Яшин одёрнул:
— Переигрываешь! Не проломи щиток! Давай ещё.
Стремнин стал двигаться ловчее, то забираясь в кресло, то вставая и вымахивая ногу через пульт. И вдруг услышал:
— Есть!
— Не штаниной — каблуком задел!
— Все равно считается! — усмехнулся Яшин. — Тумблер перекинут на выпуск: принимаем, что с этой секунды закрылки пошли.
— Каково?! — крякнул Кулебякин, красноречиво оглядывая всех.
— Спрашиваете, доктор! Ведь следствие ведут знатоки.
Стремнин прогундосил:
— «Если кто-то кое-где у нас порой…»
Платов, несколько выходя из образа, уставился на Сергея.
— Будем считать, что доказано: могли задеть и не заметить! Так, что ли? — окинул всех взглядом Кулебякин.
— Да, да!.. Вне сомнения! — раздались голоса.
— Хорошо, — сказал Кулебякин, — а теперь продолжим разговор о том, что могло быть дальше, когда второй пилот, задев тумблер, ушёл в хвост, а первый лётчик через двадцать-тридцать секунд увидел и обомлел: «Ба, скорость гаснет?!» Вы начали, Сергей Афанасьевич, об этом вам слово.
— Я, собственно, своё мнение сказал. Ян, теперь ты.
Тот помедлил, глядя на приборы перед собой, будто спрашивая у них совета. Потом заговорил, ни к кому не обращаясь:
— Могло быть и так, как предположил Сергей… Вот я заметил: «Скорость гаснет!.. Что за чертовщина?..» Зырк на приборы двигателей: давление топлива, масла, температуры газов — все в норме. Двигатели как тянули, так и тянут. А скорость гаснет!.. Протираю глаза и хвать руками за штурвал, выключаю автопилот… Так, кажется, ты говорил? — Яшин глянул на Стремнина. — Вроде бы логично: явная ненормальность — перехожу на управление вручную.
— И мне сдаётся, что так, — кивнул Сергей.
— А если вы заметили, что скорость продолжает гаснуть, вам инстинктивно захотелось отдать штурвал чуточку от себя? — слукавил Кулебякин.
— А как же! И не чуточку, а как следует давану его от себя… Почему? Да потому, что, отключив автопилот, мгновенно почувствую стремление самолёта к «вспуханию» за счёт разбалансировки от выпущенных закрылков. (О том, что они выпустились, я не знаю. До того, пока я не выключил автопилот, он пересиливал эту разбалансировку.) Кажется, так?
Кулебякин кивнул:
— Истину глаголете, достопочтенный. (Он любил ввернуть этакую патриархальную фразочку.)
Платов подхватил с воодушевлением:
— Конечно же! В момент выключения автопилота разбалансировка мгновенно себя проявит!
Кулебякин хитро посмотрел на Стремнина:
— Ну а вы, свет-молодец, Сергей Афанасьевич, вы тоже «как следует даванете штурвал от себя » в аналогичной ситуации?
Стремнин пожал плечами:
— Сильно ли отклоню, не знаю. Но буду давить штурвал так, как это потребует возникшая вдруг разбалансировка, стремление машины вздыбиться, — упрусь руками в штурвал, не дам ему идти на меня и потороплюсь снять нагрузку триммером.
— Ясно. — Кулебякин обернулся к своим учёным коллегам. — По сути, мнения лётчиков совпадают. Тогда послушаем доктора Платова. Семён Яковлевич, вы прихватили с собой балансировочные кривые?
— Да, прихватил. — Платов извлёк из кармана пиджака сложенный вчетверо лист миллиметровки, развернул его, положил на центральный пульт. — Вот, извольте видеть: синяя кривая соответствует самолёту с гладким крылом, красная — с выпущенными закрылками на крыле.
Но если у синей кривой пологий градиент наклона к оси абсцисс говорит о благополучии протекания характеристик продольной устойчивости по перегрузке, то, напротив, крутой изгиб вниз красной кривой в её левой части предупреждает, что, если мы будем уменьшать перегрузки от единицы к нулю, последует интенсивное уменьшение и запаса продольной устойчивости самолёта, летящего с выпущенными закрылками, а при эн-игрек, равном 0, 4, на штурвале у лётчика появятся значительные тянущие усилия, и самолёт будет стремиться войти в пикирование…
— Так-то, други! — резюмировал Кулебякин. — Явление это, конечно, не новое, оно в авиации достаточно широко исследовано, и я не сделаю для вас открытия, если скажу, что в данном случае потеря продольной статической устойчивости по перегрузке на малых углах атаки имеет место по причине возникновения срыва потока на горизонтальном оперении за счёт сильного скоса потока воздуха за крылом при выпущенных полностью закрылках. А если это так, то мы имеем основание предположить, что, едва лётчик самолёта 67-30 выключил автопилот и энергично отдал штурвал от себя, как тут же был застигнут стремлением самолёта к затягиванию в пикирование, а через две-три секунды понял, что силы обеих рук не хватает, чтобы воспрепятствовать этому стремлению…
— Тем более что второй лётчик ему помочь не мог, так как (по нашей версии) в это время находился в хвосте! — заметил Стремнин.
— Совершенно верно, — кивнул Кулебякин.
— В самом деле: все осложнилось тем, что за штурвалом, очевидно, оказался один пилот! — согласился Платов.
— Тогда на этой гипотезе давайте и остановимся, если нет возражений, — сказал Кулебякин. Он вдруг потупил взор и принялся мять своё широкое лицо: ему было трудно произнести обобщающее предложение, без которого все высказанные домыслы повисали в воздухе. Но вот доктор решительно опустил руку:
— И чтобы превратить нашу гипотезу в неопровержимый факт, нам ничего другого не остаётся, как воспроизвести в испытательном полёте ситуацию, имевшую место на самолёте 67-30, и, поймав самое начало затягивания в пикирование, инструментально доказать, что именно выпустившиеся случайно закрылки и явились первопричиной катастрофы. Говоря это, я отдаю себе отчёт в исключительной серьёзности эксперимента.
Кулебякин замолк, и некоторое время все теснившиеся в пилотской кабине молчали тоже. Потом Яшин произнёс:
— Да, иначе никому ничего не докажешь… — И, выразительно посмотрев на Стремнина, добавил: — Ну как, Сергей?
— «Я — за!» — как любит говорить наш начлет, попыхивая трубкой. (Сергей чуть улыбнулся уголками губ.)
— Ха!.. — гаркнул Яшин. — Но он говорит так, когда видит дело всесторонне продуманным, обещающим успех.
— Именно так и должно быть! — подхватил Кулебякин. — Методически нужно так подготовить эксперимент, чтобы не допустить развития его в аварийную ситуацию. Каждый человек в экипаже обязан знать безупречно свою задачу в момент опыта . И все, конечно, должны иметь на себе парашюты. Подчёркиваю, товарищи, — решающей может стать каждая секунда ! Мы должны получить записи параметров движения при возникшем стремлении самолёта войти в пикирование, но прекратить этот режим, немедленно убрав закрылки, не допуская катастрофического увеличения нагрузок на штурвал!.. Очень опасный эксперимент, нет слов! Но только он убедит, что мы доподлинно разобрались во всём и что наши рекомендации по защите тумблера закрылков и пилотированию предотвратят повторение подобных происшествий. Я кончил. Есть другие суждения?.. Нет. Тогда предлагаю всем составом комиссии зайти к начальнику института и доложить о том, к чему мы пришли.
Глава вторая
На третий день утром, лишь только Стремнин появился в лётной комнате, к нему подошёл Яшин и, обхватив за плечо, отвёл в сторону:
— Приказ о назначении экипажа начальником института подписан. Так что, Серж, сегодня нам с собой предстоит выполнить этот «пикантный» полет.
Стремнин уставился на Яна: распахнутая на груди сорочка, младенчески-розовый цвет кожи в завитушках рыжеватых волос. Расплывшись в улыбке, Ян ещё более округлился, а блеск смеющихся глаз выразительно наводил на мысль о французском словечке piguant. Так что при виде этого любителя вкусно и обильно поесть можно было подумать не о предстоящем полёте, а о завтраке в кавказском подвальчике, откуда уже доносились соблазнительные запахи — и дымящихся шашлыков, и маринованных баклажанов, и лука, и чеснока, и красного перца, и трав, и ещё бог знает чего. Сергей спросил:
— Все остаётся так, как условились на комиссии: ты идёшь командиром, я — вторым?..
— Штурманом Кирилл Макаров, ведущим инженером Саня Ефимцев и Никола Жаров — бортинженером. Часам к одиннадцати самолёт подготовят, проверят в действии контрольно-записывающую аппаратуру, и мы, захватив парашюты и кислородные маски, соберёмся у самолёта, чтобы перед полётом ещё раз повторить во взаимосвязи весь порядок действий.
— Ясно. — Сергей глянул на часы. — Зайду сейчас к врачу и буду ждать в лётной комнате.
* * *
Было начало десятого, думать ни о чём не хотелось, да и читать тоже. Он спросил себя: «Словно бы я волнуюсь, что ли?..» И сам же ответил: «Да нет…»
Он прошёл по коридору первого этажа и постучал в дверь кабинета. Алла Владимировна, как всегда розовощёкая и в крахмально-стерильном халате, приветливо пригласила сесть, и он, скинув с левого плеча кожаную куртку, опёрся локтем о край стола, слегка поёжился в ожидании прикосновения манжетки. Но Алла Владимировна так ловко опоясала руку и запшикала ритмично грушей, что манжета быстро стиснула мышцы. Тут она замерла, уставясь на ртутный столбик, а Сергей ощутил в обжатой руке напряжённое биение пульса.
— 115 на 75, — проговорила врач, вынимая из ушей рогульки фонендоскопа. — Давайте-ка посчитаем пульс.
Нащупав рукой пульс на запястье, с еле уловимой улыбкой спросила:
— Как спали, Сергей Афанасьевич?
— По обыкновению хорошо, без сновидений, — ответил он, уставясь на её ухоженные ногти, и вдруг спросил без тени улыбки: — А вы как, доктор?
Она только уголками губ выразила притворный укор и принялась отсчитывать пульс.
— Семьдесят… Можете лететь!
* * *
В лётной комнате оказались лишь бородач Петухов, Хасан Мигай, Отаров и штурман Морской. Они стояли в нише окна-фонаря и вели неторопливый разговор. Будто бы отрешённо глядя в окно, Хасан посмеивался. Петухов, попыхивая трубкой, продолжал рассказывать о каком-то технике, у которого была любимая фразочка: «На работке — ни-ни!» И произносил он её затаённо, притиснув указательный палец к губам, и с таким молитвенным выражением, что думалось: «Этот скорей откусит палец, чем позволит себе выпить хоть каплю „на работке“.
— И вот как-то прихожу я домой, — продолжал Петухов, — а жена кричит из кухни, не дождавшись, пока разденусь: «Ну как там чувствует себя счастливая роженица, как малыши?.. Ничего не слышал?» Я так и застыл на месте: «Какая роженица, какие малыши?» — даже в жар бросило. А она выбежала с круглыми глазами, вытирает руки о передник: «Вот те раз!.. Да ведь ты сам прислал этого тихого счастливчика отца народившейся тройни, велел выдать десятку на пелёнки, так как у тебя денег с собой не оказалось?!» — «Тьфу ты, черт! — расхохотался я. — Ну и придумал!» А сам шевелю мозгой: «Кто бы это мог быть?» Жена обрисовала внешность прохиндея, и я в конце концов догадался, что это он — «на работке — ни-ни!».
Техник этот долго потом избегал попадаться мне на глаза, а я как увижу его издали, так рассмеюсь… И ведь способный был человечина, а «на работку» все чаще являлся с похмелья, и о нём тогда ещё говорили: «Не трожьте его, он с утра в полужидком состоянии!»
Все посмеялись как-то невесело, и Серафим Отаров вдруг сказал Стремнину:
— Ну что, Серёжа, сегодня с Яном летите по теме «67-30»?
— Вроде бы летим.
— Так вот что… Сам проверь дату укладки парашюта, старательно подгони лямки… А в самолёте проследи, чтобы у всех было как надо… Вы, конечно, будете в кислородных масках, кабину разгерметизируете, ну и перед экспериментом проверите открытие аварийных люков?..
— Разумеется. Все проработано в деталях ещё вчера, а когда соберёмся у самолёта, ещё раз проиграем. За заботу, Серафим, спасибо: парашют я сам на прошлой неделе помогал переукладывать, и мне хорошо подогнали лямки. Так что о'кэй!
— Тут, как я понимаю, — Серафим взглянул виновато, — главное: если потянет в пикирование — нужно, не медля ни секунды, убирать закрылки!
— Спасибо, Серафим. Только так. Мы с Яном обо всём детально договорились.
— Да я, собственно… Ты ничего не подумай… Я был уверен, что вы лучше меня все знаете.
Хасан, смотревший в окно и почему-то гримасничавший, похоже, в ответ на свои мысли, обернулся и протараторил в своей манере сухой скороговоркой:
— Сим, брось трепаться, давай лучше сыграем.
— Фу-ты, ну-ты… — суетливо рассмеялся Отаров, прикрывая рот, хотя смех его и так еле был слышен, и схватил Хасана за руку: — Давай, Хасанчик, давай, хоть и знаю — ты меня обыграешь.
Оба ринулись к шахматному столику, а Стремнин протянул руку и включил приёмник. По «Маяку» звучала музыка Пуччини. Итальянская певица исполняла арию Тоски. Сергей даже замер: как тягучий нектар, вбирал в себя звуки, источаемые будто самим сердцем певицы.
Это была любимая опера его матери. Сергей представил себе, как поёт мама. «К небу всегда я сердцем стремилась смело и песни пела, красу земли и неба прославляя…» — мысленно пропел он за итальянкой по-русски, с необычайной теплотой думая о матери. Сколько раз слышал он с детства эту музыку и слова, когда мама, аккомпанируя себе в день спектакля утром, пропевала всю партию Тоски. И немудрёно, что он многое знал наизусть. «Как-то она там?.. Надо бы вечером позвонить… Представляю, как бы она, бедная, волновалась, если б знала, какой предстоит нам сегодня „пикантный“ полетик!»
Позывные «Маяка» вернули его к реальной обстановке. Отаров в этот момент повалил свои фигуры и поднялся из-за стола, его место занял Морской. Серафим с виноватой усмешкой подошёл к окну и приоткрыл створку. Шум двигателей поутих, снизу доносились голоса да слышалось шарканье шагов. Серафим облокотился на подоконник и, глядя на поле, стал задумчиво попыхивать сигаретой. Внизу за окном кто-то зло крикнул: «Пусть убирается!.. Катится к чертям!.. Найдём другого!.. Незаменимых людей нет!»
Стремнин подошёл к Отарову вплотную:
— А ты как на это смотришь, Серафим?
Отаров помедлил, прежде чем ответить.
— Странно, должно быть… Людям кажется, что это так.
— И в этом, на мой взгляд, самый великий парадокс.
— Какой-то человеконенавистник изрёк, а люди повторяют не задумываясь: «Незаменимых людей нет!..»
— Какой там «человеконенавистник»! Деляга или чинуша, — скривился Сергей, — ему-то эта формула удобна — это понятно. А вот люди, повторяя, почему низводят себя до положения листьев, которым будто и суждено, отзеленев да отшумев, осыпаться и быть сметёнными в одну кучу?.. И всё же нет точно двух одинаковых листьев на дереве, как и не родился за всю историю жизни на планете чей-то доподлинный двойник.
— Да, да… Сколько вокруг мужчин и женщин! И смотришь — все будто скроены на один лад. — Серафим беззвучно рассмеялся. — К примеру: мы с тобой оба одинакового роста, худощавы, и лица у нас продолговатые, и глаза-то у обоих серые… Ну, правда, я на несколько лет старше… А так и ты и я — испытатели… Меня не будет — ты меня заменишь…
— «Меня не будет — ты меня заменишь!» — подхватил с усмешкой Сергей. — И выходит, чинуша прав!
— Нет, не прав чинуша! — Серафим даже стиснул Сергея за плечи. — Я, Сергей, строго говоря, никогда не смогу заменить тебя… Мы можем делать в полётах аналогичную работу, и, если пристально не разглядывать, иным может показаться, что одинаково… Но я не смогу так осмыслить лётный эксперимент, я не мог бы быть изобретателем, конструктором, как ты! Словом, если меня поставить на твоё место — я лишь утрачу какие-то свои достоинства, а тебя, Сергей, во всём твоём многообразии свойств и способностей заменить равнозначно никак не смогу!
— Браво, Серафим! — взревел Николай Петухов. (Они и не заметили, что тот прислушивается к их разговору.) — Так же, как и Сергей не во всяком полёте может заменить тебя!.. И тут нет для него ничего обидного: в тебе, Сим-Крылатый, ведь редкостное лётное дарование!
— Ладно уж, ладно трепаться, Коля, — отмахнулся Отаров. — Однако, я вижу, ты согласен: каждый из нас неповторим, а следовательно, строго говоря, незаменим.
— Несомненно. И это я отнёс бы к каждому человеку.
Стремнин кивнул:
— Вот, вот. Если бы человеку почаще и добро напоминали, что он создан единственный раз за всю историю мироздания и в единственном экземпляре!.. Говорили бы ему дружески: «Разберись в себе! В тебе есть способности — это несомненно. Если ты не мыслитель, не художник, то у тебя, возможно, золотые руки!.. Осознай наконец, в силу каких необычайных случайностей ты появился на свет вместо одного из бесчисленных братиков и сестричек, не родившихся из-за тебя. Оцени же этот величайший дар Природы, прояви себя созидателем, сделай что-то для Природы, для общества людей полезное, чтоб люди могли сказать, что ты появился на свет не зря, не отнял попусту жизнь у того, кто мог родиться вместо тебя и прожить с большей пользой…
Стремнин не успел закончить этот длинный монолог, как увидел подкативший к крыльцу «рафик». Из него выскочил механик Митя Звонков, взбежал по ступеням. «Наша, должно быть, готова», — решил Сергей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45