмахнул рукою Василий. – Все, что касаемо детей, исполняешь ты справно! Я о другом поговорить хотел…
– Так что ж тогда, господин?
Василий отер со лба выступивший пот и, как в омут кинулся:
– Люба ты мне, Аннушка! Так в сердце запала, что и днем, и ночью о тебе лишь думаю! И не думал, что под старость лет такая напасть со мною приключиться, а вот поди ж ты – полюбил тебя, как юнец какой, и нету мне без тебя жизни!
Аннушка от неожиданности да от страха онемела вовсе.
– Ну что ж ты молчишь? – горько сказал Василий. – Коли не мил, так скажи, своевольничать не стану – не те уж мои годы…
Василий перевел дух.
– Ну не молчи, скажи хоть что-нибудь! Хоть разбрани!
И вдруг Василий заплакал. Отродясь не помнил за собой такой слабости. Последний раз плакал еще мальчонкой, когда ногу об острый камень разбил – боль была нестерпимою. Отец-покойник выругал его тогда, сказал, что мужику плакать не должно. Все он должен терпеть – и боль великую и муки страшные, а слезы – удел бабий. С тех пор Василий ни единой слезинки не проронил. Даже когда дочь любимую в последний ее путь провожал и то не плакал, а тут на тебе!
– Что вы, что вы, господин! Как можно вам любить меня?! Я же мужичка, холопка ваша! При вашем достатке да знатности…
– Что мне в моей знатности, да в достатке, когда тебя рядом нет?! – выдохнул Василий, утирая непривычные скупые слезы.
Анна осмелела, подняла белую свою руку, с которой сошли уж мозоли от прежней суровой жизни оставшиеся, и погладила Василия по голове.
– Грешно это! – сказала она раздумчиво. – Ведь жена у вас живая-здоровая! Как же я ей в глаза-то смотреть буду?
– А ты о Марфе не беспокойся! – с неистребимой злостью в голосе сказал Василий. – За те годы долгие, что прожил я с ней, ни одного слова ласкового она мне не сказала, ни разу нежности от нее какой, ласки я не видел – опротивела она мне, хуже смерти надоела.
– Что говорите такое! – воскликнула Анна. – Она же жена вам, в святой церкви венчанная. Дитятко она вам родила ненаглядное!
– Давно уже преступили мы с ней все заповеди церковные, все обеты, при святом венчании друг другу данные! Ненавижу я ее более чем самого злого врага своего!
Василий разгорячился. Дыхание с хрипом вырывалось из его груди, ноздри раздувались, а глаза блестели, словно два угля.
– Что же до дочери моей, Настеньки ненаглядной, то нет ее боле! Вырастет по весне зелена трава на ее могиле! – Василий перевел дыхание, вновь почувствовав, что к горлу его подступает комок. – Никого у меня не осталось на свете белом, кроме тебя, Аннушка!
– Да, полно, полно, господин! – взволнованно сказала Анна. – Разве ж можно из-за меня, мужички простой, так убиваться!
– Зови меня Василием, – устало попросил боярин. – Не господин я тебе – сама ты мне госпожа на веки вечные.
И такая мука была в голосе Василия, что Анне стало нестерпимо жаль его. Она всегда была добра к людям и старалась помогать им, чем могла. Люди платили ей тем же. Теперь от нее требовали жертвы не вещественной, но душевной.
– Скажи хоть слово! – продолжал молить Василий. – Если отказать решила, то признайся, не томи.
– Я не знаю, что и молвить, – тихо призналась Анна. – Дай мне время, боярин, в душе своей разобраться. В голове у меня теперь тридцать три березы, и все в разные стороны клонятся…
– Долго ли думать станешь? – с безысходной тоской в голосе спросил Василий.
– К вечеру дам ответ, – ответила Анна и после мгновенного раздумья добавила. – Коли найду в себе смелости, то твоею стану, а нет, так завтра на рассвете покину терем.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Подарок крестного'
1 2 3 4 5