»
— Что же ты держишь меня в темноте? Зажги свет! — услыхала она повелительный голос своего бывшего атамана. Она схватила щипцы, достала из печи уголек и засветила масляную лампу. На свету ее мысли вмиг обрели порядок. Она увидала пистолет в руке Шведского Всадника, а злой огонек и его глазах, памятный ей по прежним временам, окончательно прояснил для нее, зачем он пришел. Она поняла, что речь идет о ее жизни и смерти. И тут на помощь ей пришел инстинкт. Ей нужно притвориться, что она ни капельки не напугана встречей со старым товарищем, нужно обрадоваться, отвлечь и заболтать его, чтобы выиграть время. Она быстро цепляла слово за слово, а думала лишь об одном: если ей только удастся сберечь свою жизнь, то прежний возлюбленный не минует рук Барона Палачей!
— Так это и вправду ты! — заговорила она таким тоном, будто встретиться с ним и в самом деле было для нее высшим счастьем. — Вот это да! У меня аж руки дрожат от радости, что я тебя снова увидела. Как я благодарна тебе, что ты нашел для меня время! А как ты сюда пробрался? Через окно? Опять твои прежние фокусы! Так ты переполошишь всех соседей и может получиться жуткий скандал! В следующий раз приходи через двери, так-то лучше будет. Ну что, нравится тебе у меня?
— Так себе, — отвечал Шведский Всадник. Он пристально смотрел на нее: в ее лице появились черты твердости и решительности, которых он никогда раньше в ней не замечал. Ему было ясно, что на ее любовь ему надеяться нечего, — все ее чувства давным-давно угасли. Рыжая Лиза стояла между ним и его счастьем, и он должен был заставить ее умолкнуть навсегда. Он нацелил на нее пистолет и только ждал сигнального крика Вейланда, чтобы выстрелить.
— А ты? — спросила Рыжая Лиза. — Как ты жил все эти годы? На вид, похоже, счастливо и богато. Ну а у меня все вышло не так, как я мечтала. Что-то не заладилось. Когда мне становится грустно и начинает мучить бессонница, я хватаюсь за бутылку. Теперь, правда, мне уже не так часто приходится этим утешаться. Ты, атаман, наверное, пришел поглядеть, как у меня идут дела в новом замужестве? Тогда скажи, под каким именем и титулом мне представить тебя моему Якобу? Он вот-вот должен прийти, мне уже кажется, что я слышу его шаги на лестнице…
— Пусть только попробует войти! — усмехнулся Шведский Всадник. — Увидишь, как он полетит вниз и запляшет в аду!
— О небо, что ты такое говоришь! Ты, видно, совсем сошел с ума, если хочешь убить моего Якоба! — закричала Рыжая Лиза, в голове у которой уже зародился план, как ей вернее сдать бывшего любовника Барону Палачей. Это был страшный план. Ее все еще знобило от мыслей о прошлом, воспоминание о былой любви все еще жило в ней, и был момент, когда сердце ее так сжалось, что ей захотелось кричать от горя и страха… Но эта борьба длилась всего лишь несколько секунд, а затем ее снова переполнила ненависть, побеждая все другие чувства. Разве она не молила Бога на коленях, чтобы Он отдал в ее руки этого презревшего ее мужчину, разве не должна она быть благодарной Ему за то, что Он внял ее мольбам? Теперь настал час расплаты — ненавистный атаман сам пришел к ней. Она оглянулась — на полу подле камина лежал мешок с инструментами ее мужа, под плитой светились раскаленные угли… Но когда она заговорила вновь, голос ее не выдал того, что она ощущала в эту минуту. Ты что, и вправду сумасшедший? — смеялась она. — Атаман, тебе нужно было раньше приходить ко мне. Прошло столько лет, и теперь уже поздно. Послушайся моего совета — уходи! Не связывайся с моим Якобом, он чересчур легко приходит в ярость. Кстати, мне как раз пора готовить ему яичницу, так что я разожгу огонь, не то, если он придет, а на столе не будет стоять еда, мне от него достанется…
Она принялась одно за другим вынимать яйца из корзины и разбивать их на сковороду. При этом она выхватила из мешка железный штырь с клеймом, которым метили полковых лошадей. На клейме была выбита «L» — первая буква фамилии командира полка, Барона Палачей Лильгенау; перевернутое «L» представляло силуэт виселицы. Этой железкой Лиза стала размешивать угли.
— Он всегда такой грозный, — продолжала она, оставив железный штырь в разгорающемся камине. — Чуть только еда не поспеет вовремя, тут и начинает со мной ругаться. А кроме этого, у меня нет причин на него жаловаться. Правда, о детях он и слышать не желает. Но я думаю, что со временем и это устроится: он просто немало натерпелся от офицеров в полку, вот и злится на весь белый свет.
Из ночного сада донесся крик коршуна.
Шведский Всадник поднялся и шагнул к Лизе.
— Довольно! — процедил он сквозь зубы. — Читай «Отче наш», взывай к Иисусу и кайся в своих грехах! У меня больше нет времени!
— С чего бы это я должна молиться? Что это ты задумал? — пятясь от него, спросила Рыжая Лиза. — Может, ты опять взялся за старое? Да только не трудись, у меня в доме взять нечего!
— Мне не надо твоих денег. Ты знаешь, почему я пришел, — с первой минуты знала! Ты спелась с Бароном Палачей и пообещала ему отдать меня живьем в его руки, чтобы он произвел твоего Якоба в офицеры!
— Каким ветром в тебя надуло эту чепуху? — возмутилась Лиза. — Как ты мог поверить в такую гнусную ложь?!
Не ожидая ответа, она наклонилась, помешала дрова в печи и, вытянув кочергу из топки, продолжала:
— Тебе нечего меня опасаться. Я всегда молчала и дальше буду молчать. Небо и земля свидетели, что я не вру тебе!
Она услышала скрип отворяющихся ворот и подумала, что это идет Якоб.
«Бей! — сверкнуло у нее в голове. — Это враг всех людей, так бей же его скорее!»
— Дура, да кто же поверит тебе?! — услышала она. — Встань! Ты можешь поклясться святым крещением, что у тебя не было этого на уме?
Она вскочила на ноги. Долю секунды они стояли лицом к лицу, а потом она ударила атамана раскаленным железом в лоб над левым глазом.
Из груди Шведского Всадника вырвался глухой стон-рычание. Он зашатался, лицо исказилось от дикой боли. Левой рукой он схватился за лоб, а правая тем временем поднимала пистолет.
Рыжая Лиза хотела тут же потушить лампу, но не успела и теперь стояла на самом свету. Она почувствовала, как силы покидают ее, — взгляд атамана был так страшен, что она не могла пошевелиться. И тогда она завизжала:
— Берегись! Здесь Святотатец! Не входи, Якоб! Я выжгла ему виселицу! Беги за солдатами! Караул! Аа-ааа!..
Грянул выстрел. Рыжая Лиза умолкла и повалилась на пол, судорожно дергая ногами.
Он уже был на улице и с трудом слезал по куче дров, когда перед ним возник Вейланд и приглушенно проговорил:
— Я здесь! Что случилось? Я услышал, как она заорала что-то про огонь и виселицу, и побежал к тебе.
— Уходим! Скорее! Скорее! — скрежетал зубами Шведский Всадник, Вейланд подхватил его под руку, подтащил к лошадям и посадил в седло.
Когда они подскакали к хижине в лесу, Сверни Шею помог атаману слезть с коня и в ужасе уставился на его лицо.
— Святая Дева! — вскричал он. — Как могло с тобой такое приключиться? Ну и отделала она тебя — почище турок!
— Пить! — прохрипел Шведский Всадник. — Они, верно, гонятся за мной… Мне больше нельзя никому показываться… Я должен схорониться, как дикий зверь…
Сверни Шею подал ему кружку воды. Атаман залпом осушил ее.
— Это все я виноват, — угрюмо проронил Вейланд. — Я не должен был оставлять его одного с ней.
— Ну, и куда теперь, атаман? Что нам теперь делать? — спросил Сверни Шею.
— Куда? — раздумывал атаман, непроизвольно стуча зубами. — Пожалуй, только в ад к епископу. У епископа — дьявола, где день и ночь трещит огонь в печах, можно скрыться от всего света. Я пойду туда — это для меня самое подходящее место. Там я буду жить, там и умру…
Молодой парень, которого на заводе епископа прозвали Кочергой за то, что он лучше всех умел ворошить и поправлять горящие дрова этим тяжеленным орудием, высокий, широкоплечий парень со стальными мускулами и покрытым шрамами от ожогов лицом, шагал по лесной дороге, змеившейся к выходу из владений епископа, и по его неуверенной походке было видно, что он совсем отвык ходить куда вздумается. Девять лет прослужил он в аду епископа, девять лет возил тяжелые тачки, был камнерубом, обжигальщиком, истопником, углежогом, плавильщиком, литейщиком и — под конец — печным мастером. В этой должности он уже не получал побоев от надсмотрщиков, а сам мог подгонять помощников палкой. Теперь он был свободен — его каторжный срок закончился, и он мог подумать о будущем. Весь мир с его прямыми и кривыми путями наконец открылся перед ним…
Он неторопливо шагал по дороге и насвистывал какую-то легкомысленную мелодию. Ветер насквозь продувал все дыры и прорехи его рабочей робы, а в кармане у него позвякивало серебро, которое накануне в канцелярии управителя ему выдал тамошний писарь. Все его богатство составляло шесть гульденов и полгульдена мелочью, но это все-таки были деньги, и теперь он соображал, как ими распорядиться. На самой кромке леса дорога разветвлялась, и он задумался над тем, куда ему свернуть.
«Кину-ка я жребий», — решил он и подкинул монету, загадав, что, если выпадет портрет, он пойдет налево, а если герб — направо. Но не успел гульден опуститься ему на ладонь, как чей-то голос позади него произнес:
— Если господину угодно выбраться из этих мест, пусть он идет налево. Налево — и прямо по тропе. Там господин найдет то, что ищет…
Кочерга обернулся и увидел шагах в десяти от себя старика в красном кафтане и шляпе с перьями. В руках у старика был извозчицкий кнут.
— Откуда ты взялся? — удивился Кочерга. — Я не видел и не слышал, как ты подошел.
— Ветер с дерева сдул! — засмеялся старик. — Разве господин не помнит меня?
Он подошел поближе, и Кочерга разглядел его пергаментно-желтое, изрытое морщинами и складками лицо с настолько глубоко посаженными глазами, что можно было испугаться его вида. Но Кочерга уже давно никого не боялся, а что до нечистой силы, так он хорошо знал, что в аду не бывает более страшных чертей, чем люди.
— Да, я помню тебя, — спокойно ответил он. — В народе тебя прозвали Мертвым Мельником. Люди говорят, что ты уже давно не земной житель. Только один раз в году приходишь ты на землю, а потом превращаешься в мешок пыли и праха, и собака уносит тебя в ад. Сегодня, значит, твой день?
Человек в красном кафтане недовольно скривил рот, блеснув не по возрасту белыми и крепкими зубами.
— Господину не следует слушать, что болтает темная чернь! В ней ни на грош нет разума. Господин прекрасно знает, что я занимаюсь извозом для его княжеской милости, господина епископа. Круглый год я разъезжаю по загранице — нынче вот был в Гаарлеме и Люттихе, привез оттуда его княжеской милости образцы парчи и кружев, да брабантские гобелены, да луковицы голландских тюльпанов. И господин, верно, припомнит, что именно я…
— Что ты все время зовешь меня господином? — перебил его Кочерга. — Я уже давно не господин. Моя честь и само мое имя унесены ветром…
— Господин припомнит, — не смутившись, продолжал бывший мельник, — что именно я устроил ему хорошую жизнь!
— Ага, чтоб тебе за это палач заплатил! «Хорошую жизнь»! Да там, откуда я иду, перед завтраком заставляют проглотить хорошую дюжину палок!
— Верно, управитель епископа очень строг, но как же иначе поступать с негодяями, ведь справедливость должна править повсюду! — возразил старик. — Но кто честно отработал свои годы, тот честно получает свою плату.
При этих словах кровь бросилась в голову Кочерге.
— Ты что, издеваешься? — зарычал он. — Смотри, как бы я не свернул тебе шею! Шесть с половиной гульденов за девять лет — вот и вся моя плата! Остальное писарь содрал с меня своими безбожными расчетами — за сало, хлеб да куски гнилого мяса в обеденных супах.
— В эти тяжелые и дорогостоящие времена его княжеская милость обременена многими заботами, — пожаловался мельник. — Содержание двора стоит денег, но откуда же их взять? Имения господина епископа ежегодно выплачивают огромный налог на мясо и пиво. Но господину не стоит печалиться об этом. Все, что ему угодно в этой жизни, уже сегодня станет ему доступным.
— Поищи других дураков! — усмехнулся бывший каторжник. — Откуда ты знаешь, что мне нужно?
— Знаю, — уверенно ответил бывший мельник. — Быстрого коня да добрую шпагу — вот чего хочет господин!
— И пару пистолетов у седла! Эх!.. Но какой дьявол открыл тебе это?
— Я прочел это на вашем лице, господин. Я помню, как девять лет тому назад господин рвался на войну. А еще я догадался, что господину позарез хочется украсть хорошую лошадь из крестьянской конюшни!
— Как смеешь ты, шельма, подозревать меня в подлости?! — загремел Кочерга. — Ты что, считаешь меня за грязного воришку?!
— Господину нет нужды отягощать свою совесть! Я искренне хочу помочь господину. Сворачивайте сейчас налево, а потом идите прямо по тропинке. Там, на холме, увидите старую мельницу и мой домик. Там-то для господина и приготовлена лошадь с седлом и сбруей. Клянусь, отныне господину не о чем беспокоиться!
— Я всегда считал тебя за обманщика, старик, но дураком ты никогда не был. Посмотрим, что стоит за твоими нынешними обещаниями! — ответил Кочерга и свернул на дорогу, которую указывал ему бывший мельник.
Деревянный вал скрипел на всю округу, крылья мельницы натужно вертелись на ветру, но при этом поблизости не было ни одного живого существа, так что Кочерга только напрасно потерял время, разыскивая в стойле и на ближнем лугу обещанную ему мельником лошадь. «Надо же было поверить этой подлой роже!» — проворчал он и, опасливо покосившись на собиравшиеся в небе грозовые облака, вошел в дом.
Комната выглядела так, что было ясно: люди годами не заходят сюда. На стенах висела паутина, а на столе, стульях и сундуках лежал толстый слой пыли. Ветер стучал разбитым ставнем и завывал в холодном очаге. Кочерга оглядел помещение в поисках каких-нибудь съестных припасов — крупы или муки, — но ничего, кроме старой колоды карт с французскими надписями, не нашел. Чтобы хоть как-нибудь скоротать время, он попробовал сам с собой сыграть в покер, но это ему скоро надоело. Тогда он очистил от пыли скамью у печи, улегся на нее и незаметно для себя уснул под скрип вала и посвистывание ветра. Он спал крепким, здоровым сном и даже не шелохнулся, когда в домик, позвякивая шпорами, вошли Шведский Всадник и Сверни Шею.
Шведский Всадник отдался на волю своей судьбы. Он знал, что теперь весь мир был закрыт для него. Проклятое клеймо на лбу оставляло ему единственный открытый путь: на каторгу в имение епископа, в это последнее убежище для несчастных, прошедших через руки палачей. Но Сверни Шею все еще не мог смириться с тем, что их дела повернулись так скверно, и пока они сидели, дожидаясь прихода епископских слуг, резко выговаривал своему бывшему атаману:
— А все из-за того, что ты не захотел послушаться меня! Как все было хорошо придумано! В шведской армии ты мог бы дослужиться до генерала… Мы бы взяли большую добычу и снова разбогатели бы. А что теперь? Теперь ты сидишь тут, такой жалкий, каким я тебя и в магдебургской тюрьме не видывал, а впереди ни света, ни привета…
— Да оставь ты его в покое! — донесся до них голос Вейланда, который чистил лошадей перед домиком. — Ты за одно дыхание столько наболтаешь, что потом на целый год хватит!
Шведский Всадник приложил ко лбу свежую холщовую тряпку, пропитанную льняным маслом. Мысли его витали далеко отсюда: была ночь, и он стоял в спальне своей дочки. Мария-Христина вылезла из кроватки и обняла его за шею. Он слышал биение ее сердечка.
— Это ты? — шепнула она. — Ты вернулся, и я тебя больше никуда не отпущу!
— Ты должна меня отпустить, — тихо отвечал он. — Я обязательно приду опять. Мне надо в шведское войско. У меня есть конь, который летает как ветер…
— Полмира за восемь часов? — вспомнила девочка из песенки о трех волхвах.
Он поднял голову, и милое видение исчезло. В висевшем на стене подслеповатом зеркале он увидел свой лоб с выжженным на нем знаком виселицы.
— Хорошо бы сейчас уснуть навеки! — прошептал он.
— А что будет с нами? — безжалостно допрашивал его Сверни Шею. — Куда нам теперь податься? Кстати, а где твоя дурацкая реликвия? Мало нам было от нее проку. Возьми-ка да выбрось ее в окно — авось какой-нибудь крестьянин споткнется об нее и разобьет себе лоб. Но куда, к черту, девался здешний хозяин? Почему он не показывается, когда в доме гости?
Он прошелся по комнате и увидел спавшего у печи Кочергу.
— Кто бы мог подумать? Вот он — дрыхнет себе у печки и слыхом нас не слышит! — вскричал Сверни Шею и грубо толкнул спящего. — Эй, парень, вставай да подай нам чего-нибудь выпить!
Спящий сел на скамье, плохо соображая, что происходит. Толчок заставил его вообразить, будто он снова дежурный при плавильной печи и его будит надсмотрщик. Он начал вставать, но это удалось ему не сразу, и тогда он невнятно забормотал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
— Что же ты держишь меня в темноте? Зажги свет! — услыхала она повелительный голос своего бывшего атамана. Она схватила щипцы, достала из печи уголек и засветила масляную лампу. На свету ее мысли вмиг обрели порядок. Она увидала пистолет в руке Шведского Всадника, а злой огонек и его глазах, памятный ей по прежним временам, окончательно прояснил для нее, зачем он пришел. Она поняла, что речь идет о ее жизни и смерти. И тут на помощь ей пришел инстинкт. Ей нужно притвориться, что она ни капельки не напугана встречей со старым товарищем, нужно обрадоваться, отвлечь и заболтать его, чтобы выиграть время. Она быстро цепляла слово за слово, а думала лишь об одном: если ей только удастся сберечь свою жизнь, то прежний возлюбленный не минует рук Барона Палачей!
— Так это и вправду ты! — заговорила она таким тоном, будто встретиться с ним и в самом деле было для нее высшим счастьем. — Вот это да! У меня аж руки дрожат от радости, что я тебя снова увидела. Как я благодарна тебе, что ты нашел для меня время! А как ты сюда пробрался? Через окно? Опять твои прежние фокусы! Так ты переполошишь всех соседей и может получиться жуткий скандал! В следующий раз приходи через двери, так-то лучше будет. Ну что, нравится тебе у меня?
— Так себе, — отвечал Шведский Всадник. Он пристально смотрел на нее: в ее лице появились черты твердости и решительности, которых он никогда раньше в ней не замечал. Ему было ясно, что на ее любовь ему надеяться нечего, — все ее чувства давным-давно угасли. Рыжая Лиза стояла между ним и его счастьем, и он должен был заставить ее умолкнуть навсегда. Он нацелил на нее пистолет и только ждал сигнального крика Вейланда, чтобы выстрелить.
— А ты? — спросила Рыжая Лиза. — Как ты жил все эти годы? На вид, похоже, счастливо и богато. Ну а у меня все вышло не так, как я мечтала. Что-то не заладилось. Когда мне становится грустно и начинает мучить бессонница, я хватаюсь за бутылку. Теперь, правда, мне уже не так часто приходится этим утешаться. Ты, атаман, наверное, пришел поглядеть, как у меня идут дела в новом замужестве? Тогда скажи, под каким именем и титулом мне представить тебя моему Якобу? Он вот-вот должен прийти, мне уже кажется, что я слышу его шаги на лестнице…
— Пусть только попробует войти! — усмехнулся Шведский Всадник. — Увидишь, как он полетит вниз и запляшет в аду!
— О небо, что ты такое говоришь! Ты, видно, совсем сошел с ума, если хочешь убить моего Якоба! — закричала Рыжая Лиза, в голове у которой уже зародился план, как ей вернее сдать бывшего любовника Барону Палачей. Это был страшный план. Ее все еще знобило от мыслей о прошлом, воспоминание о былой любви все еще жило в ней, и был момент, когда сердце ее так сжалось, что ей захотелось кричать от горя и страха… Но эта борьба длилась всего лишь несколько секунд, а затем ее снова переполнила ненависть, побеждая все другие чувства. Разве она не молила Бога на коленях, чтобы Он отдал в ее руки этого презревшего ее мужчину, разве не должна она быть благодарной Ему за то, что Он внял ее мольбам? Теперь настал час расплаты — ненавистный атаман сам пришел к ней. Она оглянулась — на полу подле камина лежал мешок с инструментами ее мужа, под плитой светились раскаленные угли… Но когда она заговорила вновь, голос ее не выдал того, что она ощущала в эту минуту. Ты что, и вправду сумасшедший? — смеялась она. — Атаман, тебе нужно было раньше приходить ко мне. Прошло столько лет, и теперь уже поздно. Послушайся моего совета — уходи! Не связывайся с моим Якобом, он чересчур легко приходит в ярость. Кстати, мне как раз пора готовить ему яичницу, так что я разожгу огонь, не то, если он придет, а на столе не будет стоять еда, мне от него достанется…
Она принялась одно за другим вынимать яйца из корзины и разбивать их на сковороду. При этом она выхватила из мешка железный штырь с клеймом, которым метили полковых лошадей. На клейме была выбита «L» — первая буква фамилии командира полка, Барона Палачей Лильгенау; перевернутое «L» представляло силуэт виселицы. Этой железкой Лиза стала размешивать угли.
— Он всегда такой грозный, — продолжала она, оставив железный штырь в разгорающемся камине. — Чуть только еда не поспеет вовремя, тут и начинает со мной ругаться. А кроме этого, у меня нет причин на него жаловаться. Правда, о детях он и слышать не желает. Но я думаю, что со временем и это устроится: он просто немало натерпелся от офицеров в полку, вот и злится на весь белый свет.
Из ночного сада донесся крик коршуна.
Шведский Всадник поднялся и шагнул к Лизе.
— Довольно! — процедил он сквозь зубы. — Читай «Отче наш», взывай к Иисусу и кайся в своих грехах! У меня больше нет времени!
— С чего бы это я должна молиться? Что это ты задумал? — пятясь от него, спросила Рыжая Лиза. — Может, ты опять взялся за старое? Да только не трудись, у меня в доме взять нечего!
— Мне не надо твоих денег. Ты знаешь, почему я пришел, — с первой минуты знала! Ты спелась с Бароном Палачей и пообещала ему отдать меня живьем в его руки, чтобы он произвел твоего Якоба в офицеры!
— Каким ветром в тебя надуло эту чепуху? — возмутилась Лиза. — Как ты мог поверить в такую гнусную ложь?!
Не ожидая ответа, она наклонилась, помешала дрова в печи и, вытянув кочергу из топки, продолжала:
— Тебе нечего меня опасаться. Я всегда молчала и дальше буду молчать. Небо и земля свидетели, что я не вру тебе!
Она услышала скрип отворяющихся ворот и подумала, что это идет Якоб.
«Бей! — сверкнуло у нее в голове. — Это враг всех людей, так бей же его скорее!»
— Дура, да кто же поверит тебе?! — услышала она. — Встань! Ты можешь поклясться святым крещением, что у тебя не было этого на уме?
Она вскочила на ноги. Долю секунды они стояли лицом к лицу, а потом она ударила атамана раскаленным железом в лоб над левым глазом.
Из груди Шведского Всадника вырвался глухой стон-рычание. Он зашатался, лицо исказилось от дикой боли. Левой рукой он схватился за лоб, а правая тем временем поднимала пистолет.
Рыжая Лиза хотела тут же потушить лампу, но не успела и теперь стояла на самом свету. Она почувствовала, как силы покидают ее, — взгляд атамана был так страшен, что она не могла пошевелиться. И тогда она завизжала:
— Берегись! Здесь Святотатец! Не входи, Якоб! Я выжгла ему виселицу! Беги за солдатами! Караул! Аа-ааа!..
Грянул выстрел. Рыжая Лиза умолкла и повалилась на пол, судорожно дергая ногами.
Он уже был на улице и с трудом слезал по куче дров, когда перед ним возник Вейланд и приглушенно проговорил:
— Я здесь! Что случилось? Я услышал, как она заорала что-то про огонь и виселицу, и побежал к тебе.
— Уходим! Скорее! Скорее! — скрежетал зубами Шведский Всадник, Вейланд подхватил его под руку, подтащил к лошадям и посадил в седло.
Когда они подскакали к хижине в лесу, Сверни Шею помог атаману слезть с коня и в ужасе уставился на его лицо.
— Святая Дева! — вскричал он. — Как могло с тобой такое приключиться? Ну и отделала она тебя — почище турок!
— Пить! — прохрипел Шведский Всадник. — Они, верно, гонятся за мной… Мне больше нельзя никому показываться… Я должен схорониться, как дикий зверь…
Сверни Шею подал ему кружку воды. Атаман залпом осушил ее.
— Это все я виноват, — угрюмо проронил Вейланд. — Я не должен был оставлять его одного с ней.
— Ну, и куда теперь, атаман? Что нам теперь делать? — спросил Сверни Шею.
— Куда? — раздумывал атаман, непроизвольно стуча зубами. — Пожалуй, только в ад к епископу. У епископа — дьявола, где день и ночь трещит огонь в печах, можно скрыться от всего света. Я пойду туда — это для меня самое подходящее место. Там я буду жить, там и умру…
Молодой парень, которого на заводе епископа прозвали Кочергой за то, что он лучше всех умел ворошить и поправлять горящие дрова этим тяжеленным орудием, высокий, широкоплечий парень со стальными мускулами и покрытым шрамами от ожогов лицом, шагал по лесной дороге, змеившейся к выходу из владений епископа, и по его неуверенной походке было видно, что он совсем отвык ходить куда вздумается. Девять лет прослужил он в аду епископа, девять лет возил тяжелые тачки, был камнерубом, обжигальщиком, истопником, углежогом, плавильщиком, литейщиком и — под конец — печным мастером. В этой должности он уже не получал побоев от надсмотрщиков, а сам мог подгонять помощников палкой. Теперь он был свободен — его каторжный срок закончился, и он мог подумать о будущем. Весь мир с его прямыми и кривыми путями наконец открылся перед ним…
Он неторопливо шагал по дороге и насвистывал какую-то легкомысленную мелодию. Ветер насквозь продувал все дыры и прорехи его рабочей робы, а в кармане у него позвякивало серебро, которое накануне в канцелярии управителя ему выдал тамошний писарь. Все его богатство составляло шесть гульденов и полгульдена мелочью, но это все-таки были деньги, и теперь он соображал, как ими распорядиться. На самой кромке леса дорога разветвлялась, и он задумался над тем, куда ему свернуть.
«Кину-ка я жребий», — решил он и подкинул монету, загадав, что, если выпадет портрет, он пойдет налево, а если герб — направо. Но не успел гульден опуститься ему на ладонь, как чей-то голос позади него произнес:
— Если господину угодно выбраться из этих мест, пусть он идет налево. Налево — и прямо по тропе. Там господин найдет то, что ищет…
Кочерга обернулся и увидел шагах в десяти от себя старика в красном кафтане и шляпе с перьями. В руках у старика был извозчицкий кнут.
— Откуда ты взялся? — удивился Кочерга. — Я не видел и не слышал, как ты подошел.
— Ветер с дерева сдул! — засмеялся старик. — Разве господин не помнит меня?
Он подошел поближе, и Кочерга разглядел его пергаментно-желтое, изрытое морщинами и складками лицо с настолько глубоко посаженными глазами, что можно было испугаться его вида. Но Кочерга уже давно никого не боялся, а что до нечистой силы, так он хорошо знал, что в аду не бывает более страшных чертей, чем люди.
— Да, я помню тебя, — спокойно ответил он. — В народе тебя прозвали Мертвым Мельником. Люди говорят, что ты уже давно не земной житель. Только один раз в году приходишь ты на землю, а потом превращаешься в мешок пыли и праха, и собака уносит тебя в ад. Сегодня, значит, твой день?
Человек в красном кафтане недовольно скривил рот, блеснув не по возрасту белыми и крепкими зубами.
— Господину не следует слушать, что болтает темная чернь! В ней ни на грош нет разума. Господин прекрасно знает, что я занимаюсь извозом для его княжеской милости, господина епископа. Круглый год я разъезжаю по загранице — нынче вот был в Гаарлеме и Люттихе, привез оттуда его княжеской милости образцы парчи и кружев, да брабантские гобелены, да луковицы голландских тюльпанов. И господин, верно, припомнит, что именно я…
— Что ты все время зовешь меня господином? — перебил его Кочерга. — Я уже давно не господин. Моя честь и само мое имя унесены ветром…
— Господин припомнит, — не смутившись, продолжал бывший мельник, — что именно я устроил ему хорошую жизнь!
— Ага, чтоб тебе за это палач заплатил! «Хорошую жизнь»! Да там, откуда я иду, перед завтраком заставляют проглотить хорошую дюжину палок!
— Верно, управитель епископа очень строг, но как же иначе поступать с негодяями, ведь справедливость должна править повсюду! — возразил старик. — Но кто честно отработал свои годы, тот честно получает свою плату.
При этих словах кровь бросилась в голову Кочерге.
— Ты что, издеваешься? — зарычал он. — Смотри, как бы я не свернул тебе шею! Шесть с половиной гульденов за девять лет — вот и вся моя плата! Остальное писарь содрал с меня своими безбожными расчетами — за сало, хлеб да куски гнилого мяса в обеденных супах.
— В эти тяжелые и дорогостоящие времена его княжеская милость обременена многими заботами, — пожаловался мельник. — Содержание двора стоит денег, но откуда же их взять? Имения господина епископа ежегодно выплачивают огромный налог на мясо и пиво. Но господину не стоит печалиться об этом. Все, что ему угодно в этой жизни, уже сегодня станет ему доступным.
— Поищи других дураков! — усмехнулся бывший каторжник. — Откуда ты знаешь, что мне нужно?
— Знаю, — уверенно ответил бывший мельник. — Быстрого коня да добрую шпагу — вот чего хочет господин!
— И пару пистолетов у седла! Эх!.. Но какой дьявол открыл тебе это?
— Я прочел это на вашем лице, господин. Я помню, как девять лет тому назад господин рвался на войну. А еще я догадался, что господину позарез хочется украсть хорошую лошадь из крестьянской конюшни!
— Как смеешь ты, шельма, подозревать меня в подлости?! — загремел Кочерга. — Ты что, считаешь меня за грязного воришку?!
— Господину нет нужды отягощать свою совесть! Я искренне хочу помочь господину. Сворачивайте сейчас налево, а потом идите прямо по тропинке. Там, на холме, увидите старую мельницу и мой домик. Там-то для господина и приготовлена лошадь с седлом и сбруей. Клянусь, отныне господину не о чем беспокоиться!
— Я всегда считал тебя за обманщика, старик, но дураком ты никогда не был. Посмотрим, что стоит за твоими нынешними обещаниями! — ответил Кочерга и свернул на дорогу, которую указывал ему бывший мельник.
Деревянный вал скрипел на всю округу, крылья мельницы натужно вертелись на ветру, но при этом поблизости не было ни одного живого существа, так что Кочерга только напрасно потерял время, разыскивая в стойле и на ближнем лугу обещанную ему мельником лошадь. «Надо же было поверить этой подлой роже!» — проворчал он и, опасливо покосившись на собиравшиеся в небе грозовые облака, вошел в дом.
Комната выглядела так, что было ясно: люди годами не заходят сюда. На стенах висела паутина, а на столе, стульях и сундуках лежал толстый слой пыли. Ветер стучал разбитым ставнем и завывал в холодном очаге. Кочерга оглядел помещение в поисках каких-нибудь съестных припасов — крупы или муки, — но ничего, кроме старой колоды карт с французскими надписями, не нашел. Чтобы хоть как-нибудь скоротать время, он попробовал сам с собой сыграть в покер, но это ему скоро надоело. Тогда он очистил от пыли скамью у печи, улегся на нее и незаметно для себя уснул под скрип вала и посвистывание ветра. Он спал крепким, здоровым сном и даже не шелохнулся, когда в домик, позвякивая шпорами, вошли Шведский Всадник и Сверни Шею.
Шведский Всадник отдался на волю своей судьбы. Он знал, что теперь весь мир был закрыт для него. Проклятое клеймо на лбу оставляло ему единственный открытый путь: на каторгу в имение епископа, в это последнее убежище для несчастных, прошедших через руки палачей. Но Сверни Шею все еще не мог смириться с тем, что их дела повернулись так скверно, и пока они сидели, дожидаясь прихода епископских слуг, резко выговаривал своему бывшему атаману:
— А все из-за того, что ты не захотел послушаться меня! Как все было хорошо придумано! В шведской армии ты мог бы дослужиться до генерала… Мы бы взяли большую добычу и снова разбогатели бы. А что теперь? Теперь ты сидишь тут, такой жалкий, каким я тебя и в магдебургской тюрьме не видывал, а впереди ни света, ни привета…
— Да оставь ты его в покое! — донесся до них голос Вейланда, который чистил лошадей перед домиком. — Ты за одно дыхание столько наболтаешь, что потом на целый год хватит!
Шведский Всадник приложил ко лбу свежую холщовую тряпку, пропитанную льняным маслом. Мысли его витали далеко отсюда: была ночь, и он стоял в спальне своей дочки. Мария-Христина вылезла из кроватки и обняла его за шею. Он слышал биение ее сердечка.
— Это ты? — шепнула она. — Ты вернулся, и я тебя больше никуда не отпущу!
— Ты должна меня отпустить, — тихо отвечал он. — Я обязательно приду опять. Мне надо в шведское войско. У меня есть конь, который летает как ветер…
— Полмира за восемь часов? — вспомнила девочка из песенки о трех волхвах.
Он поднял голову, и милое видение исчезло. В висевшем на стене подслеповатом зеркале он увидел свой лоб с выжженным на нем знаком виселицы.
— Хорошо бы сейчас уснуть навеки! — прошептал он.
— А что будет с нами? — безжалостно допрашивал его Сверни Шею. — Куда нам теперь податься? Кстати, а где твоя дурацкая реликвия? Мало нам было от нее проку. Возьми-ка да выбрось ее в окно — авось какой-нибудь крестьянин споткнется об нее и разобьет себе лоб. Но куда, к черту, девался здешний хозяин? Почему он не показывается, когда в доме гости?
Он прошелся по комнате и увидел спавшего у печи Кочергу.
— Кто бы мог подумать? Вот он — дрыхнет себе у печки и слыхом нас не слышит! — вскричал Сверни Шею и грубо толкнул спящего. — Эй, парень, вставай да подай нам чего-нибудь выпить!
Спящий сел на скамье, плохо соображая, что происходит. Толчок заставил его вообразить, будто он снова дежурный при плавильной печи и его будит надсмотрщик. Он начал вставать, но это удалось ему не сразу, и тогда он невнятно забормотал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21