Хуже того, рыжий неловко качнулся в сторону, и кулак с силой обрушился на острый край большой железной бочки, стоявшей поблизости.
Парень взвыл от боли. Он на миг затих, разглядывая разбитый до крови кулак, одновременно с затаенной яростью глядя на Савву и продавщицу. Дед так и не повернулся к нему лицом.
– Мать вашу! – выругался рыжий.
– Бог наказал, – сказала продавщица.
– Погоди у меня, скотина! – прорычал парень и вышел на улицу.
Савва с Дедом расплатились и стали перетаскивать купленные продукты в телегу. Они выносили мешок с мукой, когда Савве почудился уже знакомый запах: водка, табак и злоба.
– Уехать решили восвояси? Хрена вам! Не получится! Вы так легко не отделаетесь!
Савва увидел, как над головой бедной Медали сверкнул топор. Еще миг – и бедная лошадка была бы искалечена, но топор повис в воздухе, а затем с глухим стуком упал на землю.
– Погоди, – сказал Дед Савве. – Клади мешок. Они опустили мешок на траву, и Дед выпрямился, как будто даже стал выше ростом.
– Выходи вперед, – коротко сказал он.
Дед не повышал голоса, но в его голосе звучал приказ, которому нельзя было не подчиниться.
Наступило полное молчание, стало так тихо, что было слышно, как в цветах вокруг жужжат пчелы.
Затем медленно, как будто нехотя, из-за лошади появился давешний рыжий парень. Однако что-то неуловимо изменилось в нем. Лицо не выражало ничего, на нем не отражалось никаких эмоций. Можно было даже подумать, что парень спит, если бы его глаза не были широко раскрыты. Он пристально смотрел на Антония, но как-то странно, как будто видел и одновременно не видел его.
– Смотри ему в грудь, там, где сердце, – вполголоса сказал Дед Савве. – Видишь темное облако? Это его душа.
Сначала Савва ничего не видел, но затем сосредоточился, забыв обо всем, даже о том, что он существует на свете, и тогда увидел. Она была странная, не округлая, как ей положено быть, а какая-то клочковатая, вся в темных пятнах, но основа ее все-таки светилась синеватым.
Дед на миг закрыл глаза, а затем широко открыл их. И Савва воочию увидел, как совершается чудо. Комковатое облако постепенно принимало округлую правильную форму, темные пятна начали растворяться, как куски сахара в горячей воде. Душа не стала серебристо-голубой, но приобрела ровный синеватый цвет.
– Печень, – сказал Дед.
Савва опустил глаза и увидел, что печень у парня была темной, в дырах. Под пристальным взглядом Деда дыры стали стягиваться, пока не исчезли вовсе.
– Хватит с тебя, иди, – сказал Дед. – И не пить. Ни капли.
Парень не двинулся с места.
– Иди, – повторил Дед громче. – Тебе еще отчет писать. Не волнуйся, все будет в порядке, никто тебя не уволит. Ступай.
Парень повернулся и ровным шагом, не оглядываясь, пошел прочь.
Разговоры с Риммой
Это видение полыхнуло в памяти, как падающая звезда. Савва улыбнулся и посмотрел на сидящих перед ним женщин.
– Его звали Антоний, или просто Дед. Он тоже не знал, откуда я родом. А я вот никак не могу успокоиться, все продолжаю искать.
– Ну и где вы ищете? – с некоторым вызовом спросила Римма. – Здесь, у Ольги в квартире?
– Да, – ответил Савва.
Римма взглянула на подругу с подчеркнутым сожалением.
– Ну здесь-то родиться вы не могли!
– Нет, я здесь не родился, – подтвердил Савва. – У меня нет никаких детских воспоминаний, связанных с этим домом, с двором. Но я здесь жил, я даже думал, что в этой самой квартире, но планировка совсем другая.
– А какую вы помните? – спросила Ольга, очень волнуясь.
– Ну, это была коридорная система, «гребенка», как называют такие квартиры. Длинный коридор и комнаты по одну сторону, длинные, узкие, в одно-два окна. В каждой комнате – по семье. Ванны не было, зато кухня большая, с несколькими плитами. И вода только холодная.
– Господи, а как же мылись? – удивилась Римма.
– В баню, наверное, ходили.
– Вы так хорошо все помните! – заметила Римма. – Даже про воду холодную! Как же вы адрес не можете вспомнить?
– Так я не воду вспомнил, – чистосердечно признался Савва. – Я вспомнил это ощущение на руках, когда их моешь. Пронзительно холодная вода зимой. Почему-то вспомнилось, а почему – не знаю. Наверное, та квартира была похожа на эту.
– А вы в какой комнате жили? – От волнения лицо Ольги покрылось розовыми пятнами.
– Я? – Савва на миг закрыл глаза. – В предпоследней по коридору, длинная узкая комната, больше сама похожая на коридор, все стояло вдоль стены, иначе к окну было бы не пройти. Спасибо, Ольга Васильевна, что вы спросили, иначе бы я никогда не вспомнил.
– Пойдемте, – вдруг решительно сказала Ольга и первая поднялась сама. – Я вам кое-что покажу, пойдемте-пойдемте. И ты, Римма.
– Куда ты нас тащишь?
– Я хочу вам кое-что показать тут, в квартире. Пойдемте, Савва Тимофеевич!
Савва и Римма послушно поднялись со своих мест и пошли за Ольгой. Она привела их в комнату Паши-Торина. Савва сюда только пару раз заглядывал, но подолгу в ней не находился, хотя примерно знал, чего ожидать. На Римму же убранство жилища белого гнома произвело поистине ошеломляющее впечатление. Стены были увешаны картинами, представляющими собой сцены бессмертных произведений Толкина, а в углу прямо на обоях был нарисован огромный двухметровый Гэндальф. Прямо над столом, где лишь жалкая полка с учебниками указывала на то, что гном все-таки посещает школу, висел деревянный щит с символами воинства белых гномов, тут же на вешалке висели воинский плащ и доспехи.
– Господи, а это что? – спросила потрясенная Римма, подходя к гигантскому родословному древу, занимавшему три ватманских листа.
– Паша у нас происходит от самого Великого Торина, – без запинки ответила Ольга. – Вот документ. А вот наглядная агитация. – Она указала на картинки, изображающие эльфов, гномов разных видов, хоббитов и тому подобную публику.
– Посмотрите, это прямо произведение искусства, – сказал Савва, указывая на искусно сделанный из дерева нос лодки, выполненный в виде морды чудовища с оскаленными зубами. – Сколько труда и любви сюда вложено!
– Целое лето возился, – улыбнулась Ольга.
– Слушай, как ты это терпишь? – спросила Римма. – Обои испорчены, и вообще вид какой-то дикий, Нет, слушай, это не дело. Ты должна ему запретить всю эту глупость. Все стены исколол булавками, ведь следы останутся! Ну что это такое? А это? – Римма указывала в угол, где лежала какая-то неопрятная темная груда.
– Это его боевой костюм. Он его сам стирает, когда на него нападет такой стих, – мне это ответственное дело он не доверяет, – объяснила Ольга.
– Я бы такой грязи не потерпела, – безапелляционно заявила Римма. – Выбросить все это, переклеить обои, и никаких кнопок, от них следы потом безобразно выглядят. Пойми, Ольга, ты портишь ребенка! А еще учитель! Вот он у тебя вырастет, и у него будет такой свинарник всю жизнь. Васька у меня был такой. Я с ним мучилась ужасно, а все почему? Мать не приучила. Я так ей и сказала однажды: поблагодарить вас за воспитание сына не могу.
– А она? – спросила Ольга, переглянувшись с Саввой.
– Она? – Римма презрительно пожала плечами. – Бросила трубку, истеричка. И с тех пор со мной не разговаривала, да мы с Васькой вскоре и на развод подали. – Она снова оглядела комнату Павла. – Нет, с этим надо кончать. Поставь ему ультиматум. Нечего быть мягкотелой, а то они тебе на шею сядут. У моей дочери всегда был образцовый порядок. Куклы – все на одной полочке, всякие там безделушки – в ящике. Она знала – если я что-то найду не на месте, эта вещь будет немедленно выброшена, сколько бы она ни стоила. И Светка твердо знала, что так оно и будет.
– Она не протестовала? – осторожно спросил Савва.
– А тут протестуй не протестуй, она знала, что сама виновата – не убрала свои вещи, – пожала плечами Римма. – Но бывало, огорчалась, даже обижалась на меня. На собственной свадьбе она знаете что мне выдала: какого-то зайца плюшевого припомнила, которого я выбросила. Я и забыла про этого зайца, а она помнила, представляете?
– Представляю, – покачала головой Ольга. – Против лома нет приема.
– А хоть бы и лом, но распускать их нельзя! – сказала Римма. – А ты, – она обвела рукой комнату, – позволяешь им вот такое. – И вдруг она замолчала, потому что увидела фотографию, приколотую к стене у окна, которая ей понравилась. На этой фотографии девочка выдувала через соломинку огромный мыльный пузырь. А в нем, словно в волшебном кристалле, отражался многоцветный мир. Какой-то человек проезжал вдалеке на мотоцикле. Несколько пожилых мужчин, собравшихся вокруг дощатого стола, играли в домино. На них оглядывалась веселая женщина, которая развешивала на веревке стираное белье. Так сказать, жизнь двора в городском предместье. И вся эта жизнь отражалась на радужной пленке, которую выдувала девочка. – Смотрите, какая смешная фотография.
– Из-за нее-то я вас и привела, – сказала Ольга, внимательно посмотрев на Савву. И Савва сразу проговорил:
– Танька!
– Вы узнали ее? – обрадовалась Ольга. – Когда мы купили эту квартиру, в ней было полно хлама. Мы неделю его выбрасывали. А эту фотографию дети оставили себе. Она вам что-то напомнила?
– Не знаю, – смущенно ответил Савва. – Всплывают какие-то туманные образы, но ничего определенного. Я только знаю, что эту девочку зовут Танька, то есть Таня.
– Может быть, ваша сестра? Или невеста? – спросила Римма. Она уже загорелась мыслью помочь найти Савве близких. – Давайте сделаем цветной ксерокс этой фотографии и отдадим ее во всероссийский розыск. Или в газетах можно напечатать. Если в сумасшедшем доме сумели отыскать пленного венгра, то уж тут-то Россия. Эта Татьяна должна откликнуться. А с ее помощью можно выйти и на родственников. Вдруг это ваша жена?
– Не знаю, – с сомнением отозвался Савва. – Пожалуй, нет. Я просто не помню, а когда напрягаюсь, у меня сразу сильно болит голова.
Мечты одного директора
Ныне здравствующий директор детского дома своих подопечных детей ненавидел. Как, впрочем, и страну, в которой жил. На вопрос: «Есть ли у вас мечта?» – он многие годы сам себе отвечал однозначно: «Свалить отсюда как можно быстрей».
– Вот она, Россия-матушка, – говорил он соседям, переступая через зловонную лужу, которая регулярно, почти каждый вечер, появлялась в подъезде. – Родились в дерьме, в дерьме и умрем.
Лужу напускали по очереди два хронических алкоголика, Толя и Витя, жившие на той же лестнице. И как их ни воспитывали другие жильцы, даже били, толку от этого не было.
Его детский дом был забит детьми дегенератов, которым в нормальном обществе и рожать бы не позволили. Но с другой стороны, именно нормальные страны, словно сумасшедшие, слали им всяческую помощь. Все больше вещами и детским питанием. Так и тут присосались чиновники из районной администрации – выстроились в очередь, чтобы он каждому из них отстегивал. Но зато комната для интимных встреч – это уж было его ноу-хау. Два года назад, когда он ее оборудовал, на коже аж сыпь появилась от страха. И ничего – все, слава Богу, идет благополучно. Даже несколько крупных чинов пользуются. Можно только удивляться тому, как эти новые господа зациклились на нестандартном сексе. Или подавай им Лолит, или пацанов. Он и сам один раз попробовал с пацаном, думал, может, и правда есть какое особое удовольствие – нет, никакой радости. Но вот даже такой магнат, как Беневоленский, которому все вроде бы доступно, даже тот начал пользоваться. Не догадывается, что за это ему придется заплатить не одного-двух, а сотни три Франклинов.
Поначалу директор мечтал купить на берегу Черного моря дом с мандариновым садом. Летом сдавать комнаты отдыхающим, осенью собирать мандарины, которые растут сами по себе на невысоких деревьях, и жить как король. Но потом на этом самом берегу так забурлило, что мечту о доме пришлось отложить до того времени, пока там устаканится жизнь. Однако жизнь в солнечной Абхазии не устаканивалась, а даже под Сочи покупать дом стало опасно. Тогда мечта его слегка географически сдвинулась. Он слетал по путевке в Анталию и понял, что нашел райское для себя место. Даже познакомился с несколькими владельцами ресторанчиков, которые прежде были такими же, как он, совками и вспоминали прежнюю жизнь как дурной сон.
– А что, дело решаемое, – сказал ему бывший преподаватель атеизма, житель города Ростова Гриша, а нынче мусульманин Махмуд. – Есть небольшой капиталец – и ты король!
И теперь директор детдома заканчивал накопление своего капитала.
Последним вкладом в капитал должны были стать доллары от Беневоленского.
Как же этот магнат, такой ушлый в своем деле, не подумал, что всю его любовь директор снимает на камеру. В принципе, никакой злобы директор к магнату не чувствовал. Какую злобу может испытывать крестьянин к корове, которую каждый день доит, а потом режет на мясо? Да никакой. Только заботу и благодарность. Так и директор. Магнат Беневоленский был для него той же дойной коровой. Но теперь настало время вести его на скотобойню.
Директор запаковал большой из плотной бумаги конверт с видеокассетой, надписал: «Г.И.Беневоленскому, в личные руки» и заклеил скотчем. Внутри конверта было и письмецо, в котором директор излагал свою просьбу, а также предупреждал, что теперь за сохранность его директорской жизни отвечает сам Беневоленский, потому что пять копий лежат по разным адресам и готовы по первому сигналу лечь на стол Генеральному прокурору. Как-никак, статью в УК Российской Федерации о растлении малолетних пока никто не отменял. С копиями он, конечно, преувеличил. На самом деле была одна, она хранилась дома, и даже жена о ней не догадывалась.
В качестве выкупа директор просил немного – всего пятьдесят тысяч зеленых. Для такого, как Беневоленский, это все равно что чихнуть. Он так и писал: «Для Вас это – пустячок» а для меня – радость".
Спустя несколько минут после того, как конверт был вручен нарочному – собственному племяннику, которому директор доверял и не такие дела, – объявился и сам магнат. Он всегда звонил неожиданно, но пока директору везло – во время визитов комната для интимных встреч была как раз свободна.
В этот раз директору пришлось долго ждать прихода знатного гостя у калитки под моросящим дождем. Видимо, у того что-то стряслось по дороге. Директор даже забеспокоился: уж не столкнулся ли племянник с магнатом и не вручил ли уже тот пакет. Это в его планы никак не входило. Но едва он собрался вернуться в корпус, как терпение было вознаграждено. Запропастившийся магнат появился и отрядил «на конфеты детям» две бумажки с портретами президентов: Франклина и Гранта. Исходя из будущей суммы – пустячок, а приятно.
А спустя недолгое время нагрянул другой гость, после которого в душе директора многое переменилось.
Второе пришествие троицы
Савва первым услышал, как кто-то осторожно открывает наружную дверь. Пунечка услышала второй. Она подняла голову и навострила белые пушистые ушки, удивляясь: кто бы это мог быть? Она знала, что это не свои: всех домашних она узнавала сразу. Потом она вспомнила цепкой кошачьей памятью, что эти уже были и что они плохие, но Савва понял это раньше, чем она.
Бандиты вернулись, как и следовало ожидать. На этот раз они пришли в отсутствие Ольги, за полчаса до ее предполагаемого появления. Значит, решили устроить засаду и взять ее на испуг. «Интересно, – подумал Савва, – что они помнят из своего прошлого посещения? Если все прошло правильно, то они не помнят ничего».
Он встал к стене на кухне и замер. Вскоре в коридоре послышалась возня и раздались приглушенные голоса:
– Тихо, ты! Надо, чтобы она сначала ничего не заметила. Коврик поправь. Это говорил главный.
– Он так и был, – недовольно буркнул «дебил».
– Я сказал: поправить! – повысил голос главный. Раздалось недовольное ворчание. «Дебил» поправлял коврик в прихожей.
– Проходим на кухню, – приказал главный. – Спокойно ждем. Сидеть тихо, не курить.
– А я в форточку, – сказал дебил. – Курить очень хочется.
– Я самого тебя в форточку. У них никто не курит, она сразу почувствует запах табака.
Они вошли на кухню. Савва стоял у дальней стены, и они не обратили на него внимания, как будто его и не было в помещении. Главный вынул из кармана пиджака документы, видимо, ту самую генеральную доверенность на квартиру и все Ольгино имущество, затем достал ручку и аккуратно положил все на стол.
– Думаешь, эта сука так тебе возьмет и все подпишет? – с усмешкой спросил «садист». – Помнишь, как она с нами разговаривала? Но я тут кое-что для нее припас.
И он вынул из сумки новенький паяльник.
– Гляди, шеф, чего это у них с раковиной? Жгли, что ли, чего?
– Еще квартиру спалят, – буркнул «дебил».
Если бы не серьезность момента, Савва бы, наверное, рассмеялся, уж очень комично выглядела эта троица. Они решительно ничего не помнили о своем прошлом посещении этой квартиры и осматривались так, как будто были тут впервые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40