За его спиной запирали дверь — на цепочку, на ключ. А он все силился вспомнить, где уже встречался с мужчиной, у которого такой резкий фальцет?..
Тщательно заперев дверь, человек завозился в темноте. Лелека почувствовал резкий запах керосина.
Чиркнула спичка. Из мрака смутно проступила спина в шинели, — согнувшись над низким столиком, хозяин квартиры зажигал лампу, протирал стекло.
Стало еще светлее — стекло надели на лампу.
Человек поднял ее, медленно повернулся к Лелеке.
Они долго глядели друг другу в глаза — Лелека и тот, кто несколько часов назад кричал на него в одном из кабинетов на Гороховой, 2.
В этой квартире Лелека прожил четыре дня, не смея приближаться к окнам, зажигать огонь или спускать воду в уборной, когда отсутствовал хозяин.
Время текло однообразно. Приютивший его человек уходил на работу рано утром и запирал дверь на ключ. Возвращался вечером на короткое время, потом вновь исчезал — до глубокой ночи.
Они почти не разговаривали. Явившись домой, хозяин клал на стол сверток с едой, уходил в соседнюю комнату. Оттуда доносился скрип диванных пружин, шелест бумаг, негромкое покашливание. Изредка дребезжал телефон, и тогда хозяин квартиры долго крутил ручку старенького «эриксона», ругался с телефонными барышнями из-за плохой связи. Никто, кроме него, не приходил в этот дом, сюда не доставлялось никакой почты.
Лелека отдохнул, отоспался. Нашел в умывальной бритву и соскреб с лица отросшую щетину. Дважды перечитал оказавшийся на платяном шкафу заляпанный чернилами толстый том «Истории Дома Романовых».
На пятый день хозяин явился в обычное время, но не прошел к себе, а зажег папиросу и уселся в кресло против валявшегося на кушетке гостя:
— Ваше пребывание в Петрограде заканчивается. Ночью вы уедете. Документов менять не будем — они у вас хорошие. Кое-что дополним. Вот членский билет. Теперь вы состоите в партии левых эсеров.
— Зачем это? — Лелека спустил ноги с кушетки, взял документ, повертел в пальцах.
— Затем, что в ЧК могут работать только большевики и члены вашей новой партии.
— Я буду работать в ЧК?
— Поразительная догадливость! — хозяин квартиры не скрывал иронии. — Да, вам доверят эту почетную службу. Покажите себя как можно лучше.
— Вы тоже левый эсер?
— Вот именно, тоже, — усмехнулся собеседник. — Но к делу. Поедете на юг, в город, о котором я уже говорил. Здесь, на этой бумаге, адрес и фамилия человека, к которому вы явитесь. Запомните, а бумагу сожгите. Итак, приедете, назовете себя. Он уже оповещен, ждет. Там создается уездная ЧК. Работать будете не жалея сил, с полной отдачей. Я не шутил, когда говорил, что надо как следует показать себя. Короче, должны понравиться. Спустя месяц-другой разочаруетесь в эсерах, в том числе и в левых. Порвете с ними и станете большевиком.
— Я не совсем понял…
— Понимать нечего. Требуется выполнить все в точности. Вы нужны именно в таком качестве. Посему действуйте активнее. Когда понадобитесь, вас найдут.
— А деньги? — сказал Лелека. — Я совсем без средств, мне сказали…
— Торопитесь! — прервал его собеседник. — Неужели вас отправят без средств?
Лелеке были переданы деньги и ордер на посадку в эшелон. На ордере стояла подпись: «Товарищ председателя ВЧК Александрович».
— А кто председатель? — спросил Лелека.
— Феликс Дзержинский. Остерегайтесь его.
— Понял. — Лелека ткнул пальцем в подпись на ордере: — А этот?
— Александрович наш человек.
— Вон как! — Лелека с уважением посмотрел на хозяина квартиры. — Хорошо работаете.
Собеседник не удостоил его ответом, встал и прошел к себе в комнату.
Лелека выполнил задание. Более того, когда четыре месяца спустя город заняли немцы, он ушел в подполье вместе с другими чекистами. Поначалу положение, в котором он оказался, его забавляло, но потом стало беспокоить, тяготить. В его руках были сведения о большой группе подпольщиков, а он бездействовал, следуя строгому приказу — ничего не предпринимать по собственной инициативе.
Он терзался сомнениями: ведь хозяева не смогли бы разыскать его, даже если бы и хотели, — подпольщики были хорошо законспирированы. Как же быть? Донести на большевиков? Но тогда он и сам окажется под ударом: где гарантия, что его не прикончат вместе с другими?
Однако даже если бы все обошлось, как агент он был бы потерян: подпольщик, вышедший невредимым из контрразведки оккупантов, безнадежно скомпрометирован в глазах большевиков. А руки у них длинные — везде достанут…
И Лелека не решился действовать. Тем более что из центральных районов страны стали просачиваться сведения о том, что готовится всеобщий мятеж против Советов.
Вскоре слухи подтвердились. Вечером 6 июля немцы в городе переполошились. На перекрестках улиц встали усиленные патрули с пулеметами. Отряды оккупантов прочесывали квартал за кварталом, сгоняя задержанных в комендатуру. На пустыре за привозом гремели залпы — там расстреливали.
Утром причина тревоги выяснилась. Германская комендатура выпустила листовку. Сообщалось, что в Москве «головорезами из ВЧК» убит германский посол Мирбах.
Спустя неделю в город тайно пробрался Андрей Шагин, месяц назад уехавший по делам в Москву. Саша привела к нему нескольких чекистов, среди них Григория Ревзина и Лелеку.
— Мирбаха убили фальшивые чекисты, провокаторы, — сказал Шагин. — Короче, левые эсеры. Одного из них направил на работу в ВЧК центральный комитет этой партии. А тот протащил в ВЧК сообщника. Их фамилии — Блюмкин и Андреев. Первого быстро раскусили — месяца не проработал, как был отстранен от должности… И вот оба они являются в германское посольство, предъявляют документ на право встречи с послом: написано на бланке ВЧК, подписи Дзержинского и члена коллегии Ксенофонтова, печать. Словом, все честь по чести.
— Подпись Дзержинского и печать? — переспросила Саша. — Не ошибаешься?
— Подписи оказались подделанными.
— Разумеется, и печать тоже, — сказал Лелека. — Вот ведь какие негодяи!
— Печать была правильная.
— Как же так? — пробормотал Ревзин. — Бланк, понимаю, могли достать. Но печать?
— Она хранилась у товарища председателя ВЧК, тоже левого эсера… Поняли теперь, что к чему? В Мирбаха стрелял Блюмкин. Тот был ранен, пытался бежать. Тогда в него швырнули бомбу. Убийцы выпрыгнули из окна — на улице их ждал автомобиль с работающим мотором.
— Все предусмотрели, — сказал Ревзин.
— Какая же цель этого? — спросила Саша. — Чего они добивались, Андрей?
— Цель — спровоцировать немцев на военные действия. Чтобы те оккупировали всю страну. Эсерам, видимо, показалось недостаточным, что германские войска захватили Украину… Но и это не все. Акция в германском посольстве была как бы сигналом — в тот же день в Москве начался мятеж эсеров. Предатели укрепились в центральной части города, захватили здание ВЧК, главный телеграф… А что вышло? На второй день мятеж был ликвидирован. Главарей — к ногтю.
Лелека выпрямился, сжал кулаки. Встретившись взглядом с Сашей, сердито покачал головой.
— Мерзавцы! — проговорил он.
— Вот и ты был левый эсер, — сказала Саша. — Хорошо же начинал свою жизнь.
— К счастью, порвал с ними, — Лелека простодушно улыбнулся. — Вовремя порвал, будь они прокляты!
— Будто знал, чем они кончат, — вставил Григорий Ревзин. — Хитер ты, однако.
Конечно, Саша и Ревзин сказали все это в шутку. Ревзин даже дружески хлопнул по плечу Лелеку.
Тот продолжал улыбаться. Но в эту минуту решил, что при случае разделается с обоими.
ПЯТАЯ ГЛАВА
Если второй день нет ни капли воды, чтобы утолить жажду, а над головой небо с белым сверкающим солнцем и негде укрыться от зноя, от горячего сухого ветра — забываются все другие лишения, притупляется боль самых мучительных ран. Пить, только пить! Набрести на ручей, погрузить в воду пылающее лицо, руки, грудь, всего себя до кончиков пальцев натруженных ног!..
Саше кажется: он где-то здесь, совсем рядом, этот ручей, стоит лишь перевалить через гребень соседнего кургана — и глазам откроется яркая зелень и влажный песок оазиса, бьющий из-под камня крохотный родничок, весь в густой осоке, в кустах можжевельника…
Она лежит на дне неглубокой ложбины, лежит на спине, не двигаясь. Утром еще было терпимо — солнце стояло низко, светило из-за головы. Теперь лучи бьют в глаза, в грудь, в живот — портфель под платьем горяч, будто полтора пуда золота и бриллиантов плавятся в нем, вот-вот растекутся по телу.
Путники пришли сюда перед рассветом. Шагин помог Саше лечь поудобней, сам тотчас же уполз в степь. Но он и на рассвете минувшего дня искал воду…
Проклятый портфель! Если б можно было снять его — хотя бы ненадолго, на один только час!..
На первом привале Саша распустила узел веревки. В тот же миг она едва не лишилась сознания от боли. Она уже в самом начале пути чувствовала: ноша ерзает, царапает тело. Не придала этому значения. Теперь наступила расплата — грубый портфель в кровь натер кожу на животе. Но в первый день, превозмогая боль, она все же сняла ношу. Шагин спрятал портфель в стороне.
И почти тотчас послышался стук копыт, донеслись голоса. Четверо всадников с карабинами поперек седел проехали шагах в двадцати. Возьми они чуть левее, путники оказались бы у них на дороге. Затаившись, чекисты видели: конники то и дело приподнимались на стременах, озирались по сторонам.
— Ищут кого-то, — сказал Шагин. И прибавил, пряча глаза, словно извиняясь: — Придется подвязать портфель.
…Сейчас подходили к концу четвертые сутки пути. И последние два дня они не могли раздобыть воды.
Шагин вернулся, молча лег рядом.
— Ничего, Андрюша. — Саша нащупала его руку. — Перетерпим.
— Все вокруг излазил. Были два болотца — высохли… А в пяти верстах хата. Мазанка. Рядом огород. Поодаль ящики стоят рядком. Вроде бы пасека.
— А колодец?
— Не обнаружил, сколько ни смотрел. Странно, должна же быть вода!
— Может, за мазанкой?
— Нигде нет колодца. И чтобы родничок был, тоже незаметно. Уж я ползал вокруг, глядел…
— Вечером пойдем туда, Андрюша.
Шагин промолчал. Еще перед тем как отправиться в путь, они твердо решили: двигаться будут только ночами, не по дорогам, а напрямик, стараясь обходить села и хутора.
Но как быть теперь? Саша в таком состоянии… Да и сам он едва держится. Сегодня, когда искал воду, вдруг почувствовал сильный озноб, застучало в висках. В последние секунды, когда уже гасло сознание, успел рубахой прикрыть затылок от солнца… Потому-то и вернулся так поздно — приходил в себя, собирался с силами.
Наступил вечер.
Лежа позади ульев, Шагин всматривался в светлевшую неподалеку мазанку. Минуту назад Саша постучала в дверь этой халупы и была впущена в помещение.
К жилищу пасечника они подобрались на закате, залегли в отдалении. Удалось увидеть двоих обитателей мазанки — древнего старичка и женщину помоложе. В сумерках они загнали в дом несколько цесарок, ушли туда сами. Некоторое время в единственном оконце халупы мерцал слабый свет, потом погас. Ничто не свидетельствовало о том, что в доме могли быть другие люди. И Саша рискнула.
Снова зажегся огонь в оконце. Вслед за тем скрипнула дверь. Шагин скорее угадал, чем увидел силуэт Саши в темном дверном проеме.
— Андрюша, — громко позвала она, — где же ты остался? Ходи до хаты!
Шагин перевел дыхание, сунул револьвер за поясной ремень, поспешил к мазанке.
…Они пили и пили несвежую тепловатую воду и никак не могли насытиться. Хозяева молча наблюдали. Дед сидел у оконца на широкой деревянной скамье. Высокая и очень худая старуха стояла у большой деревянной бадьи, ковшом черпала из нее воду, подавала путникам.
— Помыться бы, добрые люди, — попросил Шагин. — Особенно жинке моей.
Старуха кивнула, вновь сунула ковш в бадью. Тот заскреб по днищу. Воды в бадье было чуть-чуть.
И Шагни вдруг почувствовал тревогу. Он не знал еще, откуда идет опасность, но ощущал ее.
— Та расходуйте, не жалейте, — ласково пропела хозяйка, подавая очередной ковш воды. — У меня еще ведро полное. А утречком хлопцы привезут большую бочку. И калачей привезут, и молока вволю…
Шагин скосил глаза на Сашу. Они встретились взглядами, поняли друг друга. Надо было немедленно уходить.
Старики по-своему истолковали смущение гостей. Женщина принесла из сеней ведро с водой. А дед стал объяснять: за домом у них родник, исправно служит много лет, но, случается, пересыхает, если подолгу нет дождей. Вот и теперь иссяк. Однако невелика беда. В таких случаях пасечники разжигают большой костер, наваливают в огонь гнилья, чтобы погуще был дым. Живущие на соседнем хуторе сыновья знают этот сигнал, тотчас везут воду. Третьего дня привезли. Завтра приедут снова. Обещали быть рано утром.
— Большой хутор? — спросил Шагин, с тоской поглядывая на ведро с водой.
Дед встал, подозвал старуху. Они принялись что-то подсчитывать, загибая пальцы.
— Семь дворов, — объявил дед результаты подсчета. — Дюже великий хутор.
— А власть там какая? — спросила Саша. — Что сыны говорят? Есть на хуторе посторонние?
— Кто ж их знает? — Дед неопределенно покрутил головой. — Сыны там, мы здесь… Власть — она власть и есть. Всякая власть от Бога…
Он смолк, проковылял к оконцу и завозился у горшка с геранью.
«Будто боится сказать лишнее», — подумала Саша.
Она снова посмотрела на Шагина. Тот показал на ведро: пей еще, запасайся водой…
Между тем старуха стала собирать на стол.
Наблюдая за ней, Саша допивала последний ковш. Уходить! Как можно скорее уходить, чтобы к рассвету оставить далеко позади и эту халупу, и, главное, хутор!
Но как объяснить старикам, почему не останутся на ночь? Люди едва не погибли в степи от жажды, устали до полусмерти. Наконец отыскали пристанище. И вот, не отдохнув, снова пускаются в путь. Пасечники непременно расскажут о странных путниках. Потянутся нити. Можно не сомневаться, что кончики их окажутся у бандитов.
Как же быть? Попросить стариков, чтобы помалкивали? Это вдвойне опасно: если еще не возникли у них подозрения, после такой просьбы обязательно появятся.
А хозяйка уже приглашала к столу. Шагин и Саша жадно глядели на хлеб, нарезанный крупными ломтями, на миску с густым коричневым медом — теперь, утолив жажду, они испытывали жестокий голод.
Всплеснув руками, старуха поспешила в сени и вернулась с плошкой, в которой лежал пяток яиц цесарки — в мелких коричневых крапинках, с остренькими носами.
Шагин поблагодарил хозяев, но от угощения отказался: они не голодны, недавно ели. И надо спешить — жинка в таком состоянии, что нельзя терять времени. Это счастье, что неподалеку расположен хутор. Там они наймут лошадей и поспешат в ближайшее село, где есть фельдшер…
К хутору вела едва различимая колея. Пройдя по ней с сотню шагов, Шагин и Саша круто свернули в сторону. На ходу они ели хлеб и сваренные вкрутую яйца, которые в последний момент все же сунула им сердобольная пасечница.
— А они ничего, эти старички, — сказала Саша, откусывая от аппетитной горбушки. — Вот бы пожить с ними неделю, не зная забот…
— Я страсть как люблю с пчелами возиться. — Шагни мечтательно улыбнулся. — У отца моего было с десяток колод, так я от них ни на шаг. И пчелы меня знали, не трогали…
— Вот и вернемся, когда с бандами рассчитаемся. Надо же отблагодарить добрых людей. Съездим сюда, Андрюша?
Шагин кивнул. Он думал о том, что не так уж близко время, когда степи и леса страны очистятся от банд и чекисты смогут ездить в гости к знакомым пасечникам. Но он не хотел расстраивать Сашу и промолчал.
Скоро должен был наступить рассвет. Всякий раз в это время они подыскивали укрытие для дневки — нагромождение камней, кустарник, балку… Но сейчас они не помышляли об отдыхе. Скорее в степь, подальше от всяких дорог, чтобы затеряться, исчезнуть в темной, бескрайней равнине!..
На индиговом небосводе потускнели звезды. Небо стало светлеть. Потом из-за края степи устремились вверх волны зеленого огня. Горизонт заалел, вскоре зарево охватило полнеба. И тогда взошло солнце.
— Жаркий будет денек, — проговорил Шагин. — Ну да нам не привыкать, верно, Саша?
Она не ответила — шла согнувшись, обеими руками поддерживая тяжелую ношу. За время отдыха в доме пасечника перестала сочиться кровь из натертых портфелем ран. Он присох к телу. Сейчас все внимание Саши было сосредоточено на том, чтобы не сделать резкого движения, не оступиться. Иначе, как это было уже не раз, лопнет корка запекшейся крови, вновь начнет мучить боль.
Шагин только посмотрел на Сашу и все понял. Он чуть замедлил шаг, пропустил спутницу вперед, чтобы лучше ее видеть и в случае необходимости прийти на помощь.
Вот на пути оказалась большая выбоина. Перешагнув через нее, Саша сделала слишком большое усилие. И портфель сдвинулся… Она не проронила ни слова, только с шумом втянула воздух сквозь стиснутые зубы.
Шагин взял ее за руку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10