Поедешь с ними.
Дементьев пошёл в контору, и люди стали расходиться.
5
Несколько женщин шли по улице.
— Жалко-то как их, господи боже мой! — сказала Анисья.
— Кто из них старшая? — спросила одна из женщин.
— Нинка старшая, — ответила Наталья.
— Сколько же ей лет?
— Лет четырнадцать.
— Меньше, — поправила Анисья. — Она с Генкой, моим племянником, в один класс ходит. Тому — двенадцать и, наверно, ей — двенадцать. Просто бойкущая, потому и кажется старше.
— А Любке сколько?
— Во второй класс ходит.
— Значит, восемь — не больше.
— Горе-то какое, — вздохнула Наталья. — Зачем они ездили в райцентр? Чего там забыли? Да ещё с ребёнком.
— Так они его специально возили, — сказала Анисья. — К детскому врачу. Захворал.
— М-м… Лечиться ездили.
Так с разговорами, женщины незаметно подошли к дому Верхозиных и поняли, что соболезнующих там больше чем достаточно. Калитка ограды то и дело хлопала. Люди, в основном женщины и дети, заходили и выходили.
В доме в это время была Любкина учительница Антонина Трофимовна. Она собирала обеих сестёр в интернат, который выстроили недавно при школе — небольшой, мест на сорок, для ребятишек из отдалённых таёжных деревень. Всё необходимое было уложено в чемодан, но сестры не спешили покинуть дом. Старшая молча вынимали из одного отделения портфеля завёрнутые в старенькие газеты, запачканные чернильными пятнами, учебники и старательно укладывала в другое отделение. Некоторые туда не помещались, и она снова их толкала в первое отделение или клала на стол и склонялась над портфелем все ниже и ниже, избегая встречаться взглядом с кем-нибудь из присутствующих. Антонина Трофимовна помогла ей втиснуть все книжки, закрыть сильно разбухший портфель и стала одеваться.
— Пора, Нина, пора, — сказала учительница. — Там вовремя будете есть, учить уроки. А что ж тут одни? Рано ещё самостоятельно жить.
Женщины шептались между собой, вздыхали и, соглашаясь с учительницей, кивали головами.
Старшая прошла от стола к вешалке и сняла своё пальто и сестренкино. Своё не торопясь надела, а сестренкино положила перед ней на диван. Младшая стояла в углу за диваном, как и старшая была подавлена внезапностью и необычностью того, что происходило в их доме, и всё время стояла не шевелясь и опустив глаза, но когда ей подали пальто, демонстративно отвернулась.
— Люба, что же ты? — ласково сказала Антонина Трофимовна и, наклонившись, погладила её тёмные коротко подстриженные волосы.
— К маме хочу, — еле слышно произнесла девочка и насупилась, склонив голову ещё ниже.
— Мама далеко, в больнице, и не скоро вернётся. Давай я помогу тебе, — Антонина Трофимовна взяла с дивана пальто и стала одевать свою ученицу.
В этот момент кто-то возле дверей заплакал навзрыд. Все обернулись и увидели Аню Белькову, секретаршу директора леспромхоза, — девушку лет двадцати. Рыдания, верно, вырвались у неё неожиданно, и она, испуганно зажав рот рукой, выскочила, давясь плачем, на улицу. Женщины заволновались, захлюпали носами и постепенно одна за другой запричитали и заголосили на все лады. Антонина Трофимовна не успела застегнуть девочке все пуговицы, не выдержала и пошла в соседнюю комнату, где никого не было, на ходу вынимая из кармана пальто носовой платок. Слившийся воедино душераздирающий детский вопль застал учительницу уже в комнате, и она опустилась на первый попавшийся стул и закрыла лицо платком.
Нинка, обняв сестру, вопила громче всех.
И младшая скулила как собачонка.
И началось.
Кому невмоготу было, спешили на улицу вслед за девушкой и уходили куда-нибудь подальше, чтобы не видеть ничего этого или поплакать отдельно; оставшиеся садились на диван и, закрыв лицо руками, ревели принародно, как на похоронах, или, отвернувшись и вздрагивая всем телом облокачивались на стену там же, где стояли; кое-кто суетился, пытаясь успокоить народ; соседка Марфа Николаевна Бобылева взяла под руку одну слабонервную женщину и увела отпаивать водой в соседнюю комнату, где тихонько сидела на стуле, вытирая лицо платком, Антонина Трофимовна. Она вдруг решительно поднялась со стула, вышла в прихожую, где толпился народ и стояли заплаканные девочки.
… Народ вышел на улицу. Те, кому было по пути, сопровождали девочек и учительницу. Следом шли ребятишки, отдавая по очереди друг другу чемодан и тяжёлые портфели.
На крыльце интерната поджидали учительницу с детьми преподаватель истории Виталий Константинович Завадский и председатель профкома леспромхоза Иван Васильевич Дементьев.
— Оплату за интернат возьмём на себя, — сказал Иван Васильевич, обращаясь к Завадскому. — Если нужно купить дополнительно две кровати, постели или ещё там чего, мы сегодня же сделаем.
— Ничего не нужно, — ответил Завадский.
— Ну смотри. Ты мужик серьёзный. Тебе виднее.
6
Наталья Сорокина и Анисья Пустозерова с красными заплаканными глазами и с выражением на лицах искреннего сочувствия прошли вместе со всеми ещё немного и свернули на свою улицу.
— Хозяйство-то без присмотра осталось, — сказала Наталья. — Куры, утки, индюки…
— Поросёнок, — добавила Анисья.
— Кто за ними ходить будет?
— Лебёдушка.
— А, Марфа Николаевна!.. Попросили её или как?
— Говорят, сама вызвалась.
— Там хлопот много. Одной птицы полон двор.
— Ничего. Рядом живёт. Управится как-нибудь. Где Афанасий поможет… Слыхала, Афанасий вернулся?
— Слыхала… Бедная Марфа! Пожила маленько спокойно. Начнётся опять маята…
7
В поселковой чайной, за столом, заставленной посудой, Афанасий Бобылев и шофёр служебного автобуса Иван Мартынов. Под столом возле ног — пустая бутылка из-под водки. Афанасий — небритый, неряшливо одетый — горестно покачал головой:
— Как же он не знал про полынью-то?
— А откуда ему знать! — Иван, размахивая руками, громко доказывал: — Всегда ездил в объезд, через мост, а тут дёрнуло напрямую. Домой торопился. — Тут Иван взглянул в окно: — Во! Глядика-ка! — вдруг произнёс он. — Девчонок в интернат ведут.
Афанасий уставился в окно, увидел шествие. Кое-как поднялся, вышел из-за стола и поплёлся на улицу. Идёт, пошатываясь из стороны в сторону. Ноги заплетаются. Но всё-таки настиг шествие у самого интерната. Обратился к Завадскому:
— Я хочу забрать девчонок к себе. Они будут жить у меня.
Завадский изменился в лице, но промолчал. Дементьев спустился на ступеньку, закрыл собой Завадского.
— Афанасий, не шуми. Выпил так веди себя прилично. А то быстро усмирим.
— А я сказал, девчонки будут жить у меня!
— Где у тебя они будут жить? В твоей избушке на курьих ножках? Тесно у тебя. Да и вообще нельзя.
— Почему это — вообще нельзя? Я что, прокажённый?
— Нельзя да и все. — Дементьев повернулся к учительнице: — Устраивайте девочек, Антонина Трофимовна.
Афанасий упрямо, как бык, нацелился сначала на учительницу, потом на сестёр. Заплаканные девочки, посмотрев на него, решительно скрылись за дверью. Следом за ними пошла Антонина Трофимовна и ребятишки с портфелями и чемоданом.
— Ты мне ответь, Иван Васильевич, — почему нельзя? — Афанасий уставился теперь на Дементьева.
— А кто ты им? Родственник? — спросил Дементьев.
— Родственник, — с вызовом ответил Афанасий.
— И по какой линии? — улыбнулся Дементьев.
— По той самой! — Афанасия вывела из себя начальственная снисходительная улыбка, и он закричал: — Что ты лезешь в душу? Чего пристал? Родственник — не родственник? Буду родственник! Я удочерю их!
— Вот даже как! — удивился Дементьев. — А ты Галину Максимовну спросил? Она согласна?
— Спросил, — ответил Афанасий. Он резко переменил агрессивный тон на дружелюбно-ироничный: — Согласна.
— Врёт, — сказал Завадский. — В наглую врёт.
— Ежу ясно, что врёт, — сказал Дементьев. — Иди домой, Афанасий, проспись.
— Нет, ты мне скажи, Иван Васильевич, — домогался Афанасий. — Почему мне, по-соседски, по-дружески нельзя приютить осиротевших детишек, если моя душа просит этого? Ведь я же хочу, чтоб им было лучше… Чтоб жили по-домашнему… Правильно?
— Правильно, — кивнул Дементьев. — Я ценю твой благородный порыв. И хвалю за это. Но у тебя им лучше не будет. Во-первых, тесно. Я уже сказал об этом. И кроме того… — Дементьев окинул взглядом Афанасия. — К тебе часто будет ходить участковый. Девочки могут спросить, зачем он ходит. Не станешь же объяснять им, что под надзором милиции. Объяснишь одно — это породит новые вопросы: почему под надзором? почему сидел? где сидел? И так далее. Лагерные рассказы — развлечение не для детей. В общем, сам понимать должен. И давай закончим этот разговор.
— А-а-а!.. Разговаривать не хошь. Упрятали, осудили невиновного. А теперь и разговаривать не хошь?
— Не надо! — Дементьев выставил вперёд ладонь. — Тебя судили народным судом.
— Да. Судили, — вздохнул Афанасий. — Но ты ведь знаешь меня, Иван Васильич, не первый год. Знаешь, что я чужого не возьму. Пусть сгниёт у меня под ногами, но никогда чужого не возьму. А то, что нашли у меня точно такие же сети, какие украли со склада, так я объяснял всем тыщу раз: привёз из города. А следователь, этот осел вислоухий, одно твердит: упёр со склада. И ещё поджёг склад, чтоб замести следы. Да не поджигал я ничего.
— Не ты воровал. Не ты поджигал. А четыре года за что получил?
— Да, — тряхнул головой Афанасий. Добавил тихо и деловито: — Я сидел. Но зря. Потому что следователь заставил подписать фальшивый протокол.
— Как это — заставил? — усмехнулся Дементьев, оглядываясь по сторонам. — Ты что? — Иван Васильевич постучал себя по голове. — Совсем ума лишился. Чокнулся что ли?
— А вот когда тебя, Иван Васильевич, посадят ни за что ни про что… Да следователь начнёт лупсовать по башке футбольным мячом, набитым тряпками, да бить головой о сейф, и ты чёкнешься.
— Но-но!.. Ври да не завирайся.
Дементьев опять огляделся по сторонам, явно не желая, чтобы были свидетели этого разговора. Обратился к Афанасию:
— Злобу водкой не заглушишь. Выпил и плетёшь не весть что. Иди домой.
Афанасий уставился на Дементьева, будто хотел возразить:
— Да, — произнёс он, наконец, и уронил голову на грудь. — Счас я выпивший. Но не из-за этого. А потому что у меня горе. Друг утонул. Погиб… Он мне был не просто сосед, а друг.
— Ладно, Афанасий. Иди.
— Давай девчонок сюда, и я пойду вместе с ними домой.
— Девочек вы не получите, — твёрдо сказал Завадский, выйдя вперёд. — Вопрос исчерпан.
— Ишь ты!.. Ишь ты! — осклабился Афанасий. — Ну, ладно. Историк хренов. С тобой у меня разговор особый.
— Не о чём мне с вами разговаривать.
— Э не-ет! Шалишь! — Афанасий погрозил пальцем. — Есть! Есть о чём побалакать. Есть! Поговорим… когда-нибудь. — Я ведь знаю, как ты смотришь на Галину. Рад, небось, что она овдовела… А? Че вытаращил зенки-то?.. Девчонок-то чего забрал в интернат? На вороных хочешь подъехать? Да?..
Завадский побледнел. Двинулся на Афанасия.
— Повтори что сказал.
— Ох! Ох! — усмехнулся Афанасий. — Глядите-ка на него! Наступает. Испугать хочет.
— Повтори, сволочь, что сказал!
— Да не пуга-ай! Не пуга-ай! Не боюсь я тебя. Сам сволочь! Тебе не о бабах надо думать. Место на кладбище…
Афанасий не договорил. Завадский резким ударом сбил его с ног. Афанасий кувыркнулся в сугроб. Кое-как поднялся. Потряс головой.
— Ладно. Поговорим в другой раз.
— Поговорим, — ответил Завадский.
Дементьев испуганно озирался по сторонам. К счастью поблизости никого не было.
Афанасий повернулся и, слегка пошатываясь, пошёл по улице прочь от интерната.
8
На следующий день на берегу реки тарахтел трелёвочный трактор, вытягивая из воды с помощью длинного троса затонувший «газик». Когда «газик» был уже на берегу, сотрудники милиции и рабочие с пешнями и совковыми лопатами с опаской подошли к машине. Все дверцы были закрыты. И только одна правая передняя покачивалась из стороны в сторону при каждом рывке трактора. Трактор остановился и приглушил мотор. Старший по званию с погонами капитана милиции заглянул внутрь.
В машине — пусто, сыро, смрадно.
— А утопленник где? — спросил капитан, обращаясь к бригадиру водолазов — высокому плечистому парню лет двадцати пяти.
— А я откуда знаю! — ответил бригадир, снимая с себя скафандр. — Ниже по течению где-нибудь.
Капитан пристально смотрел на водолаза, но тот никак не реагировал, продолжал стягивать с себя резиновый скафандр.
К капитану подошёл участковый уполномоченный старший лейтенант Замковский.
— Подпиши.
— Чего?
— Акт.
— Чего подпиши? Человека-то искать надо.
— Где искать? Кто его сейчас найдёт? Подо льдом-то, — сказал Замковский. — Я пишу вот — утопленника нет в машине. Подписывай. Чего тут тянуть волынку.
Капитан повернулся к бригадиру водолазов. Подошёл Дементьев.
— Мы можем раздолбить лёд ниже, сделать проруби, — сказал он. — Вон сколько нас тут… А? Мужики?..
Никто не ответил. Бригадир продолжал стаскивать с себя скафандр…
9
В приёмном покое больницы несколько женщин, Нина и Люба. Тут же шофёр автобуса Иван Мартынов и учитель Виталий Константинович Завадский.
В сопровождении нянечки вошёл главный врач — мужчина в очках лет тридцати в белоснежном халате и колпаке.
— Вы по поводу Галины Максимовны? Верхозиной?
— Да, — загалдели женщины. — Повидаться хотим.
— С этим придётся повременить.
— Мы ехали-то сколько. Вот дочушек её привезли.
— Нельзя. Ей сделали тяжёлую операцию.
— А когда можно навестить?
— Через недельку или дней через десять.
— Гостинцы-то хотя бы можно оставить?
— Гостинцы оставьте. Вот, нянечка потом передаст ей.
Помолчали.
— Как мальчик? — тихо спросил Завадский.
— Плохо дело. Двустороннее воспаление лёгких.
— Хоть какая-нибудь надежда есть?
Главный врач ничего не ответил, но уходя в коридор, кивком позвал Завадского. Когда тот подошёл, врач спросил:
— Вы на автобусе?
— Да.
— Надо бы увезти его отсюда.
— Кого?
— Мальчика.
— Он что, умер?
— Сегодня ночью.
… Женщины и дети разместились в автобусе. Нянечка вынесла укутанный в одеяло труп ребёнка. Завадский стоял у входной двери автобуса и принял покойника.
— Куда его? — спросил Завадский у шофёра, который стоял рядом.
— На заднее сиденье. Куда же ещё. — Шофёр открыл багажник в боковой части автобуса и вытащил тряпку. — Накрой мешковиной.
— Привезём в посёлок, — сказал Завадский. — А потом что делать? Куда девать? Родственников никого же нет.
— Отвезём Дементьеву. Пусть хоронит.
— Сам же он не будет хоронить.
— Конечно не будет. Поручит кому-нибудь.
10
На лошади, запряжённой в сани, к кладбищу подъехал пожилой колхозник в старом рваном полушубке с заплатами из разноцветных лоскутков. Лицо широкое, чёрное от грязи и копоти. Борода редкая, неопрятная. Руки совершенно чёрные — такие, наверно, могут быть только у человека, который ни разу не мыл их с самого рождения. В санях стоит маленький гробик, закрытый крышкой. Возле гробика сидит Афанасий.
Колхозник остановил лошадь. Афанасий вылез из саней. Взял гробик и понёс к вырытой могиле. Опустил на землю у края могилы. Вернулся к саням, взял лопату и старую хозяйственную сумку. Подошёл к колхознику и крикнул ему на ухо:
— Сандаренкин!
Колхозник, тугой на ухо, сутулый и угрюмый, обернулся.
— Спасибо тебе! — кричал Афанасий. — Езжай с Богом!
Сандаренкин кивнул и тронул вожжи. Чмокая губами, стал заворачивать лошадь.
Афанасий — у могилы. Пока вынимал из сумки и приготавливал верёвки, подошли Наталья Сорокина и Анисья Пустозерова. Они жили неподалёку и пришли из любопытства.
— Чего ж ты один-то? — спросила Наталья.
— А чего тут вдвоём делать? — ответил Афанасий.
— Да я не о том. Почему народу-то никого?
— А зачем народ? Генерала хороним что ли?
— Ой, Афанасий, Афанасий. Креста на тебе нет. Хоть бы Марфу привёз. И Нинки с Любкой нет. Где они?
Афанасий промолчал. Взял верёвки и стал подсовывать под гробик.
— Погоди, — сказала Анисья. — Вон автобус идёт полный народа. Кажись Нинка с Любкой там.
Афанасий выпрямился. Смотрит на подъезжающих.
Автобус остановился у ограды. Шофёр Иван Мартынов открыл дверцу. Первым вышел Виталий Константинович Завадский. За ним спустились девочки — Нина и Люба. Потом — старухи и женщины.
— Ты зачем их сюда привёз? — сказал Афанасий, глядя на девочек и обращаясь к Завадскому. — Чё ты травишь им душу?
— Ты совсем дурак, что ли? — ответил Виталий Константинович.
— Вы, мужики, не ссорьтесь. Грех на кладбище ссо-риться — сказала одна бойкая старуха и добавила, энергично жестикулируя при этом руками: — А ты, Афанасий, не прав. Младенец не младенец, а хоронить надо как положено. Всем миром. И сестры хоть и маленькие, а должны проститься… по русскому обычаю. Нина, Люба, подойдите ближе.
Сестры покойного встали у гроба, прижавшись друг к дружке. Сзади встал Иван Мартынов. Снял шапку. Женщины, старухи, мужчины без головных уборов постояли с минуту молча.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Дементьев пошёл в контору, и люди стали расходиться.
5
Несколько женщин шли по улице.
— Жалко-то как их, господи боже мой! — сказала Анисья.
— Кто из них старшая? — спросила одна из женщин.
— Нинка старшая, — ответила Наталья.
— Сколько же ей лет?
— Лет четырнадцать.
— Меньше, — поправила Анисья. — Она с Генкой, моим племянником, в один класс ходит. Тому — двенадцать и, наверно, ей — двенадцать. Просто бойкущая, потому и кажется старше.
— А Любке сколько?
— Во второй класс ходит.
— Значит, восемь — не больше.
— Горе-то какое, — вздохнула Наталья. — Зачем они ездили в райцентр? Чего там забыли? Да ещё с ребёнком.
— Так они его специально возили, — сказала Анисья. — К детскому врачу. Захворал.
— М-м… Лечиться ездили.
Так с разговорами, женщины незаметно подошли к дому Верхозиных и поняли, что соболезнующих там больше чем достаточно. Калитка ограды то и дело хлопала. Люди, в основном женщины и дети, заходили и выходили.
В доме в это время была Любкина учительница Антонина Трофимовна. Она собирала обеих сестёр в интернат, который выстроили недавно при школе — небольшой, мест на сорок, для ребятишек из отдалённых таёжных деревень. Всё необходимое было уложено в чемодан, но сестры не спешили покинуть дом. Старшая молча вынимали из одного отделения портфеля завёрнутые в старенькие газеты, запачканные чернильными пятнами, учебники и старательно укладывала в другое отделение. Некоторые туда не помещались, и она снова их толкала в первое отделение или клала на стол и склонялась над портфелем все ниже и ниже, избегая встречаться взглядом с кем-нибудь из присутствующих. Антонина Трофимовна помогла ей втиснуть все книжки, закрыть сильно разбухший портфель и стала одеваться.
— Пора, Нина, пора, — сказала учительница. — Там вовремя будете есть, учить уроки. А что ж тут одни? Рано ещё самостоятельно жить.
Женщины шептались между собой, вздыхали и, соглашаясь с учительницей, кивали головами.
Старшая прошла от стола к вешалке и сняла своё пальто и сестренкино. Своё не торопясь надела, а сестренкино положила перед ней на диван. Младшая стояла в углу за диваном, как и старшая была подавлена внезапностью и необычностью того, что происходило в их доме, и всё время стояла не шевелясь и опустив глаза, но когда ей подали пальто, демонстративно отвернулась.
— Люба, что же ты? — ласково сказала Антонина Трофимовна и, наклонившись, погладила её тёмные коротко подстриженные волосы.
— К маме хочу, — еле слышно произнесла девочка и насупилась, склонив голову ещё ниже.
— Мама далеко, в больнице, и не скоро вернётся. Давай я помогу тебе, — Антонина Трофимовна взяла с дивана пальто и стала одевать свою ученицу.
В этот момент кто-то возле дверей заплакал навзрыд. Все обернулись и увидели Аню Белькову, секретаршу директора леспромхоза, — девушку лет двадцати. Рыдания, верно, вырвались у неё неожиданно, и она, испуганно зажав рот рукой, выскочила, давясь плачем, на улицу. Женщины заволновались, захлюпали носами и постепенно одна за другой запричитали и заголосили на все лады. Антонина Трофимовна не успела застегнуть девочке все пуговицы, не выдержала и пошла в соседнюю комнату, где никого не было, на ходу вынимая из кармана пальто носовой платок. Слившийся воедино душераздирающий детский вопль застал учительницу уже в комнате, и она опустилась на первый попавшийся стул и закрыла лицо платком.
Нинка, обняв сестру, вопила громче всех.
И младшая скулила как собачонка.
И началось.
Кому невмоготу было, спешили на улицу вслед за девушкой и уходили куда-нибудь подальше, чтобы не видеть ничего этого или поплакать отдельно; оставшиеся садились на диван и, закрыв лицо руками, ревели принародно, как на похоронах, или, отвернувшись и вздрагивая всем телом облокачивались на стену там же, где стояли; кое-кто суетился, пытаясь успокоить народ; соседка Марфа Николаевна Бобылева взяла под руку одну слабонервную женщину и увела отпаивать водой в соседнюю комнату, где тихонько сидела на стуле, вытирая лицо платком, Антонина Трофимовна. Она вдруг решительно поднялась со стула, вышла в прихожую, где толпился народ и стояли заплаканные девочки.
… Народ вышел на улицу. Те, кому было по пути, сопровождали девочек и учительницу. Следом шли ребятишки, отдавая по очереди друг другу чемодан и тяжёлые портфели.
На крыльце интерната поджидали учительницу с детьми преподаватель истории Виталий Константинович Завадский и председатель профкома леспромхоза Иван Васильевич Дементьев.
— Оплату за интернат возьмём на себя, — сказал Иван Васильевич, обращаясь к Завадскому. — Если нужно купить дополнительно две кровати, постели или ещё там чего, мы сегодня же сделаем.
— Ничего не нужно, — ответил Завадский.
— Ну смотри. Ты мужик серьёзный. Тебе виднее.
6
Наталья Сорокина и Анисья Пустозерова с красными заплаканными глазами и с выражением на лицах искреннего сочувствия прошли вместе со всеми ещё немного и свернули на свою улицу.
— Хозяйство-то без присмотра осталось, — сказала Наталья. — Куры, утки, индюки…
— Поросёнок, — добавила Анисья.
— Кто за ними ходить будет?
— Лебёдушка.
— А, Марфа Николаевна!.. Попросили её или как?
— Говорят, сама вызвалась.
— Там хлопот много. Одной птицы полон двор.
— Ничего. Рядом живёт. Управится как-нибудь. Где Афанасий поможет… Слыхала, Афанасий вернулся?
— Слыхала… Бедная Марфа! Пожила маленько спокойно. Начнётся опять маята…
7
В поселковой чайной, за столом, заставленной посудой, Афанасий Бобылев и шофёр служебного автобуса Иван Мартынов. Под столом возле ног — пустая бутылка из-под водки. Афанасий — небритый, неряшливо одетый — горестно покачал головой:
— Как же он не знал про полынью-то?
— А откуда ему знать! — Иван, размахивая руками, громко доказывал: — Всегда ездил в объезд, через мост, а тут дёрнуло напрямую. Домой торопился. — Тут Иван взглянул в окно: — Во! Глядика-ка! — вдруг произнёс он. — Девчонок в интернат ведут.
Афанасий уставился в окно, увидел шествие. Кое-как поднялся, вышел из-за стола и поплёлся на улицу. Идёт, пошатываясь из стороны в сторону. Ноги заплетаются. Но всё-таки настиг шествие у самого интерната. Обратился к Завадскому:
— Я хочу забрать девчонок к себе. Они будут жить у меня.
Завадский изменился в лице, но промолчал. Дементьев спустился на ступеньку, закрыл собой Завадского.
— Афанасий, не шуми. Выпил так веди себя прилично. А то быстро усмирим.
— А я сказал, девчонки будут жить у меня!
— Где у тебя они будут жить? В твоей избушке на курьих ножках? Тесно у тебя. Да и вообще нельзя.
— Почему это — вообще нельзя? Я что, прокажённый?
— Нельзя да и все. — Дементьев повернулся к учительнице: — Устраивайте девочек, Антонина Трофимовна.
Афанасий упрямо, как бык, нацелился сначала на учительницу, потом на сестёр. Заплаканные девочки, посмотрев на него, решительно скрылись за дверью. Следом за ними пошла Антонина Трофимовна и ребятишки с портфелями и чемоданом.
— Ты мне ответь, Иван Васильевич, — почему нельзя? — Афанасий уставился теперь на Дементьева.
— А кто ты им? Родственник? — спросил Дементьев.
— Родственник, — с вызовом ответил Афанасий.
— И по какой линии? — улыбнулся Дементьев.
— По той самой! — Афанасия вывела из себя начальственная снисходительная улыбка, и он закричал: — Что ты лезешь в душу? Чего пристал? Родственник — не родственник? Буду родственник! Я удочерю их!
— Вот даже как! — удивился Дементьев. — А ты Галину Максимовну спросил? Она согласна?
— Спросил, — ответил Афанасий. Он резко переменил агрессивный тон на дружелюбно-ироничный: — Согласна.
— Врёт, — сказал Завадский. — В наглую врёт.
— Ежу ясно, что врёт, — сказал Дементьев. — Иди домой, Афанасий, проспись.
— Нет, ты мне скажи, Иван Васильевич, — домогался Афанасий. — Почему мне, по-соседски, по-дружески нельзя приютить осиротевших детишек, если моя душа просит этого? Ведь я же хочу, чтоб им было лучше… Чтоб жили по-домашнему… Правильно?
— Правильно, — кивнул Дементьев. — Я ценю твой благородный порыв. И хвалю за это. Но у тебя им лучше не будет. Во-первых, тесно. Я уже сказал об этом. И кроме того… — Дементьев окинул взглядом Афанасия. — К тебе часто будет ходить участковый. Девочки могут спросить, зачем он ходит. Не станешь же объяснять им, что под надзором милиции. Объяснишь одно — это породит новые вопросы: почему под надзором? почему сидел? где сидел? И так далее. Лагерные рассказы — развлечение не для детей. В общем, сам понимать должен. И давай закончим этот разговор.
— А-а-а!.. Разговаривать не хошь. Упрятали, осудили невиновного. А теперь и разговаривать не хошь?
— Не надо! — Дементьев выставил вперёд ладонь. — Тебя судили народным судом.
— Да. Судили, — вздохнул Афанасий. — Но ты ведь знаешь меня, Иван Васильич, не первый год. Знаешь, что я чужого не возьму. Пусть сгниёт у меня под ногами, но никогда чужого не возьму. А то, что нашли у меня точно такие же сети, какие украли со склада, так я объяснял всем тыщу раз: привёз из города. А следователь, этот осел вислоухий, одно твердит: упёр со склада. И ещё поджёг склад, чтоб замести следы. Да не поджигал я ничего.
— Не ты воровал. Не ты поджигал. А четыре года за что получил?
— Да, — тряхнул головой Афанасий. Добавил тихо и деловито: — Я сидел. Но зря. Потому что следователь заставил подписать фальшивый протокол.
— Как это — заставил? — усмехнулся Дементьев, оглядываясь по сторонам. — Ты что? — Иван Васильевич постучал себя по голове. — Совсем ума лишился. Чокнулся что ли?
— А вот когда тебя, Иван Васильевич, посадят ни за что ни про что… Да следователь начнёт лупсовать по башке футбольным мячом, набитым тряпками, да бить головой о сейф, и ты чёкнешься.
— Но-но!.. Ври да не завирайся.
Дементьев опять огляделся по сторонам, явно не желая, чтобы были свидетели этого разговора. Обратился к Афанасию:
— Злобу водкой не заглушишь. Выпил и плетёшь не весть что. Иди домой.
Афанасий уставился на Дементьева, будто хотел возразить:
— Да, — произнёс он, наконец, и уронил голову на грудь. — Счас я выпивший. Но не из-за этого. А потому что у меня горе. Друг утонул. Погиб… Он мне был не просто сосед, а друг.
— Ладно, Афанасий. Иди.
— Давай девчонок сюда, и я пойду вместе с ними домой.
— Девочек вы не получите, — твёрдо сказал Завадский, выйдя вперёд. — Вопрос исчерпан.
— Ишь ты!.. Ишь ты! — осклабился Афанасий. — Ну, ладно. Историк хренов. С тобой у меня разговор особый.
— Не о чём мне с вами разговаривать.
— Э не-ет! Шалишь! — Афанасий погрозил пальцем. — Есть! Есть о чём побалакать. Есть! Поговорим… когда-нибудь. — Я ведь знаю, как ты смотришь на Галину. Рад, небось, что она овдовела… А? Че вытаращил зенки-то?.. Девчонок-то чего забрал в интернат? На вороных хочешь подъехать? Да?..
Завадский побледнел. Двинулся на Афанасия.
— Повтори что сказал.
— Ох! Ох! — усмехнулся Афанасий. — Глядите-ка на него! Наступает. Испугать хочет.
— Повтори, сволочь, что сказал!
— Да не пуга-ай! Не пуга-ай! Не боюсь я тебя. Сам сволочь! Тебе не о бабах надо думать. Место на кладбище…
Афанасий не договорил. Завадский резким ударом сбил его с ног. Афанасий кувыркнулся в сугроб. Кое-как поднялся. Потряс головой.
— Ладно. Поговорим в другой раз.
— Поговорим, — ответил Завадский.
Дементьев испуганно озирался по сторонам. К счастью поблизости никого не было.
Афанасий повернулся и, слегка пошатываясь, пошёл по улице прочь от интерната.
8
На следующий день на берегу реки тарахтел трелёвочный трактор, вытягивая из воды с помощью длинного троса затонувший «газик». Когда «газик» был уже на берегу, сотрудники милиции и рабочие с пешнями и совковыми лопатами с опаской подошли к машине. Все дверцы были закрыты. И только одна правая передняя покачивалась из стороны в сторону при каждом рывке трактора. Трактор остановился и приглушил мотор. Старший по званию с погонами капитана милиции заглянул внутрь.
В машине — пусто, сыро, смрадно.
— А утопленник где? — спросил капитан, обращаясь к бригадиру водолазов — высокому плечистому парню лет двадцати пяти.
— А я откуда знаю! — ответил бригадир, снимая с себя скафандр. — Ниже по течению где-нибудь.
Капитан пристально смотрел на водолаза, но тот никак не реагировал, продолжал стягивать с себя резиновый скафандр.
К капитану подошёл участковый уполномоченный старший лейтенант Замковский.
— Подпиши.
— Чего?
— Акт.
— Чего подпиши? Человека-то искать надо.
— Где искать? Кто его сейчас найдёт? Подо льдом-то, — сказал Замковский. — Я пишу вот — утопленника нет в машине. Подписывай. Чего тут тянуть волынку.
Капитан повернулся к бригадиру водолазов. Подошёл Дементьев.
— Мы можем раздолбить лёд ниже, сделать проруби, — сказал он. — Вон сколько нас тут… А? Мужики?..
Никто не ответил. Бригадир продолжал стаскивать с себя скафандр…
9
В приёмном покое больницы несколько женщин, Нина и Люба. Тут же шофёр автобуса Иван Мартынов и учитель Виталий Константинович Завадский.
В сопровождении нянечки вошёл главный врач — мужчина в очках лет тридцати в белоснежном халате и колпаке.
— Вы по поводу Галины Максимовны? Верхозиной?
— Да, — загалдели женщины. — Повидаться хотим.
— С этим придётся повременить.
— Мы ехали-то сколько. Вот дочушек её привезли.
— Нельзя. Ей сделали тяжёлую операцию.
— А когда можно навестить?
— Через недельку или дней через десять.
— Гостинцы-то хотя бы можно оставить?
— Гостинцы оставьте. Вот, нянечка потом передаст ей.
Помолчали.
— Как мальчик? — тихо спросил Завадский.
— Плохо дело. Двустороннее воспаление лёгких.
— Хоть какая-нибудь надежда есть?
Главный врач ничего не ответил, но уходя в коридор, кивком позвал Завадского. Когда тот подошёл, врач спросил:
— Вы на автобусе?
— Да.
— Надо бы увезти его отсюда.
— Кого?
— Мальчика.
— Он что, умер?
— Сегодня ночью.
… Женщины и дети разместились в автобусе. Нянечка вынесла укутанный в одеяло труп ребёнка. Завадский стоял у входной двери автобуса и принял покойника.
— Куда его? — спросил Завадский у шофёра, который стоял рядом.
— На заднее сиденье. Куда же ещё. — Шофёр открыл багажник в боковой части автобуса и вытащил тряпку. — Накрой мешковиной.
— Привезём в посёлок, — сказал Завадский. — А потом что делать? Куда девать? Родственников никого же нет.
— Отвезём Дементьеву. Пусть хоронит.
— Сам же он не будет хоронить.
— Конечно не будет. Поручит кому-нибудь.
10
На лошади, запряжённой в сани, к кладбищу подъехал пожилой колхозник в старом рваном полушубке с заплатами из разноцветных лоскутков. Лицо широкое, чёрное от грязи и копоти. Борода редкая, неопрятная. Руки совершенно чёрные — такие, наверно, могут быть только у человека, который ни разу не мыл их с самого рождения. В санях стоит маленький гробик, закрытый крышкой. Возле гробика сидит Афанасий.
Колхозник остановил лошадь. Афанасий вылез из саней. Взял гробик и понёс к вырытой могиле. Опустил на землю у края могилы. Вернулся к саням, взял лопату и старую хозяйственную сумку. Подошёл к колхознику и крикнул ему на ухо:
— Сандаренкин!
Колхозник, тугой на ухо, сутулый и угрюмый, обернулся.
— Спасибо тебе! — кричал Афанасий. — Езжай с Богом!
Сандаренкин кивнул и тронул вожжи. Чмокая губами, стал заворачивать лошадь.
Афанасий — у могилы. Пока вынимал из сумки и приготавливал верёвки, подошли Наталья Сорокина и Анисья Пустозерова. Они жили неподалёку и пришли из любопытства.
— Чего ж ты один-то? — спросила Наталья.
— А чего тут вдвоём делать? — ответил Афанасий.
— Да я не о том. Почему народу-то никого?
— А зачем народ? Генерала хороним что ли?
— Ой, Афанасий, Афанасий. Креста на тебе нет. Хоть бы Марфу привёз. И Нинки с Любкой нет. Где они?
Афанасий промолчал. Взял верёвки и стал подсовывать под гробик.
— Погоди, — сказала Анисья. — Вон автобус идёт полный народа. Кажись Нинка с Любкой там.
Афанасий выпрямился. Смотрит на подъезжающих.
Автобус остановился у ограды. Шофёр Иван Мартынов открыл дверцу. Первым вышел Виталий Константинович Завадский. За ним спустились девочки — Нина и Люба. Потом — старухи и женщины.
— Ты зачем их сюда привёз? — сказал Афанасий, глядя на девочек и обращаясь к Завадскому. — Чё ты травишь им душу?
— Ты совсем дурак, что ли? — ответил Виталий Константинович.
— Вы, мужики, не ссорьтесь. Грех на кладбище ссо-риться — сказала одна бойкая старуха и добавила, энергично жестикулируя при этом руками: — А ты, Афанасий, не прав. Младенец не младенец, а хоронить надо как положено. Всем миром. И сестры хоть и маленькие, а должны проститься… по русскому обычаю. Нина, Люба, подойдите ближе.
Сестры покойного встали у гроба, прижавшись друг к дружке. Сзади встал Иван Мартынов. Снял шапку. Женщины, старухи, мужчины без головных уборов постояли с минуту молча.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20