— Как же мне хорошо с тобой.
— У? — Она отвлеклась от бокала. — Это не со мной. Это местный воздух.
— Чепуха. Полная чепуха. Хоть в эскимосском чуме, но — ты!
— Но я не хочу в чум. — Она хихикнула. — Хорошее вино. Я, вообще-то, не пью. Но это хорошее.
От дневного страха не осталось и следа. Забелин сидел напротив, глядел на чудное ее лицо и утопал в нежности.
— А ты помнишь, что сказала мне там, в трубе?
— В трубе? Разве там можно было еще и говорить?
— Значит, послышалось? Жаль. Это было так здорово.
— В самом деле? Тогда, может, не послышалось.
— Но тогда… Должен ли я понять…
— Очень может быть. Ты только не торопи, ладно?
— Ладно, — охотно согласился он. — Десять минут молчу как партизан. А потом поднимаемся ко мне.
Но потом произошло что-то непонятное. Без видимой причины она сделалась той вялой, ушедшей в себя «плохушкой», какой была при их знакомстве. Поднявшись на этаж, кивнула без выражения и, даже не попрощавшись, быстро заперлась в своем номере.
— Да на кой черт мне все это, — выругался вслед Забелин. И теперь, озлобленный, он поверял равнодушному к нему морю все, что он думал по поводу себя и своего неуклюжего, к тому же неслучившегося романчика.
В дверь постучали. На пороге, переодетая в халат, но с тем же мрачно-углубленным видом, стояла Юля.
— Что случилось? — Он не смог преодолеть неприязнь, и она отшатнулась было, но решилась.
— Можно я у вас побуду? Недолго. Как-то мне одной неуютно. Я бы выпила чего-нибудь, — поежившись, девушка прошла к ближайшему креслу.
— Шампанское всунули теплое. — Забелин все-таки захватил бутылку из ресторана. — Пойду подержу под водой.
Но едва он скрылся в ванной, как из гостиной донесся придушенный вскрик.
Он выскочил стремительно.
Юля, свесившись в кресле, хрипела. Лицо ее, с выпученными глазами и перекошенным ртом, сделалось отталкивающим, из угла губ обильно вытекала слюна. Трясущееся в конвульсиях тело сползало на пол. На долю секунды зрелище это вызвало в нем невольное отвращение, но надо было помочь. Стряхнув оцепенение, он подхватил ее, падающую, и изо всей силы прижал к себе колотящееся тело. Он услышал скрежет перетираемых друг о друга зубов и резким, сильным движением разжал их. Рукав его рубахи стал мокрым от непрерывно льющейся слюны. Она еще продолжала хрипеть и извиваться в его тесных объятиях. Потом постепенно затихла. Открытые глаза ее застыли, с мольбой глядя на него.
— Все хорошо, все хорошо, — произнес он. — Уже хорошо.
Забелин поднялся, перенес маленькое тельце на кровать, пытаясь ее успокоить. А она, неподвижная, все так же умоляюще смотрела на него. И наконец Алексей понял: она его не видит и не слышит. Лишь инстинктивно ручкой уцепилась за рубаху, словно моля о помощи. И тогда на месте появившегося было невольного отвращения к уродству в нем возникла и стала разрастаться волна бесконечной нежности к несчастной девочке и страх при мысли, что она может умереть.
— Так вот оно! — бормотал Алексей, с силой встряхивая ее за плечи и судорожно прикидывая, как, не зная языка, вызвать врача. — Вот оно что!
— Что «оно»? — прозвучал слабый голос.
Лежа на кровати, Юля оглядывалась в сильном беспокойстве:
— Как я здесь?.. Со мной что-то было.
Забелин кивнул.
— Опять! Господи, опять. — По ее лицу потекли слезы. — И как же стыдно. Ты… вы уж простите!
— Ты! Ты! Что еще за «вы»? Только «ты». И все ерунда, все отступит.
Юля благодарно провела по его запястью:
— Я полежу чуть-чуть.
Поспешно кивнув, он вышел в гостиную.
— Дверь! Только не закрывайте дверь!
Он подошел к мини-бару, выгреб миниатюрные бутылочки с коньяком, виски, водкой и, беспрерывно свинчивая головки, влил все во вместительный стакан и одним махом выпил.
Спустя некоторое время тихо вышла и Юля. Удрученная, села в то же кресло.
— Напугала?
— Без проблем… Разве что чуть-чуть.
— Можно выпить? — Давясь, она сделала большой глоток шампанского, закашлялась. — Это эпилепсия, — безысходно объяснила Юля.
Чуть помолчала.
— Хотя я надеялась. Я сделала томограмму, и мне сказали, что очага нет. Как же я обрадовалась.
Забелин вспомнил вспыхнувшее жизнью лицо после того телефонного звонка.
— Наверное, снимок не получился. Это года три назад началось. Сначала во сне. Я-то не помню — муж заметил. Я замужем была.
— Удрал?
— Он ребенка хотел. А я стала бояться. Врачи, правда, говорили, что можно.
— А что еще говорили врачи?
— Много. Что это родовая травма. Оказывается, так бывает — может двадцать, тридцать лет не проявляться. И что надо… — Она замялась.
— Что надо?
— К психиатру на учет. Чтобы психотропными все время давил. А иначе — эпилептический синдром.
— Эпилептический… чего? — Забелин изо всех сил пытался выглядеть ироничным.
— Синдром. Это когда вроде комы. Я не хотела. Лечилась как могла. К знахарям ездила. Даже решилась на операцию — мне сказали, что за границей за сто двадцать тысяч очаг можно вырезать. После томограммы думала — пронесло, месяц ведь приступов не было. И вдруг — очень я сегодня испугалась под водой — будто голос какой-то говорит: «А теперь я тебя утоплю». И я впрямь тонуть начала.
— Тоже — тонуть. Так, хлебнула чуток. Сильный же ты человек, Юля. Столько страха — и одна. Все в себе.
— У каждого своих забот хватает. А мне это наказание Божье. Хотя был момент, размечталась. Не поверите — о вас. Но Бог напомнил. Вы не бойтесь, я сейчас уйду.
— Опять двадцать пять. Это тебе пора перестать бояться. Мы ведь теперь вдвоем, так?
Почувствовал, как притихла она.
— Так! Нет ничего неизлечимого, кроме смерти. И гробить тебя психотропными мы не станем. Тут главное, чтобы вместе. Между прочим, я классный массажист, особенно на позвоночнике. Зря улыбаешься, это все связано. И насчет толковых врачей, так тоже, знаешь, связями оброс. И вообще — сразу из аэропорта заедем к тебе. — Отвечая на безмолвный вопрос, сердито добавил: — Вещички заберем. Раз уж ты под мой медицинский присмотр переходишь, то и жить у меня будешь. Не сердись. Это я тебе так неуклюже в любви объясняюсь.
— Но зачем тебе это? Увидел же…
— А не твое дело. Разговорилась больно.
Он прервался, потому что Юля, поднявшись, обхватила его за шею.
— Алеша, я там, в трубе, только половину, но… я тебя очень, очень. Только ты знай, знай только. Ты ничем, ничем! Если что… Если не получится, ты не обязан. Я сама уйду тут же, как увижу. Потому что это за грехи.
— Молчи же!
— Нет, нет, это важно! Я поняла — нельзя становиться рабом денег. Они — инструмент. Но когда они цель, то тогда приходит беда. Ты понимаешь, да?
— Успокойся. Нашла время.
— Но ты дослушай! Деньги либо приносят благо, либо разрушают. Главное, что в душе. Мы не должны погружаться в корысть!
— Ну, хорошо, не погружайся. Тебе причитаются сто двадцать тысяч. Раздай их своим монастырям, церквам, если тебя это успокоит. Только помни, что кто-то их же и разворует.
— Не милостыню, нет! — Юля возбужденно приподнялась на кровати. — Я все придумала: надо создать фонд детских домов. Сначала на мои деньги. Я буду их вкладывать — я это умею, а прибыль штучно распределять. Это и будет благо. И тогда Бог меня простит.
— Хотел бы я знать, за что. Спи же, наконец! Вот уж не подозревал, что такая болтунья.
Через десять минут, утомленная приступом, Юля спала на боку, жадно обхватив его руку, а Забелин, сидя подле, недоуменно рассматривал затянутое первым загаром личико зачем-то входящей в его жизнь девочки. Положительно, чем больше он ее узнавал, тем большей загадкой она становилась.
Требовательный телефонный звонок заставил быстро схватить трубку.
— Да, — пробормотал он.
— Докладаюсь. Подлец Петруччио действиями войск под моим руководством разбит и повержен. Сдал-таки Наталье договоры. Потрясен?
— Ну.
— Что за бестактное «ну»? Я ему на блюдечке институт подношу, а он нукает. Завтра начинаем скупку. Не слышу фанфар. Где ласкающий мое старческое ухо звук бубна? Эй, чего ты там бормочешь?
— Это я тебя так поздравляю. Только тихо.
— Что значит «тихо»? Нет уж, изволь благодарить азартно и с подобающим умилением.
— Пошел к черту.
— Меня-то за что? — расстроился на том конце женский голос.
— Наталка? Погоди, откуда вы вдвоем в два ночи?
— А ты догадайся, недоумок, — выкрикнул издалека Макс. В трубке слышалась борьба.
— Стар! — Аппаратом овладел-таки сильнейший. — Стар, я тебе одному большую тайну скажу — я в нее просто фантастически… Просто!
— Дай же мне, дурашка! — Что-то щелкнуло, и Москва отключилась.
В то время как притихшая Юля бесцельно бродила по неуютной, чужой квартире на Ленинском проспекте, все не решаясь заняться обустройством своего нового жилища, Забелин отправился на окраину Москвы, в образованный хрущевскими пятиэтажками дворик.
В одной из пятиэтажек размещалась районная поликлиника. Со всеми атрибутами зачуханной районной поликлиники — сбитой набекрень надколотой вывеской, вытертым дерматином на распахнутой, прижатой кирпичиком входной двери, пустой урной, пространство вокруг которой было густо усеяно окурками, огрызками фруктов и пропитанными кровью кусочками ватки.
Мимо безликих, безысходно затихших вдоль стен людей Забелин добрался до кабинета с табличкой «Главный врач Сидоренко А.И.». При этом фамилия главврача была выведена от руки на пожелтевшем листочке, когда-то наспех втиснутом под оргстекло.
За столом расположился коротковолосый здоровяк в белом халате, с интересом смотревший на размещенные напротив стеллажи медицинской литературы. В лице его была просветленная задумчивость мыслителя.
— Ба, какие люди! — При скрипе двери он поспешно нажал на лежащий под рукой пульт — посреди стеллажей меж книгами оказался втиснут цветной телевизор. — Вот уж редкий гость.
— Похоже, нет ничего более постоянного, чем временное. — Забелин показал на табличку.
— Тоже помнишь? Два года, почитай, как сюда заманили отсидеться после… ну ты в курсе, как меня тогда подставили. — Главврач увлек гостя рядом с собой на диван. — Такие сволочи. Обещаниями искормили. Евтух лично чуть не каждую неделю в грудь себя бьет, завздрав еще с полгода как поклялся отдать мне наркологическую больницу и…
— Так и клянется.
— Да уж и не так даже. К нему недавно просто пришли мужики из вашего, банкирского брата, я одному из них дочь из наркоты вытащил, и по-простому так спросили: «Чего хочешь?» — В смысле — сколько?
— Да вообще. Просто — чего, мол, хочешь? Чего мужика в запаснике держишь? Когда больницу дашь? И ни с места. То у него симпозиум, то жена заболевает.
— Веришь?
— Выжидает, паскуда. Меня ведь человеком Евтуха числят. А сейчас ходят слухи, что влияние его на Лужка падает. Что тот вроде бы как другой кошелек завести собирается. Вот и затаились. Никто из говнюков этих добра не помнит. Забыли, как в приемной у меня толклись. Теперь решили, что навсегда рухнул. Торопятся, расфасовывают бездарный блатняк по хлебным местам. А я доктор наук — и сижу в этом сраче. Главное, какую команду подобрал. Огурец к огурцу. Все направления можем перекрыть, причем на уровне — супер! И ждут. Ни один не уходит. Мы им деньги копеечные задерживаем… — Он в сердцах ткнул на распластавшуюся на столе ведомость на зарплату. — А они ждут.
Дверь без стука открылась, и вошел один из «огурцов» — худощавый пожилой врач с блестящими быстрыми глазами.
— Ну, ты чего? — игнорируя посетителя, обратился он к Сидоренко. — Пить-то будешь? Все собрались. И водка стынет.
— Васильич! Ты б хоть гостя постеснялся. Вваливаешься промежду прочим. И вообще… Иди отсюда!
— Не будешь, стало быть! А я огурчиков маринованных присовокупил, — и, не скрывая расстройства, странный гость удалился.
— И не лезь ко мне! — крикнул вслед Сидоренко. — Понадобится — сам приду!.. Упала, упала дисциплина. Это как на войне, когда боя нет. Кстати, сам-то не хочешь коньячку? Или, как всегда, за рулем?
— Как всегда. Я к тебе за советом.
— Ну, этого добра навалом.
— Проблема у меня. И серьезная.
— Тоже понятно. Было б что попроще, сподобился бы я разве тебя увидеть? Сейчас бы в Минздраве околачивался.
— Понимаешь, есть некий человек, есть болезнь.
— Некий или некая? — прозорливо уточнил Сидоренко. — Не мнись, сыпь по тексту.
— Тогда некая. И выяснилось… очень дорогая некая.
Слушал Сидоренко с не сходящим с круглого лица выражением понимания. Когда Забелин умолк, ушел с дивана и, водрузившись на привычном месте, некоторое время молчал, неприязненно поглядывая на ведомость.
— Собственно, по описанию — моя больная. Я лично все эти эпилептические очаги в принципе отрицаю. Психиатры, они ведь вообще никого никогда не вылечили. Метода простая — глушат психотропными, пока человек или не сшизуется от таблеток, или в эпилептический статус не впадет. Тогда прямая дорога на погост. Я считаю, причина в другом: за счет искривлений позвонков периодически перекрывается доступ кислорода в головной мозг. Если позвоночник точно восстановить, то и причина приступов уйдет. Есть у меня пара толковых врачей мануальщиков: массажи, иглоукалывание, бешафит. Лекарства исключительно на травах. На самый край — аккуратненько депакинчика подпустим.
Он задумался.
— Я заплачу, — по-своему понял его молчание Забелин.
— Да о чем речь? Сейчас медицина, как проститутка на панели, дешевеет. Так что не обанкротишься. Просто делаем на свой страх и риск. Гарантировать ничего нельзя. Методом, так сказать, проб и ошибок. Конечно, аккуратненько, но…
— Когда начнем?
— Так я и говорю, начать можно. Но и ты понимать должен — помочь мы поможем в любом случае. Настроение, общий тонус, прочее. Но — вылечим ли? Все ведь на ощупь. А болезнь серьезная, с такими перепадами настроения, что мало не покажется. Такой человек подле тебя — это, доложу, тот еще подарочек. Так вот — тебе это нужно?
— Нужно! — Забелин, заканчивая разговор, поднялся.
Глава 8
Аукцион
— Там вас дедок какой-то дожидается странноватенький, — предупредил встретившийся у входа Дерясин.
В поднявшемся навстречу с дивана человеке с подрагивающим лицом и впрямь ощущалась какая-то старящая его безысходность. Поблескивающие из-под квадратных очков глаза были Забелину смутно знакомы.
— Не признаете, — не удивился посетитель. — А ведь было время, вы мне спуску не давали. Отчаянным были полемистом.
— Александр Борисович, — изумился Забелин, — вот уж не ждал. Прошу. Чай? Кофе?.. Или коньячку?
— Да. Именно. — Петраков с плохо скрываемым нетерпением дождался, когда ему наполнят бокал. — Ну, прозит.
— Мы же с вами лет десять не сталкивались.
— Десять лет не виделись. А сталкиваемся в последнее время постоянно.
Забелин внимательно пригляделся к хитренько улыбающемуся Петракову.
— Знаю, кто на самом деле институтик наш обхаживает, — и Петраков намекающе кивнул на логотип «Светоча», одновременно многозначительно повертев опустевший бокал. — Да не скажу никому, не бойтесь. М-да… — ностальгически припомнил он, — настрадался я от вас в свое время. Злым вы были, гордым. И очень отчего-то мои работы любили резать.
— Так подставлялись. Больно писучим были. Но и у вас, сколь помню, аргумент на все случаи жизни имелся. Как это?.. Сейчас, сейчас. — Он постарался воспроизвести петраковский фальцет. — «Вы меня не учите, юноша. За мной семнадцать лет в науке».
— Теперь уже больше. — Петраков зарделся, будто от комплимента. Но глаза за очками не радовались.
Вид его, потерянный, какой-то безразличный, все больше тревожил Забелина.
— Сказать по правде, доволен теперь, что по-доброму разошлись. Надеюсь, наши вас не сильно обидели? — Подлесного после возвращения он еще не видел.
— Ваши? Почему, собственно?
— Я имею в виду договоры по продаже акций. Но и вы хороши. Такого наподписывали… Понимаю, захотелось быстро денег срубить. Но нельзя так-то уж, без разбора в средствах. Ведь институт и вам не чужой. Так что еще и поблагодарите со временем… Хотя я строго-настрого предупреждал, чтоб никакого насилия. Или все-таки?..
— Не понимаю. Погодите. Да неужто вы Наташеньку обидели?
— То есть?!
— Договоры-то эти я ей отдал.
— Ну да. Так и я о том. Присутствующие вели себя подобающе?
— Какие еще присутствующие? Мы вдвоем были.
— А… наши?
— Не знаю, о чем вы. Наташенька мне рассказала о вашем разговоре и попросила вернуть. Я и вернул. Раз уж она сама, раз уж ей это не нужно…
Он пригляделся к потрясенному собеседнику и понимающе захихикал:
— А! То есть вы силой хотели? Вот оно ведь как! А я, выходит, ротозей, сам и отдался. — Он опять хохотнул. — Наташечке моей отдал. Хотя уж и не моей. Ничего, если еще?
— И мне за компанию плесните. Как же вы теперь в «Балчуге» объяснитесь?
— А уже объяснился. Пошло оно все. Чем меня теперь запугать-то можно?
— Но тогда почему? Ведь, строго говоря, на выигрыш стояли? Хотя с другой стороны, правы: факты преступлений налицо. В ваши-то годы — и под следствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— У? — Она отвлеклась от бокала. — Это не со мной. Это местный воздух.
— Чепуха. Полная чепуха. Хоть в эскимосском чуме, но — ты!
— Но я не хочу в чум. — Она хихикнула. — Хорошее вино. Я, вообще-то, не пью. Но это хорошее.
От дневного страха не осталось и следа. Забелин сидел напротив, глядел на чудное ее лицо и утопал в нежности.
— А ты помнишь, что сказала мне там, в трубе?
— В трубе? Разве там можно было еще и говорить?
— Значит, послышалось? Жаль. Это было так здорово.
— В самом деле? Тогда, может, не послышалось.
— Но тогда… Должен ли я понять…
— Очень может быть. Ты только не торопи, ладно?
— Ладно, — охотно согласился он. — Десять минут молчу как партизан. А потом поднимаемся ко мне.
Но потом произошло что-то непонятное. Без видимой причины она сделалась той вялой, ушедшей в себя «плохушкой», какой была при их знакомстве. Поднявшись на этаж, кивнула без выражения и, даже не попрощавшись, быстро заперлась в своем номере.
— Да на кой черт мне все это, — выругался вслед Забелин. И теперь, озлобленный, он поверял равнодушному к нему морю все, что он думал по поводу себя и своего неуклюжего, к тому же неслучившегося романчика.
В дверь постучали. На пороге, переодетая в халат, но с тем же мрачно-углубленным видом, стояла Юля.
— Что случилось? — Он не смог преодолеть неприязнь, и она отшатнулась было, но решилась.
— Можно я у вас побуду? Недолго. Как-то мне одной неуютно. Я бы выпила чего-нибудь, — поежившись, девушка прошла к ближайшему креслу.
— Шампанское всунули теплое. — Забелин все-таки захватил бутылку из ресторана. — Пойду подержу под водой.
Но едва он скрылся в ванной, как из гостиной донесся придушенный вскрик.
Он выскочил стремительно.
Юля, свесившись в кресле, хрипела. Лицо ее, с выпученными глазами и перекошенным ртом, сделалось отталкивающим, из угла губ обильно вытекала слюна. Трясущееся в конвульсиях тело сползало на пол. На долю секунды зрелище это вызвало в нем невольное отвращение, но надо было помочь. Стряхнув оцепенение, он подхватил ее, падающую, и изо всей силы прижал к себе колотящееся тело. Он услышал скрежет перетираемых друг о друга зубов и резким, сильным движением разжал их. Рукав его рубахи стал мокрым от непрерывно льющейся слюны. Она еще продолжала хрипеть и извиваться в его тесных объятиях. Потом постепенно затихла. Открытые глаза ее застыли, с мольбой глядя на него.
— Все хорошо, все хорошо, — произнес он. — Уже хорошо.
Забелин поднялся, перенес маленькое тельце на кровать, пытаясь ее успокоить. А она, неподвижная, все так же умоляюще смотрела на него. И наконец Алексей понял: она его не видит и не слышит. Лишь инстинктивно ручкой уцепилась за рубаху, словно моля о помощи. И тогда на месте появившегося было невольного отвращения к уродству в нем возникла и стала разрастаться волна бесконечной нежности к несчастной девочке и страх при мысли, что она может умереть.
— Так вот оно! — бормотал Алексей, с силой встряхивая ее за плечи и судорожно прикидывая, как, не зная языка, вызвать врача. — Вот оно что!
— Что «оно»? — прозвучал слабый голос.
Лежа на кровати, Юля оглядывалась в сильном беспокойстве:
— Как я здесь?.. Со мной что-то было.
Забелин кивнул.
— Опять! Господи, опять. — По ее лицу потекли слезы. — И как же стыдно. Ты… вы уж простите!
— Ты! Ты! Что еще за «вы»? Только «ты». И все ерунда, все отступит.
Юля благодарно провела по его запястью:
— Я полежу чуть-чуть.
Поспешно кивнув, он вышел в гостиную.
— Дверь! Только не закрывайте дверь!
Он подошел к мини-бару, выгреб миниатюрные бутылочки с коньяком, виски, водкой и, беспрерывно свинчивая головки, влил все во вместительный стакан и одним махом выпил.
Спустя некоторое время тихо вышла и Юля. Удрученная, села в то же кресло.
— Напугала?
— Без проблем… Разве что чуть-чуть.
— Можно выпить? — Давясь, она сделала большой глоток шампанского, закашлялась. — Это эпилепсия, — безысходно объяснила Юля.
Чуть помолчала.
— Хотя я надеялась. Я сделала томограмму, и мне сказали, что очага нет. Как же я обрадовалась.
Забелин вспомнил вспыхнувшее жизнью лицо после того телефонного звонка.
— Наверное, снимок не получился. Это года три назад началось. Сначала во сне. Я-то не помню — муж заметил. Я замужем была.
— Удрал?
— Он ребенка хотел. А я стала бояться. Врачи, правда, говорили, что можно.
— А что еще говорили врачи?
— Много. Что это родовая травма. Оказывается, так бывает — может двадцать, тридцать лет не проявляться. И что надо… — Она замялась.
— Что надо?
— К психиатру на учет. Чтобы психотропными все время давил. А иначе — эпилептический синдром.
— Эпилептический… чего? — Забелин изо всех сил пытался выглядеть ироничным.
— Синдром. Это когда вроде комы. Я не хотела. Лечилась как могла. К знахарям ездила. Даже решилась на операцию — мне сказали, что за границей за сто двадцать тысяч очаг можно вырезать. После томограммы думала — пронесло, месяц ведь приступов не было. И вдруг — очень я сегодня испугалась под водой — будто голос какой-то говорит: «А теперь я тебя утоплю». И я впрямь тонуть начала.
— Тоже — тонуть. Так, хлебнула чуток. Сильный же ты человек, Юля. Столько страха — и одна. Все в себе.
— У каждого своих забот хватает. А мне это наказание Божье. Хотя был момент, размечталась. Не поверите — о вас. Но Бог напомнил. Вы не бойтесь, я сейчас уйду.
— Опять двадцать пять. Это тебе пора перестать бояться. Мы ведь теперь вдвоем, так?
Почувствовал, как притихла она.
— Так! Нет ничего неизлечимого, кроме смерти. И гробить тебя психотропными мы не станем. Тут главное, чтобы вместе. Между прочим, я классный массажист, особенно на позвоночнике. Зря улыбаешься, это все связано. И насчет толковых врачей, так тоже, знаешь, связями оброс. И вообще — сразу из аэропорта заедем к тебе. — Отвечая на безмолвный вопрос, сердито добавил: — Вещички заберем. Раз уж ты под мой медицинский присмотр переходишь, то и жить у меня будешь. Не сердись. Это я тебе так неуклюже в любви объясняюсь.
— Но зачем тебе это? Увидел же…
— А не твое дело. Разговорилась больно.
Он прервался, потому что Юля, поднявшись, обхватила его за шею.
— Алеша, я там, в трубе, только половину, но… я тебя очень, очень. Только ты знай, знай только. Ты ничем, ничем! Если что… Если не получится, ты не обязан. Я сама уйду тут же, как увижу. Потому что это за грехи.
— Молчи же!
— Нет, нет, это важно! Я поняла — нельзя становиться рабом денег. Они — инструмент. Но когда они цель, то тогда приходит беда. Ты понимаешь, да?
— Успокойся. Нашла время.
— Но ты дослушай! Деньги либо приносят благо, либо разрушают. Главное, что в душе. Мы не должны погружаться в корысть!
— Ну, хорошо, не погружайся. Тебе причитаются сто двадцать тысяч. Раздай их своим монастырям, церквам, если тебя это успокоит. Только помни, что кто-то их же и разворует.
— Не милостыню, нет! — Юля возбужденно приподнялась на кровати. — Я все придумала: надо создать фонд детских домов. Сначала на мои деньги. Я буду их вкладывать — я это умею, а прибыль штучно распределять. Это и будет благо. И тогда Бог меня простит.
— Хотел бы я знать, за что. Спи же, наконец! Вот уж не подозревал, что такая болтунья.
Через десять минут, утомленная приступом, Юля спала на боку, жадно обхватив его руку, а Забелин, сидя подле, недоуменно рассматривал затянутое первым загаром личико зачем-то входящей в его жизнь девочки. Положительно, чем больше он ее узнавал, тем большей загадкой она становилась.
Требовательный телефонный звонок заставил быстро схватить трубку.
— Да, — пробормотал он.
— Докладаюсь. Подлец Петруччио действиями войск под моим руководством разбит и повержен. Сдал-таки Наталье договоры. Потрясен?
— Ну.
— Что за бестактное «ну»? Я ему на блюдечке институт подношу, а он нукает. Завтра начинаем скупку. Не слышу фанфар. Где ласкающий мое старческое ухо звук бубна? Эй, чего ты там бормочешь?
— Это я тебя так поздравляю. Только тихо.
— Что значит «тихо»? Нет уж, изволь благодарить азартно и с подобающим умилением.
— Пошел к черту.
— Меня-то за что? — расстроился на том конце женский голос.
— Наталка? Погоди, откуда вы вдвоем в два ночи?
— А ты догадайся, недоумок, — выкрикнул издалека Макс. В трубке слышалась борьба.
— Стар! — Аппаратом овладел-таки сильнейший. — Стар, я тебе одному большую тайну скажу — я в нее просто фантастически… Просто!
— Дай же мне, дурашка! — Что-то щелкнуло, и Москва отключилась.
В то время как притихшая Юля бесцельно бродила по неуютной, чужой квартире на Ленинском проспекте, все не решаясь заняться обустройством своего нового жилища, Забелин отправился на окраину Москвы, в образованный хрущевскими пятиэтажками дворик.
В одной из пятиэтажек размещалась районная поликлиника. Со всеми атрибутами зачуханной районной поликлиники — сбитой набекрень надколотой вывеской, вытертым дерматином на распахнутой, прижатой кирпичиком входной двери, пустой урной, пространство вокруг которой было густо усеяно окурками, огрызками фруктов и пропитанными кровью кусочками ватки.
Мимо безликих, безысходно затихших вдоль стен людей Забелин добрался до кабинета с табличкой «Главный врач Сидоренко А.И.». При этом фамилия главврача была выведена от руки на пожелтевшем листочке, когда-то наспех втиснутом под оргстекло.
За столом расположился коротковолосый здоровяк в белом халате, с интересом смотревший на размещенные напротив стеллажи медицинской литературы. В лице его была просветленная задумчивость мыслителя.
— Ба, какие люди! — При скрипе двери он поспешно нажал на лежащий под рукой пульт — посреди стеллажей меж книгами оказался втиснут цветной телевизор. — Вот уж редкий гость.
— Похоже, нет ничего более постоянного, чем временное. — Забелин показал на табличку.
— Тоже помнишь? Два года, почитай, как сюда заманили отсидеться после… ну ты в курсе, как меня тогда подставили. — Главврач увлек гостя рядом с собой на диван. — Такие сволочи. Обещаниями искормили. Евтух лично чуть не каждую неделю в грудь себя бьет, завздрав еще с полгода как поклялся отдать мне наркологическую больницу и…
— Так и клянется.
— Да уж и не так даже. К нему недавно просто пришли мужики из вашего, банкирского брата, я одному из них дочь из наркоты вытащил, и по-простому так спросили: «Чего хочешь?» — В смысле — сколько?
— Да вообще. Просто — чего, мол, хочешь? Чего мужика в запаснике держишь? Когда больницу дашь? И ни с места. То у него симпозиум, то жена заболевает.
— Веришь?
— Выжидает, паскуда. Меня ведь человеком Евтуха числят. А сейчас ходят слухи, что влияние его на Лужка падает. Что тот вроде бы как другой кошелек завести собирается. Вот и затаились. Никто из говнюков этих добра не помнит. Забыли, как в приемной у меня толклись. Теперь решили, что навсегда рухнул. Торопятся, расфасовывают бездарный блатняк по хлебным местам. А я доктор наук — и сижу в этом сраче. Главное, какую команду подобрал. Огурец к огурцу. Все направления можем перекрыть, причем на уровне — супер! И ждут. Ни один не уходит. Мы им деньги копеечные задерживаем… — Он в сердцах ткнул на распластавшуюся на столе ведомость на зарплату. — А они ждут.
Дверь без стука открылась, и вошел один из «огурцов» — худощавый пожилой врач с блестящими быстрыми глазами.
— Ну, ты чего? — игнорируя посетителя, обратился он к Сидоренко. — Пить-то будешь? Все собрались. И водка стынет.
— Васильич! Ты б хоть гостя постеснялся. Вваливаешься промежду прочим. И вообще… Иди отсюда!
— Не будешь, стало быть! А я огурчиков маринованных присовокупил, — и, не скрывая расстройства, странный гость удалился.
— И не лезь ко мне! — крикнул вслед Сидоренко. — Понадобится — сам приду!.. Упала, упала дисциплина. Это как на войне, когда боя нет. Кстати, сам-то не хочешь коньячку? Или, как всегда, за рулем?
— Как всегда. Я к тебе за советом.
— Ну, этого добра навалом.
— Проблема у меня. И серьезная.
— Тоже понятно. Было б что попроще, сподобился бы я разве тебя увидеть? Сейчас бы в Минздраве околачивался.
— Понимаешь, есть некий человек, есть болезнь.
— Некий или некая? — прозорливо уточнил Сидоренко. — Не мнись, сыпь по тексту.
— Тогда некая. И выяснилось… очень дорогая некая.
Слушал Сидоренко с не сходящим с круглого лица выражением понимания. Когда Забелин умолк, ушел с дивана и, водрузившись на привычном месте, некоторое время молчал, неприязненно поглядывая на ведомость.
— Собственно, по описанию — моя больная. Я лично все эти эпилептические очаги в принципе отрицаю. Психиатры, они ведь вообще никого никогда не вылечили. Метода простая — глушат психотропными, пока человек или не сшизуется от таблеток, или в эпилептический статус не впадет. Тогда прямая дорога на погост. Я считаю, причина в другом: за счет искривлений позвонков периодически перекрывается доступ кислорода в головной мозг. Если позвоночник точно восстановить, то и причина приступов уйдет. Есть у меня пара толковых врачей мануальщиков: массажи, иглоукалывание, бешафит. Лекарства исключительно на травах. На самый край — аккуратненько депакинчика подпустим.
Он задумался.
— Я заплачу, — по-своему понял его молчание Забелин.
— Да о чем речь? Сейчас медицина, как проститутка на панели, дешевеет. Так что не обанкротишься. Просто делаем на свой страх и риск. Гарантировать ничего нельзя. Методом, так сказать, проб и ошибок. Конечно, аккуратненько, но…
— Когда начнем?
— Так я и говорю, начать можно. Но и ты понимать должен — помочь мы поможем в любом случае. Настроение, общий тонус, прочее. Но — вылечим ли? Все ведь на ощупь. А болезнь серьезная, с такими перепадами настроения, что мало не покажется. Такой человек подле тебя — это, доложу, тот еще подарочек. Так вот — тебе это нужно?
— Нужно! — Забелин, заканчивая разговор, поднялся.
Глава 8
Аукцион
— Там вас дедок какой-то дожидается странноватенький, — предупредил встретившийся у входа Дерясин.
В поднявшемся навстречу с дивана человеке с подрагивающим лицом и впрямь ощущалась какая-то старящая его безысходность. Поблескивающие из-под квадратных очков глаза были Забелину смутно знакомы.
— Не признаете, — не удивился посетитель. — А ведь было время, вы мне спуску не давали. Отчаянным были полемистом.
— Александр Борисович, — изумился Забелин, — вот уж не ждал. Прошу. Чай? Кофе?.. Или коньячку?
— Да. Именно. — Петраков с плохо скрываемым нетерпением дождался, когда ему наполнят бокал. — Ну, прозит.
— Мы же с вами лет десять не сталкивались.
— Десять лет не виделись. А сталкиваемся в последнее время постоянно.
Забелин внимательно пригляделся к хитренько улыбающемуся Петракову.
— Знаю, кто на самом деле институтик наш обхаживает, — и Петраков намекающе кивнул на логотип «Светоча», одновременно многозначительно повертев опустевший бокал. — Да не скажу никому, не бойтесь. М-да… — ностальгически припомнил он, — настрадался я от вас в свое время. Злым вы были, гордым. И очень отчего-то мои работы любили резать.
— Так подставлялись. Больно писучим были. Но и у вас, сколь помню, аргумент на все случаи жизни имелся. Как это?.. Сейчас, сейчас. — Он постарался воспроизвести петраковский фальцет. — «Вы меня не учите, юноша. За мной семнадцать лет в науке».
— Теперь уже больше. — Петраков зарделся, будто от комплимента. Но глаза за очками не радовались.
Вид его, потерянный, какой-то безразличный, все больше тревожил Забелина.
— Сказать по правде, доволен теперь, что по-доброму разошлись. Надеюсь, наши вас не сильно обидели? — Подлесного после возвращения он еще не видел.
— Ваши? Почему, собственно?
— Я имею в виду договоры по продаже акций. Но и вы хороши. Такого наподписывали… Понимаю, захотелось быстро денег срубить. Но нельзя так-то уж, без разбора в средствах. Ведь институт и вам не чужой. Так что еще и поблагодарите со временем… Хотя я строго-настрого предупреждал, чтоб никакого насилия. Или все-таки?..
— Не понимаю. Погодите. Да неужто вы Наташеньку обидели?
— То есть?!
— Договоры-то эти я ей отдал.
— Ну да. Так и я о том. Присутствующие вели себя подобающе?
— Какие еще присутствующие? Мы вдвоем были.
— А… наши?
— Не знаю, о чем вы. Наташенька мне рассказала о вашем разговоре и попросила вернуть. Я и вернул. Раз уж она сама, раз уж ей это не нужно…
Он пригляделся к потрясенному собеседнику и понимающе захихикал:
— А! То есть вы силой хотели? Вот оно ведь как! А я, выходит, ротозей, сам и отдался. — Он опять хохотнул. — Наташечке моей отдал. Хотя уж и не моей. Ничего, если еще?
— И мне за компанию плесните. Как же вы теперь в «Балчуге» объяснитесь?
— А уже объяснился. Пошло оно все. Чем меня теперь запугать-то можно?
— Но тогда почему? Ведь, строго говоря, на выигрыш стояли? Хотя с другой стороны, правы: факты преступлений налицо. В ваши-то годы — и под следствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31