Глава 10ЗВЕЗДА КЭТ Одиннадцатого февраля, когда ранним утром я выгуливала Гришку, во двор, скрежеща полозьями по заледенелому асфальту, въехали деревенские сани, которые волокла заиндевевшая мохнатая лошадь. Кобылу вел под уздцы дед Миша, краснорожий от мороза, с белыми заиндевевшими усами, в тулупе, треухе и подшитых автомобильной резиной валенках. Размахивая бумажкой с моим адресом, он радостно приветствовал меня, и было видно: он сильно доволен, что добрался до места. Он был под градусом и все рассказывал мне, как пробирался почти два дня на санях через лес, а потом по обочинам трасс, как гаишники не пропускали его в Москву, потому что примитивное копытно-санное устройство на полозьях могло застрять на бесснежном асфальте и создать на улицах аварийную обстановку, и как заставили его ждать глубокой ночи, когда улицы столицы опустеют и его кобыла сможет беспрепятственно шлепать до Петровского парка.Ожидание на морозе он просто вынужден был скрашивать спасительным напитком. Самогонка у него была с собой, впрочем, закусь тоже — в солому на санях понапихано до чертовой матери журчихинских склянок и бадеек с маринованным и соленым, мешки с отборной картошкой, свеклой и капустой, завернутая в мешковину свежая телятина, пара битых гусей и даже окорок и голова от только что заваленного отцом на засадке в лесу дикого кабанчика.— Соскучился он по тебе, невеста, — говорил дед хрипло, целуя меня в щеку. — Да и без теплого барахлишка зимовать туговато! Он мне цельный список написал… Унты полетные придется забрать, комбинезон гагачий, куртяху на овчине… Треух какой-то… Если моль волчий мех не сожрала… Постельное кое-чего. Там записано!— Разберемся… Пошли в дом!— Ну нет! Я тут транспорт без присмотра не оставлю, — почти испугался он. — Это ж Москва, бьет с носка! На ходу подметки рвут! Ворье чертово… Тут же все в момент растащут… Куда добро-то нести?— Да это ж мне ни в один холодильник не воткнуть, дед!Он задрал башку, осмотрел дом и спросил:— А балконы на что? Балкон имеется?В общем, в четыре руки мы переволокли провиант и свалили мясное на балкон, скинув снег.Дед вынес во двор ведро подогретой воды на водопой лошади, накрыл распряженную кобылку попоной и подвесил ей к морде полотняную торбу с овсом. Вокруг торчало полдвора любопытных детей. Похоже, живую лошадь, да еще так близко, многие видели первый раз в жизни. Это же не «мерседес».Дед наорал на них для профилактики, чтобы к лошади не касались, и снова поднялся ко мне.Больше всех был доволен Гришка. Он тут же получил от деда для знакомства здоровенный шмат кабанятины, правда, с плохо опаленной на костре щетиной, и тут же заурчал, вгрызаясь.— Ну и жисть пошла! Лошади выродились, помельчали до величины почти что собачьей… А собаки уже — прямо лошади! — неодобрительно заметил дед Миша. Гришку он, по-моему, просто побаивался.Зато от ванной с зеркалом пришел в полный кайф и немедленно полез парить мослы и отмываться с дороги. Я пошла в кухню, сняла здоровенную сковороду, выставила лукошко с журчихинскими яйцами, подрезала сальца, твердой колбаски с сырком и начала мастерить мощную глазунью на двоих.Вскоре дед ходил босой по паркету, волоча тесемки от кальсонов, восторгался квартирой, с интересом рассматривал вазу с драконом, пытаясь ногтем выковырять его оранжевый глаз. Я с трудом его загнала в кухню.Выставила чистенькой.Распаренный и благостный, дед Миша бубнил про то, что в деревне ничего нового, отец занят на охраняемом объекте, Рагозина хозяйствует, вот только снег с декабря валит и валит. Поэтому все эти гостинцы отец и Нинка начали готовить к новогодью еще, но выбраться в Москву не было никакой возможности. Только с неделю назад по дороге от платформы до деревни прошел трактор «Кировец» со снегоочистителем и стало возможно пробраться на санях в большой мир.Я не очень понимала, с чего они там так возбудились с припасами, как будто в Москве затык со съестным.Спросила, что там было у них в деревне осенью, когда Катерина приезжала к матери.Дед поскучнел:— Мы такого визгу и крику с раскулачивания не слыхивали… И чтобы на родную матерть с такими словами? Да и твой получил… Вот тебе и культурное воспитание! Наливай лучше, девушка!Он мне выложил длинный список вещей, которые просил привезти Никанорыч, отдельно лежала записка от Нины Васильевны и две сотни рублей: она просила кое-что прикупить для хозяйства и всякой женской хурды-мурды.Я погнала «гансика» на ярмарку, получила от Клавдии по рогам за то, что опоздала, и двинула с журчихинским списком по рядам. Да я и так ничего для моих уже не пожалела бы. Мне было приятно представлять, как там мой отец и Рагозина будут ахать в своей избе, разглядывая то, что я им переправила. Начала я с двух потрясных шотландских пледов, ящика курева для отца, а закончила телевизором «Сони» и наружной телеантенной, которую отцу не составит никакого труда собрать.Дед Миша собрался отчаливать в четыре часа утра, чтобы избежать проблем с уличным движением, и лег отсыпаться. А я полночи паковала вещички и еще полночи писала отцу очень трудное письмо про Долли.Дед проснулся по будильнику, мы перетащили все приготовленное для Журчихи в сани. Я ему подарила теплые перчатки и мохеровый шарф.— Ну я прям жених! — одобрил он.Мы пошли рядом с санями, он только губами чмокал и подергивал вожжи. Уже миновали Петровский парк и он собирался выехать на обочину проспекта, но вдруг остановился, почесал затылок и разродился:— Тут такое дело со всем провиантом, Маша… Который я привез. Это ж не одной тебе… Как бы поровну. Половинку положено Нинкиной Катьке… Васильевна там места себе не находит… Как она тут, Катька, в Москве одна? Матерь есть матерь… Ей все кажется, что она тут просто голодует. Кушать ей, значит, нечего. Так что ты, Маша, ее долю как-нибудь перебазируй.— Что ж ты раньше-то помалкивал, дед чертов!. — Я обозлилась до звона в ушах. — Зачем ко мне все эти корма приволок? Почему ей сразу не забросил?! А?Он посмотрел под ноги, скрипнул зубами:— Так Нинка что мне сказала? Вы ж вроде как вместе были… Ты умница, от тебя она примет, ты сумеешь… А я ж эту тварюгу просто придушу, Маш! Ты знаешь, что эта молокососка, гнида недозрелая, мне орала, когда я их осенью замирить пробовал? Я минометным наводчиком ротного миномета до города Пилау дошел, а она мне сказала, чтобы не лез не в свое дело… И что вообще я дурак старый… И что напрасно войну выигрывал! Что, мол, вели меня, как барана на бойню, не Жуков с Рокоссовским, а дрессированные козлы в погонах! А если бы мы умные были и немцу дали победить, так все бы уже баварское пиво кушали, по автобану из Журчихи ездили, а не жили бы в говне, как эти… питек… митек…— Питекантропы?— Они самые… Так что прости меня, Маша! Ты уж сама…Дед упал в сани, прикрикнул на лошадку, и она натужно затрусила прочь. Из-под полозьев, скрежетавших почти по голому мороженому асфальту, брызнули искры.Ничего себе история! Эта жучка меня обгадила с ног до головы, подлянку со шмоном подстроила, чуть под статью не подвела, а я почему-то должна о ней позаботиться!Но потом я подумала про Нину Васильевну. И мне ее стало жалко. Не Катьку, а мать.Дед был прав: мать есть мать.В общем, я решила, что сволоку все это журчихинское добро к дочечке на квартиру. Окажется она дома — всучу из рук в руки, не захочет дверь открыть — свалю просто под дверью. Все равно получится, что я желание Рагозиной-старшей выполнила.Я почти полдня паковала гостинцы в картонки, таскала их в «гансика». Часа в два подкатила к рагозинскому дому. Долго звонила в дверь, но никто не открыл. Я вздохнула с облегчением, перетащила все упаковки на площадку, свалила под дверью и позвонила соседке. Вышла милая старушка. Я попросила присмотреть за провиантом, а когда Катерина появится, сказать ей, что это от матери. С большим приветом. В награду я разрешила взять отсюда все, что ей приглянется.Приглянулась ей кабанья башка, опаленная на костре, с длинным изогнутым рылом и клыками.— Дикий? Значит, экологически чистый, — заметила она. — Холодец будет уникальный! С чесночком… И еще я бы лучком разжилась. Он же деревенский, тоже без нитратов.Подкованная такая старушечка.Пока мы разговаривали, в двери лязгнул замок: видно, на наши голоса высунулась Катерина. Лицо опухшее, в желтоватой, уже полусъеденной теплом косметической маске. Она была заспанная, сильно мятая, бледная, в длинной ночной рубашке и топотушках на босу ногу. Во дает, скоро день кончается, а она дрыхнет!Увидев меня, Рагозина отшатнулась. Хотела захлопнуть дверь, но я успела вставить ногу.— Не боись, — сказала я вежливо. — Морду я тебе чистить не буду. Хотя и есть за что. Отойди-ка!Она нехотя отступила, и я стала швырять коробки в переднюю.— Господи, это еще что за ужас? — пробормотала она.— От папы римского. А может, от римской мамы! Ты же свою в упор не видишь, — ответила я.Она молча отвернулась и ушла в глубь квартиры. Вид у нее был такой, словно она спит еще стоя или не очухалась с крепкого похмелья. Я услышала, как зашумела газовая колонка и ударил душ в ванной.Конечно, она меня не приглашала, но и базарить не стала. Так что я сочла, что ничего страшного не случится, если я посмотрю, как она тут себя устроила. Я затворила за собой дверь, куртки снимать не стала, только расстегнулась и шагнула внутрь.Воздух в квартире был застойно-затхлый, как будто здесь давно не прибирались и не проветривали. Под вешалкой валялись новенькие сапоги-ботфорты, цены немалой. А на вешалке висела легонькая, тоже новая шубка-полупердунчик из щипаного оцелота.В кухне был полный срач. Тут была целая выставка моющих средств, новеньких щеток и губок для мытья посуды, но в раковине громоздилась гора немытых тарелок с присохшими остатками еды, стаканы, сковородка. Во всех пепельницах лежали невыброшенные окурки с метками губной помады, воздух густо пропах никотинным дымом и винцом. Похоже, в этом доме не скучают.На полу стоял новый телефон. Японский, с дозвоном и автоответчиком.Летом я видела, как густо курчавились листвой и цвели домашние цветы на подоконнике. Сейчас это были сухие стебли в потрескавшейся и окаменевшей земле.Я встала на табурет и распахнула форточку. Затем приоткрыла холодильник. Нина Васильевна беспокоилась напрасно, с голоду Катя не помирала. Но набор продуктов был как у пионерки, впервые оставшейся без присмотра родителей, — сплошные сласти: недоеденный торт, банки с джемами и вареньями, фирменные ведерки с надковырянными пломбирами от «Баскин Роббинса».Катерина молча пробежала из ванной в свою комнату.Появилась она минут через десять. В роскошной шелковой домашней пижаме с расклешенными брючками цвета «море штормит». То есть серо-голубого или голубовато-серого. В тон ее оловяшкам.Лишь теперь я ее разглядела по-настоящему.Это была другая Рагозина. Капризно и как-то заученно ломкая. Косу она срезала и сделала классную, явно сработанную каким-то визажистом, легкую, как пепельно-серая дымка, короткую прическу. От этого ее шея казалась удлиненной и беззащитно-хрупкой. Высокий лоб прорезали тонкие, как волосинки, морщины. Личико было по-прежнему ровно-бледным, но я видела, что это уже не натуральный цвет, а точно подобранный кем-то тонирующий крем. Пушистые бровки подправлены и утончены. Катерина выглядела еще моложе, чем была, — такая почти девочка-школьница. Но та спокойная, наивная, свежая сосредоточенность, которая все-таки чувствовалась в ней раньше, совершенно исчезла. Она была уже, как иногда говаривал Никанорыч, траченая. Глаза странно-пустые и холодные.Она меня совершенно не боялась. И я поняла, что я ей уже просто по фигу. Как по фигу и метания матери.Рагозина закурила, поймав губами длинную тонкую сигарету и картинно щелкнув зажигалкой. Демонстрирует себя, подумала я. Как будто я мужик.— Что ж ты цветы не поливаешь? Жалко же, — сказала я. — И бардак у тебя тут… Хоть бы прибралась…— Да надо бы, — пожала она плечами. — Только времени нет. Я почти и дома не бываю. Я ведь работаю, Корноухова. Приодела себя, жаловаться нечего… Живу!Она вдруг, поморщившись, потрогала виски, поднялась, вынула из буфета бутылку ликера, две рюмочки.— Будешь?— Я эту дрянь липучую не потребляю.— Ну… на вкус и цвет… Она выцедила рюмку.— Ну и где же ты работаешь, Рагозина?— О! Все оказалось гораздо проще, чем я думала. У нас такой салон. В общем, сервисное агентство, международное… Без языка туда попасть и думать нечего! У меня только франсэ разговорный, да и то приходится дозубривать. А девчонки и с тремя есть… Даже из Тореза. Ну, конечно, отбор на внешность, краткий курс психологии общения, основы переговорных процессов, начальная бизнес-грамота… Визажист свой, макияж тоже за их счет. Фитнесс-клуб, бассейн — это обязательно. Костюм для переговоров, вечерние платье и меха, спортяшки для тенниса или гольфа — это в основном из их костюмерной. Но если вещь приглянулась, можно и взять! Из гонорара вычтут…— Ну и что же вы там делаете, с языками своими? Она так старалась расписать, как все у нее здорово, что я уже поняла: ничего не здорово, от этого и из кожи лезет.— Разве ты не поняла еще? Мы там эскорт-герлс, то есть служба сопровождения… Бизнесмены, коммерсанты, дипломаты случаются… Все по-европейски! Оплата почасовая. Сопровождение на переговоры — одно, в Третьяковку или Большой театр — совсем другое. Ну там ужин в ресторане, вечеринка — это уж сама решаешь… Можешь принять приглашение, можешь нет…— А ценники вам к какому месту пришпиливают? А, Кэт? Прямо промежду ног или повыше, к пупку? — поинтересовалась я.— О чем ты? У нас девочки серьезные… Сейчас на славянский тип дикая мода. Одну даже в Лондон приглашали…— Шлюха, она и в Лондоне шлюха! — беспощадно сказала я. — И ты мне тут про то, как ты на международном горизонте беспорочно сияешь, хреновину не впиливай! Тоже мне, звезда Кэт! Во что же ты вляпалась, дурочка?Она хотела возмутиться. Но личико сморщилось, как у старухи, задергалось припадочно, задрожало, она уронила голову на стол и заплакала отчаянно и глухо.— Господи-и-и… Как же жить страшно! Оказывается… Просто жить, Маша! Я не думала… Я никогда не думала… что все так, — бормотала она, вздрагивая.Конечно, не думала. За нее мать думала. Все за нее думали.Но злорадничать мне уже не хотелось. Однако и утешать — тоже.— Ладно, — проговорила я. — Ты покуда пореви, а я хоть посуду вымою.Она притихла, обмякнув.Заныл мелодично телефон. Катерина смотрела на него молча, но к трубке не прикасалась.— Что же ты? Возьми, — сказала я.— Это они…— От страха не спрячешься.Рагозина утерла слезы, сняла трубку и залепетала деланно оживленно:— Да… Я… Когда? Куда? На чем? В чем? На сколько?— Ну, и чего там, Кэт? В вашем прейскуранте? — спросила я, когда она отключилась.— Какой-то специалист по производству текстиля… Из Алжира. Араб, шестьдесят два года. Прилетел утром. Отобрал меня по видеокассете. Просил заказать в Сочи в «Лазурной» апартаменты люкс на три дня. Вылетать с ним сегодня.— Ясное дело, в Сочах на пляжу текстиль производить — самое то!— Они минут через двадцать за мной заедут. Надо укладываться.Катька поднялась.Я долбанула тарелку со злости и заорала:— Не сметь больше никогда! Идиотка!Я ее поволокла буквально за шкирку в комнату, ругалась так, что вышла бы в призерки на мировом первенстве по международному мату. Она меня отпихивала и отчаянно, дергаясь от ужаса, скулила:— Ты их не знаешь! Они же меня убьют! Ну, изуродуют… От них не уходят! Я должна им за барахло… Они и тебя достанут!Я ее заставила запихать в какой-то узел необходимое. Сама затолкала в холодильник сельское мясо. Нахлобучила на нее поверх пижамы шубу, сапоги напяливать было некогда, и я взяла их под мышку. И мы посыпались с лестницы. На улице с ног Катьки слетели топотушки без задников, и она чесала по снегу босой.Мы только-только успели нырнуть в моего «гансика», как во двор медленно вплыл, желто светя подфарниками, черный представительский лимузин длиной с железнодорожный перрон.Из него вылезла роскошная дама в каракулях и почти генеральской папахе, с мордой, как старый, но хорошо начищенный в косметичках башмак, посмотрела недовольно на часики и нырнула в подъезд.Рагозина даже голову в коленки сунула со страху. Только чтобы та ее не разглядела.— Бригадирша. Менеджер по приему, — сказала она. — Ее даже охрана боится! Хотя мужики ее не волнуют… Она и ко мне липла… Теперь не будет, правда? Ничего больше не будет, да?— Поживешь пока у меня. Как партизанка в тылу врага. Или Штирлиц под носом у Броневого. А там посмотрим!Дома у нее началась истерика. И я ее с трудом уложила спать.Не было у бабы хлопот, да купила порося…Что мне дальше делать с Катериной — я понятия не имела.Но она имела. И попросилась обратно на ярмарку. Делать единственное, что она умеет. Кроме того, конечно, что каждая бывшая девица и без обучения умеет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26