Филиппов уже говорил с главным о Хасане, и Сергей счёл, что момент самый подходящий:
— Борис Иваныч, что, если нам попросить Александра Владимировича похлопотать перед министром о представлении Хасана к ордену: он ведь сегодня совершил подвиг… Вот и Степан Андреевич, очевидно, поддержит?..
— Разумеется, поддержу, — кивнул Филиппов. — Таким прекрасным испытателем мы вправе гордиться!
Крымов, глядя на пепел сигареты, помолчал немного. Потом поднял глаза на Филиппова и Стремнина:
— Попробуем-ка мы лучше сами похлопотать об этом перед министром!
Филиппов быстро спросил:
— Вы уже говорили с Рюриковым?
— Имел неосторожность.
— И что он?
— Поёжился. Неловко, говорит, обращаться к министру… Ведь сами прошляпили… И так, говорит, не знаю, как первому заму докладывать!.. Советовал объявить благодарность в приказе… Ну, и премию… То, что в наших силах… А орден, говорит, будем-де иметь в виду, когда к каким-нибудь торжествам нам спустят лимит… Ну а я-то, конечно, такого мнения, что дорого яичко к светлому праздничку, а ведь праздник-то у Хасана сегодня!
Филиппов и Стремнин переглянулись:
— Так, значит, я подготовлю представление, Борис Иваныч? — спросил Филиппов.
— И пусть Сергей Афанасьевич вам поможет — он ведь прекрасно знает Хасана. А я сам переговорю с министром обо всём этом по прямому проводу…
* * *
Когда Стремнина пригласили в партком, Филиппов разговаривал с молодой женщиной.
— Да, да, входи, входи, Сергей Афанасьич, — сказал он, вставая, — вот, Галина Николаевна, познакомьтесь, — лётчик-испытатель инженер Стремнин.
«Корреспондентка», — решил Сергей в момент, когда она протянула ему руку:
— Лилина, спецкор радиопрограммы «Юность».
— Стремнин.
— Сергей Афанасьич, удели, пожалуйста, «Юности» немного времени, — попросил секретарь парткома. — Присаживайтесь и занимайтесь делом, не стану вам мешать.
Сергей начал первым:
— Чем могу быть полезен?
Лилина раскрыла сумку, достала конверт:
— На «Юность» пришло письмо от молодого сибиряка-механизатора, влюблённого в авиацию. Вот и хотелось бы поговорить по поводу этого письма.
Развернув письмо, Сергей пробежал глазами. Лилина тихонько извлекла из сумки репортёрский магнитофон.
— Позволите?..
— Да, да, пожалуйста, у меня все готово.
— Прежде всего должен сказать, что наша работа, лётчиков-испытателей, была бы невыносимой, если б состояла из сплошных подвигов, как здесь пишет товарищ из Сибири, не нашлось бы среди нашего брата таких… «железобетонных», что ли, чтоб изо дня в день свершать подвиги, а потом спать ночью спокойно.
Нет, — продолжал Сергей, — в большинстве своём испытательные полёты проходят гладко, спокойно. Это происходит потому, что множество добросовестных людей — механиков, электриков, прибористов, синоптиков, инженеров-испытателей и учёных-руководителей — тщательно готовят и машину и все, связанное с полётом, чтобы максимально обеспечить надёжность испытаний.
В этой связи с улыбкой вспоминаю такой разговор.
«Ба, Стремнин!.. Вы живы? — восклицает начальник отдела труда и зарплаты. — А мне говорили, что ваши испытания очень рискованные, просили даже повысить оплату за риск…»
«Что делать! — отвечаю ему со смехом, — конструкторы стараются все предусмотреть, чтоб мы не каждый раз разбивались!»
Однако за риск нам все же платят не зря… Бывает… как это осмотрительно подмечено в песенке к популярному телефильму, что «кое-где у нас порой кто-то» и гибнет. И это происходит потому, что сложность лётных испытаний все ещё велика, риск в нашей работе остаётся и, может быть, будет всегда, ибо, как ни совершенствуется техника, как ни обогащаются наши знания — новые явления, неясные, сюрпризные, снова и снова выявляются в самих испытаниях. И наука лишь потом их объясняет. Как и прежде, так и теперь опыт то и дело опережает теорию. Теория и практика как бы бегут наперегонки… Словом, как бы ни старались специалисты все предусмотреть, лётчик-испытатель может встретиться с каким-то новым явлением, присущим недостаточно изученной машине, или может стать жертвой мизерного упущения, какой-то непредвиденной случайности, способной развиться и привести к катастрофе.
Лилина, взглянув на магнитофон, мягко спросила:
— Не могли б вы, Сергей Афанасьевич, привести какой-нибудь характерный пример?
— Гм… Да вот хотя бы. Поднимаясь как-то на одноместном самолёте на высоту, мой товарищ Хасан Мигай был оглушён взрывом, происшедшим у него над головой в кабине. Он потерял сознание, а когда очнулся, увидел, самолёт падает в крутой спирали, земля надвигается, но запас высоты пока ещё есть.
Первым естественным порывом было вывести машину в нормальное положение, что он с радостью и сделал, ощутив послушность рулей. Потом потянулся левой рукой к голове, к болевому месту, и заметил на плечах осколки плексигласа. Взглянул вверх — дыра на внутреннем стекле…
— Разве на самолётах, как в домах, двойное остекление?
— Теперь нет. А на испытываемом Хасаном самолёте имелось такое, с воздушной прослойкой между двумя стёклами.
Разбираясь в причине случившегося, обнаружили, что компенсационный клапан остекления наглухо закрыт, и тогда стало понятным, что стекло разорвалось от разности давлений воздуха — земного, запертого в пространстве между стёклами, и разреженного в кабине на высоте полёта.
Лилина снова оживилась:
— Значит, уясняя одно, случайно наткнулись на другое?
— Вот именно! На скрытый, как бы притаившийся дефект! Казалось бы, такая ясная, в буквальном смысле прозрачная конструкция, как фонарь!.. А «мизерный» дефект в нём проглядели. Так что повезло не только Хасану, но и другим лётчикам, над которыми нависал этот дефект клапана и коварство двойного остекления.
Лилина попробовала копнуть поглубже:
— Как я вас поняла, «прогляды» в практике лётных испытаний, к счастью, редки?
— Вы хорошо сказали: к счастью!.. — И, вспомнив что-то, Сергей усмехнулся: — Я с ужасом однажды подумал: «А что, если б у нас так работали, как в знакомом мне ателье?..»
Заказал как-то костюм и намаялся с ним до того, что вот какой кошмар приснился. Будто прилетел на вертолёте к человеку, терпящему бедствие на унесённой в море надувной лодке. Кричу механику: «Спускай трап!» А он мне: «Командир, а трап-то мы и забыли!..» Я похолодел… А что делать?.. Надо лететь за трапом. Помахали бедняге, мол, погоди, друг, мы сейчас, мы скоро!.. А где там скоро… Склад открыт — накладную подписать некому, накладную подписали — склад на обед закрылся. Погрузили наконец трап — шторм в море поднялся!.. Так и проснулся я в холодному поту, не найдя среди бушующих волн ни лодки, ни бедного парня…
Далее.
Боюсь, что разочарую вас, если скажу: настоящий лётчик-испытатель готовит себя на земле не к подвигу, а к тому, как, выполняя сложное задание, не выйти за пределы допустимого, после чего потребуются уже героические усилия для спасения самолёта и экипажа. У нас бытует поговорка: «Если лётчик-испытатель готовит себя к подвигу — значит, он к полёту не готов!»
В чём же тогда сущность этой, как товарищ из Сибири назвал, героической профессии?.. Говоря образно: в необходимости то и дело елозить по самому краю обрыва, чтобы увидеть, а что там ниже, но не скатиться вниз… Что же заставляет человека идти на это дело?.. Есть среди нас и такие, которые могут ответить: деньги… Но я отвечу: любовь к летанию и жажда творчества!.. И если при проектировании самолёта не всегда приметен вклад лётчика-испытателя, то с началом лётных испытаний, когда неминуемо выявляется необходимость доводок и даже совершенствований машины, участие лётчика-испытателя в творческом процессе становится все более результативным.
— И, как я понимаю, — включилась Лилина, — пик эмоционального подъёма…
— Вот уж чего нам не занимать, так эмоциональных пиков!.. — Сергей обхватил ладонью подбородок, пряча улыбку. — Я, правда, говорил, что большинство полётов проходит гладко, спокойно, но ведь все равно перед каждым волнуешься, не зная, чем он может окончиться… Да и в любом из них предпосылок для эмоциональных всплесков — море… И это потому, что мы ставим себе задачу создавать не просто на сегодня хорошие самолёты, а самые лучшие на ближайшие годы вперёд!.. Другое дело — всегда ли это удаётся?.. Здесь как в любом ремесле: конец — делу венец!
Стремнин показал глазами на магнитофон, и Лилина выключила его, поблагодарив Сергея.
Часть четвёртая
Глава первая
Последние дни в средней полосе шли дожди. Это-то и беспокоило Тамарина, когда он, созвонившись из Днепропетровска с Надей, уговорил её приехать в Ленинград в субботу утренним поездом.
И надо же произойти такому везению! Подлетая ночным рейсом к Ленинграду, Жос увидел очищающееся мало-помалу небо. Ещё не решаясь признаться себе в радости, он то и дело вскакивал, пялясь в один, другой иллюминатор; но появилась стюардесса и попросила пристегнуться ремнями — самолёт пошёл на снижение. Посадка совпала с восходом солнца, утро розовощёко заиграло на лицах пассажиров, когда спускались по трапу, а отмытый прозрачный воздух пахнул такой свежестью, что у Тамарина не осталось сомнения: погода налаживается и день обещает быть ясным и тёплым.
Все ликовало в Тамарине и от утреннего солнца, и от предстоящей встречи. Тамарин ворвался в аэровокзал и встал в очередь за чемоданом. В его распоряжении времени было достаточно, но это был как раз тот случай, когда Жос торопил время. А багаж будто нарочно задерживался, и он уже было принялся костить Ленинградский аэровокзал, полагая его медлительнейшим из всех, где приходилось бывать. Но тут транспортёр доставил его собственный чемоданчик, и Жос, взглянув на часы, удивился, что потратил на всё про всё пятнадцать минут.
Тамарин помчался в город на Московский вокзал, и, сдав в камеру хранения чемоданчик, поспешил узнать о прибытии поезда. Немного успокоился, когда его заверили, что поезда следуют без опозданий. Нужно было побриться, и он заглянул в парикмахерскую — мастер будто ждал его, и, когда бритьё закончилось кипятковым компрессом, до прибытия поезда все ещё оставалось около часа.
Что может быть лучше — пройтись по Невскому, вспомнить о тех, кого осенило воздвигнуть когда-то все эти великолепные дома, дворцы… О тех, кто, прогуливаясь здесь, не раз восторгался красотой этого проспекта… Вообразить Пушкина под руку с Натальей Николаевной… Карла Брюллова, Гоголя…
Вспомнив невольно «Невский проспект» Гоголя, Тамарин усмехнулся.
Нет. Пусть не имел он отличнейших усов, и, слава богу, шевелюре его было далеко до гладкости серебряного блюда, и лет ему было не так уж сильно за двадцать пять, и светло-серый костюм, а вовсе не удивительно сшитый сюртук сидел на нём ладно, — он не устремился на Невский проспект. Он вышел на привокзальную площадь, увидел вдали искрящуюся золотом Адмиралтейскую иглу, постоял немного да и вернулся в вокзал: без Нади ничто не шло на ум, ни на чём не мог он сосредоточиться, даже воспоминание о Гоголе и его «Невском проспекте» не вызвало в нём улыбки.
За полчаса до прибытия поезда Жос принялся вышагивать по перрону и все делал в уме прикидки, где остановится двенадцатый вагон, в котором едет Надя. Застыв на месте, минуту спустя вводил какие-то поправки в расчёты, заставлявшие изменить «дислокацию», но время тянулось так медленно, что уж и не верилось в исправность часов.
И вот — о радость! — поезд все же показался в отдалении… Но и тут машинист локомотива, будто издеваясь над влюблённым, последние сотни метров тащился с такой неправдоподобной медлительностью, что Жос в конце концов не вытерпел и отвернулся.
Наконец показался и двенадцатый вагон. Жос кинулся навстречу, увидел в открытом окне Надю, её светящиеся радостью глаза, её улыбку, несравненную улыбку!..
— Диво ты моё дивное! — прошептал он, целуя ей руку и подхватывая её сумку, — чудо ты моё чудное!.. Как тебе идёт эта стрижка, эти милые вихры!.. И все, все!.. И короткая не по моде юбчонка, и эти туфельки на шпильках!
— Здравствуй, милый! — Надя сморщила на свой манер нос и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала Тамарина, не дождавшись, пока тот сообразит поставить дорожную сумку. — Как я счастлива видеть тебя здесь!
— Нет уж! Помилуй бог: более счастливого, чем Жос Тамарин, сейчас в целом свете днём с огнём не сыщешь!..
— Тогда, — Надя рассмеялась, — как это у Тютчева: «Поздравим же, перекрестясь, тебя со мной, с тобой меня!»
— Прелесть ты моя!.. Ну, как ты?
— Отлично!
— Тогда сдаём вещи, быстренько перекусим тут, за углом, — и в путь! Сегодня — Петергоф, а завтра — Павловск!
Когда они вышли на площадь, навстречу попалась девушка с букетом гладиолусов. Жос вопросительно посмотрел на Надю, и это не ускользнуло от внимания незнакомой ленинградки.
— Не правда ли, чудесные цветы?.. Там, за углом, в ларьке… Их там много!..
Девушка сияла, как и её цветы, и, видно, ей очень хотелось, чтобы все прохожие в этот миг были счастливы. Тамарин и Надя снова переглянулись: «Можно ли быть ещё счастливей?!» — девушка понимающе кивнула.
За два предстоящих дня — субботу и воскресенье — хотелось побывать всюду. Они договорились посвятить все это время пригородам Ленинграда: Надя не бывала ни в Петергофе, ни в Павловске, но Жос-то прекрасно знал: чтобы только обежать эти два места, недели не хватит. Допивая торопливо кофе, сказал:
— Увы, необъятного не объять… Поэтому сейчас едем в Петергоф и сегодня посвятим Большому дворцу и фонтанам… А завтра…
— Милый, доживём до завтра! — улыбнулась Надя.
* * *
Они сидели друг против друга в вагоне электрички. Жос наклонился к Наде, и было им хорошо.
Надя спросила о поездке в Днепропетровск. Жос расплылся.
— О!.. Любопытная была поездка!.. Вызывает меня шеф и говорит: «Слыхали ли вы, Георгий Васильевич, что на периферии у нас имеются самодеятельные авиаконструкторы; они строят авиетки и не без успеха пробуют на них летать?»
Ещё не зная, к чему он клонит, я повёл плечами, дескать, слыхал что-то, но не придавал значения. «Нет, — возразил шеф, — в данном случае речь идёт о двух механиках совхоза, которые ухитрились за десять лет построить несколько самолётов собственной конструкции, совершенствуя их раз от разу, и наше министерство, заинтересовавшись, решило командировать к ним специалиста, чтобы установить, на каком уровне знаний все это делается».
Я понял, что шеф, относясь сочувственно к изобретательным людям, хочет оказать им поддержку.
— И что же увидел на месте?
— Прежде всего большой пруд на краю совхозного посёлка и множество водоплавающей птицы — гусей, уток… Мне указали, где «ангар». Я подошёл к сараю, спросил: могу ли видеть товарищей Артева и Тимоева? Вышли оба. Насторожённо взглянули. Самого рабочего вида, серьёзные мужики. В полуоткрытую дверь сарая видны были контуры двух небольших самолётов. Через пять минут мы с Михаилом и Виктором разговаривали так, будто знакомы много лет.
Жос извлёк из пиджака несколько фотографий.
— Вот, Наденька, их «Мрия» — «Мечта» в момент отрыва от земли… Двухцилиндровый моторчик впереди, округлый продолговатый фюзеляж и крыло над ним…
— Батюшки, лётчик чуть ли не по пояс возвышается над кабиной! — изумилась Надя. — Будто в мотоциклетной коляске…
— Именно так! — улыбнулся Жос, предлагая Наде второй снимок. — А это уже «Самург»…
— О!.. Здесь пилот сидит впереди за стеклом, и в изящности очертаний видна более совершенная конструкция… А что такое «Самург»?.. — заинтересовалась Надя.
— «Самург» — в переводе с узбекского — «Птица счастья»… Когда Михаил Артев заканчивал постройку этого аппарата, его жена вдруг обнаружила пропажу полотняных простыней… Разыскала она их по меткам на обтяжке крыльев «Самурга» в пропитанном нитролаком виде… Разумеется, не обошлось без семейного конфликта.
— Да и её понять можно, — усмехнулась Надя, — простыни нынче в дефиците…
— Правда? — искренне изумился Жос. Надя рассмеялась:
— Где уж вам, мужчинам, да ещё парящим в облаках, думать о таких пустяках, как простыни!.. А это что за самолётик?.. Очень похож на «Самурга», а все же несколько иной… Рули более скошены назад, совсем как на скоростных машинах…
— Браво, милая! — Жос взглянул изумлённо и расплылся в улыбке. — Ты на глазах делаешь авиационные успехи!
— Ещё бы!.. Слушая тебя, я не ловлю ворон, я самолёты хватаю на лету!..
— Прелесть ты моя! — в порыве нахлынувшей нежности Жос поцеловал Надю.
— А ты не смеёшься надо мной? Это правда не «Самург»?
— Боже избавь!.. Могу ли я над тобой смеяться!.. Ты совершенно правильно заметила, эти эти самолёты близки по типу, но не одинаковые. Здесь на снимке уже не «Самург», а «Мустанг» Виктора Тимоева.
Надя не без лукавства спросила:
— И тебе не удалось, часом, на этих милых «самолётах» полетать?..
Жос совершенно растаял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Борис Иваныч, что, если нам попросить Александра Владимировича похлопотать перед министром о представлении Хасана к ордену: он ведь сегодня совершил подвиг… Вот и Степан Андреевич, очевидно, поддержит?..
— Разумеется, поддержу, — кивнул Филиппов. — Таким прекрасным испытателем мы вправе гордиться!
Крымов, глядя на пепел сигареты, помолчал немного. Потом поднял глаза на Филиппова и Стремнина:
— Попробуем-ка мы лучше сами похлопотать об этом перед министром!
Филиппов быстро спросил:
— Вы уже говорили с Рюриковым?
— Имел неосторожность.
— И что он?
— Поёжился. Неловко, говорит, обращаться к министру… Ведь сами прошляпили… И так, говорит, не знаю, как первому заму докладывать!.. Советовал объявить благодарность в приказе… Ну, и премию… То, что в наших силах… А орден, говорит, будем-де иметь в виду, когда к каким-нибудь торжествам нам спустят лимит… Ну а я-то, конечно, такого мнения, что дорого яичко к светлому праздничку, а ведь праздник-то у Хасана сегодня!
Филиппов и Стремнин переглянулись:
— Так, значит, я подготовлю представление, Борис Иваныч? — спросил Филиппов.
— И пусть Сергей Афанасьевич вам поможет — он ведь прекрасно знает Хасана. А я сам переговорю с министром обо всём этом по прямому проводу…
* * *
Когда Стремнина пригласили в партком, Филиппов разговаривал с молодой женщиной.
— Да, да, входи, входи, Сергей Афанасьич, — сказал он, вставая, — вот, Галина Николаевна, познакомьтесь, — лётчик-испытатель инженер Стремнин.
«Корреспондентка», — решил Сергей в момент, когда она протянула ему руку:
— Лилина, спецкор радиопрограммы «Юность».
— Стремнин.
— Сергей Афанасьич, удели, пожалуйста, «Юности» немного времени, — попросил секретарь парткома. — Присаживайтесь и занимайтесь делом, не стану вам мешать.
Сергей начал первым:
— Чем могу быть полезен?
Лилина раскрыла сумку, достала конверт:
— На «Юность» пришло письмо от молодого сибиряка-механизатора, влюблённого в авиацию. Вот и хотелось бы поговорить по поводу этого письма.
Развернув письмо, Сергей пробежал глазами. Лилина тихонько извлекла из сумки репортёрский магнитофон.
— Позволите?..
— Да, да, пожалуйста, у меня все готово.
— Прежде всего должен сказать, что наша работа, лётчиков-испытателей, была бы невыносимой, если б состояла из сплошных подвигов, как здесь пишет товарищ из Сибири, не нашлось бы среди нашего брата таких… «железобетонных», что ли, чтоб изо дня в день свершать подвиги, а потом спать ночью спокойно.
Нет, — продолжал Сергей, — в большинстве своём испытательные полёты проходят гладко, спокойно. Это происходит потому, что множество добросовестных людей — механиков, электриков, прибористов, синоптиков, инженеров-испытателей и учёных-руководителей — тщательно готовят и машину и все, связанное с полётом, чтобы максимально обеспечить надёжность испытаний.
В этой связи с улыбкой вспоминаю такой разговор.
«Ба, Стремнин!.. Вы живы? — восклицает начальник отдела труда и зарплаты. — А мне говорили, что ваши испытания очень рискованные, просили даже повысить оплату за риск…»
«Что делать! — отвечаю ему со смехом, — конструкторы стараются все предусмотреть, чтоб мы не каждый раз разбивались!»
Однако за риск нам все же платят не зря… Бывает… как это осмотрительно подмечено в песенке к популярному телефильму, что «кое-где у нас порой кто-то» и гибнет. И это происходит потому, что сложность лётных испытаний все ещё велика, риск в нашей работе остаётся и, может быть, будет всегда, ибо, как ни совершенствуется техника, как ни обогащаются наши знания — новые явления, неясные, сюрпризные, снова и снова выявляются в самих испытаниях. И наука лишь потом их объясняет. Как и прежде, так и теперь опыт то и дело опережает теорию. Теория и практика как бы бегут наперегонки… Словом, как бы ни старались специалисты все предусмотреть, лётчик-испытатель может встретиться с каким-то новым явлением, присущим недостаточно изученной машине, или может стать жертвой мизерного упущения, какой-то непредвиденной случайности, способной развиться и привести к катастрофе.
Лилина, взглянув на магнитофон, мягко спросила:
— Не могли б вы, Сергей Афанасьевич, привести какой-нибудь характерный пример?
— Гм… Да вот хотя бы. Поднимаясь как-то на одноместном самолёте на высоту, мой товарищ Хасан Мигай был оглушён взрывом, происшедшим у него над головой в кабине. Он потерял сознание, а когда очнулся, увидел, самолёт падает в крутой спирали, земля надвигается, но запас высоты пока ещё есть.
Первым естественным порывом было вывести машину в нормальное положение, что он с радостью и сделал, ощутив послушность рулей. Потом потянулся левой рукой к голове, к болевому месту, и заметил на плечах осколки плексигласа. Взглянул вверх — дыра на внутреннем стекле…
— Разве на самолётах, как в домах, двойное остекление?
— Теперь нет. А на испытываемом Хасаном самолёте имелось такое, с воздушной прослойкой между двумя стёклами.
Разбираясь в причине случившегося, обнаружили, что компенсационный клапан остекления наглухо закрыт, и тогда стало понятным, что стекло разорвалось от разности давлений воздуха — земного, запертого в пространстве между стёклами, и разреженного в кабине на высоте полёта.
Лилина снова оживилась:
— Значит, уясняя одно, случайно наткнулись на другое?
— Вот именно! На скрытый, как бы притаившийся дефект! Казалось бы, такая ясная, в буквальном смысле прозрачная конструкция, как фонарь!.. А «мизерный» дефект в нём проглядели. Так что повезло не только Хасану, но и другим лётчикам, над которыми нависал этот дефект клапана и коварство двойного остекления.
Лилина попробовала копнуть поглубже:
— Как я вас поняла, «прогляды» в практике лётных испытаний, к счастью, редки?
— Вы хорошо сказали: к счастью!.. — И, вспомнив что-то, Сергей усмехнулся: — Я с ужасом однажды подумал: «А что, если б у нас так работали, как в знакомом мне ателье?..»
Заказал как-то костюм и намаялся с ним до того, что вот какой кошмар приснился. Будто прилетел на вертолёте к человеку, терпящему бедствие на унесённой в море надувной лодке. Кричу механику: «Спускай трап!» А он мне: «Командир, а трап-то мы и забыли!..» Я похолодел… А что делать?.. Надо лететь за трапом. Помахали бедняге, мол, погоди, друг, мы сейчас, мы скоро!.. А где там скоро… Склад открыт — накладную подписать некому, накладную подписали — склад на обед закрылся. Погрузили наконец трап — шторм в море поднялся!.. Так и проснулся я в холодному поту, не найдя среди бушующих волн ни лодки, ни бедного парня…
Далее.
Боюсь, что разочарую вас, если скажу: настоящий лётчик-испытатель готовит себя на земле не к подвигу, а к тому, как, выполняя сложное задание, не выйти за пределы допустимого, после чего потребуются уже героические усилия для спасения самолёта и экипажа. У нас бытует поговорка: «Если лётчик-испытатель готовит себя к подвигу — значит, он к полёту не готов!»
В чём же тогда сущность этой, как товарищ из Сибири назвал, героической профессии?.. Говоря образно: в необходимости то и дело елозить по самому краю обрыва, чтобы увидеть, а что там ниже, но не скатиться вниз… Что же заставляет человека идти на это дело?.. Есть среди нас и такие, которые могут ответить: деньги… Но я отвечу: любовь к летанию и жажда творчества!.. И если при проектировании самолёта не всегда приметен вклад лётчика-испытателя, то с началом лётных испытаний, когда неминуемо выявляется необходимость доводок и даже совершенствований машины, участие лётчика-испытателя в творческом процессе становится все более результативным.
— И, как я понимаю, — включилась Лилина, — пик эмоционального подъёма…
— Вот уж чего нам не занимать, так эмоциональных пиков!.. — Сергей обхватил ладонью подбородок, пряча улыбку. — Я, правда, говорил, что большинство полётов проходит гладко, спокойно, но ведь все равно перед каждым волнуешься, не зная, чем он может окончиться… Да и в любом из них предпосылок для эмоциональных всплесков — море… И это потому, что мы ставим себе задачу создавать не просто на сегодня хорошие самолёты, а самые лучшие на ближайшие годы вперёд!.. Другое дело — всегда ли это удаётся?.. Здесь как в любом ремесле: конец — делу венец!
Стремнин показал глазами на магнитофон, и Лилина выключила его, поблагодарив Сергея.
Часть четвёртая
Глава первая
Последние дни в средней полосе шли дожди. Это-то и беспокоило Тамарина, когда он, созвонившись из Днепропетровска с Надей, уговорил её приехать в Ленинград в субботу утренним поездом.
И надо же произойти такому везению! Подлетая ночным рейсом к Ленинграду, Жос увидел очищающееся мало-помалу небо. Ещё не решаясь признаться себе в радости, он то и дело вскакивал, пялясь в один, другой иллюминатор; но появилась стюардесса и попросила пристегнуться ремнями — самолёт пошёл на снижение. Посадка совпала с восходом солнца, утро розовощёко заиграло на лицах пассажиров, когда спускались по трапу, а отмытый прозрачный воздух пахнул такой свежестью, что у Тамарина не осталось сомнения: погода налаживается и день обещает быть ясным и тёплым.
Все ликовало в Тамарине и от утреннего солнца, и от предстоящей встречи. Тамарин ворвался в аэровокзал и встал в очередь за чемоданом. В его распоряжении времени было достаточно, но это был как раз тот случай, когда Жос торопил время. А багаж будто нарочно задерживался, и он уже было принялся костить Ленинградский аэровокзал, полагая его медлительнейшим из всех, где приходилось бывать. Но тут транспортёр доставил его собственный чемоданчик, и Жос, взглянув на часы, удивился, что потратил на всё про всё пятнадцать минут.
Тамарин помчался в город на Московский вокзал, и, сдав в камеру хранения чемоданчик, поспешил узнать о прибытии поезда. Немного успокоился, когда его заверили, что поезда следуют без опозданий. Нужно было побриться, и он заглянул в парикмахерскую — мастер будто ждал его, и, когда бритьё закончилось кипятковым компрессом, до прибытия поезда все ещё оставалось около часа.
Что может быть лучше — пройтись по Невскому, вспомнить о тех, кого осенило воздвигнуть когда-то все эти великолепные дома, дворцы… О тех, кто, прогуливаясь здесь, не раз восторгался красотой этого проспекта… Вообразить Пушкина под руку с Натальей Николаевной… Карла Брюллова, Гоголя…
Вспомнив невольно «Невский проспект» Гоголя, Тамарин усмехнулся.
Нет. Пусть не имел он отличнейших усов, и, слава богу, шевелюре его было далеко до гладкости серебряного блюда, и лет ему было не так уж сильно за двадцать пять, и светло-серый костюм, а вовсе не удивительно сшитый сюртук сидел на нём ладно, — он не устремился на Невский проспект. Он вышел на привокзальную площадь, увидел вдали искрящуюся золотом Адмиралтейскую иглу, постоял немного да и вернулся в вокзал: без Нади ничто не шло на ум, ни на чём не мог он сосредоточиться, даже воспоминание о Гоголе и его «Невском проспекте» не вызвало в нём улыбки.
За полчаса до прибытия поезда Жос принялся вышагивать по перрону и все делал в уме прикидки, где остановится двенадцатый вагон, в котором едет Надя. Застыв на месте, минуту спустя вводил какие-то поправки в расчёты, заставлявшие изменить «дислокацию», но время тянулось так медленно, что уж и не верилось в исправность часов.
И вот — о радость! — поезд все же показался в отдалении… Но и тут машинист локомотива, будто издеваясь над влюблённым, последние сотни метров тащился с такой неправдоподобной медлительностью, что Жос в конце концов не вытерпел и отвернулся.
Наконец показался и двенадцатый вагон. Жос кинулся навстречу, увидел в открытом окне Надю, её светящиеся радостью глаза, её улыбку, несравненную улыбку!..
— Диво ты моё дивное! — прошептал он, целуя ей руку и подхватывая её сумку, — чудо ты моё чудное!.. Как тебе идёт эта стрижка, эти милые вихры!.. И все, все!.. И короткая не по моде юбчонка, и эти туфельки на шпильках!
— Здравствуй, милый! — Надя сморщила на свой манер нос и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала Тамарина, не дождавшись, пока тот сообразит поставить дорожную сумку. — Как я счастлива видеть тебя здесь!
— Нет уж! Помилуй бог: более счастливого, чем Жос Тамарин, сейчас в целом свете днём с огнём не сыщешь!..
— Тогда, — Надя рассмеялась, — как это у Тютчева: «Поздравим же, перекрестясь, тебя со мной, с тобой меня!»
— Прелесть ты моя!.. Ну, как ты?
— Отлично!
— Тогда сдаём вещи, быстренько перекусим тут, за углом, — и в путь! Сегодня — Петергоф, а завтра — Павловск!
Когда они вышли на площадь, навстречу попалась девушка с букетом гладиолусов. Жос вопросительно посмотрел на Надю, и это не ускользнуло от внимания незнакомой ленинградки.
— Не правда ли, чудесные цветы?.. Там, за углом, в ларьке… Их там много!..
Девушка сияла, как и её цветы, и, видно, ей очень хотелось, чтобы все прохожие в этот миг были счастливы. Тамарин и Надя снова переглянулись: «Можно ли быть ещё счастливей?!» — девушка понимающе кивнула.
За два предстоящих дня — субботу и воскресенье — хотелось побывать всюду. Они договорились посвятить все это время пригородам Ленинграда: Надя не бывала ни в Петергофе, ни в Павловске, но Жос-то прекрасно знал: чтобы только обежать эти два места, недели не хватит. Допивая торопливо кофе, сказал:
— Увы, необъятного не объять… Поэтому сейчас едем в Петергоф и сегодня посвятим Большому дворцу и фонтанам… А завтра…
— Милый, доживём до завтра! — улыбнулась Надя.
* * *
Они сидели друг против друга в вагоне электрички. Жос наклонился к Наде, и было им хорошо.
Надя спросила о поездке в Днепропетровск. Жос расплылся.
— О!.. Любопытная была поездка!.. Вызывает меня шеф и говорит: «Слыхали ли вы, Георгий Васильевич, что на периферии у нас имеются самодеятельные авиаконструкторы; они строят авиетки и не без успеха пробуют на них летать?»
Ещё не зная, к чему он клонит, я повёл плечами, дескать, слыхал что-то, но не придавал значения. «Нет, — возразил шеф, — в данном случае речь идёт о двух механиках совхоза, которые ухитрились за десять лет построить несколько самолётов собственной конструкции, совершенствуя их раз от разу, и наше министерство, заинтересовавшись, решило командировать к ним специалиста, чтобы установить, на каком уровне знаний все это делается».
Я понял, что шеф, относясь сочувственно к изобретательным людям, хочет оказать им поддержку.
— И что же увидел на месте?
— Прежде всего большой пруд на краю совхозного посёлка и множество водоплавающей птицы — гусей, уток… Мне указали, где «ангар». Я подошёл к сараю, спросил: могу ли видеть товарищей Артева и Тимоева? Вышли оба. Насторожённо взглянули. Самого рабочего вида, серьёзные мужики. В полуоткрытую дверь сарая видны были контуры двух небольших самолётов. Через пять минут мы с Михаилом и Виктором разговаривали так, будто знакомы много лет.
Жос извлёк из пиджака несколько фотографий.
— Вот, Наденька, их «Мрия» — «Мечта» в момент отрыва от земли… Двухцилиндровый моторчик впереди, округлый продолговатый фюзеляж и крыло над ним…
— Батюшки, лётчик чуть ли не по пояс возвышается над кабиной! — изумилась Надя. — Будто в мотоциклетной коляске…
— Именно так! — улыбнулся Жос, предлагая Наде второй снимок. — А это уже «Самург»…
— О!.. Здесь пилот сидит впереди за стеклом, и в изящности очертаний видна более совершенная конструкция… А что такое «Самург»?.. — заинтересовалась Надя.
— «Самург» — в переводе с узбекского — «Птица счастья»… Когда Михаил Артев заканчивал постройку этого аппарата, его жена вдруг обнаружила пропажу полотняных простыней… Разыскала она их по меткам на обтяжке крыльев «Самурга» в пропитанном нитролаком виде… Разумеется, не обошлось без семейного конфликта.
— Да и её понять можно, — усмехнулась Надя, — простыни нынче в дефиците…
— Правда? — искренне изумился Жос. Надя рассмеялась:
— Где уж вам, мужчинам, да ещё парящим в облаках, думать о таких пустяках, как простыни!.. А это что за самолётик?.. Очень похож на «Самурга», а все же несколько иной… Рули более скошены назад, совсем как на скоростных машинах…
— Браво, милая! — Жос взглянул изумлённо и расплылся в улыбке. — Ты на глазах делаешь авиационные успехи!
— Ещё бы!.. Слушая тебя, я не ловлю ворон, я самолёты хватаю на лету!..
— Прелесть ты моя! — в порыве нахлынувшей нежности Жос поцеловал Надю.
— А ты не смеёшься надо мной? Это правда не «Самург»?
— Боже избавь!.. Могу ли я над тобой смеяться!.. Ты совершенно правильно заметила, эти эти самолёты близки по типу, но не одинаковые. Здесь на снимке уже не «Самург», а «Мустанг» Виктора Тимоева.
Надя не без лукавства спросила:
— И тебе не удалось, часом, на этих милых «самолётах» полетать?..
Жос совершенно растаял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45