Я успела добраться до ванной раньше, чем меня вырвало. Я бы предпочла, чтобы подобная реакция свидетельствовала, насколько оскорблена моя скромность, но подозреваю, что виной всему была обыкновенная ярость.
Синяки на лице удалось сравнительно неплохо замаскировать макияжем, а блузка с длинными рукавами скрыла все отметины, кроме великолепного набора кровоподтеков на шее. Я как раз созерцала их в зеркале и была ужасно недовольна, когда послышался стук в дверь и Ди попросила разрешения войти.
У меня было около тридцати секунд на размышление. Но в то время, как мои руки, автоматически схватив тонкий шарф, обвязывали его вокруг шеи, я поняла, что уже пришла к определенному выводу. В конце концов, я поступилась не более чем мятым старым письмом и моим достоинством. Незнакомец не собирался меня убивать, имея в своем распоряжении добрую половину ночи. А что касается синяков, то у меня нет желания поступаться остатками самоуважения, выставляя их на всеобщее обозрение. Я заработала их в какой-то мере по собственной инициативе, и надо почитать за счастье, что только ими и отделалась.
Ди окликнула меня снова, более требовательно. Я запихнула концы шарфа в вырез своей блузки и нетвердым шагом направилась к двери.
Вероятно, я выглядела несколько хуже, чем предполагала. Взглянув на меня, Ди испуганно отступила, едва не уронив костыли.
— Что с тобой произошло?
— Натолкнулась на дверь, — ответила я, не проявив ни капли изобретательности, и умолкла, ужаснувшись собственному голосу. Он был хриплым и скрипучим, словно у меня болело горло. Что, конечно, так и было. — Проходи, — прохрипела я, воодушевленная спасительной идеей. — Все очень по-дурацки вышло. Ночью мне, видно, приснилось что-то страшное, я спросонок соскочила с кровати и налетела на угол двери в ванную. Разбила себе губу, свалилась на пол и, наверное, потеряла сознание. Пролежала на сквозняке полночи. Теперь ужасно простудилась.
Скептическая улыбочка таяла на лице Ди по мере рассказа о драматических событиях, сымпровизированного мною, должна признаться, на удивление убедительно. Я чуть сама в него не поверила.
— Просто жуть, Томми, честное слово. Я пришла спросить, не хочешь ли ты поехать с нами в Карнак, но, пожалуй, тебе лучше полежать в постели. Может, вызвать врача?
— Обойдется. Но Карнак придется пропустить.
— Ты уже завтракала?
Я постаралась скрыть, что меня всю передернуло при мысли о еде.
— Нет.
— Послушай, кроме шуток, тебе нужно поесть, особенно если ты простудилась. Полезай снова в постель, а я договорюсь, чтобы тебе принесли что-нибудь в номер. Хочешь, помогу тебе раздеться?
Вот уж чего я меньше всего хотела. Но этот случай расположил меня к Ди. В отличие от некоторых других, у нее, похоже, несмотря на внешнюю черствость, было сердце.
К вечеру моя ненависть к номеру в отеле была сродни мании. Слишком много сражений я провела в этой гнусной комнатенке и все, черт побери, проиграла. Самая последняя схватка, в прямом смысле слова рукопашная, нанесла мне не столь губительный урон, как череда потрясений, разрушивших представления, которыми я жила, но она была последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. Уныло изучая в зеркале на туалетном столике свою шею черно-синего цвета и распухшую нижнюю губу, я заверила себя вслух:
— Завтра. Завтра я уеду.
Поскольку по гостиничному коридору непрерывно сновали официанты, горничные и постояльцы, я решила держать дверь в свой номер незапертой, чтобы любой из них мог беспрепятственно войти в него, если мне понадобится помощь. Но тот, кто вошел, не удосужившись постучать, мне вовсе не был нужен.
— Наскочила на дверь, а? — спросил Джон.
Я попятилась, схватившись за ворот блузки.
— Что это еще за делегация? — возмутилась я. — Черт побери, это ты, Ди, ему рассказала?
— Не ругайте ее, — сказал Блоч, закрывая за собой дверь. Он замыкал процессию, которая, естественно, включала и Майка. — Ди сказала мне, а я — Джону. После вчерашнего мне совсем не понравилось ваше ночное приключение.
Джон один за другим включил все осветительные приборы в комнате: люстру на потолке, бра над кроватью и лампу на туалетном столике. Обычно неуклюжий, как медведь, он мог при необходимости передвигаться с быстротой и ловкостью рыси, о чем я непростительно забыла. В мгновение ока Джон оказался возле меня, и не успела я отступить, как он схватил меня за руки и отнял их от горла. Углы воротничка опустились.
— Господи Иисусе! — ахнула Ди.
— Заткнись, — огрызнулась я.
Настойчивые деловитые движения рук Джона без труда пресекали мои жалкие попытки скинуть их. Лицо его при этом оставалось невозмутимым. Ни один мускул не дрогнул и тогда, когда он отвернул воротник блузки, как врач, осматривающий больного.
— Взгляни-ка на это, — равнодушно бросил он Майку через плечо.
Голос его был бесстрастен под стать лицу и движениям рук. Из ступора меня вывело залившееся краской и объятое ужасом лицо Майка. А также мысль о прочих отметинах на моем теле, со всей очевидностью повествующих о том, что произошло ночью. Я вырвалась из рук Джона и повернулась спиной к потрясенным зрителям.
— Упакуй ее вещички, — приказал Джон. Он по-прежнему стоял рядом, но не дотрагивался до меня. Посмей он это сделать, я бы ударила его.
Впервые Майк не бросился стремглав выполнять приказ босса.
— Господи Боже мой, — пробормотал он. — Томми... Кто это сделал?
— Не знаю, — ответила я.
— Он... что... он напал на тебя?
Джон, стоявший за моей спиной, фыркнул так, что у меня разлетелись волосы на затылке.
— Само собой разумеется, — сухо сказал он. — Но ты, вероятно, хотел спросить, не изнасиловал ли он ее? Этого я не знаю. Что скажешь, Томми?
— Подлец, — прохрипела я, поостерегшись шокировать мистера Блоча более выразительным словом. — Представь себе, не изнасиловал! Какая жалость, не так ли?
— Ах ты, подонок! — с ненавистью процедил Блоч. У меня отвисла челюсть, когда я поняла, что это относится к Джону. — Прекрати терзать девочку. Томми золотко, сядьте и расскажите нам, что случилось.
— Это яснее ясного. — Прищурившись, Джон кивнул в сторону открытого чемодана, которым я не успела заняться. — Что он искал, Томми? Надо полагать, он это нашел, ведь у него было полно времени, после того как он тебя придушил...
— Перестань, Джон! — На этот раз, как ни странно, конец пытке положил Майк. — Мне наплевать, что хранилось у Томми или до сих пор хранится. Я хочу знать, кто был этот тип? Вероятно, в комнате было темно, но, может быть, ты составила о нем хоть какое-то представление? Например, какого он роста?
Он опустился на колени у стула и взял меня за руку. Его рука была большая, сильная и теплая, и ее пожатие показалось мне весьма приятным. Но еще приятнее было то, что его долговязая фигура заслоняла меня от Джона, который теперь не сводил пристального взгляда и со своего бывшего прихвостня тоже.
— Не знаю, — покачала я головой. — Как определишь рост в темноте и при подобных обстоятельствах? Я имею в виду, когда тебя душат.
— А как насчет других отличительных признаков? Запахи, например? Может быть, ты почувствовала запах табака, масла для волос, зубной пасты... чего-нибудь еще?
Я постаралась вспомнить свои ощущения и снова покачала головой:
— Нет.
— Тогда зайдем с другого боку, — терпеливо продолжал Майк. — Какие у него были руки? Волосы? Одежда?
— Одежда... Тебе, Майк, надо было в полицейские идти. Он не был одет как здешние феллахи.
— Но это должен быть какой-нибудь местный воришка...
— Нет, я чувствовала бы складки балахона, особенно у него на руках. Но руки были голыми, по крайней мере до локтей. И, Майк... послушай, Майк, у него на запястьях обязательно должны были остаться отметины — я вцепилась ему в руки и царапалась как бешеная.
Именно в этот момент черт дернул Джона опустить руки по швам. Майк своей спиной загораживал правую половину тела Джона, но его левая рука от кисти до локтя оказалась прямо у меня перед глазами — крепко сжатая в кулак, она была украшена на запястье кружевным узором красных царапин.
— Нет, — непроизвольно вырвалось у меня. — Только не это!
— Что «нет»? — Джон пристально посмотрел на меня. — Хватит изворачиваться, Томми, выкладывай все как есть.
— Нет.
— Ты что, намерена оставаться здесь рядом с этим удобным балкончиком и поджидать, когда твой ночной дружок снова явится и завершит начатое?
Эта мысль уже приходила мне в голову, но высказанная им вслух показалась еще менее приятной.
— Но он уже взял письмо, — проговорилась я и закусила губу с досады.
— Письмо Абделала? Так я и думал, — мрачно обронил Джон. — Но я не о том хотел сказать. Грабители обычно никого не душат. Чаще всего они удирают со всех ног, если их застукали, трусливые душонки. По крайней мере, — добавил он задумчиво, — все воришки, которых я знаю здесь, в Луксоре. Странно, что он себя так повел... Что ты сделала? Набросилась на него, что ли?
— У тебя ведь довольно низкое мнение о моих мыслительных способностях, не так ли?
— Именно так. Послушай-ка, Томми, он пришел украсть письмо. Не похоже, чтобы он стал набрасываться на тебя, если бы ты не спровоцировала его. Беда в том, что, если ему это пришлось по вкусу, он может явиться за большим.
Блоч издал протестующий возглас, и Джон повернулся к нему:
— Ради Бога, давайте называть вещи своими именами. Возможно, у меня на уме низкие и непристойные мысли, но совершенно ясно, что у нашего неизвестного друга точно такие же. Если Томми хочет остаться здесь и испытать судьбу... черт побери, я этого не допущу! Она едет со мной.
Джон повелительно протянул руку и тут с некоторым опозданием увидел то, на что я смотрела, не отводя глаз. Догадываюсь, что все остальные тоже это увидели. Он отпрянул, словно его ударили.
— Ты ведь не думаешь, Томми... ты же помнишь, как это случилось...
Я начала смеяться, но не только потому, что нервы у меня были на взводе.
— Помню, — заливалась я. — Но тебе лучше не уточнять. Это может... это может произвести неблагоприятное впечатление.
— Джон прав, — неожиданно встряла Ди. — Томми, ты не можешь оставаться здесь — и я тоже! Нет, папочка, я тут не останусь! Если этот... эта мразь снова придет сюда сегодня ночью, а Томми тут не будет... Я же в соседнем номере, с балкона Томми можно перебраться на мой балкон... О Господи! Папочка!
— Ну что ты, детка! — залепетал Блоч, гладя ее по голове. — Успокойся, милая.
— Ее можно понять, — заметил Майк. — Как быть, Джон?
— А, черт с вами! — вскричал Джон, закатывая глаза. — Чем больше народу, тем веселее. Томми, как насчет того, чтобы она, как бишь ее зовут, поехала с нами? Тебе будет спокойнее? И ты тоже, Сэм. Будешь охранять обеих. Мне, черт возьми, все равно, кого еще брать с собой, только поехали! Майк, уговори Томми не упираться и выведи отсюда, ее дурацкое хихиканье может в любую минуту обернуться истерикой!
Глава 5
В институте тени прошлого меня не преследовали, даже тень Джейка. Я была уверена, что почувствую его присутствие, стройного и элегантного даже в рабочем костюме цвета хаки, одна бровь приподнята, что придавало ему насмешливый вид, который я так хорошо запомнила. Но он, казалось, покинул эти стены навсегда, изгнанный молчаливым приговором своих коллег.
Я не знала, сожалеть ли об этом или вздохнуть с облегчением.
Неприятности начались почти сразу же. И как обычно, по вине Джона.
Его намерение бросить все силы на поиски гробницы не было для меня неожиданностью. Однако его тактика создавала проблемы. Вместо того чтобы посвятить в свой замысел ту часть персонала, которая до сих пор оставалась в неведении, или же найти более или менее правдоподобное объяснение приостановке плановых сезонных работ, он бросил свое категорическое заявление, как бомбу, посреди завтрака на следующее утро, после того как я приехала: он забирает большую часть рабочих и нанимает еще и дополнительную для тщательного осмотра западных гор. Начатые ранее работы продолжаются только по одному-единственному проекту — расчистке гробницы вельможи в Гурнахе, но младший персонал сделает это без своего руководителя Майка.
Младшим персоналом были студенты последнего курса, впервые принимавшие участие в раскопках. Один из них, Эл Шнайдер, рыжеволосый увалень, который даже за столом, накрытым к завтраку, читал отчеты о раскопках, оторвался от целиком захватившего его изучения типов гончарных изделий, только чтобы с рассеянным видом согласно кивнуть. Марк Розен, еще один парнишка, нисколько не походил на своего товарища. Невысокий, плотный, с обаятельной улыбкой, он носил огромные очки в черепаховой оправе, которые увеличивали его светло-карие зрачки. Розен напоминал мне белку: проворную, прыгучую и любопытную. И недоумение, мелькнувшее в его глазах, когда Джон сделал свое объявление, насторожило меня.
Я уверена, что именно Марк положил начало слухам. К вечеру весь институт жужжал, как растревоженный улей, и даже штатный фотограф, сонный мужчина, который проводил зиму, читая каталоги семян и составляя планировку сада, который разобьет, когда вернется домой, зажал Ди в углу и попытался выудить у нее хоть какую-то информацию. Он так ничего и не добился, но только потому, что ее осведомленность была весьма поверхностной.
В тот же вечер мы принимали гостей — членов комиссии археологов из Европы, приглашенных за несколько недель до этого, так что званый ужин отменить было невозможно. Джон уделял гостям меньше внимания, чем обычно, что означало совсем скромное его количество. Он был полностью погружен в собственные мысли, и его поведение, в равной степени как и все остальное, подогрело растущие подозрения Марка.
Поэтому Марк скорее интуитивно, чем случайно задал тот памятный вопрос, который вызвал бурную дискуссию.
— Вы видели последний отчет об аутопсии Ахнатона? — спросил он одного из гостей, бородатого профессора из Хайдельберга.
По выражению лица Ди я могла судить, что она подумала, будто Ахнатон — недавняя жертва убийства, может, араб или китаец. Остальные, которые знали, что Ахнатон был, кроме всего прочего, еще и мужем Нефертити, вздрогнули, словно чуткие пантеры. Майк, который с отсутствующим видом смотрел в свою тарелку, вылил ложку дымящегося бобового супа себе на колени и вынужден был притвориться, что его цапнул москит. Когда первое потрясение прошло, Марк повторил свой вопрос. К сожалению, он не получил вежливого, беспристрастного ответа. Он задел за живое фанатика.
Не знаю почему, но Ахнатон вызывает в египтологии гораздо больше споров, чем что-либо или кто-либо. Благовоспитанные ученые, которые не станут ломать копья из-за религии, политики или личных дел, вступают в такую яростную полемику, что багровеют лицом, стоит завести разговор о человеке, который вот уже три тысячи лет как мертв. Была ли новая религия Ахнатона и в самом деле монотеизмом, идеей, которую принято приписывать иудеям? Почему его статуи и рисованные портреты изображают его в таком необычном виде? Неужели он действительно женился на собственной дочери и зачал ей ребенка? Находился ли он в недозволенных отношениях со своим приемным сыном? И, наконец, вопрос, поднятый Марком: принадлежал скелет, найденный в небольшом погребении в Долине царей, этому «фараону-еретику» или нет?
Как уверял профессор из Хайдельберга, кости принадлежали Ахнатону, и никто, даже хирург, не сможет доказать, что это не так. Немецкий археолог в защиту своего утверждения выдвинул множество мудреных аргументов, большинство из которых были малопонятны, ибо в пылу страсти его плохой английский стал еще хуже, однако все сводилось к тому, что нужно поверить ему на слово.
Тут он стал апеллировать к достойному герру директору. Я знала мнение Джона: он никогда не верил, что найденный скелет принадлежал мужу Нефертити, и недавнее посмертное вскрытие (Боже мой, сколько же времени прошло после этой смерти!) утвердило его в этой мысли. Но он не хотел распалять гостя возражениями, дабы не разгорелась жаркая дискуссия и кто-либо не ляпнул что-нибудь насчет Нефертити. Надо было сменить тему, но Джон не знал как. Он сидел молча и кивал, словно китайский болванчик, со страдальческой улыбкой на лице переводя взгляд с меня на Ди и с Ди на Майка. Радуясь его затруднительному положению, я не удержалась и, только чтобы насолить ему, взяла и сказала:
— И все же, герр профессор, вы не можете не согласиться, что врач, исследовавший кости, не мог ошибиться в возрасте покойного. Если тому было всего двадцать три года, он мог быть Ахнатоном, только если стал отцом ребенка в восьмилетнем возрасте.
Через пять минут сидящие за столом уже яростно спорили, крича друг на друга.
— Как вы можете называть это монотеизмом? — вопрошал Майк, игнорируя предостерегающий взгляд Джона. — Он заставлял людей поклоняться себе, а не богу Атону.
— "Нет другого пути ко Всевышнему, как только через меня", — процитировала я во всеуслышание, вовсе не имея намерения подливать масла в огонь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24