В стакан вошло едва ли не кварта виски; двумя глотками девушка осушила половину и сразу помягчела, успокоилась.
– Постарайся припомнить еще какие-нибудь подробности, – вновь приступил с расспросами Дука. – Ну хоть что-нибудь про того человека.
Она кивнула, явно понимая, что ему надо, и пытаясь быть ему полезной – добровольно, всей душой.
– Еще он говорил, что один раз был с карлицей.
Не слишком интересная деталь, однако в Милане не так уж много карлиц, и если ее отыскать да расспросить про этого коллекционера, возможно, что-нибудь и всплывет.
– Так, что еще?
Она допила виски, в задумчивости покачала головой.
– Вспомнила.
– Что?
– Он сказал, что за одну еще ночь с той дебильной великаншей готов заплатить хоть полмиллиона.
– Это ты уже говорила. Что еще?
– А еще... – Она брезгливо поморщилась, видимо, припоминая липкие лапы сладострастного коротышки. – Ну да, он упомянул, что зарабатывает кучу денег на пластмассах.
– На пластмассах? Так и сказал? Ты уверена?
– Да. Точно помню – на пластмассах.
Дука рывком поднялся. Сжал зубы, чтобы не завопить от радости. Все, убийцы у него в руках. Надо только разыскать дельца, торгующего пластмассами в Милане, коротышку с огромной родинкой на шее. Он спустит с цепи Маскаранти, и тот за неделю, а то и меньше, из-под земли достанет пластмассового короля, который переспал с несчастной великаншей. Коротышка даст им адресок дома, где он ее встретил, а уж оттуда потянется ниточка к убийцам. Теперь машина запущена, и расследование пойдет, можно сказать, само собой.
– Спасибо, спасибо тебе!
В голосе Дуки звенела ярость победы. Бывает же в жизни удача! Он было приготовился обшарить все бордели, а уже в первом ступил на тропу истины.
– Спасибо... Тебя как зовут?
Ее развезло от кварты виски, выпитой единым духом, теперь она сидела на диване, широко расставив нога.
– Черная шлюха.
Пробиравшийся в комнату луч внезапно погас, и розовато-сиреневые ногти на босых ногах прекрасной негритянки сразу утратили блеск.
– А чего таскаешься?
– Тебе-то что? Все одно – везде грязь.
– Может, не везде?
– Везде. Вот ты, легавый, приходишь в бардак, как пацан, у которого по утрам не стоит, а сам тут вынюхиваешь. – Под действием алкоголя у нее развязался язык. – Везде грязь, как ее ни прикрывай. К примеру, ты думаешь, он друг, а он котяра.
Да, выговор у нее явно римский.
– Ты что, жила в Риме?
– Я римлянка. – Она встала, чтобы калить себе еще кварту виски. – Юлий Цезарь мне, конечно, не родня, но родилась я в Риме, это ты правильно заметил, легавый.
Еще бы не правильно: ярко выраженная римская речь, быть может, только чуть-чуть смягченная португальским акцентом... Что ж, пускай пьет и болтает что угодно – она свое дело сделала.
– Мать привезла меня в Рим из Анголы в животе, и родилась я в доме на набережной Тибра. Помню, все глядела из окна на желтую воду. Отец приехал в Италию посланником португальского правительства, мне было пять лет, когда они оба погибли – взорвались в машине. Соседка по дому, старая дева, взяла меня к себе и воспитывала как свою дочь, лет до четырнадцати. – Слова теперь лились из нее потоком. Дука и не думал его останавливать. – А после явился он, котяра, сын одной сводки, разыграл из себя влюбленного без памяти и привез меня в Милан, на эту вот работенку. Мне еще повезло: молодая и к тому же негритянка – диковина, одним словом, потому и живу тут, в роскошной обстановке, а то ошивалась бы по вокзалам.
– Я спрашиваю, как тебя звать.
– На, держи. – Из маленького комода она достала сумочку и протянула ему паспорт. – Можешь меня засадить.
Дука раскрыл паспорт. Имя: Эреро Акауну; профессия – домохозяйка.
– Засадить? Я, наоборот, хочу тебя вытащить.
– Смотри какой добренький легавый!
Положим, она пьяна и жизнь у нее не сахар, но все равно неприятно, когда тебя обзывают легавым.
– Прекрати обзываться. И переоденься. Я вытащу тебя из этой ямы.
– Да что толку? – Она пожала плечами. – Выберешься из этой – попадешь в другую. Или ты меня в монастырь на перевоспитание определишь?
– Ну зачем же? Ты прекрасно воспитана, – возразил Дука. – Я тебя не в тюрьму везу и не в монастырь. Ты поселишься в хорошей гостинице, радом с квестурой, чтоб быть всегда у меня под рукой. Мне еще может понадобиться твоя помощь, поняла?
Она согласно кивнула.
– Ну давай, поживей. Через десять минут сюда явится опергруппа и заметет всех, кроме тебя, потому что ты уйдешь со мной. Есть тут кто из сутенеров?
– А то как же! – Она презрительно фыркнула. – Один-двое всегда на посту – следят, как идет работа, и заодно за хозяйкой приглядывают.
– Хорошо, – заключил Дука, – одевайся. Сейчас придут наши ребята, не могу же я увести тебя отсюда в таком виде.
– Да липа это все, – бросила она.
Но все же стащила золотистое трико и вынула из шкафа костюм из плотной ткани оранжевого цвета. Оранжевый должен быть негритянке очень к лицу, подумал Дука.
5
Несколько минут спустя действительно прибыл полицейский фургон, группа из шестерых человек под командованием Маскаранти ворвалась (не без помощи зеленого бархатного пиджака) в квартиру и собрала обильный урожай: кроме хозяйки и трех девиц они отловили, как предсказывала негритянка, двоих типов – один громила, другой злобный замухрышка, – чей род занятий не вызывал сомнений. В довершение всего Маскаранти реквизировал у любезной хозяйки дома удесятеренную хвоту в сто тысяч лир, заплаченных Дукой за доступ в комнату негритянки. А еще им посчастливилось изъять восемьдесят упаковок с ампулами стена-мина для «ослабленных» клиентов, нуждающихся в определенной стимуляции.
– Я вас заставлю сожрать эту гадость! – пригрозил Маскаранти двум сутенерам. – Выводи их!
Всю компанию погрузили в фургончик, квартиру опечатали. В квестуре Маскаранти самолично причешет обитателей притона частым гребешком, выколотит как можно больше сведений, а затем переправит в полицию нравов, где их причешут еще тщательнее.
А тем временем Дука и Ливия под конвоем вели прекрасную негритянку в отель «Кавур». Пешком – машина, как это часто бывает в жизни, – почему-то не завелась.
Они вошли в вестибюль гостиницы, вызвав живой интерес у группы немцев, которые воззрились на чернокожую уроженку Рима так, будто она была Миланским собором, замком Сфорца... нет, даже большей достопримечательностью – грандиозным, экзотическим памятником женственности. Дука взял номер, и вместе с Ливией они препроводили туда девушку, поддерживая с обеих сторон, поскольку та была пьяна вдрызг. Едва очутившись в комнате, она плюхнулась на постель, вытащила из оранжевой сумочки сигарету; Дука дал ей прикурить.
– Повтори-ка мне твое имя, – произнес он раздельно и внятно. – Оно у тебя трудное, я не запомнил, а разговаривать с человеком, не зная его имени, мне как-то непривычно.
– Эреро, – вымолвила она и томно прикрыла глаза.
– Ах, ну да, Эреро... Очень красивое имя.
– Это одно из племен банту в Анголе, мои родители к нему принадлежали, потому и назвали меня так.
Ливия сидела у окна и прислушивалась к разговору; шрамы ее были прикрыты длинными ниспадающими волосами. То и дело она поглядывала сквозь стекло на удивительное миланское солнце в конце октября, не привыкшая к таким чудесам.
– Вот что, Эреро, ты останешься здесь с моей подругой, – объявил Дука. – Ты не думай, она у нас не служит, а просто так, по-дружески помогает мне в работе. Надо бы, конечно, отвести тебя в квестуру, но ты неважно себя чувствуешь, а одной здесь сидеть скучновато, правда? Вот она и составит тебе компанию.
Как профессиональный врач, он увидел в глазах девушки отчаяние последнего предела. В таком состоянии нередко кончают с собой. Если поставить стакан на самый край стола, он рано или поздно все равно упадет. А Дука во что бы то ни стало хотел этому помешать.
– Ты мне нужна, Эреро. Всего на несколько дней, а потом ты будешь свободна, честное слово!
– Я выпить хочу, – сказала негритянка. – Виски. «Маккензи», если есть.
Дука сделал знак Ливии; та поднялась и взяла трубку телефона.
– Пожалуйста, бутылку виски в номер. «Маккензи» есть? – Она положила трубку. – Есть «Маккензи». – И опять приникла к окну, не уставая любоваться осенним солнцем.
Негритянка подошла и стала рядом с Ливией, тяжело опершись на подоконник.
– Ну, говори, чего тебе еще надо. Я ж понимаю, что задаром поселять в люкс и поить виски никто не станет.
– Нет, ошибаешься. Я прошу об услуге, но ты вольна и отказаться. Хочешь – сиди здесь и пей свое «Маккензи», не хочешь – можешь уйти отсюда сию минуту, я ведь тебя не задерживаю и подписки о невыезде не беру. Так что можешь идти. Но если бы ты выполнила мою просьбу, я был бы тебе очень, очень признателен.
Она заплакала тихо, без всхлипов. Посыльный из бара принес бутылку виски, лед и стаканы. Плача, Эреро подошла к столу, налила себе до краев, плача, села на кровать со стаканом в руке, плача, выпила, плача, тихонько выговорила:
– Прости, что называла тебя «легавым».
– Да ты что! Я за честь почту... Когда ко мне с уважением...
– Я без уважения называла. Прости...
По черным щекам, прокладывая радужные бороздки, катились слезы; она их не вытирала. Дука и понимал, и не понимал причину этих слез; впрочем, досконально разбираться не входило в его планы.
– Да брось ты об этом, – сказал он, – Я тоже не всегда владею собой.
– Что я должна сделать? – спросила она, еще раз отхлебнув из стакана.
– Та великанша, о которой я тебе говорил... ее убили, сожгли заживо в стоге сена, и я должен найти ее убийц.
– Говори, что делать, – повторила она тягучим, пьяным голосом.
– Скажи, ты давно этим ремеслом занимаешься?
– С четырнадцати лет, фараон. – Последнее слово она произнесла с максимальным уважением, на какое была способна, и даже, можно сказать, с нежностью. – Соседка, которая меня приютила после того, как гробанулись папа с мамой, сама гробанулась, когда мне исполнилось четырнадцать, и я стала жить у ее подруги, старой сводни. Ясно тебе?
Куда уж ясней! История стара, как мир.
– А почему не «умерли», не «погибли», а именно «гробанулись»?
– А это любимое словечко сынка той великодушной синьоры – я привязалась к нему, как собака, а он меня пристроил на теплое местечко. – Эреро сделала глоток еще, вытерла пальцем слезы. – Деньги на меня так и сыпались: здесь, в Италии, расистские предрассудки не так уж сильны, мужики любят черных, к тому же я чистокровная банту... Но мне от тех заработков ни лиры не обломилось, все подчистую загребали мой любезный со своей мамашей, а после другие стали обирать, и я, дура, каждый раз верила этим паскудам, видать, до самой смерти от них не отвяжусь... Ну да ладно, что же я все-таки должна делать?
– Вот телефон, – ответил Дука. – Я тебе добуду любые телефонные справочники – Италии, Европы, Южной Америки, Дальнего Востока. Ты обзвонишь всех своих знакомых – у тебя ведь есть связи?.. Обзвонишь и скажешь им... Слушай внимательно.
– Слушаю.
– Скажешь этим своим знакомым, – Дука чуть ли не по слогам выговаривал слова, – что потеряла из виду и разыскиваешь девушку по имени Донателла, огромного, почти двухметрового роста. Она, мол, работала с тобой в одном доме, потом пропала – и ни слуху ни духу. А тебе бы хотелось с ней повидаться. Донателла – девица приметная, наверняка кто-нибудь да и слышал про нее хоть краем уха. Вот это все им скажешь. Запомнила?
– Чего тут запоминать? Я хоть и пьяна, но все ж не дегенератка.
– Ливия будет под рукой. Записывайте все, что удастся выяснить. Повторяю еще раз: Донателла Берзаги, двадцать восемь лет, рост – метр девяносто пять, вес – девяносто пять кило, сделаешь?
– Сделаю, не беспокойся.
– Ливия, займись телефонными книгами.
– Да не надо. У меня есть одна подруга – не голова, а международное агентство. У нее есть адреса и телефоны всех шлюх в мире.
– Так ты и за пределами Италии кого-нибудь знаешь?
– А то! И в Марокко, и в Греции, и в Рио-де-Жанейро.
– Спасибо тебе. – Дука поднялся.
– Не стоит, сейчас засяду и буду крутить телефон, пока чего-нибудь не выведаю.
– Отлично. На прощание еще две небольшие просьбы. Во-первых, пей, но все же знай меру, хорошо?
– Это ты брось. – Она покачала головой. – Чего не могу, того не могу. А во-вторых?
– Во-вторых, дай мне адрес твоего последнего импресарио. Она заулыбалась, хотя в этой улыбке было беспредельное отчаяние.
– Это тоже брось. Нипочем не скажу.
Дука понимающе кивнул.
– Ну, я пошел. – Глядя на Ливию, он громко – так, чтобы и негритянка слышала, – добавил: – Не оставляй ее ни на минуту, даже в уборную одну не отпускай. А то ты отвернешься, и эта красавица чего доброго, выпрыгнет из окна.
Эреро подняла стакан, будто произнося тост, и спокойно отозвалась:
– Это верно. За мной глаз да глаз... Но ты не бойся, я сперва позвоню.
Дука прошагал двести метров от гостиницы до квестуры, поднялся к себе и тут же вызвал Маскаранти.
– Извините, доктор, я заставил вас ждать, – сказал, входя, запыхавшийся Маскаранти. – Один из тех скотов плюнул мне в лицо, пришлось отмываться. Ну да ничего, теперь он схлопочет полгода за оскорбление полицейского при исполнении, так что я даже доволен.
Ну где, скажите на милость, можно встретить человека, довольного тем, что ему плюнули в лицо! Но в полиции еще и не то бывает.
– Послушай, Маскаранти, мне нужен один тип, лет этак пятидесяти, низкорослый, с большой черной родинкой на шее. Он имеет дело с пластмассами здесь, в Милане. Торговец или промышленник, скорее всего мелкого пошиба. Большой босс едва ли станет светиться в доме свиданий.
Маскаранти повторял вслух данные, занося их в блокнот:
– Невысокого роста... на шее родинка... мелкий торговец или промышленник... пластмассы... – Сведений вполне достаточно: людей, занимающихся пластмассами, в Милане много, но не у всех же на шее родимые пятна!
– Постарайся найти его побыстрее, – сказал Дука, подумав, что на это уйдет не меньше недели. – И вот еще что: доставь-ка мне нашего друга в бархатном пиджаке.
– Слушаюсь, – отозвался Маскаранти. – Охранник доложил, что он там плачет у себя в камере.
Через несколько минут юнец предстал перед Дукой; лицо у него было по-прежнему испуганное, а глаза опухли от слез.
– Ты чего ревешь?
– Вы же обещали меня отпустить – и обманули... А знаете, что со мной будет, если они догадаются, что это я вас на них навел?!
– Никто вашу святую невинность не обманывал, – спокойно сказал Дука. – Я для того и засадил тебя в кутузку на несколько часов, чтобы ты был вне подозрений. А вот теперь отпускаю, как обещал, хотя не вам, сутенерам, рассуждать о людской порядочности. Просто у меня есть привычка сдерживать свои обещания, даже когда имею дело с такими, как ты. Сейчас вызову охранника, и он тебя отсюда выведет. Лети себе на волю и занимайся своим грязным бизнесом. Только выслушай сперва мое последнее напутствие. Я не многого прошу: если ты в твоем благородном окружении хоть что-нибудь услышишь о той великанше... тебе понятно, о ком я веду речь? Тогда немедленно дашь мне знать. Напиши номера телефонов, по которым я смогу тебя разыскать в любое время дня и ночи. И ни ногой из Милана, слышишь? Иначе я объявлю тебе войну.
Дука махнул рукой вошедшему охраннику, чтоб тот выпустил его отсюда ко всем чертям. Оставшись один, он вдруг вспомнил о сестре, отдыхающей сейчас на Сардинии вместе с великим Карруа. Надо бы черкнуть ей несколько слов, а то уже целый месяц не подает о себе вестей. Он вытащил из дешевого блокнота сероватый лист и вывел на нем: «Дорогая Лоренца...»
Часть третья
Во весь голос, так что дребезжали оконные стекла, Донателла звала отца. Находившийся с нею пожилой синьор едва не выскочил голым на улицу от хриплых воплей, напоминающих рев взбесившейся слонихи: «Папа, папа, папа!»
1
Дука недооценил оперативную хватку своего лучшего сотрудника. Он рассчитывал, что на поиски уйдет не меньше недели, но не прошло и двух суток, как Маскаранти посадил перед ним меченого специалиста по пластмассам, завсегдатая роскошных борделей, поклонника «разных» женщин.
– Спасибо, – с чувством раскаяния сказал ему Дука. – Садись, пиши протокол.
В восторге от того, что ему предстоит заняться любимым делом, Маскаранти уселся за спиной коренного миланца, безусловно состоятельного и, как пить дать, слабовольного, то есть абсолютно неспособного заявить: «Вы не имеете права тащить меня ночью в полицию, я честный труженик и добропорядочный гражданин...» Разумеется, он этого не заявил. Он вообще ничего не заявил. Только сидел, весь бледный, и трясся от страха. Поэтому первое заявление сделал Дука:
– Извините за доставленное беспокойство. Я хотел бы попросить вас о небольшой услуге, надеюсь, вы не откажитесь помочь правосудию?
– Конечно, конечно! – забормотал синьор с родинкой, выглядывавшей из-под белого воротничка. Вообще-то ему было наплевать на правосудие, но он боялся, что полицейские дознались о его развлечениях в районном «культурном центре» с несовершеннолетними, а вежливый тон Дуки вселил надежду, что, может быть, причина привода совсем иная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
– Постарайся припомнить еще какие-нибудь подробности, – вновь приступил с расспросами Дука. – Ну хоть что-нибудь про того человека.
Она кивнула, явно понимая, что ему надо, и пытаясь быть ему полезной – добровольно, всей душой.
– Еще он говорил, что один раз был с карлицей.
Не слишком интересная деталь, однако в Милане не так уж много карлиц, и если ее отыскать да расспросить про этого коллекционера, возможно, что-нибудь и всплывет.
– Так, что еще?
Она допила виски, в задумчивости покачала головой.
– Вспомнила.
– Что?
– Он сказал, что за одну еще ночь с той дебильной великаншей готов заплатить хоть полмиллиона.
– Это ты уже говорила. Что еще?
– А еще... – Она брезгливо поморщилась, видимо, припоминая липкие лапы сладострастного коротышки. – Ну да, он упомянул, что зарабатывает кучу денег на пластмассах.
– На пластмассах? Так и сказал? Ты уверена?
– Да. Точно помню – на пластмассах.
Дука рывком поднялся. Сжал зубы, чтобы не завопить от радости. Все, убийцы у него в руках. Надо только разыскать дельца, торгующего пластмассами в Милане, коротышку с огромной родинкой на шее. Он спустит с цепи Маскаранти, и тот за неделю, а то и меньше, из-под земли достанет пластмассового короля, который переспал с несчастной великаншей. Коротышка даст им адресок дома, где он ее встретил, а уж оттуда потянется ниточка к убийцам. Теперь машина запущена, и расследование пойдет, можно сказать, само собой.
– Спасибо, спасибо тебе!
В голосе Дуки звенела ярость победы. Бывает же в жизни удача! Он было приготовился обшарить все бордели, а уже в первом ступил на тропу истины.
– Спасибо... Тебя как зовут?
Ее развезло от кварты виски, выпитой единым духом, теперь она сидела на диване, широко расставив нога.
– Черная шлюха.
Пробиравшийся в комнату луч внезапно погас, и розовато-сиреневые ногти на босых ногах прекрасной негритянки сразу утратили блеск.
– А чего таскаешься?
– Тебе-то что? Все одно – везде грязь.
– Может, не везде?
– Везде. Вот ты, легавый, приходишь в бардак, как пацан, у которого по утрам не стоит, а сам тут вынюхиваешь. – Под действием алкоголя у нее развязался язык. – Везде грязь, как ее ни прикрывай. К примеру, ты думаешь, он друг, а он котяра.
Да, выговор у нее явно римский.
– Ты что, жила в Риме?
– Я римлянка. – Она встала, чтобы калить себе еще кварту виски. – Юлий Цезарь мне, конечно, не родня, но родилась я в Риме, это ты правильно заметил, легавый.
Еще бы не правильно: ярко выраженная римская речь, быть может, только чуть-чуть смягченная португальским акцентом... Что ж, пускай пьет и болтает что угодно – она свое дело сделала.
– Мать привезла меня в Рим из Анголы в животе, и родилась я в доме на набережной Тибра. Помню, все глядела из окна на желтую воду. Отец приехал в Италию посланником португальского правительства, мне было пять лет, когда они оба погибли – взорвались в машине. Соседка по дому, старая дева, взяла меня к себе и воспитывала как свою дочь, лет до четырнадцати. – Слова теперь лились из нее потоком. Дука и не думал его останавливать. – А после явился он, котяра, сын одной сводки, разыграл из себя влюбленного без памяти и привез меня в Милан, на эту вот работенку. Мне еще повезло: молодая и к тому же негритянка – диковина, одним словом, потому и живу тут, в роскошной обстановке, а то ошивалась бы по вокзалам.
– Я спрашиваю, как тебя звать.
– На, держи. – Из маленького комода она достала сумочку и протянула ему паспорт. – Можешь меня засадить.
Дука раскрыл паспорт. Имя: Эреро Акауну; профессия – домохозяйка.
– Засадить? Я, наоборот, хочу тебя вытащить.
– Смотри какой добренький легавый!
Положим, она пьяна и жизнь у нее не сахар, но все равно неприятно, когда тебя обзывают легавым.
– Прекрати обзываться. И переоденься. Я вытащу тебя из этой ямы.
– Да что толку? – Она пожала плечами. – Выберешься из этой – попадешь в другую. Или ты меня в монастырь на перевоспитание определишь?
– Ну зачем же? Ты прекрасно воспитана, – возразил Дука. – Я тебя не в тюрьму везу и не в монастырь. Ты поселишься в хорошей гостинице, радом с квестурой, чтоб быть всегда у меня под рукой. Мне еще может понадобиться твоя помощь, поняла?
Она согласно кивнула.
– Ну давай, поживей. Через десять минут сюда явится опергруппа и заметет всех, кроме тебя, потому что ты уйдешь со мной. Есть тут кто из сутенеров?
– А то как же! – Она презрительно фыркнула. – Один-двое всегда на посту – следят, как идет работа, и заодно за хозяйкой приглядывают.
– Хорошо, – заключил Дука, – одевайся. Сейчас придут наши ребята, не могу же я увести тебя отсюда в таком виде.
– Да липа это все, – бросила она.
Но все же стащила золотистое трико и вынула из шкафа костюм из плотной ткани оранжевого цвета. Оранжевый должен быть негритянке очень к лицу, подумал Дука.
5
Несколько минут спустя действительно прибыл полицейский фургон, группа из шестерых человек под командованием Маскаранти ворвалась (не без помощи зеленого бархатного пиджака) в квартиру и собрала обильный урожай: кроме хозяйки и трех девиц они отловили, как предсказывала негритянка, двоих типов – один громила, другой злобный замухрышка, – чей род занятий не вызывал сомнений. В довершение всего Маскаранти реквизировал у любезной хозяйки дома удесятеренную хвоту в сто тысяч лир, заплаченных Дукой за доступ в комнату негритянки. А еще им посчастливилось изъять восемьдесят упаковок с ампулами стена-мина для «ослабленных» клиентов, нуждающихся в определенной стимуляции.
– Я вас заставлю сожрать эту гадость! – пригрозил Маскаранти двум сутенерам. – Выводи их!
Всю компанию погрузили в фургончик, квартиру опечатали. В квестуре Маскаранти самолично причешет обитателей притона частым гребешком, выколотит как можно больше сведений, а затем переправит в полицию нравов, где их причешут еще тщательнее.
А тем временем Дука и Ливия под конвоем вели прекрасную негритянку в отель «Кавур». Пешком – машина, как это часто бывает в жизни, – почему-то не завелась.
Они вошли в вестибюль гостиницы, вызвав живой интерес у группы немцев, которые воззрились на чернокожую уроженку Рима так, будто она была Миланским собором, замком Сфорца... нет, даже большей достопримечательностью – грандиозным, экзотическим памятником женственности. Дука взял номер, и вместе с Ливией они препроводили туда девушку, поддерживая с обеих сторон, поскольку та была пьяна вдрызг. Едва очутившись в комнате, она плюхнулась на постель, вытащила из оранжевой сумочки сигарету; Дука дал ей прикурить.
– Повтори-ка мне твое имя, – произнес он раздельно и внятно. – Оно у тебя трудное, я не запомнил, а разговаривать с человеком, не зная его имени, мне как-то непривычно.
– Эреро, – вымолвила она и томно прикрыла глаза.
– Ах, ну да, Эреро... Очень красивое имя.
– Это одно из племен банту в Анголе, мои родители к нему принадлежали, потому и назвали меня так.
Ливия сидела у окна и прислушивалась к разговору; шрамы ее были прикрыты длинными ниспадающими волосами. То и дело она поглядывала сквозь стекло на удивительное миланское солнце в конце октября, не привыкшая к таким чудесам.
– Вот что, Эреро, ты останешься здесь с моей подругой, – объявил Дука. – Ты не думай, она у нас не служит, а просто так, по-дружески помогает мне в работе. Надо бы, конечно, отвести тебя в квестуру, но ты неважно себя чувствуешь, а одной здесь сидеть скучновато, правда? Вот она и составит тебе компанию.
Как профессиональный врач, он увидел в глазах девушки отчаяние последнего предела. В таком состоянии нередко кончают с собой. Если поставить стакан на самый край стола, он рано или поздно все равно упадет. А Дука во что бы то ни стало хотел этому помешать.
– Ты мне нужна, Эреро. Всего на несколько дней, а потом ты будешь свободна, честное слово!
– Я выпить хочу, – сказала негритянка. – Виски. «Маккензи», если есть.
Дука сделал знак Ливии; та поднялась и взяла трубку телефона.
– Пожалуйста, бутылку виски в номер. «Маккензи» есть? – Она положила трубку. – Есть «Маккензи». – И опять приникла к окну, не уставая любоваться осенним солнцем.
Негритянка подошла и стала рядом с Ливией, тяжело опершись на подоконник.
– Ну, говори, чего тебе еще надо. Я ж понимаю, что задаром поселять в люкс и поить виски никто не станет.
– Нет, ошибаешься. Я прошу об услуге, но ты вольна и отказаться. Хочешь – сиди здесь и пей свое «Маккензи», не хочешь – можешь уйти отсюда сию минуту, я ведь тебя не задерживаю и подписки о невыезде не беру. Так что можешь идти. Но если бы ты выполнила мою просьбу, я был бы тебе очень, очень признателен.
Она заплакала тихо, без всхлипов. Посыльный из бара принес бутылку виски, лед и стаканы. Плача, Эреро подошла к столу, налила себе до краев, плача, села на кровать со стаканом в руке, плача, выпила, плача, тихонько выговорила:
– Прости, что называла тебя «легавым».
– Да ты что! Я за честь почту... Когда ко мне с уважением...
– Я без уважения называла. Прости...
По черным щекам, прокладывая радужные бороздки, катились слезы; она их не вытирала. Дука и понимал, и не понимал причину этих слез; впрочем, досконально разбираться не входило в его планы.
– Да брось ты об этом, – сказал он, – Я тоже не всегда владею собой.
– Что я должна сделать? – спросила она, еще раз отхлебнув из стакана.
– Та великанша, о которой я тебе говорил... ее убили, сожгли заживо в стоге сена, и я должен найти ее убийц.
– Говори, что делать, – повторила она тягучим, пьяным голосом.
– Скажи, ты давно этим ремеслом занимаешься?
– С четырнадцати лет, фараон. – Последнее слово она произнесла с максимальным уважением, на какое была способна, и даже, можно сказать, с нежностью. – Соседка, которая меня приютила после того, как гробанулись папа с мамой, сама гробанулась, когда мне исполнилось четырнадцать, и я стала жить у ее подруги, старой сводни. Ясно тебе?
Куда уж ясней! История стара, как мир.
– А почему не «умерли», не «погибли», а именно «гробанулись»?
– А это любимое словечко сынка той великодушной синьоры – я привязалась к нему, как собака, а он меня пристроил на теплое местечко. – Эреро сделала глоток еще, вытерла пальцем слезы. – Деньги на меня так и сыпались: здесь, в Италии, расистские предрассудки не так уж сильны, мужики любят черных, к тому же я чистокровная банту... Но мне от тех заработков ни лиры не обломилось, все подчистую загребали мой любезный со своей мамашей, а после другие стали обирать, и я, дура, каждый раз верила этим паскудам, видать, до самой смерти от них не отвяжусь... Ну да ладно, что же я все-таки должна делать?
– Вот телефон, – ответил Дука. – Я тебе добуду любые телефонные справочники – Италии, Европы, Южной Америки, Дальнего Востока. Ты обзвонишь всех своих знакомых – у тебя ведь есть связи?.. Обзвонишь и скажешь им... Слушай внимательно.
– Слушаю.
– Скажешь этим своим знакомым, – Дука чуть ли не по слогам выговаривал слова, – что потеряла из виду и разыскиваешь девушку по имени Донателла, огромного, почти двухметрового роста. Она, мол, работала с тобой в одном доме, потом пропала – и ни слуху ни духу. А тебе бы хотелось с ней повидаться. Донателла – девица приметная, наверняка кто-нибудь да и слышал про нее хоть краем уха. Вот это все им скажешь. Запомнила?
– Чего тут запоминать? Я хоть и пьяна, но все ж не дегенератка.
– Ливия будет под рукой. Записывайте все, что удастся выяснить. Повторяю еще раз: Донателла Берзаги, двадцать восемь лет, рост – метр девяносто пять, вес – девяносто пять кило, сделаешь?
– Сделаю, не беспокойся.
– Ливия, займись телефонными книгами.
– Да не надо. У меня есть одна подруга – не голова, а международное агентство. У нее есть адреса и телефоны всех шлюх в мире.
– Так ты и за пределами Италии кого-нибудь знаешь?
– А то! И в Марокко, и в Греции, и в Рио-де-Жанейро.
– Спасибо тебе. – Дука поднялся.
– Не стоит, сейчас засяду и буду крутить телефон, пока чего-нибудь не выведаю.
– Отлично. На прощание еще две небольшие просьбы. Во-первых, пей, но все же знай меру, хорошо?
– Это ты брось. – Она покачала головой. – Чего не могу, того не могу. А во-вторых?
– Во-вторых, дай мне адрес твоего последнего импресарио. Она заулыбалась, хотя в этой улыбке было беспредельное отчаяние.
– Это тоже брось. Нипочем не скажу.
Дука понимающе кивнул.
– Ну, я пошел. – Глядя на Ливию, он громко – так, чтобы и негритянка слышала, – добавил: – Не оставляй ее ни на минуту, даже в уборную одну не отпускай. А то ты отвернешься, и эта красавица чего доброго, выпрыгнет из окна.
Эреро подняла стакан, будто произнося тост, и спокойно отозвалась:
– Это верно. За мной глаз да глаз... Но ты не бойся, я сперва позвоню.
Дука прошагал двести метров от гостиницы до квестуры, поднялся к себе и тут же вызвал Маскаранти.
– Извините, доктор, я заставил вас ждать, – сказал, входя, запыхавшийся Маскаранти. – Один из тех скотов плюнул мне в лицо, пришлось отмываться. Ну да ничего, теперь он схлопочет полгода за оскорбление полицейского при исполнении, так что я даже доволен.
Ну где, скажите на милость, можно встретить человека, довольного тем, что ему плюнули в лицо! Но в полиции еще и не то бывает.
– Послушай, Маскаранти, мне нужен один тип, лет этак пятидесяти, низкорослый, с большой черной родинкой на шее. Он имеет дело с пластмассами здесь, в Милане. Торговец или промышленник, скорее всего мелкого пошиба. Большой босс едва ли станет светиться в доме свиданий.
Маскаранти повторял вслух данные, занося их в блокнот:
– Невысокого роста... на шее родинка... мелкий торговец или промышленник... пластмассы... – Сведений вполне достаточно: людей, занимающихся пластмассами, в Милане много, но не у всех же на шее родимые пятна!
– Постарайся найти его побыстрее, – сказал Дука, подумав, что на это уйдет не меньше недели. – И вот еще что: доставь-ка мне нашего друга в бархатном пиджаке.
– Слушаюсь, – отозвался Маскаранти. – Охранник доложил, что он там плачет у себя в камере.
Через несколько минут юнец предстал перед Дукой; лицо у него было по-прежнему испуганное, а глаза опухли от слез.
– Ты чего ревешь?
– Вы же обещали меня отпустить – и обманули... А знаете, что со мной будет, если они догадаются, что это я вас на них навел?!
– Никто вашу святую невинность не обманывал, – спокойно сказал Дука. – Я для того и засадил тебя в кутузку на несколько часов, чтобы ты был вне подозрений. А вот теперь отпускаю, как обещал, хотя не вам, сутенерам, рассуждать о людской порядочности. Просто у меня есть привычка сдерживать свои обещания, даже когда имею дело с такими, как ты. Сейчас вызову охранника, и он тебя отсюда выведет. Лети себе на волю и занимайся своим грязным бизнесом. Только выслушай сперва мое последнее напутствие. Я не многого прошу: если ты в твоем благородном окружении хоть что-нибудь услышишь о той великанше... тебе понятно, о ком я веду речь? Тогда немедленно дашь мне знать. Напиши номера телефонов, по которым я смогу тебя разыскать в любое время дня и ночи. И ни ногой из Милана, слышишь? Иначе я объявлю тебе войну.
Дука махнул рукой вошедшему охраннику, чтоб тот выпустил его отсюда ко всем чертям. Оставшись один, он вдруг вспомнил о сестре, отдыхающей сейчас на Сардинии вместе с великим Карруа. Надо бы черкнуть ей несколько слов, а то уже целый месяц не подает о себе вестей. Он вытащил из дешевого блокнота сероватый лист и вывел на нем: «Дорогая Лоренца...»
Часть третья
Во весь голос, так что дребезжали оконные стекла, Донателла звала отца. Находившийся с нею пожилой синьор едва не выскочил голым на улицу от хриплых воплей, напоминающих рев взбесившейся слонихи: «Папа, папа, папа!»
1
Дука недооценил оперативную хватку своего лучшего сотрудника. Он рассчитывал, что на поиски уйдет не меньше недели, но не прошло и двух суток, как Маскаранти посадил перед ним меченого специалиста по пластмассам, завсегдатая роскошных борделей, поклонника «разных» женщин.
– Спасибо, – с чувством раскаяния сказал ему Дука. – Садись, пиши протокол.
В восторге от того, что ему предстоит заняться любимым делом, Маскаранти уселся за спиной коренного миланца, безусловно состоятельного и, как пить дать, слабовольного, то есть абсолютно неспособного заявить: «Вы не имеете права тащить меня ночью в полицию, я честный труженик и добропорядочный гражданин...» Разумеется, он этого не заявил. Он вообще ничего не заявил. Только сидел, весь бледный, и трясся от страха. Поэтому первое заявление сделал Дука:
– Извините за доставленное беспокойство. Я хотел бы попросить вас о небольшой услуге, надеюсь, вы не откажитесь помочь правосудию?
– Конечно, конечно! – забормотал синьор с родинкой, выглядывавшей из-под белого воротничка. Вообще-то ему было наплевать на правосудие, но он боялся, что полицейские дознались о его развлечениях в районном «культурном центре» с несовершеннолетними, а вежливый тон Дуки вселил надежду, что, может быть, причина привода совсем иная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13