Вадим вскочил с постели и быстро оделся, предполагая, что опять его вызывают на допрос по делу попытки побега группы Султана.
Вышли во двор. Вадим сразу озяб на сильном ветру, кожа на лице и шее покрылась пупырышками, как у гуся. Он застегнул ворот рубашки, запахнулся в арестантский лёгкий пиджачок и встряхнулся.
Небо после дождя было хмурое, сизые мохнатые облака низко неслись над землёй. Серый пейзаж не ласкал душу, и настроение у Вадима вовсе упало.
— Ты вот что, — сказал ему Пушкарев, остановившись и что-то соображая. — Я сейчас зайду к каптенармусу, а ты иди в проходную. Там к тебе девушка приехала. Свидание разрешаю. Надзиратель об этом знает.
Вадим остановился и побледнел.
— Иди, иди, — сказал Пушкарев спокойно, как будто не замечая перемены в лице заключённого, и пошёл.
«Марина. Неужели она? — подумал Вадим. — Но ведь она решила развестись. Зачем приехала?»
Собравшись с духом, сделал один шаг и почувствовал, что ноги словно одеревенели. В сильном волнении подошёл к двери и, тихо открыв её, вошёл внутрь. Перед ним была дверь из массивной железной решётки на огромных засовах. За нею стоял солдат с оружием.
— На свидание? — спросил он.
Вадим молча и нерешительно кивнул головой. Солдат также молча, но резко наклонил голову вправо, разрешая пройти.
Вадим повернул налево и вошёл в маленькую комнату. В ней сидел один высокий тощий надзиратель с чёрными усами.
— На свидание? — спросил надзиратель.
— Так точно, гражданин начальник, — ответил Вадим, тяжело переводя дыхание.
— Фамилия?
— Пономарёв Вадим Георгиевич.
— Проходи.
Смежная с этой комнатой была комната свиданий. Она была открыта. Вадим не помнил себя, когда вошёл в неё. Он увидел Инну Борзенко.
Увидев подругу по несчастью, Вадим в первое мгновение был ошеломлён. Её никак не ожидал. Но растерянность, которая нагнеталась в нём с каждым шагом, когда он шёл сюда, предчувствуя, как унизительно будет для него свидание с Мариной, если бы это была она, — эта растерянность постепенно стала исчезать.
Они поздоровались. Вадим сел за стол напротив её. Так полагалось. Надзиратель заглянул в комнату, очевидно хотел удостовериться, правильно ли они сидят, и скрылся. Вадим ещё чувствовал слабую дрожь в коленках, но стал успокаиваться, и тут как назло появился нервный тик левого века — ощущение для него весьма неприятное, непривычное, которого никогда раньше не было. Оно появилось после усиленных допросов и очных ставок в связи с побегом группы Султана. Вадим потёр глаза кулаком и не говорил ни слова. Инна тоже молчала. И как-то странно, пристально, с какой-то смесью жалости и собственного превосходства, смотрела на него. Этот пристальный, холодный отчуждённый взгляд для него был новостью. Давно минуло время, когда она клялась в любви ему, и большие серые, в рыжую крапинку глаза её, похожие на кошачьи, — потому Вадим и прозвал её Кошкой, — смотрели на него с искренней, неподдельной любовью. Сейчас она показалась ему недоступной. Обратив внимание на её взгляд, он обратил, наконец, внимание и на то, что Инна сейчас как никогда прежде худа и бледна. Вязанная синяя шапочка и голубая блузка особенно подчёркивала худобу и бледность её лица. Её судили вместе с ним и оправдали. Вадим её защищал и выгораживал, как мог, а Зоммер категорически заявил, что не помнит, чтобы она была в машине вместе с ними — был сильно пьян. Отделалась легко благодаря им и лучшему в городе адвокату, которого нанял её отец. Зоммеру дали два года условно. Последний раз Вадим видел Инну в суде. Она и тогда переменилась внешне. Но теперь неожиданный её приезд, её вид, взгляд, — всё говорило за то, что она сильно переменилась с тех пор и приехала неспроста. Его догадку она тут же подтвердила сама.
— Я получила твоё письмо и много думала, прежде чем сюда приехать, — сказала Инна. — И твёрдо решила повидаться с тобой, чтобы рассеять ложь, которая была между нами, и сказать тебе правду. Ты не сердишься, что побеспокоила тебя? — вдруг спросила она.
— Нет! Что ты? — испуганно проговорил Вадим. — Ты не представляешь, какое здесь событие для каждого, когда кто-нибудь приезжает на свидание.
— Постарайся выслушать меня и понять.
Вадим предчувствуя, что разговор будет не из приятных, опустил стриженую голову.
— Так вот, знай: приехала я не из жалости к тебе, а сказать правду, — сказала она и сглотнула подкатившийся к горлу комок.
Вадим опускал голову все ниже и ниже. Инне показалось, что он сник совсем.
— Мы были близки с тобой, — продолжала она, — и я знаю, что ты будешь вспоминать меня, пока ты здесь. И будешь думать обо мне, как прежде. Я не хочу, чтобы ты думал обо мне так, потому что я теперь не та. Я слишком много пережила и поняла, теперь на всю жизнь поняла, что поступила ещё подлее, чем ты. Ты был больше трус, а я и Зоммер оказались… — она умолкла, переводя дух, и продолжала: — Теперь я знаю, когда бывает человеку плохо, по-настоящему плохо. Я не хотела жить, — травилась таблетками. Меня откачали, а у мамы случился инфаркт. Я слишком много пережила и порвала со всем своим прошлым. Я не хочу, чтобы это прошлое и я — такая, какая была прежде, — оставалась неизменной в твоём сознании все эти семь лет, пока сидишь здесь. Не хочу. Понимаешь? Поэтому и приехала к тебе.
Вадим безмолвно покачал головой как бы в знак согласия.
— Не обижайся, Вадик, что я говорю тебе все это, — сказала Инна после минутного молчания. — Но я должна была сказать, выплеснуть из себя остатки своей прошлой грязи в твоём присутствии. Ведь мы были очень близки, и я не хочу, чтобы все эти годы между нами была ложь. Ты понял меня?
Вадим ничего не ответил и сидел в прежней позе.
— Если понял, то постарайся понять и последнее, — сказала Инна: — Я чувствую, что после того, как освободишься, очень будешь нуждаться в друзьях и можешь прийти ко мне. Если даже к тому времени я не буду замужем, у нас ничего не выйдет. Я, как уже тебе сказала, совсем не та, что была раньше, а ты какой был, такой и останешься.
Вадим поднял на неё глаза и с укором покачал головой. Вдруг усмехнулся.
— А ведь я действительно думал о тебе, — сказал он. — Много думал. Особенно последнее время. Думал, что ты единственная, которая не оставит меня в тяжкую минуту.
— Прости, но ты ошибался. Вадим опять усмехнулся, прибавил:
— Ты вот правду здесь проповедовала. Её я давно усвоил не хуже, чем ты. Здесь она хорошо усваивается. Тут я понял нечто большее, чем ты поняла там, на свободе. Я понял, что ничего в мире даром не даётся. Это куда важнее, чем твоя правда. Хочешь есть — работай. Хочешь жить на свободе — будь честным. Счастья захотелось — заслужи его. Трудом, потом, кровью заслужи. Жил человек двадцать пять лет, не зная ни горя, ни заботы, имел жену, машину, пил коньяк, играл в карты, задавил человека, — расплачивайся за все оптом, да так, чтобы все сошлось копейка в копейку. Если иной раз случай и отвалит кому-нибудь незаслуженный куш, случай и возьмёт его обратно, да ещё с процентами. Сама матушка природа устроила этот всеобщий баланс. Очень умно устроила. Вот какую истину понял, а ты говоришь: всегда останусь таким, каким был. Чем больше я страдаю, тем больше чувствую справедливость возмездия. Я знаю, что по-настоящему только смерть может искупить мою вину, и чем раньше это произойдёт, тем будет справедливее. Вот вторая истина, тоже более важная, чем твоя правда.
Инна удивлённо посмотрела на него. Вадим отвернулся. Вошёл надзиратель.
— Кроме вас ещё есть люди, — сказал надзиратель. — Так что сегодня очередь, всем надо повидаться.
Он взял табуретку, которая стояла у входа, смахнул с неё какие-то крошки и придвинул к стене. И делал это с особенно внушительным видом; хотел дать понять, что он обязан присутствовать при свиданиях и будет на следующем присутствовать, а этим сделал поблажку из-за того, что они молодые и по обличью видит, что ничего худого не замышляют.
Когда он вышел, Инна спохватилась, и положила на стол сумку-авоську, туго набитую свёртками.
— Это тебе, возьми.
— Спасибо.
— Время вышло, заканчивайте, — сказал надзиратель из другой комнаты.
Инна встала из-за стола первая.
— Надо идти, — сказала она.
— Да, надо, — ответил Вадим, поднявшись. Он взял в левую руку авоську. И тут только по его выражению лица Инна поняла, что он дорожит каждой секундой, каждым мгновением свидания.
Он вышел следом за Инной. Заскрежетали засовы. Дверь из массивной железной решётки открылась. Инна уже в проходной обернулась. Впереди её, заслонив почти её всю, оказался солдат. Он захлопнул дверь и задвинул засовы.
— Я напишу, до свидания! — крикнула она. Ей открыли дверь, и она вышла.
Вадим вернулся в зону. Он чувствовал себя точно так, как будто долго пролежал в больнице с тяжёлой болезнью и теперь выписался и впервые, ослабевший и жаждущий жизни, вышел на улицу. В его глазах все предметы приобрели какие-то необычные особенно яркие контрастные очертания. Он шёл в свой барак бледный и сосредоточенный.
При входе в барак он остановился, услышав шум в воздухе. Над лагерем летела стайка голубей.
Войдя в секцию, он положил авоську на стол. Подошёл стриженный щетинистый старичок, который дневалил.
— Что, передачу принесли? — сказал он. — Ты смотри, сколько много. Что, одни апельсины?
— Ешьте, ребята, берите, — сказал Вадим.
К столу подошли ещё двое, лежавшие до этого на постелях от нечего делать. Один из них взял крупный апельсин и быстро очистил его.
— Вкусно, — сказал он, заталкивая в рот оранжевые дольки одну за другой. — А гляди-ка, шоколад. Дай немного.
— Берите, — сказал Вадим.
— А вот ещё плитка!
— Берите, ешьте, угощайтесь, — сказал Вадим и отошёл к своей постели.
Старичок и ещё двое стали пробовать шоколад. Вдруг один толкнул локтем другого в бок.
— Гляди-ка, — шепнул он, показывая глазами на Вадима.
Вадим лежал ничком на постели и, обхватив правой рукой подушку, левой неистово царапал себе грудь. Старичок подошёл к нему.
— Что, дома несчастье?
Вадим, не поднимая головы, ответил:
— Не, ничего.
Подошли ещё несколько человек и столпились вокруг него.
— Чего пришли? — полушёпотом сказал дневальный. — Дело понятное, стосковался.
— Нервы сдали, — произнёс кто-то.
— Идите, идите отсюда, — сказал старичок. — Пусть отдохнёт…
Все стали расходиться. Дневальный собрал гостинцы и положил в тумбочку Вадиму.
— Ты не крепись, а поплачь, — сказал дневальный тихонько. — Легче будет. Я ведь, грешным делом, когда из-за жены, царствие ей небесное, сюда попал, плакал (он сделал паузу). По глупости, по ревности убил бабу. Жалко. Эх-ма! Ну, Христос с тобой, — прибавил он и удалился.
Вадим поднялся, разулся и снова лёг в постель.
Через неделю он получил письмо от Инны и в тот же день его впервые увидели весёлым и общительным. То, что было в присутствии товарищей по секции и эта перемена в поведении привлекли внимание заключённых. Он чувствовал иногда на, себе их пристальные молчаливые взгляды, и если оборачивался, то замечал, как они поспешно прятали глаза, отворачивались от него и продолжали заниматься своим делом.
Как-то он шёл поправить фуганок в столярную мастерскую и мимоходом помог одному интеллигентного вида плотнику повернуть тяжёлое лиственничное бревно на лежаках для кантовки. Мужчина этот трудился в поте лица, ворочал стяг. Рядом на брёвнах сидели несколько человек, курили и отдыхали и как будто не замечали его адских усилий. Когда бревно было установлено, мужчина поблагодарил.
— Не за что, — ответил Вадим и улыбнулся.
И тот улыбнулся, вытирая рукавом пот с лица. Вадим, полный желания помогать всем, отошёл немного и услышал голоса:
— Кто такой?
— Это тот самый, который гопнулся, когда к нему девка приехала.
— Вишь ты! А меня и мать родная забыла. Вечером к Вадиму подошёл плотник, которому он помог повернуть бревно.
— Давай знакомиться, — сказал плотник, подавая руку Вадиму. — Меня зовут Евгений.
Вадим назвал себя. Пригласил сесть на койку.
— Как идёт адаптация? — спросил Евгений.
— Привыкаю помаленьку, — ответил Вадим.
— Я слышал, криминал у вас выеденного яйца не стоит.
— Дорожно-транспортное происшествие.
— А почему строгий режим? Ведь вам должны были дать общий или хотя бы усиленный.
— Отягчающие обстоятельства, — вздохнул Вадим. — Пьяный был за рулём. Уехал с места аварии. Скрывался.
— Всё-таки по такой пустяковой статье строгий режим — это чересчур.
— Общественное мнение было не в мою пользу. Областная газета дала по моему делу разгромный фельетон.
— Понятно, — качнул головой Евгений. — Дали строгача, чтобы заткнуть крикунам глотки.
— Пожалуй именно так и есть. — Вадим помолчал и добавил с нескрываемой иронией: — У нас ведь сейчас общественное мнение благодаря широкой гласности стало решающим фактором.
— А меня как врага советской власти сюда.
— Тяжёлая статья?
— Тяжелее некуда. Девяносто третья.
— А что это?
— Хищение социалистической собственности. — Евгений достал из кармана пачку дешёвых сигарет. — Идёмте в коридор, покурим. Ах, вы не курите. Вам легче. Здесь с куревом прямо беда. — Расхититель социалистической собственности помял пальцами сигарету. — Я работал председателем сельпо. Бес попутал на дефицитных товарах. Вместе с кладовщиком и бухгалтером сплавляли их налево по спекулятивным ценам. Началась эта всеобщая заваруха в системе торговли, и… — Евгений махнул рукой. — Жена подала на развод. Мне ведь от звонка до звонка — десять лет тянуть лямку. Всякие амнистии, помилования — не для меня. Вот она скорёхонько и нашла себе другого. Ездила нынче в Трускавец лечить почки и познакомилась с каким-то одесситом, полковником в отставке. Квартира, машина, дача на берегу моря… В общем устроилась. А как ваша жена?
— Тоже подала на развод, — ответил Вадим.
— Вот такие они, жены наши, — сказал, качая головой, Евгений. — Ради них идём на преступление, и они же выносят окончательный приговор — самый суровый. Но я, честно говоря, и не рассчитывал, что моя Антонина Леонтьевна будет ждать меня десять лет. Она у меня такая, что ни один мужик мимо не пройдёт, чтобы не облизнуться.
— Моя точно такая же, — сказал Вадим.
— С кем теперь они, наши жены? Кто их целует? Кто обнимает?
XXII
За день до начала занятий Осинцев пошёл в институт ознакомиться с расписанием. Переписал его в блокнот и вышел из института. Возле книжного киоска встретился с Добровольским. Юрий Петрович пригласил Олега прогуляться. Ему нужно было в вычислительный центр по какому-то делу.
Они шли по главной улице. Юрий Петрович буквально на каждом шагу встречал знакомых. Иногда остановится, поговорит. Олег удивился столь широким его связям и почувствовал себя неловко: подумал, что не стоит навязываться к нему в товарищи, коль их итак достаточно. Но Юрий Петрович развеял эту мысль. Обратившись к Олегу и кивнув головой в сторону молодого человека, с которым только что беседовал, он сказал:
— Это актёр драмтеатра. С ним не соскучишься, как и с тобой… Мне интересно, что из тебя будет дальше. Я — любопытен. Не успокоюсь, пока не исчерпаю вопрос до конца. Любопытство — своего рода азартная игра, словно преферанс: чем больше играешь, тем сильнее затягивает. Знаю, что у тебя я возбудил нечто подобное по отношению к себе. Пусть это будет залогом наших добрых отношений в будущем. Судьба свела нас надолго.
— Знаю, — ответил Олег. — Я видел расписание.
— Буду читать у вас курс высшей математики и начертательную геометрию.
— Как увидел твою фамилию, — сказал Олег, взглянув на собеседника, — меня словно током ударило. От неожиданности.
— Нынче мне предложили ваш факультет, — сказал Добровольский. — Я согласился. Какая мне разница, где читать.
— Тебе всё равно, а для меня… — Олег, не договорив, сокрушённо покачал головой.
— А почему это тебя беспокоит?
— Боюсь, вдруг придётся краснеть перед тобой на экзаменах, — признался Олег.
— Не бояться надо, а работать, — сказал Юрий Петрович. — Победил, как говорится, на войне, — победишь и в поле. Не надоели мои нравоучения?
— Твои — нет, не надоели, — улыбнулся Олег. — Ты — щедрый. Всегда поделишься опытом, знаниями. Не то, что другие.
— Не такой уж я щедрый, — сказал Юрий Петрович. — Учись у французов правильно понимать значение таких слов. Щедрость не в том, чтобы дать много, а в том, чтобы дать кстати, — так говорят во Франции. Тебе пока я ничего не дал кстати.
— А сборник задач Моденова, — напомнил Олег.
— Это пустяк.
— Я не забыл день, когда мы познакомились…
— Ладно, ладно, — согласился Юрий Петрович. — Оставим это. Скажи-ка мне, почему тебе стало смешно, когда я говорил о своём любопытстве?
— Все люди такие, — ответил Олег.
— Не думаю, — возразил Юрий Петрович. — Я хочу понять и объяснить все, буквально всё, что вижу и слышу. Отсюда моё любопытство и, как следствие, знания.
— Я, наверно, такой же, — признался Олег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49