Что бы ей такое сказать, чтобы обуздать его и не разозлить?
— Если я достану деньги на дорогу, не правда ли?
Он подошел ближе. Она отшатнулась в испуге, но он этого не заметил. Он был очень доволен переменою в настроении Сони.
— До вечера я деньги раздобуду, — сказал он. — Я жду гонорара за бульварный роман, который перевел на польский язык. Кроме того, я могу получить аванс в нескольких домах, где давал уроки. К вечеру деньги будут.
Она не слушала того, что он говорил. Она не спускала с него глаз и думала только о смертоносном оружии под его пальто. Двумя минутами раньше она бы еще не могла описать это оружие. Теперь же она была убеждена, что ясно видела револьвер, который рисовал ей страх: браунинг, похожий на большой ключ от ворот и глядевший на нее в жажде убийства своим темным дулом.
— К вечеру я деньги соберу, — повторил Демба. Он взглянул на часы. — Уже половина одиннадцатого! Черт побери, я потерял много времени. Мне придется спешить.
— «Теперь он уйдет, — думала Соня. — Хоть бы он ушел поскорее!..»
— Так обещай же мне теперь, что ты завтра со мною уедешь, — настаивал Демба.
— Да, — пролепетала Соня, — при условии, что у меня будут деньги.
— Разумеется, — перебил ее Демба. — От путешествия тебе не придется отказаться. Если я вечером не положу тебе денег на стол, можешь ехать с Вайнером.
Он направился к двери, но опять остановился и кивнул ей головою:
— Я знал, что мы скоро придем к согласию, если разумно обсудим положение вещей. Вечером я еще зайду к тебе в контору. А теперь до свиданья. Мне нужно идти. Мне нельзя терять времени.
Он окинул взглядом комнату, словно выискивая что-то. Прикусил губу, пожал плечами и пошел к выходу. По дороге он в неожиданном порыве ярости отшвырнул в сторону стул, загородивший ему путь. Сейчас же после этого он загромыхал вниз по лестнице.
Когда Клара Постельберг и Этелька Шпрингер вернулись в комнату, Соня всхлипывала, закрыв лицо руками.
— Что случилось? — воскликнула Клара.
— Он хотел меня застрелить. Из револьвера.
Этелька Шпрингер покачала недоверчиво головою.
— Вздор! — сказала она. — Я слишком хорошо знаю Стани. Револьвер был, наверное, не заряжен, и ты дала себя напрасно запугать.
— Нет, — уверяла Соня. — Он мне совсем его не показал, все время прятал его под пальто. Я его случайно заметила.
Она опять расплакалась.
— Зачем вы меня оставили с ним наедине? Просила же я вас остаться! Никогда еще не находилась я в такой опасности.
Она все еще дрожала всем телом.
Этелька Шпрингер задумалась.
— Он человек буйный, это верно, — сказала она. — И очень вспыльчивый. Но… — она приумолкла. — Во всяком случае ты должна сообщить об этом Вайнеру.
Он только вечером вернется в Вену. Он телефонировал мне, что едет к своим родителям в Медлинг.
Револьвер мы должны отнять у Стани. Если он его не отдаст добровольно, то нужно применить силу, — сказала Этелька Шпрингер. — Где же он теперь?
— Не знаю. Он ушел.
— Да нет же! Вот его шляпа висит.
В самом деле! Широкополая фетровая шляпа все еще висела на крюке вешалки.
Демба помчался без шляпы искать денег.
Глава V
Оскар Микш потянулся, зевнул, протер глаза и присел на постели. Который час — он не знал, но, очевидно, было еще не поздно. По-видимому, он спал недолго. Проснулся он не потому, что выспался. Его разбудил шум, похожий на стук тарелок, ножей и вилок.
Он вспомнил, что на столе остался его недоконченный завтрак, недопитая чашка чаю и ломоть хлеба с вареньем, и принялся бранить про себя, но довольно сильно, свою хозяйку, фрау Помайзль, которая опять вздумала убирать со стола, когда он еще не встал с постели, да еще зря шуметь при этом.
Когда глаза его освоились с полумраком, — он закрывал обычно ставни на окнах, прежде чем утром лечь в постель, чтобы дневной свет ему не мешал, — то он убедился, что был очень несправедлив к почтенной матроне. Не на ее совести был нарушенный сон Микша, а на совести обычно столь тихого сожителя, Станислава Дембы.
Демба сидел, наклонившись над столом, и Микш неясно видел комические и торжественные жесты, с какими Демба поглощал бутерброд с вареньем. Он подносил его обеими руками ко рту, как бы священнодействуя. И каждый раз, как опускал руки, тарелка по какой-то загадочной причине дребезжала. От этого-то шума и проснулся Микш.
На стуле возле двери сидела еще другая фигура, оказавшаяся при более пристальном рассмотрении светло-коричневым пальто Дембы, увеличенным его собственной тенью.
Микш удивился, что видит Дембу в этот час. Обыкновенно они не встречались целыми днями. Он был железнодорожником и возвращался со службы только в девятом часу утра; к этому времени Демба почти всегда уже уходил из дому; в дневные часы показывался лишь изредка, да и по вечерам его в большинстве случаев не было дома, когда Микш опять отправлялся на службу. Они снимали сообща эту комнату чуть ли не полгода уже, а говорили друг с другом за это время едва больше десяти раз. Когда им нужно было сообщить друг другу что-нибудь важное, они оставляли один другому записки. В дела Дембы Микш был в достаточной степени посвящен. Он знал точно, когда у Дембы бывали денежные затруднения, экзамены, зубная боль, любовные похождения или трудности с гардеробом, потому что у студента была привычка разбрасывать свои письма, книги и записные тетради, а склонность фрау Помайзль рассказывать одному про другого восполняла эти сведения. От времени до времени они посредством записок просили друг друга о помощи и занимали один у другого старые фрачные брюки, чистый воротник или деньги на сумму не свыше пяти крон.
— С добрым утром! Желаю аппетита! — окликнул студента Оскар Микш.
Станислав Демба встрепенулся и уставился глазами на постель. Он только теперь заметил, по-видимому, что Микш проснулся. Тарелка опять задребезжала, и сейчас же после этого Демба скрылся за столом так быстро,словно провалился.
— Что с вами, Демба? У вас упало что-нибудь на пол? Что вы ищете? Подождите, я открою ставни.
Микш вскочил с постели и подошел к окну, чтобы открыть ставни. Когда робкий солнечный луч заглянул в комнату, Демба вдруг зарычал, словно свет уколол его, как нож:
— Что вам в голову взбрело, черт побери? Пусть остаются закрытыми ставни! Я не переношу света, у меня глаза болят.
— Глаза болят?
Микш мгновенно прихлопнул ставни, и в комнате стало совершенно темно.
— Адская глазная боль! Нужно мне будет обратиться наконец к окулисту.
Станислав Демба опять вынырнул из-за стола и нацелился ножом в каравай хлеба, лежащий на столе.
— Дьявольщина, не выходит! — ругнулся он. — Отрежьте-ка мне кусок хлеба, Микш.
— Так, разумеется, ничего не выйдет, — сказал Микш. — Хлеб нужно взять в одну руку, а нож в другую.
— Убирайтесь вы к черту! — заревел Демба в припадке совершенно необъяснимой ярости. — Не давайте мне уроков и отрежьте мне лучше краюху.
— Вы просто ленитесь, — промолвил спокойно Микш и потянулся через стол за хлебом и ножом. — Вы не прочь воспользоваться чужими услугами. Вот, получайте ломоть, а намазать вам его придется самому.
Демба принялся есть и опять подносил хлеб ко рту обеими руками — в темной комнате это имело такой вид, как будто атлет с трудом поднимает в обеих руках трехпудовую гирю.
Спать уже было нельзя. Микш нащупал в темноте свои брюки и туфли и начал одеваться.
— Собственно говоря, я съедаю ваш завтрак, — сказал Демба.
— Нет, нет! Я совершенно сыт.
— А я голоден. Я от голода чуть с ума не сошел. Со вчерашнего дня я ничего не ел, а сегодня утром у меня стащила завтрак одна собака.
— Кто? Собака?
— Да, безобразный пинчер в бурых пятнах. А мне пришлось на это спокойно смотреть.
— Почему пришлось?
— У меня случайно были заняты руки в это время. Впрочем, какое вам до этого дело? Попадаешь иногда в положение, когда нельзя управлять своими руками. Но я вам, кажется, не дал спать?
— Я не устал. Я могу еще после обеда поспать немного. К тому же мы так редко видимся… Каким образом вы сегодня дома? Нет лекций? Нет уроков?
— Я вернулся, чтобы взять на время какое-нибудь пальто у фрау Помайзль. У меня пальто порвалось. А у нее хранится гардероб ее сына, взятого в солдаты.
— У вас порвалось пальто?
— Да. Продырявилось. Собака вцепилась в него зубами.
— Возьмите мое. Мне его до вечера не нужно. А днем фрау Помайзль починит ваше.
— Нет, спасибо. Ваше на меня слишком коротко.
— Да ведь мы с вами одного роста.
— Нет. Не беспокойтесь. Я возьму накидку, которую оставил здесь сын фрау Помайзль.
— Как хотите. Что у вас нового?
— Нового? Ничего. Соня хочет уехать в Венецию с Георгом Вайнером.
— С Вайнером? Это кто такой?
— Идиот. Герой тенниса. Человек, который умеет говорить только о своих пиджаках.
— Ну и Бог с ним!
— Бросьте говорить вздор! Разве вы дали бы себя обокрасть? — гневно воскликнул Демба.
— Кто же вас обкрадывает?
— По-вашему, это не кража, когда у меня кто-нибудь отнимет Соню?
— Нет. Она свободна. С вами не связана. Она может делать, что хочет.
— Вот как? Вы служите на железной дороге. И у вас есть покровитель в министерстве. Допустим, что кто— нибудь отнимет у вас внимание начальника отделения в
министерстве, который ведь тоже «свободен», и лишит вас должности. Вы бы это позволили? Какого-нибудь несчастного, стянувшего кусок хлеба, сажают под замок, а на этих грабителей любви нет управы?
— Разве вы хотели жениться на этой барышне?
— Нет.
— Вот видите! Через несколько недель вы бы ее бросили все равно. Значит, потеря не так уж велика.
— Через несколько недель? Может быть. Но сегодня я еще не покончил с этим.
— То есть как это — не покончил? Несколько дней или недель не могут же иметь значения.
— Но ведь это еще не кончено, неужели вы не понимаете? Как мне вам объяснить?.. Слушайте: вы едите артишок. Или грушу. Откладываете последний кусочек в сторону куда-нибудь, ищите его и уже не находите. Тогда вас целый день будет тянуть к этому кусочку. Можете есть какие угодно другие вещи, во сто раз вкуснее, — маленького кусочка груши вам будет всегда недоставать. Весь день вы бессознательно будете ощущать на небе и на языке томление по этой груше только потому, что не съели последнего кусочка.
— Так что же?
— Так же обстоит у меня дело с Соней Гартман. Быть может, я бы ее забыл через несколько недель. Есть другие, гораздо более ценные люди, чем Соня Гартман. Но так как она вчера со мною порвала, то я не могу сегодня жить без нее. Последний кусок… Вы этого не понимаете? Микш, вы должны раздобыть мне денег.
— Шесть крон можете получить сейчас же.
— Шесть крон? Мне нужно двести.
— Двести? Господи милостивый, вы у меня просите двести крон? — Микш расхохотался во все горло. — На что вам деньги, Демба?
— Я хочу поехать с Соней в Венецию.
— Так я и знал. Вы думаете, все дело в деньгах? А если барышня полюбила другого?
— Если я достану денег, она поедет со мною.
— Вы в это серьезно верите?
— Ни во что я не верю. Я это знаю, — сказал Демба. — Я был у нее полчаса тому назад, и она мне это обещала. Я ее уговорил. Нужно только быть немного дипломатом и сердцеведом, тогда все удается. У нее всегда было непреодолимое стремление увидеть свет. Она должна совершить это путешествие, а кто ей поможет в этом, — это для нее вопрос второстепенный. Если я до вечера деньги раздобуду, Вайнер будет оставлен.
— Сердцеведение ваше никогда вас не выручало, милый Демба, — сказал скептически Микш.
Станислав Демба не слушал его.
— И сегодня утром я чуть было не добыл эти двести крон. Если бы я только улучил мгновение! Но я слишком долго ждал, и теперь это мне значительно труднее. Я готов был бы надавать себе пощечин, если бы…
— Если бы что?
— Если бы мог. Это теперь тоже не так легко. — Демба коротко рассмеялся. — Довольно об этом. Значит, у вас нет для меня денег. В таком случае я должен поискать их где-нибудь в другом месте. Будьте здоровы!.. Ах да, накидка… Фрау Помайзль!
В соседней комнате послышались скользящие шаги. Хозяйка просунула голову в дверь.
— Вы меня звали, господин Микш? Батюшки, как же у вас темно сегодня! Собственных рук не видно.
— Фрау Помайзль, можете вы мне дать на сегодняшний день ту накидку, которую носил раньше ваш сын? Я продырявил себе пальто.
— Накидку Антона? Пожалуйста. Но только она слишком плоха для вас, господин Микш. Мой Антон в последнее время, до своей военной службы, не хотел уже выходить на улицу в этой накидке. Подождите-ка, я ее сейчас вам найду.
Фрау Помайзль исчезла в смежной комнате и через несколько минут вернулась с накидкой.
— Вот она, господин Микш. Немножко нафталином пахнет.
— Это ничего. Давайте ее сюда, — сказал Демба. — Практичная вещь — такая накидка. Ее просто набрасываешь на плечи, застегиваешь спереди и не бьешься над просовыванием рук в эти проклятые футляры, которые выдумал черт…
— В какие футляры?
— В рукава. Я не переношу рукавов. Откройте ставни, Микш.
— Вам уже не больно?
— Больно? Где больно?
— Глазам не больно?
— Нет, черт побери! Не задерживайте меня своими вопросами и откройте ставни.
Яркий свет залил комнату.
Демба подошел к зеркалу платяного шкафа, являвшемуся украшением бедно обставленной комнаты. Погляделся в него и кивнул головою. По-видимому, он одобрил накидку.
— Батюшки, это вы, господин Демба! — воскликнула фрау Помайзль, только теперь узнав его. — А я и не знала, что вы дома. Я думала — вы ушли. Только что вас искал почтальон с деньгами.
— С деньгами? И он ушел? Вы ему дали уйти? — закричал Демба.
— Нет. Он пошел на четвертый этаж. Сейчас должен сойти вниз.
— Это хорошо. Я выйду на улицу и буду его караулить.
Станислав Демба повернулся к Микшу и рассмеялся.
— Господин Вайнер отстранен. Это гонорар от издателя макулатуры, для которого я перевел роман на польский язык. Бульварный роман для служанок в четырехстах выпусках по двадцать геллеров, в каждом выпуске — убийство с целью грабежа, или поджог, или казнь, или подброшенный ребенок — на любой вкус. Мне, в сущности, должно быть стыдно, но вы знаете, Микш: non dolet. И он даже не затягивает платежей. Эти дикари все-таки самые лучшие люди.
— И как раз сегодня деньги пришли. Ну и везет же вам, Демба!
— Везет?.. Наоборот, проклятое невезение! Отчего деньги вчера не пришли? Господи Боже, если бы они пришли вчера!
— Что ж бы тогда было?
— То, что сегодня мне предстоял бы, может быть, спокойный день — больше ничего! — сказал Демба и потупился. Потом вдруг встрепенулся. — Теперь мне надо идти, а не то еще прозеваю, чего доброго, почтальона.
Через несколько минут Демба вернулся. Ни слова не говоря, он поднял крышку платяного сундука и зарылся в старые брюки, жилеты и пиджаки. Когда он вынырнул оттуда, на голове у него торчала престарелая, отливавшая жиром шляпа с отвислыми полями, с обтрепанными краями, чудовищный Мафусаил в племени шляп, несколько лет тому назад отправленный Микшем на заслуженный покой.
— Господи помилуй! Не собираетесь же вы показаться на люди в этой шляпе? — воскликнул Микш.
— У меня нет другой.
— Где же ваша?
— Я ее где-то забыл.
— Можно ли быть таким рассеянным?
— Я не был рассеянным. Мне пришлось ее бросить.
— Пришлось? Почему же?
Демба начал терять терпение.
— Не спрашивайте слишком много. Вы этого не можете себе представить? Вы меня когда-нибудь выведете из себя своею проклятою скудостью воображения. Все вам нужно объяснить. Ну так вот: погода ветреная, моя шляпа летит на рельсы трамвая, я бегу за нею, в это время проходит вагон… Иногда рекомендуется не протягивать рук вперед, чтобы не попасть под колеса, Микш!
— Вам нужно сейчас же купить себе новую шляпу, Демба. Теперь ведь у вас есть деньги.
— Нет, — сказал Демба, — у меня нет денег.
— Почтальон не пришел?
— О да, пришел!
— Может быть, деньги были вовсе не вам адресованы?
— Мне. Они были моими. Но…
У Станислава Дембы сделался припадок бешенства. Он опрокинул в неистовстве плюшевое кресло фрау Помайзль и стал искать, поводя глазами, что бы можно было в комнате разнести вдребезги. Шитый шелком экран перед камином с изображением св. Женевьевы имел несчастье приковать к себе внимание Дембы. От пинка он, кряхтя, свалился на пол и погиб мученической смертью. Это, по-видимому, успокоило господина Дембу настолько, что он мог продолжать свой рассказ.
— Он не хотел выдать мне деньги, — бушевал он. — Только под расписку! Он хотел заставить меня взять в руку его грязный чернильный карандаш, прикоснуться к его липкой книжке и расписаться в какой-то засаленной графе. Иначе он не может отдать мне деньги. Мои деньги, слышите ли вы, Микш? Мои деньги!
— Так что же?
— Я не допускаю над собою никакого принуждения, — сказал Демба. — Я не расписался.
Глава VI
— Четырежды тринадцать пятьдесят шесть!.. Нет, барышня, четырежды тринадцать пятьдесят шесть. Пятьдесят шесть, барышня! Пятьдесят шесть! Семью восемь… Да… Алло, кто говорит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
— Если я достану деньги на дорогу, не правда ли?
Он подошел ближе. Она отшатнулась в испуге, но он этого не заметил. Он был очень доволен переменою в настроении Сони.
— До вечера я деньги раздобуду, — сказал он. — Я жду гонорара за бульварный роман, который перевел на польский язык. Кроме того, я могу получить аванс в нескольких домах, где давал уроки. К вечеру деньги будут.
Она не слушала того, что он говорил. Она не спускала с него глаз и думала только о смертоносном оружии под его пальто. Двумя минутами раньше она бы еще не могла описать это оружие. Теперь же она была убеждена, что ясно видела револьвер, который рисовал ей страх: браунинг, похожий на большой ключ от ворот и глядевший на нее в жажде убийства своим темным дулом.
— К вечеру я деньги соберу, — повторил Демба. Он взглянул на часы. — Уже половина одиннадцатого! Черт побери, я потерял много времени. Мне придется спешить.
— «Теперь он уйдет, — думала Соня. — Хоть бы он ушел поскорее!..»
— Так обещай же мне теперь, что ты завтра со мною уедешь, — настаивал Демба.
— Да, — пролепетала Соня, — при условии, что у меня будут деньги.
— Разумеется, — перебил ее Демба. — От путешествия тебе не придется отказаться. Если я вечером не положу тебе денег на стол, можешь ехать с Вайнером.
Он направился к двери, но опять остановился и кивнул ей головою:
— Я знал, что мы скоро придем к согласию, если разумно обсудим положение вещей. Вечером я еще зайду к тебе в контору. А теперь до свиданья. Мне нужно идти. Мне нельзя терять времени.
Он окинул взглядом комнату, словно выискивая что-то. Прикусил губу, пожал плечами и пошел к выходу. По дороге он в неожиданном порыве ярости отшвырнул в сторону стул, загородивший ему путь. Сейчас же после этого он загромыхал вниз по лестнице.
Когда Клара Постельберг и Этелька Шпрингер вернулись в комнату, Соня всхлипывала, закрыв лицо руками.
— Что случилось? — воскликнула Клара.
— Он хотел меня застрелить. Из револьвера.
Этелька Шпрингер покачала недоверчиво головою.
— Вздор! — сказала она. — Я слишком хорошо знаю Стани. Револьвер был, наверное, не заряжен, и ты дала себя напрасно запугать.
— Нет, — уверяла Соня. — Он мне совсем его не показал, все время прятал его под пальто. Я его случайно заметила.
Она опять расплакалась.
— Зачем вы меня оставили с ним наедине? Просила же я вас остаться! Никогда еще не находилась я в такой опасности.
Она все еще дрожала всем телом.
Этелька Шпрингер задумалась.
— Он человек буйный, это верно, — сказала она. — И очень вспыльчивый. Но… — она приумолкла. — Во всяком случае ты должна сообщить об этом Вайнеру.
Он только вечером вернется в Вену. Он телефонировал мне, что едет к своим родителям в Медлинг.
Револьвер мы должны отнять у Стани. Если он его не отдаст добровольно, то нужно применить силу, — сказала Этелька Шпрингер. — Где же он теперь?
— Не знаю. Он ушел.
— Да нет же! Вот его шляпа висит.
В самом деле! Широкополая фетровая шляпа все еще висела на крюке вешалки.
Демба помчался без шляпы искать денег.
Глава V
Оскар Микш потянулся, зевнул, протер глаза и присел на постели. Который час — он не знал, но, очевидно, было еще не поздно. По-видимому, он спал недолго. Проснулся он не потому, что выспался. Его разбудил шум, похожий на стук тарелок, ножей и вилок.
Он вспомнил, что на столе остался его недоконченный завтрак, недопитая чашка чаю и ломоть хлеба с вареньем, и принялся бранить про себя, но довольно сильно, свою хозяйку, фрау Помайзль, которая опять вздумала убирать со стола, когда он еще не встал с постели, да еще зря шуметь при этом.
Когда глаза его освоились с полумраком, — он закрывал обычно ставни на окнах, прежде чем утром лечь в постель, чтобы дневной свет ему не мешал, — то он убедился, что был очень несправедлив к почтенной матроне. Не на ее совести был нарушенный сон Микша, а на совести обычно столь тихого сожителя, Станислава Дембы.
Демба сидел, наклонившись над столом, и Микш неясно видел комические и торжественные жесты, с какими Демба поглощал бутерброд с вареньем. Он подносил его обеими руками ко рту, как бы священнодействуя. И каждый раз, как опускал руки, тарелка по какой-то загадочной причине дребезжала. От этого-то шума и проснулся Микш.
На стуле возле двери сидела еще другая фигура, оказавшаяся при более пристальном рассмотрении светло-коричневым пальто Дембы, увеличенным его собственной тенью.
Микш удивился, что видит Дембу в этот час. Обыкновенно они не встречались целыми днями. Он был железнодорожником и возвращался со службы только в девятом часу утра; к этому времени Демба почти всегда уже уходил из дому; в дневные часы показывался лишь изредка, да и по вечерам его в большинстве случаев не было дома, когда Микш опять отправлялся на службу. Они снимали сообща эту комнату чуть ли не полгода уже, а говорили друг с другом за это время едва больше десяти раз. Когда им нужно было сообщить друг другу что-нибудь важное, они оставляли один другому записки. В дела Дембы Микш был в достаточной степени посвящен. Он знал точно, когда у Дембы бывали денежные затруднения, экзамены, зубная боль, любовные похождения или трудности с гардеробом, потому что у студента была привычка разбрасывать свои письма, книги и записные тетради, а склонность фрау Помайзль рассказывать одному про другого восполняла эти сведения. От времени до времени они посредством записок просили друг друга о помощи и занимали один у другого старые фрачные брюки, чистый воротник или деньги на сумму не свыше пяти крон.
— С добрым утром! Желаю аппетита! — окликнул студента Оскар Микш.
Станислав Демба встрепенулся и уставился глазами на постель. Он только теперь заметил, по-видимому, что Микш проснулся. Тарелка опять задребезжала, и сейчас же после этого Демба скрылся за столом так быстро,словно провалился.
— Что с вами, Демба? У вас упало что-нибудь на пол? Что вы ищете? Подождите, я открою ставни.
Микш вскочил с постели и подошел к окну, чтобы открыть ставни. Когда робкий солнечный луч заглянул в комнату, Демба вдруг зарычал, словно свет уколол его, как нож:
— Что вам в голову взбрело, черт побери? Пусть остаются закрытыми ставни! Я не переношу света, у меня глаза болят.
— Глаза болят?
Микш мгновенно прихлопнул ставни, и в комнате стало совершенно темно.
— Адская глазная боль! Нужно мне будет обратиться наконец к окулисту.
Станислав Демба опять вынырнул из-за стола и нацелился ножом в каравай хлеба, лежащий на столе.
— Дьявольщина, не выходит! — ругнулся он. — Отрежьте-ка мне кусок хлеба, Микш.
— Так, разумеется, ничего не выйдет, — сказал Микш. — Хлеб нужно взять в одну руку, а нож в другую.
— Убирайтесь вы к черту! — заревел Демба в припадке совершенно необъяснимой ярости. — Не давайте мне уроков и отрежьте мне лучше краюху.
— Вы просто ленитесь, — промолвил спокойно Микш и потянулся через стол за хлебом и ножом. — Вы не прочь воспользоваться чужими услугами. Вот, получайте ломоть, а намазать вам его придется самому.
Демба принялся есть и опять подносил хлеб ко рту обеими руками — в темной комнате это имело такой вид, как будто атлет с трудом поднимает в обеих руках трехпудовую гирю.
Спать уже было нельзя. Микш нащупал в темноте свои брюки и туфли и начал одеваться.
— Собственно говоря, я съедаю ваш завтрак, — сказал Демба.
— Нет, нет! Я совершенно сыт.
— А я голоден. Я от голода чуть с ума не сошел. Со вчерашнего дня я ничего не ел, а сегодня утром у меня стащила завтрак одна собака.
— Кто? Собака?
— Да, безобразный пинчер в бурых пятнах. А мне пришлось на это спокойно смотреть.
— Почему пришлось?
— У меня случайно были заняты руки в это время. Впрочем, какое вам до этого дело? Попадаешь иногда в положение, когда нельзя управлять своими руками. Но я вам, кажется, не дал спать?
— Я не устал. Я могу еще после обеда поспать немного. К тому же мы так редко видимся… Каким образом вы сегодня дома? Нет лекций? Нет уроков?
— Я вернулся, чтобы взять на время какое-нибудь пальто у фрау Помайзль. У меня пальто порвалось. А у нее хранится гардероб ее сына, взятого в солдаты.
— У вас порвалось пальто?
— Да. Продырявилось. Собака вцепилась в него зубами.
— Возьмите мое. Мне его до вечера не нужно. А днем фрау Помайзль починит ваше.
— Нет, спасибо. Ваше на меня слишком коротко.
— Да ведь мы с вами одного роста.
— Нет. Не беспокойтесь. Я возьму накидку, которую оставил здесь сын фрау Помайзль.
— Как хотите. Что у вас нового?
— Нового? Ничего. Соня хочет уехать в Венецию с Георгом Вайнером.
— С Вайнером? Это кто такой?
— Идиот. Герой тенниса. Человек, который умеет говорить только о своих пиджаках.
— Ну и Бог с ним!
— Бросьте говорить вздор! Разве вы дали бы себя обокрасть? — гневно воскликнул Демба.
— Кто же вас обкрадывает?
— По-вашему, это не кража, когда у меня кто-нибудь отнимет Соню?
— Нет. Она свободна. С вами не связана. Она может делать, что хочет.
— Вот как? Вы служите на железной дороге. И у вас есть покровитель в министерстве. Допустим, что кто— нибудь отнимет у вас внимание начальника отделения в
министерстве, который ведь тоже «свободен», и лишит вас должности. Вы бы это позволили? Какого-нибудь несчастного, стянувшего кусок хлеба, сажают под замок, а на этих грабителей любви нет управы?
— Разве вы хотели жениться на этой барышне?
— Нет.
— Вот видите! Через несколько недель вы бы ее бросили все равно. Значит, потеря не так уж велика.
— Через несколько недель? Может быть. Но сегодня я еще не покончил с этим.
— То есть как это — не покончил? Несколько дней или недель не могут же иметь значения.
— Но ведь это еще не кончено, неужели вы не понимаете? Как мне вам объяснить?.. Слушайте: вы едите артишок. Или грушу. Откладываете последний кусочек в сторону куда-нибудь, ищите его и уже не находите. Тогда вас целый день будет тянуть к этому кусочку. Можете есть какие угодно другие вещи, во сто раз вкуснее, — маленького кусочка груши вам будет всегда недоставать. Весь день вы бессознательно будете ощущать на небе и на языке томление по этой груше только потому, что не съели последнего кусочка.
— Так что же?
— Так же обстоит у меня дело с Соней Гартман. Быть может, я бы ее забыл через несколько недель. Есть другие, гораздо более ценные люди, чем Соня Гартман. Но так как она вчера со мною порвала, то я не могу сегодня жить без нее. Последний кусок… Вы этого не понимаете? Микш, вы должны раздобыть мне денег.
— Шесть крон можете получить сейчас же.
— Шесть крон? Мне нужно двести.
— Двести? Господи милостивый, вы у меня просите двести крон? — Микш расхохотался во все горло. — На что вам деньги, Демба?
— Я хочу поехать с Соней в Венецию.
— Так я и знал. Вы думаете, все дело в деньгах? А если барышня полюбила другого?
— Если я достану денег, она поедет со мною.
— Вы в это серьезно верите?
— Ни во что я не верю. Я это знаю, — сказал Демба. — Я был у нее полчаса тому назад, и она мне это обещала. Я ее уговорил. Нужно только быть немного дипломатом и сердцеведом, тогда все удается. У нее всегда было непреодолимое стремление увидеть свет. Она должна совершить это путешествие, а кто ей поможет в этом, — это для нее вопрос второстепенный. Если я до вечера деньги раздобуду, Вайнер будет оставлен.
— Сердцеведение ваше никогда вас не выручало, милый Демба, — сказал скептически Микш.
Станислав Демба не слушал его.
— И сегодня утром я чуть было не добыл эти двести крон. Если бы я только улучил мгновение! Но я слишком долго ждал, и теперь это мне значительно труднее. Я готов был бы надавать себе пощечин, если бы…
— Если бы что?
— Если бы мог. Это теперь тоже не так легко. — Демба коротко рассмеялся. — Довольно об этом. Значит, у вас нет для меня денег. В таком случае я должен поискать их где-нибудь в другом месте. Будьте здоровы!.. Ах да, накидка… Фрау Помайзль!
В соседней комнате послышались скользящие шаги. Хозяйка просунула голову в дверь.
— Вы меня звали, господин Микш? Батюшки, как же у вас темно сегодня! Собственных рук не видно.
— Фрау Помайзль, можете вы мне дать на сегодняшний день ту накидку, которую носил раньше ваш сын? Я продырявил себе пальто.
— Накидку Антона? Пожалуйста. Но только она слишком плоха для вас, господин Микш. Мой Антон в последнее время, до своей военной службы, не хотел уже выходить на улицу в этой накидке. Подождите-ка, я ее сейчас вам найду.
Фрау Помайзль исчезла в смежной комнате и через несколько минут вернулась с накидкой.
— Вот она, господин Микш. Немножко нафталином пахнет.
— Это ничего. Давайте ее сюда, — сказал Демба. — Практичная вещь — такая накидка. Ее просто набрасываешь на плечи, застегиваешь спереди и не бьешься над просовыванием рук в эти проклятые футляры, которые выдумал черт…
— В какие футляры?
— В рукава. Я не переношу рукавов. Откройте ставни, Микш.
— Вам уже не больно?
— Больно? Где больно?
— Глазам не больно?
— Нет, черт побери! Не задерживайте меня своими вопросами и откройте ставни.
Яркий свет залил комнату.
Демба подошел к зеркалу платяного шкафа, являвшемуся украшением бедно обставленной комнаты. Погляделся в него и кивнул головою. По-видимому, он одобрил накидку.
— Батюшки, это вы, господин Демба! — воскликнула фрау Помайзль, только теперь узнав его. — А я и не знала, что вы дома. Я думала — вы ушли. Только что вас искал почтальон с деньгами.
— С деньгами? И он ушел? Вы ему дали уйти? — закричал Демба.
— Нет. Он пошел на четвертый этаж. Сейчас должен сойти вниз.
— Это хорошо. Я выйду на улицу и буду его караулить.
Станислав Демба повернулся к Микшу и рассмеялся.
— Господин Вайнер отстранен. Это гонорар от издателя макулатуры, для которого я перевел роман на польский язык. Бульварный роман для служанок в четырехстах выпусках по двадцать геллеров, в каждом выпуске — убийство с целью грабежа, или поджог, или казнь, или подброшенный ребенок — на любой вкус. Мне, в сущности, должно быть стыдно, но вы знаете, Микш: non dolet. И он даже не затягивает платежей. Эти дикари все-таки самые лучшие люди.
— И как раз сегодня деньги пришли. Ну и везет же вам, Демба!
— Везет?.. Наоборот, проклятое невезение! Отчего деньги вчера не пришли? Господи Боже, если бы они пришли вчера!
— Что ж бы тогда было?
— То, что сегодня мне предстоял бы, может быть, спокойный день — больше ничего! — сказал Демба и потупился. Потом вдруг встрепенулся. — Теперь мне надо идти, а не то еще прозеваю, чего доброго, почтальона.
Через несколько минут Демба вернулся. Ни слова не говоря, он поднял крышку платяного сундука и зарылся в старые брюки, жилеты и пиджаки. Когда он вынырнул оттуда, на голове у него торчала престарелая, отливавшая жиром шляпа с отвислыми полями, с обтрепанными краями, чудовищный Мафусаил в племени шляп, несколько лет тому назад отправленный Микшем на заслуженный покой.
— Господи помилуй! Не собираетесь же вы показаться на люди в этой шляпе? — воскликнул Микш.
— У меня нет другой.
— Где же ваша?
— Я ее где-то забыл.
— Можно ли быть таким рассеянным?
— Я не был рассеянным. Мне пришлось ее бросить.
— Пришлось? Почему же?
Демба начал терять терпение.
— Не спрашивайте слишком много. Вы этого не можете себе представить? Вы меня когда-нибудь выведете из себя своею проклятою скудостью воображения. Все вам нужно объяснить. Ну так вот: погода ветреная, моя шляпа летит на рельсы трамвая, я бегу за нею, в это время проходит вагон… Иногда рекомендуется не протягивать рук вперед, чтобы не попасть под колеса, Микш!
— Вам нужно сейчас же купить себе новую шляпу, Демба. Теперь ведь у вас есть деньги.
— Нет, — сказал Демба, — у меня нет денег.
— Почтальон не пришел?
— О да, пришел!
— Может быть, деньги были вовсе не вам адресованы?
— Мне. Они были моими. Но…
У Станислава Дембы сделался припадок бешенства. Он опрокинул в неистовстве плюшевое кресло фрау Помайзль и стал искать, поводя глазами, что бы можно было в комнате разнести вдребезги. Шитый шелком экран перед камином с изображением св. Женевьевы имел несчастье приковать к себе внимание Дембы. От пинка он, кряхтя, свалился на пол и погиб мученической смертью. Это, по-видимому, успокоило господина Дембу настолько, что он мог продолжать свой рассказ.
— Он не хотел выдать мне деньги, — бушевал он. — Только под расписку! Он хотел заставить меня взять в руку его грязный чернильный карандаш, прикоснуться к его липкой книжке и расписаться в какой-то засаленной графе. Иначе он не может отдать мне деньги. Мои деньги, слышите ли вы, Микш? Мои деньги!
— Так что же?
— Я не допускаю над собою никакого принуждения, — сказал Демба. — Я не расписался.
Глава VI
— Четырежды тринадцать пятьдесят шесть!.. Нет, барышня, четырежды тринадцать пятьдесят шесть. Пятьдесят шесть, барышня! Пятьдесят шесть! Семью восемь… Да… Алло, кто говорит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19