»
— И последний вопрос, — сказал загорелый. — По каким учебникам будет вестись в школах преподавание? Какого можно ожидать материального обеспечения учителям?
— Пока не издадут новых учебников, — взял на себя объяснение бургомистр, — преподавание надо осуществлять по советским. Но приказано навсегда выбросить из них слова «советский», «большевик» и так далее. Портреты большевистских вождей тоже необходимо удалить. Что касается материального обеспечения, то сохраняется прежний, в советском объеме, оклад, кроме того, будет выдаваться паек — по десять килограммов хлеба на месяц лично учителю и по пять килограммов на каждого иждивенца в семье.
Остальным присутствующим тоже захотелось узнать у коменданта кое о чем, например, откроются ли магазины, какое предполагается медицинское обслуживание населения.
— Платное, — терпеливо растолковывал тот, — по пять рублей за прием у доктора в деревенском лечебном пункте и по десять в городской больнице или амбулатории. Ну, а насчет магазинов сомневаться не нужно. Без коммерции еще ни одна власть не обходилась.
Потом поднялся Довгаль.
— А у меня такой вопрос, — заметно волнуясь, начал Захар. — Колхоз, как он был задуман, требует коллективного труда. Но и коллективный труд требует, в свою очередь, использования на больших площадях техники. Советская власть обеспечивала нам такую технику. Это вам каждый подтвердит. Обеспечите ли вы нас тракторами, посевной и уборочной техникой? Особенно если учесть, что в деревнях нет лошадей.
— Где же ваши советские тракторы? — недовольно уставился на Довгаля комендант.
— Эвакуированы.
— А зачем же вы позволили эвакуировать?
— Допустим, у нас лично разрешения не спрашивали, — заставляя себя не отводить от коменданта глаз, ответил Захар. — Тем более что тракторы, молотилки и другая такого рода техника принадлежали государству в лице машинно-тракторных станций, которые обрабатывали колхозные участки по договору.
— Не пытались! — поморщился Гуфельд. — У вас не спрашивали! И вместе с тем выясняется, что в Нижней Вороновке эмтээсовский, а значит, как вы говорите, государственный трактор был закопан тайным образом в лесу. Хорошо, что нашлись лояльные по отношению к нам люди и выдали тайник. Так что не очень-то изображайте из себя простачков. Мы еще посмотрим, куда что в самом деле девалось. Ну, а насчет того, будет ли новая власть обеспечивать вас техникой, скажу твердо — пока никакой сельскохозяйственной техники, а также автомашин не имеем возможности выделить. А вот насчет лошадей… Тут мы можем дать вам верный совет. Используйте в хозяйстве как тягловую силу коров. — И, увидев, что местные недоверчиво, даже с иронией заулыбались, строго повысил голос:—Да, да, коров! В Протекторате, например…
— Где-где? — не понял кто-то в зале.
— В Чехии, — растолковал переводчик.
— В Протекторате, например, — продолжал дальше комендант, — давно на коровах выполняют все полевые работы — пахоту, сев, боронование, перевозки и так далее. Прикиньте сами: лошадь работает в год на полную мощность тридцать — сорок дней, не больше, а корма на нее надо запасти на все триста шестьдесят пять. Поэтому вместо лошади там многие крестьяне теперь держат одну-две дойных коровы. Поскольку в хозяйстве лошади нет, коровам достаются все корма. А хорошо кормясь, коровы, несмотря даже на работу, дают больше молока. Потому и вам следует перенять этот опыт. Использование коров на самых разных работах — весьма рациональный способ ведения хозяйства. Понимаете?
— Да как же, — мялся, почесывая в затылке, Захар, — но как попашешь на корове, так уж… напьешься молока, аккурат как от той козы.
Услышав это, кто-то громко хмыкнул в середине ряда, глуша откровенный смех, но напрасно — не сдержался, дал себе волю, а за ним неожиданно захохотали почти все, кто сидел в задних рядах. Действительно, чудно, чтобы на корове пахать!…
Зазыба от громкого хохота даже растерялся — накличет на себя Захар беду. Но комендант, слушая, что говорит ему с Захаровых слов переводчик, вдруг тоже засмеялся, то ли притворяясь, то ли вправду поддавшись общему настроению. Мужики посмеялись, уже словно бы, с дозволения, и затихли.
— На этом беседа наша, собственно, закончена, панове, — сразу же за наступившей тишиной объявил комендант. — Но не торопитесь, есть одно неотложное дело, о котором надо тоже договориться. Еще в августе у деревни Белая Глина во время отступления Красной Армии был сожжен на Деряжне мост. Теперь от военного коменданта района и начальника дорожного отдела поступил приказ — немедленно отстроить этот мост. Поэтому я, в свою очередь, тоже приказываю — на строительство моста направлять каждый день из деревни по десять подвод с возницами и специальными плотниками. За это отвечают перед комендатурой чины полиции и старосты.
По тому, что Гуфельд взял в руки свой шомпол, все в зале поняли — совещание и вправду закончилось.
Из комендатуры Зазыба вышел одним из последних. Даже Захар Довгаль, который все время просидел рядом, теперь почему-то ринулся вперед, словно собирался догнать кого-то на крыльце. На душе у Зазыбы было так, будто его только что обманули или, еще хуже, незаслуженно облили грязью с головы до ног, изругали в пух и прах, хотя вроде ничего особенного за эти полтора часа не произошло. В конце концов, Зазыба и раньше понимал, зачем ехал сегодня из Веремеек, с кем и к кому!… Но все-таки душу терзала досада. И, может, как раз потому, что ничего обманного и обидного не случилось. Странно, но факт, от которого никуда не денешься: совещание прошло, как любили раньше говорить, на высоком уровне. Главное, никто персонально никого не ругал, не пугал, не пытался вздернуть на дыбу даже виноватых, вроде Зазыбы — а Зазыбе почему-то хотелось думать, что сегодня в роли ответчика был вызван, точней, насильно доставлен не он один, — так даже виноватых, как нарочно, помиловали, разве что немного пригрозили. Получалось, что комендант действительно собирал мужиков из окружных сел, чтобы посоветоваться, как вести в новых условиях хозяйство, как наладить порядок. Но, спускаясь теперь за другими по ступенькам крыльца, Зазыба подумал и о том, что за эти полтора часа, когда он слушал коменданта — речь его и ответы на вопросы, — он совсем не дал себе труда вникнуть в суть происходящего, осмыслить все и взвесить. Сидел сиднем на жестком деревянном стуле и слушал, словно боялся чего пропустить. Правда, была причина, которая все время мешала ему осмыслить речь коменданта и вообще все, что пришлось услышать, — присутствие в зале штатского, переводчика, которому Зазыба сразу попался на глаза и который потом уже не терял его из виду, словно проверял, как реагируют на все местные «мужи доверия».
Получилось, что Зазыба первым делом начал присматриваться больше к штатскому, чем к коменданту, хотя, разумеется, интересоваться Гуфельдом нужно было бы активней — Гуфельд стал выдающейся особой. Но Зазыбе уже казалось, что он потерял интерес к коменданту, во всяком случае, такой, который у других питался разными слухами еще с тех пор, как немцы обосновались в Бабиновичах. Ему только оставалось досадовать, что иной раз приходится думать о коменданте даже против желания, как будто кто-то мстил Зазыбе за прежние иллюзии. Между тем иначе и быть не могло, Гуфельд являлся той новой реальностью, которая ничуть не зависела от желания Зазыбы, это по меньшей мере. Словом, Зазыба, если рассуждать логично, неспроста обратил внимание на штатского. Но не ожидал, что этим вызовет и к себе не меньший интерес. Пристальное наблюдение вскоре стало его беспокоить, и Зазыба не мог избавиться от этого беспокойства до конца совещания… Сойдя с крыльца, мужики не торопились расходиться. Со стороны можно было подумать, что они вывалились гурьбой на улицу во время перерыва, а потом вернутся в дом. Сбившись в компании под окнами, курильщики принялись ладить самокрутки, угощая друг друга самосадом, а те, кто не употреблял пахучего зелья, присоединялись к знакомым если не поговорить, так хотя бы послушать. При этом кто-то сказал, смеясь:
— Что мне понравилось сегодня, так это что баб не было. Одни мужики заседали. А то раньше повызывают разных активисток, а из-за них и слова тебе никто не даст.
— Ну, а как же без активисток? — поддержал его другой охотник побалагурить. — Сперва речи, мол, треба и надо, а после — шуры-муры.
— М-да, некоторые бабы и орденов таким образом нахватали, и в магазинах лучшее по спискам имели.
Уже приближалось время обеда. Густой и тяжелый зной висел над местечком — странно, но и осенью хватало жары.
Было слышно, как за деревьями на большаке то затихали, то снова принимались гудеть машины. Послушав неровный, смягченный зеленью гул, Зазыба вспомнил, что утром им с Браво-Животовским удалось пересечь большак свободно, наверное, тогда— еще не успело возобновиться движение. Припомнил он и тот случай, когда вез в местечко Марылю, и словно бы наново стал переживать все, знал, нелегко дались те минуты не только ему, но и девушке; наконец, он рассудил, что обязательно должен проведать ее, благо Хонина хата недалеко, сразу за почтой, потому что Марфа покоя не даст ему, все будет спрашивать, почему не сходил, по тут же и пожалел совсем по-отцовски — ехал сюда на пустом возу и не взял с собой гостинца Марыле; да и Марфа впопыхах не догадалась. Утвердившись окончательно в своем решении, Зазыба поискал глазами среди «мужей доверия» Браво-Животовского. Но тот небось не выходил еще из дома. «Вот олух, — обозлился Зазыба, — жди его, не бросишь ведь без присмотра лошадь, тогда и правда на коровах придется в волость ездить». Не бы-, по видно в компаниях и Захара Довгаля. «Ну вот, — снова рассердился Зазыба, — а говорил, что дело есть, да чтобы без посторонних». Зазыба не догадывался, какое у того появилось дело к нему, но и без дела не мешало бы поговорить с умным человеком, который, по всему судя, тоже теперь мучится и тревожится не меньше других честных людей.
Теперь как никогда нужны единомышленники. Да, надо искать единомышленников!
Но где они?
В середине одной из компаний на дороге Зазыба вдруг увидел того самого загорелого мужика, который на совещании спрашивал у бургомистра, будут ли преподавать в школах белорусский. Казалось, среди других дел не такое уж оно важное, когда вокруг война и когда на повестке дня вообще стоит вопрос о существовании народа, который говорит на этом языке, во всяком случае, как думалось Зазыбе, это не самое насущное, но тем не менее тот человек своим вопросом вызвал у Зазыбы симпатию. Теперь загорелый мужчина тоже был в центре внимания. Он что-то рассказывал, а те, кто стояли вокруг, громко хохотали. Зазыба даже позавидовал им и, может, не удержался бы от искушения услышать хоть краем уха чужую беседу, однако на шум из комендатуры вышел Браво-Животовский. Он держал в руке «дулом» вниз большой рулон бумаги. По всему было видно, что чувствовал себя здесь веремейковский полицай как дома и даже лучше, если вспомнить отношения между ним и его женой; после попойки на спасов день, когда он открылся мужикам со своим махновским прошлым, Параска сделалась словно чужая… Браво-Животовский подошел к телеге, зачем-то засунул руку глубоко в сено, словно проверяя, не лежит ли чего под ним, потом с энтузиазмом потряс перед Зазыбой бумажным свертком.
— Будем развешивать на домах плакаты! Нехай наши веремейковцы привыкают к новым вождям и к разным новым картинкам-рисункам. — И, чтобы не оставлять Зазыбу в недоумении, снял верхний большой лист глянцевой бумаги, развернул его прямо на глазах, отведя далеко в сторону левую руку. — Вот какую форму скоро будут носить чины полиции порядка! — похвалился он, обращая внимание Зазыбы на плакат, где в красках был намалеван немецкий офицер-интендант, почему-то в белом мундире с маленькими, почти сплошь красными погонами, и полицейский, одетый в темно-синий, и тоже при погонах, с широким черным отложным воротником френч, но без серебряных кубиков на нем; и немецкий офицер, и полицейский, слегка склонившись друг к другу, любезно пожимали руки.
Внизу на белой полосе через весь плакат Зазыба прочитал: «Форма и знаки различия чинов полиции в освобожденных восточных областях». Конечно, плакат не мог остаться незамеченным на улице. Браво-Животовского сразу же обступили, начали разглядывать плакат, а потом выхватили его из рук, и он поплыл дальше. Раззадорившись, Браво-Животовский принялся раскручивать второй плакат, потом третий, снимая их друг с друга, как рубахи. На всех остальных был изображен в разных позах Адольф Гитлер. На одном слегка сутуловатый фюрер обнимал за плечи девочку, улыбаясь кому-то впереди. Подпись гласила: «Верховный вождь германского народа проявляет большую и нежную заботу о детях».
— Так будем, Зазыба, сегодня наклеивать нового вождя? — полицейский сказал это с явным расчетом на окружающих, и, может, даже больше для них.
Зазыбу его оскорбительная нарочитость возмутила, но он не поддался ярости, отреагировал вяло:
— А надо ли?
— Думаешь, рано? — отгадал полицейский то, чего не сказал открыто Зазыба, и захохотал. — Будь уверен. Своими глазами карту у коменданта видел. В самый раз, не рано. Уже давно, больше месяца, как немцами пройден Смоленск, ворота на Москву. Украина тоже почти пала. Осталось только Киев взять по ту сторону Днепра. Так что не бойся, друзьям твоим конец, свободно развешивай плакаты.
— Нет, ты уж сам этим занимайся, — энергично замотал головой Зазыба, добавив: — Да с этим может справиться любой сопливец. Только конфетку посули.
— Откуда они теперь, те конфетки? — серьезно посмотрел на него Браво-Животовский.
— А ты винтовочные патроны раздай, — насмешливо посоветовал Зазыба. — Они теперь только тем и занимаются, что самострелы мастерят. А нет — из винтовки дай кому популять.
— Патроны сосчитанные.
— Ну тогда как знаешь. Да что это мы собрали тут митинг? Коменданту небось не понравится после такого совещания.
— Как раз наоборот.
— Ну, вот что, — сдержанно сказал Зазыба, понимая, что иначе теперь от полицейского не отвязаться, — езжай себе в Веремейки один, а мне надо еще в Зеленковичи, к женкиной родне.
— Что-то зачастил ты к ним, — недовольно буркнул Браво-Животовский. — Может, и меня пригласишь? А то сам угощаешься, а мне ни разу не перепало.
— Значит, надо иметь там своих родичей.
— Как выручать тебя, так я должен, а как угощаться… — Ты это про что?
— Да хоть бы и про то., чего от тебя хотел услышать комендант.
— А-а, — усмехнулся Зазыба. — Ну, так мог и не выручать.
— В конце концов, как хочешь, — махнул рукой Браво-Животовский. — Я себе попутчика найду. А ты возьми вот это на память, чтобы не задумываться неизвестно о чем, — и он сунул в руки Зазыбе лист бумаги.
— Вот и хорошо, — Зазыба круто повернулся и выбрался из толпы. Он еще услышал, как что-то кинул Браво-Животовский, может, издевательское, однако теперь Зазыбу это уже не трогало. Он будто только что вылез из болота, где бесновались черти.
«Теперь, сволочь, долго будет поминать, что ради меня соврал коменданту!…» — с сердцем подумал он, суя в карман полученную от Браво-Животовского бумажку, хоть и не представлял, чем бы в противном случае могла кончиться вся эта история с его вызовом на сегодняшнее совещание.
На базарной площади, куда, не оглядываясь назад, наконец вышел по бабиновичской улице Зазыба, возле газетной витрины, которая осталась еще от советских времен, виднелось несколько женских и мужских фигур. В витрине что-то белело. «Небось уже немецкие газеты», — подумал Зазыба, вспомнив, что на спасов день их еще здесь не было. Подогретый любопытством, он перешел почти по диагонали площадь и очень удивился, увидев в незастекленной уже витрине знакомые буквы — «Правда». Сперва Зазыба даже не поверил глазам, но чем ближе подходил, тем явственней убеждался, что не ошибся. Местечковцы и всерьез читали «Правду». Сбитый с толку Зазыба остановился у витрины за спинами женщин и, сдерживая волнение, тоже прилип взглядом к газете. Но тут же затряс, будто от наваждения, головой — заголовки статей были чужие, враждебные!… «Более 260 советских дивизий уничтожено в начале войны», «Советское правительство готовит уничтожение Москвы и Ленинграда»… Словно еще не веря, что перед ним обыкновенная фашистская фальшивка, Зазыба опять глянул на газету. Шрифт был такой же, как и у московской «Правды», рисованые полукруглые литеры. Но иод названием бросался в глаза совсем иной текст: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь для борьбы с большевиками».
«До чего додумались, сволочи!» — возмутился в душе Зазыба, но заставил себя пробежать глазами по всем четырем полосам фальшивки. На одной из них жирным шрифтом было выделено две строки: «Во время налетов на Москву отмечены попадания в Кремль».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— И последний вопрос, — сказал загорелый. — По каким учебникам будет вестись в школах преподавание? Какого можно ожидать материального обеспечения учителям?
— Пока не издадут новых учебников, — взял на себя объяснение бургомистр, — преподавание надо осуществлять по советским. Но приказано навсегда выбросить из них слова «советский», «большевик» и так далее. Портреты большевистских вождей тоже необходимо удалить. Что касается материального обеспечения, то сохраняется прежний, в советском объеме, оклад, кроме того, будет выдаваться паек — по десять килограммов хлеба на месяц лично учителю и по пять килограммов на каждого иждивенца в семье.
Остальным присутствующим тоже захотелось узнать у коменданта кое о чем, например, откроются ли магазины, какое предполагается медицинское обслуживание населения.
— Платное, — терпеливо растолковывал тот, — по пять рублей за прием у доктора в деревенском лечебном пункте и по десять в городской больнице или амбулатории. Ну, а насчет магазинов сомневаться не нужно. Без коммерции еще ни одна власть не обходилась.
Потом поднялся Довгаль.
— А у меня такой вопрос, — заметно волнуясь, начал Захар. — Колхоз, как он был задуман, требует коллективного труда. Но и коллективный труд требует, в свою очередь, использования на больших площадях техники. Советская власть обеспечивала нам такую технику. Это вам каждый подтвердит. Обеспечите ли вы нас тракторами, посевной и уборочной техникой? Особенно если учесть, что в деревнях нет лошадей.
— Где же ваши советские тракторы? — недовольно уставился на Довгаля комендант.
— Эвакуированы.
— А зачем же вы позволили эвакуировать?
— Допустим, у нас лично разрешения не спрашивали, — заставляя себя не отводить от коменданта глаз, ответил Захар. — Тем более что тракторы, молотилки и другая такого рода техника принадлежали государству в лице машинно-тракторных станций, которые обрабатывали колхозные участки по договору.
— Не пытались! — поморщился Гуфельд. — У вас не спрашивали! И вместе с тем выясняется, что в Нижней Вороновке эмтээсовский, а значит, как вы говорите, государственный трактор был закопан тайным образом в лесу. Хорошо, что нашлись лояльные по отношению к нам люди и выдали тайник. Так что не очень-то изображайте из себя простачков. Мы еще посмотрим, куда что в самом деле девалось. Ну, а насчет того, будет ли новая власть обеспечивать вас техникой, скажу твердо — пока никакой сельскохозяйственной техники, а также автомашин не имеем возможности выделить. А вот насчет лошадей… Тут мы можем дать вам верный совет. Используйте в хозяйстве как тягловую силу коров. — И, увидев, что местные недоверчиво, даже с иронией заулыбались, строго повысил голос:—Да, да, коров! В Протекторате, например…
— Где-где? — не понял кто-то в зале.
— В Чехии, — растолковал переводчик.
— В Протекторате, например, — продолжал дальше комендант, — давно на коровах выполняют все полевые работы — пахоту, сев, боронование, перевозки и так далее. Прикиньте сами: лошадь работает в год на полную мощность тридцать — сорок дней, не больше, а корма на нее надо запасти на все триста шестьдесят пять. Поэтому вместо лошади там многие крестьяне теперь держат одну-две дойных коровы. Поскольку в хозяйстве лошади нет, коровам достаются все корма. А хорошо кормясь, коровы, несмотря даже на работу, дают больше молока. Потому и вам следует перенять этот опыт. Использование коров на самых разных работах — весьма рациональный способ ведения хозяйства. Понимаете?
— Да как же, — мялся, почесывая в затылке, Захар, — но как попашешь на корове, так уж… напьешься молока, аккурат как от той козы.
Услышав это, кто-то громко хмыкнул в середине ряда, глуша откровенный смех, но напрасно — не сдержался, дал себе волю, а за ним неожиданно захохотали почти все, кто сидел в задних рядах. Действительно, чудно, чтобы на корове пахать!…
Зазыба от громкого хохота даже растерялся — накличет на себя Захар беду. Но комендант, слушая, что говорит ему с Захаровых слов переводчик, вдруг тоже засмеялся, то ли притворяясь, то ли вправду поддавшись общему настроению. Мужики посмеялись, уже словно бы, с дозволения, и затихли.
— На этом беседа наша, собственно, закончена, панове, — сразу же за наступившей тишиной объявил комендант. — Но не торопитесь, есть одно неотложное дело, о котором надо тоже договориться. Еще в августе у деревни Белая Глина во время отступления Красной Армии был сожжен на Деряжне мост. Теперь от военного коменданта района и начальника дорожного отдела поступил приказ — немедленно отстроить этот мост. Поэтому я, в свою очередь, тоже приказываю — на строительство моста направлять каждый день из деревни по десять подвод с возницами и специальными плотниками. За это отвечают перед комендатурой чины полиции и старосты.
По тому, что Гуфельд взял в руки свой шомпол, все в зале поняли — совещание и вправду закончилось.
Из комендатуры Зазыба вышел одним из последних. Даже Захар Довгаль, который все время просидел рядом, теперь почему-то ринулся вперед, словно собирался догнать кого-то на крыльце. На душе у Зазыбы было так, будто его только что обманули или, еще хуже, незаслуженно облили грязью с головы до ног, изругали в пух и прах, хотя вроде ничего особенного за эти полтора часа не произошло. В конце концов, Зазыба и раньше понимал, зачем ехал сегодня из Веремеек, с кем и к кому!… Но все-таки душу терзала досада. И, может, как раз потому, что ничего обманного и обидного не случилось. Странно, но факт, от которого никуда не денешься: совещание прошло, как любили раньше говорить, на высоком уровне. Главное, никто персонально никого не ругал, не пугал, не пытался вздернуть на дыбу даже виноватых, вроде Зазыбы — а Зазыбе почему-то хотелось думать, что сегодня в роли ответчика был вызван, точней, насильно доставлен не он один, — так даже виноватых, как нарочно, помиловали, разве что немного пригрозили. Получалось, что комендант действительно собирал мужиков из окружных сел, чтобы посоветоваться, как вести в новых условиях хозяйство, как наладить порядок. Но, спускаясь теперь за другими по ступенькам крыльца, Зазыба подумал и о том, что за эти полтора часа, когда он слушал коменданта — речь его и ответы на вопросы, — он совсем не дал себе труда вникнуть в суть происходящего, осмыслить все и взвесить. Сидел сиднем на жестком деревянном стуле и слушал, словно боялся чего пропустить. Правда, была причина, которая все время мешала ему осмыслить речь коменданта и вообще все, что пришлось услышать, — присутствие в зале штатского, переводчика, которому Зазыба сразу попался на глаза и который потом уже не терял его из виду, словно проверял, как реагируют на все местные «мужи доверия».
Получилось, что Зазыба первым делом начал присматриваться больше к штатскому, чем к коменданту, хотя, разумеется, интересоваться Гуфельдом нужно было бы активней — Гуфельд стал выдающейся особой. Но Зазыбе уже казалось, что он потерял интерес к коменданту, во всяком случае, такой, который у других питался разными слухами еще с тех пор, как немцы обосновались в Бабиновичах. Ему только оставалось досадовать, что иной раз приходится думать о коменданте даже против желания, как будто кто-то мстил Зазыбе за прежние иллюзии. Между тем иначе и быть не могло, Гуфельд являлся той новой реальностью, которая ничуть не зависела от желания Зазыбы, это по меньшей мере. Словом, Зазыба, если рассуждать логично, неспроста обратил внимание на штатского. Но не ожидал, что этим вызовет и к себе не меньший интерес. Пристальное наблюдение вскоре стало его беспокоить, и Зазыба не мог избавиться от этого беспокойства до конца совещания… Сойдя с крыльца, мужики не торопились расходиться. Со стороны можно было подумать, что они вывалились гурьбой на улицу во время перерыва, а потом вернутся в дом. Сбившись в компании под окнами, курильщики принялись ладить самокрутки, угощая друг друга самосадом, а те, кто не употреблял пахучего зелья, присоединялись к знакомым если не поговорить, так хотя бы послушать. При этом кто-то сказал, смеясь:
— Что мне понравилось сегодня, так это что баб не было. Одни мужики заседали. А то раньше повызывают разных активисток, а из-за них и слова тебе никто не даст.
— Ну, а как же без активисток? — поддержал его другой охотник побалагурить. — Сперва речи, мол, треба и надо, а после — шуры-муры.
— М-да, некоторые бабы и орденов таким образом нахватали, и в магазинах лучшее по спискам имели.
Уже приближалось время обеда. Густой и тяжелый зной висел над местечком — странно, но и осенью хватало жары.
Было слышно, как за деревьями на большаке то затихали, то снова принимались гудеть машины. Послушав неровный, смягченный зеленью гул, Зазыба вспомнил, что утром им с Браво-Животовским удалось пересечь большак свободно, наверное, тогда— еще не успело возобновиться движение. Припомнил он и тот случай, когда вез в местечко Марылю, и словно бы наново стал переживать все, знал, нелегко дались те минуты не только ему, но и девушке; наконец, он рассудил, что обязательно должен проведать ее, благо Хонина хата недалеко, сразу за почтой, потому что Марфа покоя не даст ему, все будет спрашивать, почему не сходил, по тут же и пожалел совсем по-отцовски — ехал сюда на пустом возу и не взял с собой гостинца Марыле; да и Марфа впопыхах не догадалась. Утвердившись окончательно в своем решении, Зазыба поискал глазами среди «мужей доверия» Браво-Животовского. Но тот небось не выходил еще из дома. «Вот олух, — обозлился Зазыба, — жди его, не бросишь ведь без присмотра лошадь, тогда и правда на коровах придется в волость ездить». Не бы-, по видно в компаниях и Захара Довгаля. «Ну вот, — снова рассердился Зазыба, — а говорил, что дело есть, да чтобы без посторонних». Зазыба не догадывался, какое у того появилось дело к нему, но и без дела не мешало бы поговорить с умным человеком, который, по всему судя, тоже теперь мучится и тревожится не меньше других честных людей.
Теперь как никогда нужны единомышленники. Да, надо искать единомышленников!
Но где они?
В середине одной из компаний на дороге Зазыба вдруг увидел того самого загорелого мужика, который на совещании спрашивал у бургомистра, будут ли преподавать в школах белорусский. Казалось, среди других дел не такое уж оно важное, когда вокруг война и когда на повестке дня вообще стоит вопрос о существовании народа, который говорит на этом языке, во всяком случае, как думалось Зазыбе, это не самое насущное, но тем не менее тот человек своим вопросом вызвал у Зазыбы симпатию. Теперь загорелый мужчина тоже был в центре внимания. Он что-то рассказывал, а те, кто стояли вокруг, громко хохотали. Зазыба даже позавидовал им и, может, не удержался бы от искушения услышать хоть краем уха чужую беседу, однако на шум из комендатуры вышел Браво-Животовский. Он держал в руке «дулом» вниз большой рулон бумаги. По всему было видно, что чувствовал себя здесь веремейковский полицай как дома и даже лучше, если вспомнить отношения между ним и его женой; после попойки на спасов день, когда он открылся мужикам со своим махновским прошлым, Параска сделалась словно чужая… Браво-Животовский подошел к телеге, зачем-то засунул руку глубоко в сено, словно проверяя, не лежит ли чего под ним, потом с энтузиазмом потряс перед Зазыбой бумажным свертком.
— Будем развешивать на домах плакаты! Нехай наши веремейковцы привыкают к новым вождям и к разным новым картинкам-рисункам. — И, чтобы не оставлять Зазыбу в недоумении, снял верхний большой лист глянцевой бумаги, развернул его прямо на глазах, отведя далеко в сторону левую руку. — Вот какую форму скоро будут носить чины полиции порядка! — похвалился он, обращая внимание Зазыбы на плакат, где в красках был намалеван немецкий офицер-интендант, почему-то в белом мундире с маленькими, почти сплошь красными погонами, и полицейский, одетый в темно-синий, и тоже при погонах, с широким черным отложным воротником френч, но без серебряных кубиков на нем; и немецкий офицер, и полицейский, слегка склонившись друг к другу, любезно пожимали руки.
Внизу на белой полосе через весь плакат Зазыба прочитал: «Форма и знаки различия чинов полиции в освобожденных восточных областях». Конечно, плакат не мог остаться незамеченным на улице. Браво-Животовского сразу же обступили, начали разглядывать плакат, а потом выхватили его из рук, и он поплыл дальше. Раззадорившись, Браво-Животовский принялся раскручивать второй плакат, потом третий, снимая их друг с друга, как рубахи. На всех остальных был изображен в разных позах Адольф Гитлер. На одном слегка сутуловатый фюрер обнимал за плечи девочку, улыбаясь кому-то впереди. Подпись гласила: «Верховный вождь германского народа проявляет большую и нежную заботу о детях».
— Так будем, Зазыба, сегодня наклеивать нового вождя? — полицейский сказал это с явным расчетом на окружающих, и, может, даже больше для них.
Зазыбу его оскорбительная нарочитость возмутила, но он не поддался ярости, отреагировал вяло:
— А надо ли?
— Думаешь, рано? — отгадал полицейский то, чего не сказал открыто Зазыба, и захохотал. — Будь уверен. Своими глазами карту у коменданта видел. В самый раз, не рано. Уже давно, больше месяца, как немцами пройден Смоленск, ворота на Москву. Украина тоже почти пала. Осталось только Киев взять по ту сторону Днепра. Так что не бойся, друзьям твоим конец, свободно развешивай плакаты.
— Нет, ты уж сам этим занимайся, — энергично замотал головой Зазыба, добавив: — Да с этим может справиться любой сопливец. Только конфетку посули.
— Откуда они теперь, те конфетки? — серьезно посмотрел на него Браво-Животовский.
— А ты винтовочные патроны раздай, — насмешливо посоветовал Зазыба. — Они теперь только тем и занимаются, что самострелы мастерят. А нет — из винтовки дай кому популять.
— Патроны сосчитанные.
— Ну тогда как знаешь. Да что это мы собрали тут митинг? Коменданту небось не понравится после такого совещания.
— Как раз наоборот.
— Ну, вот что, — сдержанно сказал Зазыба, понимая, что иначе теперь от полицейского не отвязаться, — езжай себе в Веремейки один, а мне надо еще в Зеленковичи, к женкиной родне.
— Что-то зачастил ты к ним, — недовольно буркнул Браво-Животовский. — Может, и меня пригласишь? А то сам угощаешься, а мне ни разу не перепало.
— Значит, надо иметь там своих родичей.
— Как выручать тебя, так я должен, а как угощаться… — Ты это про что?
— Да хоть бы и про то., чего от тебя хотел услышать комендант.
— А-а, — усмехнулся Зазыба. — Ну, так мог и не выручать.
— В конце концов, как хочешь, — махнул рукой Браво-Животовский. — Я себе попутчика найду. А ты возьми вот это на память, чтобы не задумываться неизвестно о чем, — и он сунул в руки Зазыбе лист бумаги.
— Вот и хорошо, — Зазыба круто повернулся и выбрался из толпы. Он еще услышал, как что-то кинул Браво-Животовский, может, издевательское, однако теперь Зазыбу это уже не трогало. Он будто только что вылез из болота, где бесновались черти.
«Теперь, сволочь, долго будет поминать, что ради меня соврал коменданту!…» — с сердцем подумал он, суя в карман полученную от Браво-Животовского бумажку, хоть и не представлял, чем бы в противном случае могла кончиться вся эта история с его вызовом на сегодняшнее совещание.
На базарной площади, куда, не оглядываясь назад, наконец вышел по бабиновичской улице Зазыба, возле газетной витрины, которая осталась еще от советских времен, виднелось несколько женских и мужских фигур. В витрине что-то белело. «Небось уже немецкие газеты», — подумал Зазыба, вспомнив, что на спасов день их еще здесь не было. Подогретый любопытством, он перешел почти по диагонали площадь и очень удивился, увидев в незастекленной уже витрине знакомые буквы — «Правда». Сперва Зазыба даже не поверил глазам, но чем ближе подходил, тем явственней убеждался, что не ошибся. Местечковцы и всерьез читали «Правду». Сбитый с толку Зазыба остановился у витрины за спинами женщин и, сдерживая волнение, тоже прилип взглядом к газете. Но тут же затряс, будто от наваждения, головой — заголовки статей были чужие, враждебные!… «Более 260 советских дивизий уничтожено в начале войны», «Советское правительство готовит уничтожение Москвы и Ленинграда»… Словно еще не веря, что перед ним обыкновенная фашистская фальшивка, Зазыба опять глянул на газету. Шрифт был такой же, как и у московской «Правды», рисованые полукруглые литеры. Но иод названием бросался в глаза совсем иной текст: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь для борьбы с большевиками».
«До чего додумались, сволочи!» — возмутился в душе Зазыба, но заставил себя пробежать глазами по всем четырем полосам фальшивки. На одной из них жирным шрифтом было выделено две строки: «Во время налетов на Москву отмечены попадания в Кремль».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38