Из четырех только один уцелел, и тот останется с культями вместо рук. Вот такие у нас новости, командир.— Стоило ненадолго оставить вас, как… — грустно покачал головой Игорь.— Есть и другая новости, и тоже хреновые, — усмехнулся Валерий Савченко. — Начальник особого отдела сказал, что «духи» получили новую инструкцию по «идеологической обработке» мусульман. Им предписано: кто поздоровается за руку с «неверным», тому будут отрубать руку.— У наших убитых давно уже отрубают, — сказал Костя Игнатов. — Говорят, чтобы не смогли отомстить на том свете. Но я видал и отрезанные головы, и отрубленные руки, и вспоротые животы у мертвых. И не говорите мне ничего хорошего об этих скотах, все равно не поверю! — с истеричными нотками закончил он.— Хорошо им воевать, — пытаясь разрядить начавшую накаляться обстановку, притворно вздохнул неунывающий Гамов. — Убил неверного — милости просим в рай. А в раю, как я слышал на допросе под Кунгузом, — цветут сады, есть разные фрукты, красивые мальчики, прекрасные девочки и все, что захочешь, все, что запрещено мусульманину в этой жизни. В общем, сплошная лафа! Только вот никак не возьму в толк, почему то, что запрещено в мусульманской жизни, разрешено в мусульманском раю.— Разве в христианской религии иначе? — насмешливо поинтересовался добряк Никита Голицин. — Нечего выпендриваться. В этом отношении все религии одинаковы: чем больше терпишь в этой жизни, тем счастливее будешь в той, загробной.— Дай же закончить мысль, — возмутился Гамов. — Так вот, у них — убил неверного, открыта дорога в рай. А тут, сколько ни убивай, не то что в рай, в отпуск не попадешь.— В Коране утверждается, — подхватил Марьясин, — что, убивая, воин выполняет волю Аллаха, заранее все предусмотревшего и предопределившего, позаботившегося о нем на том случай, если воин будет убит. Тогда убитому не придется ожидать ни воскресения, ни страшного суда. Он сразу окажется в раю. В Коране вспоминается воин по имени Омер ибн Алхумам. Услышав об обещании Аллаха, он воскликнул: «Так значит, между мной и раем стоит только смерть!» и бросился в сражение, чтобы скорее убили. Другому, Джафару ибн Абу Талибу, взамен отрубленных в сражении при Мунте в 629-м году рук — заметьте, все указано точно — Аллах дал крылья, и он, наверное, до сих пор летает вместе с ангелами по небу.— Вот идиоты! — хохотнул Голицин.— Не все, — сразу возразил Михаил. — В Коране постоянно встречаются жалобы на то, что духовные наставления не доходят до людей, и поэтому необходимо насаждать жесткую военную и духовную дисциплину. А необходимость этого мотивируется так: «Предписано вам сражение, а оно ненавистно для вас. И может быть, вы ненавидите что-нибудь, а оно для вас благо. И может быть, вы любите что-нибудь, а оно для вас зло. Поистине Аллах знает, а вы не знаете!» Вот так-то, мужики. Какое там стремление в рай через смерть, если, например, в Иране в 7-м веке воинов ислама во время боевых операций по пять-шесть человек сковывали цепями, чтобы пресечь возможность к отступлению.— Очень удобно, — сказал Юрий и уточнил. — Да нет, не о цепях, это мура. Я о том, что Аллах знает, а вы не знаете. Значит, заткнись и делай, что прикажут.— Совсем как у нас, — рассмеялся Мелентьев. — Только у нас не ссылаются ни на Аллаха, ни на его первого заместителя по строевой части Мухаммеда. Тут любой мудак с двумя звездочками на погонах в подпитии может погнать взвод на пулеметы душманов.— Брось, Дмитриевич, — пьяно махнул рукой обычно застенчивый Слава Весуев.— Что вы все об одном и том же, надоело. Пусть лучше старшой, — кивнул он на Марьясина, — из их истории что-нибудь расскажет.— Мало ты еще видал, паренек, — укоризненно проговорил Мелентьев. — Да больно уж ловко со своим пулеметом «духов» в рай отправляешь. Ладно, пей да слушай.— Вот тебе из их истории, Слава, — откликнулся Михаил. — Слышал, наверное, фразу: «Нет бога кроме Аллаха и Мухаммед — пророк его»?— Слыхал, — кивнул Весуев.— Так вот, насчет Аллаха не скажу, а Мухаммед — действительно историческая личность. Французы переиначили его в Магомеда. Жил он с 570 по 632 годы, учти — нашей эры. И поскольку он основатель новой религии, то это религия самая молодая и по количеству верующих самая популярная в мире. Мухаммед умнейший был мужик. Но редкостный пройдоха, блестящий демагог и откровенный разбойник. Можно сказать, пророк с большой дороги! Не счесть, сколько на его совести жизней соотечественников, не разделявших его высосанных из «вещих» снов убеждений — смеси дикости и властолюбия. Как только надо чего-нибудь добиться от верующих, он во сне «беседует» с Аллахом и, проснувшись, сообщает его волю как приказ. Кстати, в основу Корана как раз и положены байки Мухаммеда о наставлениях, полученных якобы от Аллаха. Между прочим, в год смерти у пророка было девять жен.— Неплохо устроился, — рассмеялся Гамов. — Могучий, видать был мужик. Но ну его к Аллаху. Давайте, ребята, лучше о бабах. Без этого какая выпивка! А ее у нас, слава Аллаху и Дмитриевичу сегодня хватает.Застолье продолжалось. Пили уже без общих тостов, кто за что и сколько хотел. Молодежь преимущественно болтала о женщинах, похваляясь придуманными победами. Офицеры и старший прапорщик Мелентьев на правах старшего по возрасту составили обособленную компанию. Здесь сейчас шел разговор, который вестись мог лишь в подпитии и среди своих, да и то был небезопасен.— Я честно не понимаю, за что они так упорно воюют, — хоть и заплетающимся языком, но еще весьма связно излагал свои невинные мысли юный Юрий Антонович Черных. — Живут в такой бедности, что смотреть жалко. Прозябают в дикости, грязи, невежестве. Ходят в рубищах, побираются, голодают. И за эту жизнь идти на смерть? А ведь мы не завоевателями пришли к ним, не захватчиками. Мы пришли помочь им наладить нормальную человеческую жизнь.— Нормальную жизнь нам бы и у себя наладить не мешало, — с улыбкой заметил Кондратюк. — То, что наши люди никогда не жили в достатке, почему-то всегда считалось объективной неизбежностью. И в песне поется: «Раньше думай о Родине, а потом о себе». Будто родина — это кто-то другой, а не мы сами.— Хорошо сказано, Васильевич, — заметил Мелентьев. — Ну, а зачем мы пришли сюда, с этим надо бы еще разобраться. Раз народ против нас, стало быть, мы здесь затем, чтобы защищать власть этих Кармалей.— Которые умеют только помыкать людьми, а не управлять государством, — отстраненно подхватил Кондратюк.— А у нас разве не так? — с прищуром глядя на лейтенанта Черных, поинтересовался Михаил.— Ты бы поосторожнее, старшой, — предупредил Мелентьев.— Ничего, Дмитриевич, Аллах не выдаст — свинья не съест.— Аллах-то не выдаст. Зачем ему? — откинувшись на постели и пуская в потолок сигаретный дым, задумчиво произнес Кондратюк. — А вот Юрий Антонович донести может.Еще до отъезда в Москву они с Мелентьевым перебрали каждого члена группы и пришли к выводу: скорее всего, доносит обо всем, что делается в их небольшом коллективе, Черных. Они знали, что время от времени с каждым беседует представитель разведуправления и каждый в силу специфики службы обязан откровенно отвечать на все вопросы. И, тем не менее, решили, что постоянно посылает рапорты именно лейтенант. Судя по тому, что именно к лейтенанту обратился со своим провокационным вопросом старший лейтенант Марьясин, он пришел к такому же заключению.— Да что ты на самом-то деле, командир! — вскинулся оскорбленный Юрий. — Я не доношу, а докладываю, как требуют от каждого. И докладываю о том, что мы делаем, а не о том, кто что думает.— Ладно, Юрий Антонович, доложишь, хрен с тобой, — разгорячась, заговорил Марьясин. — Но о чем будешь докладывать? О том, что я против советской власти? Так это чушь. Я не против советской власти. Я против тех, кто, осуществляя эту власть, исказил ее до наоборот. Я против тех, кто из социализма сделал частное охотничье угодье вместо общественного заповедника. Я против того, чтобы, в общем-то, относительно приличный дом терпимости, в котором мы жили, превращали в грязный, заплеванный бардак. А теперь о твоем непонимании того, за что дерутся моджахеды, — продолжал Марьясин. — Вот скажи мне, Юра, за что русский мужик воевал против французов в 1812 году? За сохранение крепостного права, то есть за рабство, которое, кстати, Наполеон намеревался отменить? За двадцать пять лет жестокой солдатчины? За Родину, которая отказывалась признать в нем человека и обрекала на беспросветно убогую, скотскую, первобытную жизнь?— Так что, по-твоему, надо было отдать страну захватчикам? — возмутился Юрий. — Лапки кверху, и на милость победителя?— Почему бы и нет?.. Понятно, супостаты, завоеватели, оккупанты. А если на самом деле — с позиций мужика оно так и должно быть: спасители, освободители? Россия триста лет терпела татар. Ради свободы народа год-другой могла бы потерпеть и французов. Дело стоило того. Вот за свободу потом не жалко было бы и жизни положить. Кто-то очень правильно сказал: за всеми неудачными войнами, которые вела Россия, следовали демократические преобразования, а за всеми победоносными — укрепление существующего порядка.— Значит, патриотизм народа тогда оказался сильнее, — победно заявил лейтенант.— Сильнее желания свободы? А может, сильнее оказалась глупость народа?— Ну, ты даешь, Миша! — возмутился и огорчился за народ Черных.— Да, интересная это штука, патриотизм, — удивленно глядя на Марьясина проговорил Петр Дмитриевич. — Может, объяснишь, что это такое, Михаил? Ты ведь у нас все знаешь и понимаешь. И, — он смущенно покрутил головой, — с войной против французов ты, по-моему, что-то намудрил. Никогда бы такое не пришло в голову.— Ну, намудрил или не намудрил, думай сам. Я только высказал свое мнение, — ответил Марьясин. — Что касается того, что я все знаю, то ты глубоко ошибаешься. Всего не знает даже командир, хоть он у нас и юрист, — улыбнулся Михаил. — И объяснять, что такое патриотизм, не берусь. Но знаю, что это могучая движущая сила. Знаю также, что мы с тобой в 1812 году все равно поднялись бы против супостата. А еще мне врезалась в память фраза какого-то, видно, очень умного человека: «Патриотизм — последнее прибежище негодяев». Негодяи, надо понимать, это те, кто использует патриотизм людей в своих шкурных интересах. Предлагаю выпить за этого умницу.— Что-то в этом есть, — сказал Мелентьев и принялся разливать водку по разнокалиберным емкостям. Над чашкой Юрия задержал руку и посмотрел на лейтенанта.— И мне, Дмитриевич, — подумав, махнул рукой Юрий. Выпив и закусив долькой дыни. Черных заговорил:— Я, конечно, не могу отказать афганцам в патриотизме. Просто не понимаю этого дикого патриотизма.— Надо еще учесть, что он круто замешан на религиозной закваске, — сказал Михаил. — Не даром же духовенство объявило «джихад», то есть войну за веру.— Вот чудаки! Так не понимать чистоты наших помыслов, — усмехнулся Кондратюк и, вспомнив книгу, подсунутую ему хозяином московской конспиративной квартиры, продолжал. — Я как-то прочитал доклад полковника русского Генштаба, знатока Востока, своему начальству. Так он писал, что никакие убеждения, советы, угрозы России не смогут переиначить вековое устройство мусульманских государств. Как видим, и с помощью военной силы мы не слишком преуспели. Надо было учесть печальный опыт англичан в 1838-1841-м и 1878-1879-м годах. Во время первой кампании от английских колониальных войск в живых остался только один человек — врач по фамилии Брайтон. Во время второй кампании уцелел лишь командир бригады генерал Берроуз, кажется, в одних подштанниках доскакавший до своих передовых редутов. Ничем не кончилась и попытка оккупации англичанами Афганистана и в 1919 году.— Чего-то ты многовато англичан-то похоронил… Ну, да хрен с ними, — решительно заявил Мелентьев. — Хотят духи жить в дерьмовом средневековье, пусть живут. Я однажды слышал, как наш политработник через переводчика объяснял «мирным», как их там, дехканам в кишлаке. Мол, революция дает вам землю и воду, берите, пользуйтесь и живите как люди. А какой-то старик говорит ему, что никто ничего не возьмет. Потому что указ правительства о передаче земли и воды написан людьми, а Коран дан Аллахом. И в нем сказано, что чужую землю и вообще частную собственность трогать нельзя. А кто тронет, на того обрушится гнев божий и божья кара.— Мне вспомнилась афганская притча, — подхватил Михаил. — Бедняк пришел к богачу и говорит: «Мы дети одного отца и одной матери, Адама и Евы, поэтому мы с тобой братья. Поделись со мной». Богатый дал ему кусок мяса. «Почему ты не даешь мне третью часть имущества, как заповедана Аллахом при дележе между братьями?» — спросил бедняк. «Скажи и за это спасибо, — ответил богатый. — Ведь если другие братья узнают, тебе и этого не достанется».— Что верно, то верно, — рассмеялся Мелентьев. — Расхватают, и все начинай no-новой. Если, конечно, не наладят социализм.— Слушай меня! — зычно крикнул Марьясин, окидывая взглядом развеселившееся застолье. — Разминку считаем законченной. Теперь начинаем пить по-настоящему! —17- На этот раз полковник Клементьев в погонах майора сам прилетел для встречи с подчиненными в расположение части, где базировалась группа Кондратюка. Вместе с ним прибыл лейтенант Мурад Асадов, осетин, говорящий на фарси, таджикском и узбекском языках. Их встретил и устроил со всем возможным в местных условиях комфортом, но так, чтобы это не бросалось в глаза, начальник особого отдела дислоцировавшегося в районе Панджшера соединения войск 40-й армии подполковник Жилин.— Как тут они у меня? — сев в подкатившую к вертолету машину, спросил Клементьев.— По нашим местным меркам, почти идеально, — улыбнулся Жилин. — Если пьют, то пьют, как кони. Не пьют, так ни капли. При возможности с бабами своего не упускают, хоть их тут и приходится одна-две на роту, включая медработников. В насилии не замечены. Ни склонности к наркотикам, ни мародерства, ни пьяного ухарства со стрельбой и мордобоем тоже не наблюдается. Драк избегают. Так к ним никто и не суется после того, как двое ваших «спасателей» разделались с отделением десантников. Хорошо хоть сильно никого не покалечили. В общем, нормальные мужики. Может быть, даже слишком нормальные по нынешним нравам — этим и выделяются, если присмотреться.— Может, стоит вести себя так, чтобы не было повода присматриваться?— Ради бога, не надо! — испуганно вскинув руки, рассмеялся подполковник.— А то ведь, если ваши станут вести себя, как все, беды не оберешься.— Ладно, Семен Иванович, будет тебе хвалить эту банду, — хмыкнул довольный оценкой своих подчиненных Клементьев. — Мне, конечно, приятно слышать. Но о хулиганской выходке Марьясина знаю. По-человечески поступил правильно. Тем не менее, по службе получит взыскание. А в целом мне, конечно, приятно, что твоя контора ценит наших ребят, спасибо.— Не на чем, — улыбнулся Жилин.Несколько позже, устроившись вместе с лейтенантом Асадовым в отведенном им весьма приличном помещении, полковник сказал:— Теперь так, Семен Иванович. Должно быть, догадываешься: раз я сам прилетел сюда вместо того, чтобы вызвать к себе Кондратюка, значит, времени у меня в обрез. Сейчас ознакомлюсь с житьем-бытьем парней, как положено старшему начальнику. Затем соберемся у тебя, если не возражаешь: ты, я, лейтенант Асадов, майор Кондратюк, старший лейтенант Марьясин, лейтенант Черных и, пожалуй, старший прапорщик Мелентьев, толковый мужик.— Какие могут быть возражения, — сказал подполковник. — А Мелентьева, я заметил, командир ценит, кажется, даже больше, чем своих заместителей.— Можно сказать, с первых дней войны вместе, — отозвался Клементьев и продолжал. — Ты, Семен Иванович, к этому времени подготовь для нас список своей агентуры вот в этом примерно районе.Он слегка наметил карандашом значительный участок Панджшера к северо-востоку и востоку от Лангара, где они сейчас находились, и достал из кармана документ, подписанный начальником особого отдела и начальником штаба 40-й армии.— Вот мои полномочия.— Будет сделано, товарищ полковник, — внимательно прочитав приказ о всемерном содействии Клементьеву, — ответил Жилин.— Зачем же так официально?— Хорошо, Матвей Семенович, — поправился Жилин, и все же добавил, — будет сделано. Свои люди у меня есть во всех кишлаках, расположенных в этом районе. Но дело вот в чем. Если бы их надежность зависела только от платы за информацию, на них можно было бы положиться. Однако она сильно подмывается страхом, как бы моджахеды не прознали о сотрудничестве с нами. А отсюда чрезмерная осторожность, граничащая с бездеятельностью.— Конечно, ребятам придется рассчитывать на себя, — сказал Клементьев. — Но с паршивой овцы — хоть шерсти клок.Через час все, кого перечислил Клементьев, собрались в кабинете Жилина.— Задание, которое предстоит выполнить вашей группе, может быть, важнее всех, которые она выполняла до сих пор, — сразу начал полковник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36