– Я не пущу тебя в истину и вечность, – грозно ответил высокий рабби, – и ты вновь начнешь свою земную жизнь, если не дашь мне ответа. Во имя Всевышнего, единственного и всеединого, Того, Кто был, и есть, и пребудет, заклинаю тебя: скажи и укажи, кто причастен греху, за который детская смерть пришла в город?
Дитя опустило глаза долу и покачало головой.
– Кто причастен тому греху, – едва слышно прошелестел его голос, – и за кого Бог призвал нас к себе, не ведомо ни мне, ни даже ангелу, поставленному нашим хранителем. Кроме Бога это знает только один человек на свете, и человек этот – ты!
Стон вырвался из груди старого рабби. И он сказал слово, снимающее чары, и дитя унеслось обратно на родину душ.
А высокий рабби вышел из дома и в одиночестве зашагал по ночным улицам гетто к реке, а затем вдоль по берегу, мимо рыбацких хижин, пока не достиг каменного моста.
Там, под мостом, стоял розовый куст, на котором распустился один-единственный красный бутон, а рядом с ним вырос куст розмарина. Оба растения, казалось, обнялись ветвями, да так тесно, что лепестки розы касались белых цветков розмарина.
Высокий рабби наклонился и с корнем вырвал куст розмарина из земли. Потом он снял проклятие с головы женщины, которая нарушила брачные узы.
Черные облака неслись по небу, бледный свет луны серебрил шпили и арки моста. Высокий рабби спустился к воде и бросил розмарин в реку, чтобы его унесло волнами и затянуло в шумную пучину вод.
В эту ночь в еврейском городе угасла эпидемия чумы.
В эту ночь в своем доме на площади Трех Колодцев внезапно умерла красавица Эстер, супруга банкира Мейзла.
И в эту же ночь в своем замке в Старом Граде с мучительным криком пробудился от сна император Священной Римской империи – Рудольф Второй.
II. СТОЛ ИМПЕРАТОРА
Однажды ранним летом 1598 года по улицам Старого Града Праги рука об руку шагали два молодых чешских дворянина. Один из них был господин Петр Заруба из Здара, студент римского права в пражском университете, беспокойная и предприимчивая душа. Он давно строил планы, имевшие целью восстановить в правах ультраквистскую церковь, урезать самодержавную власть императора и расширить свободы сословий, а если повезет, то даже провозгласить короля чешской национальности и утвердить реформистское вероисповедание. Вот каким идеям был привержен пан Петр Заруба. Другой, немного постарше летами, звался Иржи Каплирж из Сулавице, и жил он в своем поместье в Бероунском округе. Он не интересовался политикой и делами веры – его мысли постоянно кружились вокруг сала, птичьих перьев, масла и яиц, которые он поставлял ведомству обер-гофмейстера для императорской кухни, да еще вокруг евреев, которым он задолжал в неурожайный год. Он прибыл в Прагу похлопотать насчет своих денег, так как ведомство обер-гофмейстера уже много месяцев не платило ему сполна. А с Петром Зарубой они уже около года состояли в родстве – один из Каплиржей взял себе жену из рода Зарубов.
Они успели побывать в соборе Святого Духа, и Иржи Каплирж удивился, что по пути им встречалось такое множество евреев. Пан Петр объяснил ему, что евреи здесь у себя дома, так как эта церковь со всех четырех сторон окружена еврейскими кварталами. Каплирж заявил, что это самый настоящий позор, когда невозможно к обедне пройти без того, чтобы не натолкнуться на широкие еврейские бороды. На это Заруба заметил, что ему все равно – пусть бы даже евреи носили такие бородищи, как древние патриархи на картинах.
Человеку, подобно Иржи проводившему все свои дни в Бероунском округе, было на что поглазеть в пражском Старом Граде. Вот, сопровождаемый латниками и алебардистами, в архиепископский дворец проехал испанский посланник в закрытой карете. На Вахгольдеровой улице к прохожим обращался с просьбой о подаянии придурковатый нищий: он-де берет все – золотые дукаты, дублоны, розенобли и португальские реалы, и ничто ему не мелко, лишь бы золото… В Тынской церкви с большой помпой проходило крещение мавра, служившего у графа Кинского, и вся высокая чешская знать не преминула сбежаться на этот спектакль. Книгопечатники и палаточные мастера, одновременно справлявшие свои цеховые праздники, столкнулись на углу Платнеровской и, размахивая каждые своими знаменами и эмблемами, надрывно спорили, кто кому должен уступить дорогу к ратуше. На Яновой площади монах-капуцин держал речь пред влтавскими рыбаками, заявляя, что он тоже рыбак, ибо «Господи, помилуй!» служит ему длинной лесой (на которой, как золотой крючок, висит «Отче наш»), а «Из глубины воззвах», это любимое блюдо покойников, – наживкой, и с помощью всей этой снасти он вылавливает бедные души из адского пламени подобно тому, как вылавливают карпов или белорыбиц из Влтавы. А перед лавкой на Крестовой площади наскакивали друг на друга два владельца боен, потому что один из них сбывал свинину на геллер за фунт дешевле, чем другой.
Но на все это Иржи Каплиржу из Сулавице недоставало глаз и ушей, ибо он замечал одних только евреев, которые встречались ему на пути. На Градском кольце один из них стоял в железном ошейнике у позорного столба. На прикрепленной к его груди табличке значилось, что он наказан за то, что «неоднократно и грубо нарушал правила рынка». Иржи Каплирж не удержался и высказал в лицо бедняге все, что думал о нем и его соплеменниках. Заодно он обращался и к Мойше с Айзиком – двум бероунским евреям, которых он знал.
– Эй ты, Мойша-Айзик! – кричал он. – Неужто и для тебя наконец настал день срама? Вот пришел бы сейчас твой Мессия да увидел бы тебя здесь, мало бы ты доставил ему радости!
А поскольку ему не отвечали, он двинулся дальше и на Малом Кольце подцепил Петра Зарубу.
За мостом через Влтаву, в том месте, где расположен небольшой островок, они наткнулись на целую толпу евреев, которых под сильным конвоем, дабы никто не мог улизнуть, вели в церковь Марии Озерной. Там они должны были прослушать «еврейскую проповедь», которую читал на древнееврейском языке отец-иезуит, желая склонить их к крещению. Они брели как пьяные, потому что перед тем прибегли к старому испытанному средству, помогающему избавиться от проповеди: они бодрствовали двое суток подряд и теперь находились в таком изнеможении, что все как один должны были немедленно заснуть, едва опустившись на церковные скамейки.
– Там жиды, тут жиды, жиды сверху, жиды снизу! Кругом одни жиды! – злился Каплирж. – Они до того размножились, что скоро в стране их будет больше, чем христиан!
– Это – во власти Божией, – заметил Заруба, которому уже начинало изрядно претить, что его новый родич не умеет говорить ни о чем, кроме свинины, сала, яиц и евреев.
– В их многочисленности и богатстве, – продолжал тот, – я вижу печальный признак того, что Бог прогневался на нас, христиан. Заруба подхватил эту мысль и заострил ее по-своему.
– Возможно, – предположил он, – Бог поставил их перед нашими глазами как раз из-за того, что они еще необращенные – как зеркало для улучшения и просвещения нас самих.
– Знаешь что, иди-ка ты со своим просвещением куда подальше, а то я ненароком лопну от смеха! – крикнул Иржи полувесело-полусердито. – Евреи ведь приходят ко дворам нашей знати вовсе не для просвещения: они скупают там сало, масло, сыры, яйца, холсты, шерсть, шкуры, мелкий и крупный скот. Они платят, это верно: за один тюк шерсти еврей дает четыре гульдена. А если не платят наличными, то дают векселя и хорошее поручительство. И что же они привозят взамен? Позументы на ливреи их домашней прислуге, корицу, имбирь, гвоздику и мускатные орехи для господской кухни, шелковые ткани, флер и вуали для жен и дочерей…
– Вот видишь! – ответил Петр Заруба. – Это значит, что благодаря евреям процветает торговля.
– Но мой блаженной памяти отец, – гнул свое Иржи, – предупреждал меня: не надо ничего продавать евреям. И вообще, евреи пусть торгуют с евреями, а христиане – с христианами. Я крепко держусь этого совета всю свою жизнь. Эх, вот если бы только наверху, во дворце, сидели не такие тухлые счетчики! Скажи мне, Петр, куда уходит столько денег? Куда уходят доходы короны – все эти земельные контрибуции, окружные налоги, подати с дома, подушные, акцизы, судебные сборы, «пивные крейцеры», экстренные обложения? Куда утекают имперские деньги?
За разговором они и не заметили, как добрались до площади перед королевским замком. Как всегда, там царило большое оживление: повсюду сновали лакеи, канцеляристы, курьеры, конюхи, горожане всех сословий, клирики разных рангов, конные офицеры и пешие зеваки. У ворот стояли на часах лейб-гвардейцы в панцирях.
– Тебе надо спросить об этом у Филиппа Ланга, – заметил Заруба и показал на высокие окна замка. – Он ведь камердинер императора, а это значит, что у него есть рука в государственных предприятиях. Кому, как не ему, знать, куда утекают имперские деньги.
Иржи Каплирж остановился.
– Послушай, Петр! – перебил он родственника. – Нет ли у тебя желания составить мне компанию, пока я там наверху буду разбираться насчет моих сделок? Заодно и представлю тебя Иоганну Остерштоку, второму секретарю обер-гофмейстера. Это он платит мне деньги после того, как первый секретарь утверждает счета. Этот Остершток – весьма приветливый господин и к тому же четвероюродный брат моему отцу. Он не из тех, кто забывает о родстве, а потому можешь не сомневаться в том, что он пригласит нас обоих к императорскому столу.
– К императорскому столу? – перебил его Петр Заруба. – Меня – к императорскому столу?!
– Ну конечно же, Петр, если только ты пойдешь со мной, – объяснил Каплирж. – Правда, это только так говорится – «императорский стол». Мы будем обедать с господами офицерами лейб-гвардии. Остершток неизменно доставляет мне эту честь.
– Послушай, Иржи! – после короткого молчания сказал Петр Заруба. – Как давно Анна Заруба за твоим братом Индржихом?
– В пятницу после Благовещения исполнился ровно год, как они обвенчались в хрудимской церкви, – удивленно ответил Иржи.
– И за столько времени она еще не говорила тебе, что ни один Заруба из Здара не садился и никогда не сядет за императорский стол? Ты ничего не знаешь о предсказании великого Яна Жижки?
– Впервые слышу.
– Когда гетман Ян Жижка лежал на смертном одре в пршибиславском лагере, – принялся рассказывать Заруба, – он пожелал проститься со своими полководцами. Одного из них, Лишека Зарубу из Здара, моего предка, он подозвал к себе и сказал: «А, это ты, Заруба Лишек! Я узнал тебя по шагам». А потом добавил: «Мне не повезло. Я не довел до конца мое дело, но один из твоего рода, Заруба из Здара, будет не лисом, как ты, а львом. Он доведет до конца наше дело и восстановит святую чешскую свободу. Но запомни, Лишек, крепко запомни: он не должен брать ни крохи со стола императора, иначе удача отвернется от него, и на землю чехов придут кровь и горе!»
– А потом он отвернулся к стене и умер? – осведомился Каплирж.
– Да, потом он сразу же умер, – подтвердил Заруба.
– И с тех пор все Зарубы поступали именно так, как требовали эти пророческие слова? – Каплирж задумался. – Смотри, Петр, у нас в стране в каждой семье есть такие истории. Или моя бабушка не рассказывала мне о Каплирже, который упоил короля Вацлава Ленивого после того, как эти герои три дня и три ночи пили вдвоем в Старом Граде? А другой Каплирж, как говорят, убил последнего богемского дракона: этот зверек, должно быть, жил там, где теперь стоит Хопфен. Но если даже допустить, что твоя история – такая же святая правда, как само Евангелие, то это все равно не доказывает, что Жижка был пророком. Герой войны и свободы – да, с этим никто не поспорит, но что-то я никогда не слыхивал о том, что он был еще и пророком.
– Не забывай, Жижка тогда уже был слепым. Он потерял на войне сперва один глаз, а потом и второй, – объяснил Заруба. – Иногда Бог дает слепым пророческий дар, позволяя им видеть будущее духовным взором. И я верю в предсказание Жижки так же свято, как верили в него мой отец и дед. Я верю, что некоему Зарубе суждено возродить старую чешскую свободу, а может быть, и стать… Короче говоря, я не стану есть с императорского стола.
– Пусть будет, как ты хочешь, – ответил Иржи Каплирж. – Я-то не собираюсь спасать чешскую свободу. Я держусь другого: где мне играют, там и танцую, где предлагают – там и беру. Итак, с богом, Петр, встретимся вечером у меня в гостинице.
И с этим он ушел.
Теперь Петр Заруба пребывал в поистине скверном настроении. Он-то рассчитывал, что богатый Иржи пригласит его отобедать в своей гостинице – поступить иначе с родственником было бы просто неприлично. И вот что из этого вышло! Он и двое его товарищей вели общее хозяйство. Одна жившая по соседству добрая женщина согласилась обслуживать их кухню, но все равно с едой у них было весьма неважно. Приди он сейчас домой, он не нашел бы там ничего, кроме рубленого ливера в горчичном соусе с неизменным печеньем либо окропленных сливовым муссом и посыпанных тертым белым сыром пампушек. Оба эти простых блюда осточертели ему до тоски зеленой, ибо он с утомительной регулярностью получал их каждую неделю – ливер по четным, пампушки по нечетным дням.
Когда он спустился с моста через Влтаву, ему довелось проходить мимо уставленного обеденными столиками сада при гостинице. У калитки, улыбаясь и приветствуя его, стоял хозяин. Петр Заруба был человеком экономным и весьма неохотно отдавал свои деньги рестораторам. Но этот выглядел так, словно у него на уме было только благо его гостей, и, поймав на себе его приветливый и располагающий взгляд, Заруба подумал: «А, что там, не головой же я рискую! Один-то раз в жизни можно и раскошелиться». Остановившись, он спросил, что ему могут предложить поесть.
– Я еще не знаю, что там приготовили мои француз с итальянцем, – отвечал хозяин. – Но одно могу сказать пану твердо: будет четыре основных и восемь малых перемен, да к тому же перед десертом подадут блюдо-сюрприз. И за все это пану нужно заплатить каких-то три серебряных богемских гроша. Но это сущие пустяки за такой обед. Правда, пану придется полчаса обождать.
Богемский грош был не какой-нибудь завалящей монеткой, а увесистым звонким серебреником. Но за обед из двенадцати блюд, да еще с сюрпризом в конце, три гроша и вправду было недорого. А потому Петр Заруба вошел в сад и занял одно из мест за уже накрытым столом.
За столиками сидело еще восемь или девять гостей. Казалось, они хорошо знали друг друга, ибо были заняты мирной беседой и не выражали ни малейшего нетерпения по поводу необычно долгого ожидания еды. Так прошел почти час. Наконец хозяин подошел к столу Петра Зарубы и выразил желание лично обслужить столь высокородного пана. Через минуту он принес первое из обещанных двенадцати блюд и сказал:
– Пану это должно понравиться. Тонко приготовленный суп из дичи, называемый potage chassieur.
После супа он подал две различные яичницы. Первая была приготовлена по-крестьянски, вторая – с крошеным луком и травкой-купырем. Затем последовали молоки карпов с трюфелями и заливное из курицы.
После короткой паузы явилось роскошно сервированное хозяином первое из четырех главных блюд: фаршированная щука. За нею – фрикассе из почек, обжаренных в сале, с гарниром из спаржи в мясном соусе; за фрикассе – телячий язык и окорочек поросенка с молодым сладким горошком.
Петр Заруба с некоторым состраданием подумал о друзьях-студентах, которые сейчас набивали животы рубленым ливером или сливовыми пампушками. Он уже не сокрушался, что Иржи Каплирж не пригласил его в гостиницу, ибо лучше, чем здесь, вряд ли где-нибудь могло быть. Жареного фазана со сборным гарниром он уже только попробовал. А ведь за ним еще последовало обещанное сюрпризное блюдо: перепела на поджаренных ломтиках хлеба! В заключение же явились марципановые шарики в сахарной пудре, грозди итальянского винограда и острый венгерский сыр.
Петр Заруба уже несколько устал и за десертом начал подремывать. Он сидел и представлял себе: так вот, наверное, обедает аббат Страховского монастыря по большим праздникам. Но, несмотря на одолевшую его сонливость, он сразу же узнал Иржи Каплиржа, который с красным от гнева лицом бежал мимо сада по улице, размахивая руками и отчаянно ругаясь вслух.
Он окликнул родича.
– Эй, Иржи! Заходи сюда, Иржи! Я здесь! Иржи остановился, вытер пот с лица, вошел в сад и, кивнув Зарубе, оперся руками о столешницу.
– Не ожидал увидеть меня так рано, Петр? – спросил он сумрачно. – Хорошо, что у меня есть человек, с которым можно поговорить! Я так зол на этих придворных сидельцев, что теперь уж, кажется, до самой смерти не перемолвлюсь с ними ни словом!
– Отчего же ты так сердит? – спросил Петр, слегка зевнув. Иржи Каплирж со скрипом рухнул на стул.
– Это все из-за Остерштока, – сообщил он. – Он сказал, что сейчас не может заплатить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41