Рауди рванулся было к тому же дереву, но я его осадила: Гэл был недостаточно трезв, чтобы соблюдать осторожность.
— Привет, Гэл, — сказала я. Вот так я и трачу свое свободное время, напридумывая себе невесть что.
Гэл что-то пробормотал.
— Что?
Он снова забубнил. Мне показалось, я расслышала, будто он говорит что-то обо мне. Что-то непристойное. Может, я была и права. Его артикуляция внезапно улучшилась.
— Не говорите этого! — проорал он. — Не вам такое говорить!
В темноте я различила, что он взглянул прямо сквозь меня, прежде чем побрести в сторону арсенала.
Утром в пятницу я запихнула Рауди в «бронко» и поехала по трассе 2 до 128-й, а потом по трассе 3 к северу. Бобби Рид и Ронни Коэн прежде жили в Кембридже. В те дни Бобби активно работала в клубе, но ушла, когда они переехали. Езды от Данстэйбла в Кембридж меньше часу, а энергии Бобби не занимать, так что, может, переезд послужил просто предлогом для того, чтобы найти другого дрессировщика, нежели Маргарет Робишод. Со времени переезда я сталкивалась с Бобби на нескольких выставках, и она рассказала мне, что разводит корги. Она всегда держала пару этих псов. Одной из ее специальностей была работа со своркой. Сворка — пара собак одной породы. При послушании они делают все обычные упражнения, но при этом с одним вожатым работают сразу две собаки. Выполняя команду «к ноге», обе они садятся слева от вожатого, и так далее. Когда это хорошо проделано, зрелище яркое.
Ростом Бобби около пяти футов. Даже для дрессировщика на ней всегда слишком много накручено, и она любит украшения, которые можно купить в музейной лавке Пибоди: ожерелья индейцев навахо, перуанские бусы. Такой языческий стиль подходит к ее черным волосам. А прежде она была монахиней. Это было до того, как она встретила Ронни и на все лады предалась экуменическому пылу. Родителям Ронни Бобби пришлась столь же по душе, как Церкви — Ронни, и они с Ронни переехали в Кембридж, где это никого не волнует. Многие собачники и не заметили. В Кембридже большинство людей интересуется тем, бреете ли вы — в качестве политической платформы — себе ноги, и тем, что вы думаете о Витгенштейне. Дрессировщики интересуются, насколько вы внимательны к своей очереди на выступлении. Мне было интересно, беспокоит ли это Данстэйбл. Если когда-либо и беспокоило, то больше, держу пари, не беспокоит, потому что Бобби, вероятно устраивая в свободное время праздник урожая, изыскала способ построить новую библиотеку без прогрессивного налога. До Рона Кафлина она была казначеем кембриджского клуба дрессировки собак, а также была организационным гением на нашем большом ежегодном испытании на послушание.
Указания Бобби привели меня на проселок. Да шоссейных дорог в Данстэйбле и нет. Сосны напомнили мне Аулз-Хед. Когда Бобби сказала, что разводит корги, мне следовало понять, что она имела в виду не выводок-другой вырастить. Въезжая в проезд, я увидела шесть или восемь длинных вольеров по одной-две собаки в каждом, а слева — большую площадку. Справа, из деревенского бревенчатого загона, на меня, размахивая хвостом, уставился конь. Впереди была постройка на разных уровнях, возведенная, вероятно, в пятидесятых, ныне обшитая кедром и старавшаяся заслужить звание фермы.
Десять — двенадцать собак составляют автоматический дверной колокольчик. Из-за дома появились Бобби и два корги. У нее все они были пемброкские. Легчайший способ отличить уэльских пемброкских от уэльских кардиганских — по хвостам, которые у пемброков купированы короче некуда. У кардиганских же хвосты есть. Пемброкские вдобавок покороче туловищем, а уши у них заостренные; есть и еще несколько отличий, но они незаметны, пока к корги не привыкнешь. Одного из тех, что были при Бобби, звали, как я помнила, Бренди — сокращение от какого-то непроизносимого уэльского имени. Спутник Бренди походил на него — рыжеватый с белыми-лапами, почти наверняка его отпрыск.
— Фантастический дом! Я и понятия не имела! — воскликнула я.
— Мы стараемся, — отозвалась она. — Уйма работы с ним была. Когда мы его купили, обшивка дома была бирюзовая, а на лужайке, честное слово, паслись розовые фламинго. Можешь поверить?! Твой маламут великолепно смотрится. Ты его опекаешь? Он настоящий милашка.
Он, Бренди и другой незапертый корги гонялись друг за другом вокруг дома, меняя направление и атакуя. Дома и псарни хватило, чтобы заставить меня подумать: не худо бы расстаться с Кембриджем. Моя арендаторша со второго этажа, Рита, говорит, будто неумение расстаться с Кембриджем отражает бесконечно затянувшуюся юность. На самом деле оно означает нежелание отказаться от ношения джинсов. Может быть, Рита и права. Психотерапевты, по-моему, иногда бывают правы.
Кухня была устроена в ресторанном стиле — окно с видом на пейзаж, птичьи кормушки, повешенные снаружи, и бело-голубые обои. Обои! Будь это в Гарварде, кембриджские зональные правила запретили бы обои внутри городской черты. Может быть, они это уже и делают. Бобби переросла Кембридж. Задав ей тьму вопросов о корги и заполнив полблока писчей бумаги стенографической записью ее ответов, я добралась до цели визита, Рауди.
— Ну, он был такая прелесть, — сказала она. — И с другой стороны — Фрэнк, стареющий, с глазами неладно, я и поговорила с ним о щенке. Он приезжал сюда на встречу, большое совещание, на котором планировалась Северная Массачусетская выставка. Тогда у Бронвина был выводок, и он корги любил, но его дом должны были снести. Будь это какая-то другая лайка, я дважды подумала бы. Лайка и впрямь собака для молодых, я так считаю. Так вот, долго ли, коротко ли, после встречи я привела этого маламута, и, конечно, Рауди сам себя продал.
Ну да, только чуть-чуть привстань на задние лапы. Скрести передние и положи их на руки жертве. Прижми уши к голове. Уставься умоляюще. Улыбнись.
— Приемчик с большими карими глазами, — сказала я.
— Ты это испытала. Так что Фрэнк обещал подумать. И естественно, позвонил мне на следующий день, и я привезла ему Рауди.
— А откуда взялось это имя?
— Фрэнк. Он нарек. Мы звали его просто Кингом.
Я чуть не выронила бело-голубую чайную чашку.
— Ты же знаешь, — продолжала Бобби. — Сержант Престон. Не помнишь? Искать, Кинг! Искать, лайка!
Подлинная причина, по которой мне следовало бы оставить Кембридж, в том, что я не слишком сообразительна. Я не заметила связи. Конечно, я знала, что в старом телевизионном шоу лайку звали Кинг. В одной из книг о маламутах, которые я только что читала, в книге Брерли, была даже фотография оттуда. Маргарет это тоже должна была знать. Бобби и Ронни? Ничего не знали? Ведь назвать бездомную лайку Кингом все равно что назвать бездомную колли Лесси. Это ничего не значит.
— Помню, — сказала я — Юконский Кинг. Чудо-пес. Но как же ты-то решилась его взять? Разве он не великоват для корги?
— Меня уговорил взять его на пансион Джим Татл. Этот, из Лиги спасения сибиряков. (Она, конечно, имела в виду сибирских лаек, а не советских невозвращенцев.) Ты его знаешь?
— Конечно. Он устраивает демонстрации ездовых собак.
— Верно. — Она откинула с лица волосы и улыбнулась. — Они получили его от парня из Пемперелла, того парня, который держит цыплят, — хочешь верь, хочешь нет. Потрясающе славный парень. Многие схватились бы за ружье — и все. Он потерял шесть цыплят. Так или иначе, Рауди легко отделался. Он, верно, оголодал, бедняжка.
«Другие цыплята тоже легко отделались», — подумала я. Только шесть. Спущенный пес, особенно лайка, может в мгновение ока перебить сотню. (Кстати, не думайте, что поместить своего неуправляемого пса на ферму — значит решить все проблемы. В город, где нет ни оленя, ни овцы, ни коровы, чтобы их гонять. Где нет ни цыплят, ни гусей, ни уток, чтобы их убивать. Где нет фермеров с ружьями, которые защищают свою живность. Если ваш пес неуправляем, не ссылайте его. Обучите его.)
— Еще чаю? — спросила Бобби.
— С удовольствием, — ответила я. — Так этот парень считал, что он сибиряк?
— Вот именно. Так вот, народ из Лиги сибиряков взглянул — и мигом увидел, кто он есть. Знаешь, что наконец создается Лига защиты маламутов?
— Слышала об этом.
— Она новая. Так или иначе, Джим позвонил мне и спросил, не возьму ли я временно на пансион лайку, а ты ведь знаешь, какова я. (Я знала — она мягкосердечная.) И они сообщили мне, откуда он, но кто знает? Он ведь мог прибежать откуда угодно. Несколько сотен миль — пустяк для пса вроде него.
— Скажи мне вот о чем, — сказала я. — Ты его купала?
— А ты купала? — рассмеялась она.
— Да. У меня есть рубцы.
— Это что! Ронни пытался, и кончилось тем, что мы привязали его снаружи и навели на него шланг. Потом мы просто выпустили его на большую площадку, чтобы обсох. Я знала, что некоторые лайки именно такие, но никогда прежде их не видывала.
— Кстати, о лайках, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал нормально. — Что же такое приключилось с той, которая была у Маргарет Робишод? Ты об этом знаешь?
— Еще бы мне об этом не знать! Еще бы мне об этом не слыхать! Еще бы ей мне об этом не рассказать! Мы с ней еще работали вместе, как раз когда это случилось. Ее в самом деле сломало, а когда Маргарет на чем-то сломалась, она рассказывает.
— Что же это была за история?
— Ну, она взяла его в Мэн, и он там как-то удрал, прямо в конце ее отпуска. Они уж всегда найдут возможность удрать. Так она делала все: в газетах объявляла, всем звонила и наконец добралась до одного приюта в Мэне, который его подобрал. Его сбило машиной.
— Машиной?
— Я так считаю. Во всяком случае, он был в плохой форме и не вынес этого. Это, верно, было для нее ужасно.
— Ужасно, — поддержала я. Я чувствовала себя лицемеркой. Может быть, это и впрямь было для нее ужасно.
— После того как она мне рассказала, у меня были кошмары, — пожаловалась Бобби. — Тело Бренди, распростертое на столе, как будто в морге, — все в белом кафеле, а вокруг эти отвратительные люди, и они меня все время спрашивают: «Это ваша собака?»
— А Маргарет на самом-то деле его видела?
— Не думаю, — ответила Бобби. — Не уверена. Я считаю, кто-то дал ей ужасное описание его тела. По-моему, это-то и наслало на меня сновидения.
Перед отъездом я вскользь спросила, не видела ли Бобби когда-нибудь Кинга Маргарет. Она сказала — нет, и я ей поверила.
Под ноябрьским дождем Массачусетс выглядит не лучшим образом. Все становится мертвым, сырым, серо-коричневым. Весь обратный путь я продолжала размышлять о Маргарет и чувствовала себя виноватой. Если она знала, что ее пес еще жив, к чему бы ей разговаривать в таком роде с Бобби? Почему бы не промолчать? Я знаю, что это такое — потерять собаку. Один из способов, которыми утешаются люди, — рассказывать всякому, кто станет слушать. Собака Кевина умерла много лет назад, а он все еще рассказывает. По словам Бобби, Маргарет вела себя как тот, у кого умерла собака, или, по крайней мере, как тот, кто думает, будто его собака умерла.
Мне казалось, что Бобби не видела татуировки. По-моему, ее не видел и Ронни. Имя Кинг тревожило меня, но не слишком, хотя они были не единственными людьми, кто мог усмотреть связь между Рауди и Маргарет. Такая возможность была и у старого ньюфа Роджера, и у старого д-ра Дрейпера, что бы там ни думал Стив. В основном потому, что мне всегда нравился Рон Кафлин, я хотела бы знать также о походе в туалет, как хотел это знать и Кевин. В придачу я хотела бы знать о татуировке, и меня интересовало, был ли это единственный способ связать Рауди со Снежной Тучи Коцебу Королем Грома.
Глава 10
Мне как-то отчаянно недоставало Марисы. Я представляла себе, как хватаю телефон и говорю ей то, что хочет услышать любая разумная мать: «Мам, он прошел последний этап. Я обзавелась лайкой-Помощником». Не то чтобы Бака это не взволновало. Он объявил бы об этом всем и каждому. Он загорелся бы. Только он — не моя мама.
Но я была еще так далека от степени Помощника, я фактически была СТ, ОСТ — в трех этапах от СП и в одном наборе регистрационных бумаг, и я все еще представления не имела, что происходит. Глубоко вдохнув, я вообразила, что я — Рауди с ампулой для впрыскивания, впихнутой в нос, и позвонила Маргарет Робишод.
— Вот уже два дня, как что-то мне о вас напомнило, — сказала я. На самом-то деле это «что-то» было в передаче «Улица Сезам».
— Вы, верно, шутите.
— Нет. В самом деле, — ответила я.
После этого она стала вежливей и приятней, чем была бы я при данных обстоятельствах. Причина таилась, конечно, не в хороших манерах или приязни ко мне. Я сказала ей, что хочу взять у нее интервью для «Собачьей Жизни». Чего я только не сделаю ради пса! У меня не была еще придумана тема интервью. Сошло бы что угодно. Советы победительницы насчет вождения. Секреты ухода. Для нее это не имело значения. Она даже и не спросила. Поскольку в субботу у нее была выставка, у меня оставалось достаточно времени — почти до вечера воскресенья, — чтобы что-нибудь выдумать.
Мы со Стивом провели вместе романтический уик-энд. В субботу мы пошли на игру с участием команды «Селтик». Собаки не единственный мой интерес. Одна из пациенток Стива, вернее сказать, владельцы одной из его пациенток были столь признательны Стиву за визит на дом — трудная работа, мама-такса и щенята, ныне с удобством отдыхающие, — что дали ему два билета на эту игру. Практически билетов на «Селтик» не купишь. Чтобы их вообще получить, необходимы сезонные билеты, а сезонные билеты подобны сокровищам короны. Их либо наследуешь, либо вступаешь ради них в брак, а так просто их не приобретешь.
— Ты знал, что у них сезонные билеты, когда принял этот вызов на дом? — спросила я, когда мы сидели в парке, ожидая начала игры.
— Конечно нет, — ответил он.
Ларри Берд в игре не участвовал по причине хирургической операции — удаления косточек шпор на обеих пятках. Команда «Селтик» проиграла, но после игры мы пошли в устричный ресторанчик и скармливали друг другу моллюсков, а воскресное утро было так дождливо, что собаки начали скрестись в дверь моей спальни только в десять. Дождь прекратился, когда мы покончили с яйцами и кофе. Мы поехали к Миддлсекскому водопаду и побрели с собаками сквозь сырой лес.
Маргарет всегда заставляла меня нервничать, так что, когда Стив забросил меня домой, я надела вельветовую голубую матроску от Лоры Эшли и кружевную блузку. На ногах были колготки и туфли без каблуков. Я знала, что Маргарет заставит меня почувствовать себя девчонкой, так что для этой роли и оделась.
В Кембридже попадаются дома, которые выглядят так, словно некогда были фермерскими. Несколько именно таких есть на Эйвон-Хилл, чуть-чуть к северу от бывших Редклифских общежитий, ныне домов Гарварда, — всего только в десяти минутах ходьбы от моего дома. В обычном городе соседство с Эйвон-Хилл было бы обычным. В Кембридже это почти Брэтл-стрит. Маргарет владела одним из этих фермерских домов, нежно-желтым, с окном-эркером и с белым крыльцом по одну сторону. Я знала, что она живет одна. Ее муж давно умер. Я позвонила и услышала собак, но, когда Маргарет открыла дверь, две ее золотистые тихо лежали на полу, не прыгая и не лая. Прежде я ни одной из них не видела. Они были красотки, с прелестными головками и светлыми сияющими шкурами.
— Холли, — сказала она, — я слышала, вы потеряли вашу малышку золотистую?
К закату своему Винни была двадцати двух дюймов в холке и весила шестьдесят пять фунтов — идеальный размер для суки золотистого ретривера. В ней ничего не было от «малышки».
— Да, — сказала я и переменила тему: — А эти молодые леди — новенькие, да?
— Кара и Мисси. Мисси тринадцать месяцев, а она получила две специализации. Вчера в Вустере Кара шла лучшей на ринге, и она это знает.
Хвастунья.
— Они прекрасно выглядят, — честно сказала я.
А вот Маргарет так не выглядела никогда. Она словно почти и не менялась все время, пока я ее знала: высокая, неуклюжая, с крупными костями и с кожей янки, как называют ее местные дерматологи, — бледной, с шелушащимися красными участками, поврежденными солнцем. Волосы она скорее всего уложила совсем недавно. Коричневатые, чуть отливающие бронзой, они были закручены во что-то вроде шиньона и крепко заколоты. Одета она была в то же, что и всегда, — кремовую блузку с завязками на шее и зелено-голубой твидовый костюм, вероятно предназначенный подчеркнуть ее странные зелено-голубые кошачьи глаза.
— Вы и сами хорошо выглядите, — находчиво добавила я.
Она меня поблагодарила и предложила чаю или кофе, от которых я отказалась. Стив взял с меня такое обещание. Мы расположились не в гостиной, а в небольшом кабинете с золотисто-желтым ковром, на котором не было заметно шерсти, с длинными занавесками в тон ковру, книжными шкафами, набитыми книгами о собаках и призами, с красным дубовым шведским бюро, двумя легкими креслами, тщательно обитыми ситцем с узором из листьев, и с развешанными по рискованно белым стенам лентами, трофеями и обрамленными фотографиями, сделанными на выставках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
— Привет, Гэл, — сказала я. Вот так я и трачу свое свободное время, напридумывая себе невесть что.
Гэл что-то пробормотал.
— Что?
Он снова забубнил. Мне показалось, я расслышала, будто он говорит что-то обо мне. Что-то непристойное. Может, я была и права. Его артикуляция внезапно улучшилась.
— Не говорите этого! — проорал он. — Не вам такое говорить!
В темноте я различила, что он взглянул прямо сквозь меня, прежде чем побрести в сторону арсенала.
Утром в пятницу я запихнула Рауди в «бронко» и поехала по трассе 2 до 128-й, а потом по трассе 3 к северу. Бобби Рид и Ронни Коэн прежде жили в Кембридже. В те дни Бобби активно работала в клубе, но ушла, когда они переехали. Езды от Данстэйбла в Кембридж меньше часу, а энергии Бобби не занимать, так что, может, переезд послужил просто предлогом для того, чтобы найти другого дрессировщика, нежели Маргарет Робишод. Со времени переезда я сталкивалась с Бобби на нескольких выставках, и она рассказала мне, что разводит корги. Она всегда держала пару этих псов. Одной из ее специальностей была работа со своркой. Сворка — пара собак одной породы. При послушании они делают все обычные упражнения, но при этом с одним вожатым работают сразу две собаки. Выполняя команду «к ноге», обе они садятся слева от вожатого, и так далее. Когда это хорошо проделано, зрелище яркое.
Ростом Бобби около пяти футов. Даже для дрессировщика на ней всегда слишком много накручено, и она любит украшения, которые можно купить в музейной лавке Пибоди: ожерелья индейцев навахо, перуанские бусы. Такой языческий стиль подходит к ее черным волосам. А прежде она была монахиней. Это было до того, как она встретила Ронни и на все лады предалась экуменическому пылу. Родителям Ронни Бобби пришлась столь же по душе, как Церкви — Ронни, и они с Ронни переехали в Кембридж, где это никого не волнует. Многие собачники и не заметили. В Кембридже большинство людей интересуется тем, бреете ли вы — в качестве политической платформы — себе ноги, и тем, что вы думаете о Витгенштейне. Дрессировщики интересуются, насколько вы внимательны к своей очереди на выступлении. Мне было интересно, беспокоит ли это Данстэйбл. Если когда-либо и беспокоило, то больше, держу пари, не беспокоит, потому что Бобби, вероятно устраивая в свободное время праздник урожая, изыскала способ построить новую библиотеку без прогрессивного налога. До Рона Кафлина она была казначеем кембриджского клуба дрессировки собак, а также была организационным гением на нашем большом ежегодном испытании на послушание.
Указания Бобби привели меня на проселок. Да шоссейных дорог в Данстэйбле и нет. Сосны напомнили мне Аулз-Хед. Когда Бобби сказала, что разводит корги, мне следовало понять, что она имела в виду не выводок-другой вырастить. Въезжая в проезд, я увидела шесть или восемь длинных вольеров по одной-две собаки в каждом, а слева — большую площадку. Справа, из деревенского бревенчатого загона, на меня, размахивая хвостом, уставился конь. Впереди была постройка на разных уровнях, возведенная, вероятно, в пятидесятых, ныне обшитая кедром и старавшаяся заслужить звание фермы.
Десять — двенадцать собак составляют автоматический дверной колокольчик. Из-за дома появились Бобби и два корги. У нее все они были пемброкские. Легчайший способ отличить уэльских пемброкских от уэльских кардиганских — по хвостам, которые у пемброков купированы короче некуда. У кардиганских же хвосты есть. Пемброкские вдобавок покороче туловищем, а уши у них заостренные; есть и еще несколько отличий, но они незаметны, пока к корги не привыкнешь. Одного из тех, что были при Бобби, звали, как я помнила, Бренди — сокращение от какого-то непроизносимого уэльского имени. Спутник Бренди походил на него — рыжеватый с белыми-лапами, почти наверняка его отпрыск.
— Фантастический дом! Я и понятия не имела! — воскликнула я.
— Мы стараемся, — отозвалась она. — Уйма работы с ним была. Когда мы его купили, обшивка дома была бирюзовая, а на лужайке, честное слово, паслись розовые фламинго. Можешь поверить?! Твой маламут великолепно смотрится. Ты его опекаешь? Он настоящий милашка.
Он, Бренди и другой незапертый корги гонялись друг за другом вокруг дома, меняя направление и атакуя. Дома и псарни хватило, чтобы заставить меня подумать: не худо бы расстаться с Кембриджем. Моя арендаторша со второго этажа, Рита, говорит, будто неумение расстаться с Кембриджем отражает бесконечно затянувшуюся юность. На самом деле оно означает нежелание отказаться от ношения джинсов. Может быть, Рита и права. Психотерапевты, по-моему, иногда бывают правы.
Кухня была устроена в ресторанном стиле — окно с видом на пейзаж, птичьи кормушки, повешенные снаружи, и бело-голубые обои. Обои! Будь это в Гарварде, кембриджские зональные правила запретили бы обои внутри городской черты. Может быть, они это уже и делают. Бобби переросла Кембридж. Задав ей тьму вопросов о корги и заполнив полблока писчей бумаги стенографической записью ее ответов, я добралась до цели визита, Рауди.
— Ну, он был такая прелесть, — сказала она. — И с другой стороны — Фрэнк, стареющий, с глазами неладно, я и поговорила с ним о щенке. Он приезжал сюда на встречу, большое совещание, на котором планировалась Северная Массачусетская выставка. Тогда у Бронвина был выводок, и он корги любил, но его дом должны были снести. Будь это какая-то другая лайка, я дважды подумала бы. Лайка и впрямь собака для молодых, я так считаю. Так вот, долго ли, коротко ли, после встречи я привела этого маламута, и, конечно, Рауди сам себя продал.
Ну да, только чуть-чуть привстань на задние лапы. Скрести передние и положи их на руки жертве. Прижми уши к голове. Уставься умоляюще. Улыбнись.
— Приемчик с большими карими глазами, — сказала я.
— Ты это испытала. Так что Фрэнк обещал подумать. И естественно, позвонил мне на следующий день, и я привезла ему Рауди.
— А откуда взялось это имя?
— Фрэнк. Он нарек. Мы звали его просто Кингом.
Я чуть не выронила бело-голубую чайную чашку.
— Ты же знаешь, — продолжала Бобби. — Сержант Престон. Не помнишь? Искать, Кинг! Искать, лайка!
Подлинная причина, по которой мне следовало бы оставить Кембридж, в том, что я не слишком сообразительна. Я не заметила связи. Конечно, я знала, что в старом телевизионном шоу лайку звали Кинг. В одной из книг о маламутах, которые я только что читала, в книге Брерли, была даже фотография оттуда. Маргарет это тоже должна была знать. Бобби и Ронни? Ничего не знали? Ведь назвать бездомную лайку Кингом все равно что назвать бездомную колли Лесси. Это ничего не значит.
— Помню, — сказала я — Юконский Кинг. Чудо-пес. Но как же ты-то решилась его взять? Разве он не великоват для корги?
— Меня уговорил взять его на пансион Джим Татл. Этот, из Лиги спасения сибиряков. (Она, конечно, имела в виду сибирских лаек, а не советских невозвращенцев.) Ты его знаешь?
— Конечно. Он устраивает демонстрации ездовых собак.
— Верно. — Она откинула с лица волосы и улыбнулась. — Они получили его от парня из Пемперелла, того парня, который держит цыплят, — хочешь верь, хочешь нет. Потрясающе славный парень. Многие схватились бы за ружье — и все. Он потерял шесть цыплят. Так или иначе, Рауди легко отделался. Он, верно, оголодал, бедняжка.
«Другие цыплята тоже легко отделались», — подумала я. Только шесть. Спущенный пес, особенно лайка, может в мгновение ока перебить сотню. (Кстати, не думайте, что поместить своего неуправляемого пса на ферму — значит решить все проблемы. В город, где нет ни оленя, ни овцы, ни коровы, чтобы их гонять. Где нет ни цыплят, ни гусей, ни уток, чтобы их убивать. Где нет фермеров с ружьями, которые защищают свою живность. Если ваш пес неуправляем, не ссылайте его. Обучите его.)
— Еще чаю? — спросила Бобби.
— С удовольствием, — ответила я. — Так этот парень считал, что он сибиряк?
— Вот именно. Так вот, народ из Лиги сибиряков взглянул — и мигом увидел, кто он есть. Знаешь, что наконец создается Лига защиты маламутов?
— Слышала об этом.
— Она новая. Так или иначе, Джим позвонил мне и спросил, не возьму ли я временно на пансион лайку, а ты ведь знаешь, какова я. (Я знала — она мягкосердечная.) И они сообщили мне, откуда он, но кто знает? Он ведь мог прибежать откуда угодно. Несколько сотен миль — пустяк для пса вроде него.
— Скажи мне вот о чем, — сказала я. — Ты его купала?
— А ты купала? — рассмеялась она.
— Да. У меня есть рубцы.
— Это что! Ронни пытался, и кончилось тем, что мы привязали его снаружи и навели на него шланг. Потом мы просто выпустили его на большую площадку, чтобы обсох. Я знала, что некоторые лайки именно такие, но никогда прежде их не видывала.
— Кстати, о лайках, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал нормально. — Что же такое приключилось с той, которая была у Маргарет Робишод? Ты об этом знаешь?
— Еще бы мне об этом не знать! Еще бы мне об этом не слыхать! Еще бы ей мне об этом не рассказать! Мы с ней еще работали вместе, как раз когда это случилось. Ее в самом деле сломало, а когда Маргарет на чем-то сломалась, она рассказывает.
— Что же это была за история?
— Ну, она взяла его в Мэн, и он там как-то удрал, прямо в конце ее отпуска. Они уж всегда найдут возможность удрать. Так она делала все: в газетах объявляла, всем звонила и наконец добралась до одного приюта в Мэне, который его подобрал. Его сбило машиной.
— Машиной?
— Я так считаю. Во всяком случае, он был в плохой форме и не вынес этого. Это, верно, было для нее ужасно.
— Ужасно, — поддержала я. Я чувствовала себя лицемеркой. Может быть, это и впрямь было для нее ужасно.
— После того как она мне рассказала, у меня были кошмары, — пожаловалась Бобби. — Тело Бренди, распростертое на столе, как будто в морге, — все в белом кафеле, а вокруг эти отвратительные люди, и они меня все время спрашивают: «Это ваша собака?»
— А Маргарет на самом-то деле его видела?
— Не думаю, — ответила Бобби. — Не уверена. Я считаю, кто-то дал ей ужасное описание его тела. По-моему, это-то и наслало на меня сновидения.
Перед отъездом я вскользь спросила, не видела ли Бобби когда-нибудь Кинга Маргарет. Она сказала — нет, и я ей поверила.
Под ноябрьским дождем Массачусетс выглядит не лучшим образом. Все становится мертвым, сырым, серо-коричневым. Весь обратный путь я продолжала размышлять о Маргарет и чувствовала себя виноватой. Если она знала, что ее пес еще жив, к чему бы ей разговаривать в таком роде с Бобби? Почему бы не промолчать? Я знаю, что это такое — потерять собаку. Один из способов, которыми утешаются люди, — рассказывать всякому, кто станет слушать. Собака Кевина умерла много лет назад, а он все еще рассказывает. По словам Бобби, Маргарет вела себя как тот, у кого умерла собака, или, по крайней мере, как тот, кто думает, будто его собака умерла.
Мне казалось, что Бобби не видела татуировки. По-моему, ее не видел и Ронни. Имя Кинг тревожило меня, но не слишком, хотя они были не единственными людьми, кто мог усмотреть связь между Рауди и Маргарет. Такая возможность была и у старого ньюфа Роджера, и у старого д-ра Дрейпера, что бы там ни думал Стив. В основном потому, что мне всегда нравился Рон Кафлин, я хотела бы знать также о походе в туалет, как хотел это знать и Кевин. В придачу я хотела бы знать о татуировке, и меня интересовало, был ли это единственный способ связать Рауди со Снежной Тучи Коцебу Королем Грома.
Глава 10
Мне как-то отчаянно недоставало Марисы. Я представляла себе, как хватаю телефон и говорю ей то, что хочет услышать любая разумная мать: «Мам, он прошел последний этап. Я обзавелась лайкой-Помощником». Не то чтобы Бака это не взволновало. Он объявил бы об этом всем и каждому. Он загорелся бы. Только он — не моя мама.
Но я была еще так далека от степени Помощника, я фактически была СТ, ОСТ — в трех этапах от СП и в одном наборе регистрационных бумаг, и я все еще представления не имела, что происходит. Глубоко вдохнув, я вообразила, что я — Рауди с ампулой для впрыскивания, впихнутой в нос, и позвонила Маргарет Робишод.
— Вот уже два дня, как что-то мне о вас напомнило, — сказала я. На самом-то деле это «что-то» было в передаче «Улица Сезам».
— Вы, верно, шутите.
— Нет. В самом деле, — ответила я.
После этого она стала вежливей и приятней, чем была бы я при данных обстоятельствах. Причина таилась, конечно, не в хороших манерах или приязни ко мне. Я сказала ей, что хочу взять у нее интервью для «Собачьей Жизни». Чего я только не сделаю ради пса! У меня не была еще придумана тема интервью. Сошло бы что угодно. Советы победительницы насчет вождения. Секреты ухода. Для нее это не имело значения. Она даже и не спросила. Поскольку в субботу у нее была выставка, у меня оставалось достаточно времени — почти до вечера воскресенья, — чтобы что-нибудь выдумать.
Мы со Стивом провели вместе романтический уик-энд. В субботу мы пошли на игру с участием команды «Селтик». Собаки не единственный мой интерес. Одна из пациенток Стива, вернее сказать, владельцы одной из его пациенток были столь признательны Стиву за визит на дом — трудная работа, мама-такса и щенята, ныне с удобством отдыхающие, — что дали ему два билета на эту игру. Практически билетов на «Селтик» не купишь. Чтобы их вообще получить, необходимы сезонные билеты, а сезонные билеты подобны сокровищам короны. Их либо наследуешь, либо вступаешь ради них в брак, а так просто их не приобретешь.
— Ты знал, что у них сезонные билеты, когда принял этот вызов на дом? — спросила я, когда мы сидели в парке, ожидая начала игры.
— Конечно нет, — ответил он.
Ларри Берд в игре не участвовал по причине хирургической операции — удаления косточек шпор на обеих пятках. Команда «Селтик» проиграла, но после игры мы пошли в устричный ресторанчик и скармливали друг другу моллюсков, а воскресное утро было так дождливо, что собаки начали скрестись в дверь моей спальни только в десять. Дождь прекратился, когда мы покончили с яйцами и кофе. Мы поехали к Миддлсекскому водопаду и побрели с собаками сквозь сырой лес.
Маргарет всегда заставляла меня нервничать, так что, когда Стив забросил меня домой, я надела вельветовую голубую матроску от Лоры Эшли и кружевную блузку. На ногах были колготки и туфли без каблуков. Я знала, что Маргарет заставит меня почувствовать себя девчонкой, так что для этой роли и оделась.
В Кембридже попадаются дома, которые выглядят так, словно некогда были фермерскими. Несколько именно таких есть на Эйвон-Хилл, чуть-чуть к северу от бывших Редклифских общежитий, ныне домов Гарварда, — всего только в десяти минутах ходьбы от моего дома. В обычном городе соседство с Эйвон-Хилл было бы обычным. В Кембридже это почти Брэтл-стрит. Маргарет владела одним из этих фермерских домов, нежно-желтым, с окном-эркером и с белым крыльцом по одну сторону. Я знала, что она живет одна. Ее муж давно умер. Я позвонила и услышала собак, но, когда Маргарет открыла дверь, две ее золотистые тихо лежали на полу, не прыгая и не лая. Прежде я ни одной из них не видела. Они были красотки, с прелестными головками и светлыми сияющими шкурами.
— Холли, — сказала она, — я слышала, вы потеряли вашу малышку золотистую?
К закату своему Винни была двадцати двух дюймов в холке и весила шестьдесят пять фунтов — идеальный размер для суки золотистого ретривера. В ней ничего не было от «малышки».
— Да, — сказала я и переменила тему: — А эти молодые леди — новенькие, да?
— Кара и Мисси. Мисси тринадцать месяцев, а она получила две специализации. Вчера в Вустере Кара шла лучшей на ринге, и она это знает.
Хвастунья.
— Они прекрасно выглядят, — честно сказала я.
А вот Маргарет так не выглядела никогда. Она словно почти и не менялась все время, пока я ее знала: высокая, неуклюжая, с крупными костями и с кожей янки, как называют ее местные дерматологи, — бледной, с шелушащимися красными участками, поврежденными солнцем. Волосы она скорее всего уложила совсем недавно. Коричневатые, чуть отливающие бронзой, они были закручены во что-то вроде шиньона и крепко заколоты. Одета она была в то же, что и всегда, — кремовую блузку с завязками на шее и зелено-голубой твидовый костюм, вероятно предназначенный подчеркнуть ее странные зелено-голубые кошачьи глаза.
— Вы и сами хорошо выглядите, — находчиво добавила я.
Она меня поблагодарила и предложила чаю или кофе, от которых я отказалась. Стив взял с меня такое обещание. Мы расположились не в гостиной, а в небольшом кабинете с золотисто-желтым ковром, на котором не было заметно шерсти, с длинными занавесками в тон ковру, книжными шкафами, набитыми книгами о собаках и призами, с красным дубовым шведским бюро, двумя легкими креслами, тщательно обитыми ситцем с узором из листьев, и с развешанными по рискованно белым стенам лентами, трофеями и обрамленными фотографиями, сделанными на выставках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21