Но оказалось, что и к нему заходили с проверкой.
В этот вечер Василий Дзямба обегал всех своих знакомых. Наконец у одного инженера на Академической улице он нашел квартиру, где можно было день-два переночевать.
В ночь на десятое июня Пастухов и Кобеляцкий покинули Львов.
Но, выйдя из города, они сразу же столкнулись с отрядом националистов. Пришлось уходить от преследования. Завязывать перестрелку они не стали: можно было сорвать этим все дело.
Приближаясь к железной дороге, Пастухов и Кобеляцкий увидели колонну гитлеровцев. Чтобы избежать встречи, партизаны кинулись в сторону, к деревне Берлин. Идти приходилось болотами. Уже у самой деревни они снова наткнулись на группу фашистских солдат. Те обстреляли их и стали преследовать. Разведчики открыли огонь и отступили. После этого, где только ни пытались они проскочить линию фронта, всюду их встречали враги. Пришлось возвращаться во Львов.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Разбив группировку противника в районе Злочева, советская танковая бригада прорвалась на шоссе Злочев — Львов, вышла к подступам города со стороны Зеленой Рогатки и завязала здесь бой с немецкой дивизией. К вечеру двадцатого июля бригаде удалось преодолеть сопротивление противника и значительно продвинуться вперед. Танки ворвались на окраинные улицы Львова.
Ночью к командиру бригады, расположившемуся со штабом в одной из уцелевших крестьянских хат, вбежал начальник разведки.
— Что, Ивченко? — спросил командир бригады, жестом прерывая начальника штаба, о чем-то докладывающего.
— Товарищ полковник, — сказал Ивченко, подходя к столу, — у меня двое городских. Просят допустить до командира бригады.
— Что за городские? — спросил полковник.
— Партизаны.
— Городские партизаны? — протянул полковник и, видимо, желая поскорее покончить с одним делом, чтобы приняться за другое, не стал задавать вопросов, отложил карту и сказал: — Давай их сюда!
Двое «городских партизан», — один в поношенном пальто, в несуразной, сбившейся на затылок шляпе, другой в военном обмундировании, наполовину немецком, наполовину нашем, — предстали перед командиром бригады.
— Рассказывайте в двух словах! — предупредил Ивченко.
Человек в шляпе помедлил, как бы соображая, с чего он начнет, и сказал:
— Можем указать, где противотанковые мины, какие здания заминированы, где находится минометная батарея.
Полковник и начальник штаба переглянулись.
— Откуда сведения?
— Собирали, — ответил партизан в военном, очевидно, не склонный вдаваться в подробности.
— Хорошо, — сказал полковник. — Спасибо. Кстати, — обратился он к Ивченко, — ты, пожалуйста, распорядись, чтобы товарищей накормили, ну и… в общем учти, запиши, дело стоящее.
— Кормить не обязательно, — сказал человек в шляпе. — Вы лучше вот что — давайте людей, мы пройдем подземным ходом, куда вам надо. Если есть взрывчатка, можно будет подорвать что пожелаете…
— Подрывать не надо, — заметил полковник. — Город наш. Побережем. Ну а что касается подземного хода, то тут что же, — он обернулся к начальнику штаба, — надо действовать. Полсотни автоматчиков…
— Сотню, — вставил Ивченко.
— Сотню, — согласился полковник. — Что ж, хорошо. Проведете к центру города сотню автоматчиков, армия спасибо скажет… Ну а поужинать все-таки надо. Или, — он посмотрел на часы, — или, вернее сказать, уже позавтракать…
Последние дни — дни наступления Красной Армии — были для Пастухова и Кобеляцкого днями величайшего удовлетворения, когда они как бы вознаграждали себя за испытанное ими бессилие. Они лазили по крышам, обстреливали гитлеровцев из автоматов, спускались в какой-нибудь двор, стреляли из подворотни и снова поднимались на крышу для того, чтобы бить сверху. Неистовое вдохновение носило их по городу — из дома в дом, с крыши на крышу, из подъезда в подъезд.
Полковник сказал:
— В центре, в театре «Золдатфронтиш», в соборе святого Юрия, засело много фашистов.
Сто автоматчиков, ведомые Пастуховым и Кобеляцким, прошли подземными ходами к центру города.
Взятие театра потребовало двух часов.
За время боев Пастухов и Кобеляцкий ликвидировали гитлеровского наблюдателя и регулировщика с рацией на улице Зимаровича, порвали подземную телефонную связь, откопав и перерубив кабель на Академической улице.
Это было их торжество.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Шло время, а Эрлих и Шпилька не возвращались. «Не иначе, как тоже перешли линию фронта», — успокаивали себя Приступа и Дроздов. Никакой другой мысли они не хотели допускать. Незаметно для самих себя они внушали друг другу уверенность в том, что переход Кузнецовым линии фронта прошел благополучно.
Сдав представителям советских регулярных войск трофеи своего отряда — десять пулеметов, двадцать два автомата, двадцать семь пистолетов, кучу винтовок, — Дроздов и Приступа отправились во Львов и там разыскали Бориса Крутикова. Лейтенант, казалось, еще сильнее исхудал с тех пор, как они не виделись. Он ходил на костылях — потерял ногу. Встретил он их со своей обычной сдержанностью, за которой, однако, скрывалась подлинная радость. «Живы, значит? — приговаривал он, улыбаясь глазами. — И партизанили? Молодцы!»
Из рассказа Приступы и Дроздова Крутиков узнал о пребывании Кузнецова в Ганавическом лесу. Сам он не имел никаких сведений о судьбе Николая Ивановича. Сведения Дроздова и Приступы были самыми последними. «Надо немедленно сообщить в Москву командиру о том, что вы видели Кузнецова», — сказал он.
На вопросы о судьбе своей собственной группы Крутиков отвечал немногословно. Группа пробыла в Гуте-Пеняцкой до конца февраля. Она превратилась здесь в сильный и многочисленный партизанский отряд. Сначала несколько человек, бежавших от оккупантов в леса, а затем около полусотни бывших полицаев, хорошо вооруженных и дисциплинированных, перебив своих командиров-националистов, пришли к Крутикову и соединились с его группой.
Двадцать девятого февраля отряд, состоявший из украинцев, русских и поляков, оставил Гуту-Пеняцкую. А через три дня село окружили гитлеровцы. Они подожгли его со всех сторон, спалили дотла все хаты и перебили все население, за исключением семнадцати человек, которые чудом остались в живых. Они-то и нашли Крутикова и рассказали ему об этой неслыханной зверской расправе. Казимира Войчеховского среди этих семнадцати не было. Он погиб ужасной смертью. Каратели связали его, облили керосином и сожгли.
…Через несколько дней после встречи с Крутиковым Приступа увидел на улице знакомую фигуру человека в плаще, похожем на колокол. Он не сразу поверил своим глазам. Неужели Марк Шпилька? Приступа подлетел к нему, схватил за рукав и выкрикнул, задыхаясь, одно только слово:
— Ну?
И Шпилька рассказал то, о чем так мучительно гадал Приступа, о чем хотели узнать Крутиков и Дроздов, замполит Стехов и Коля Маленький, Жорж Струтинский, носившийся по городу в поисках хоть каких-нибудь данных, и командир отряда, славший запрос за запросом из Москвы.
В районе Брод, рассказывал Шпилька, им пятерым пришлось выдержать бой с бандеровцами, одетыми в форму бойцов Красной Армии. Эрлих был убит в этом бою, сам Шпилька, раненный, отполз, двое суток скитался по лесу, пока не пристал к какой-то группе беженцев, а Кузнецов с товарищами, судя по всему, перешел линию фронта.
Сведения эти показались Приступе утешительными. Это было все-таки лучше чем неизвестность. Появилась надежда, и Приступа спешил поделиться ею со всеми товарищами. Он, захлебываясь, выкладывал все, что узнал от Шпильки, слово в слово повторял его рассказ, тут же строил и свои предположения, и все они сводились к одному: Кузнецов, Каминский и Белов живы!
Вскоре после этого оправившись от болезни, я приехал во Львов в надежде напасть на след Кузнецова. Прямо с вокзала направился я к музею имени Ивана Франко. Мне не терпелось побывать на том месте, где был совершен акт возмездия над Бауэром. Я ходил взад и вперед мимо особняка, живо представляя себе картину события, разыгравшегося здесь десятого февраля 1944 года. Одна мысль, что вот здесь стоял стреляющий Кузнецов, что по этим камням бежал он к своей машине, стоявшей на углу, — одна эта мысль как бы приобщала к подвигу.
Тогда же, стоя на этом тротуаре, я дал себе слово рассказать людям о Кузнецове, рассказать как можно большему числу людей, запечатлеть в их памяти его подвиги.
При мне было запечатанное его письмо с надписью на конверте: «Вскрыть после моей гибели. Кузнецов». Это письмо лежало с весны прошлого года, с того дня, как Николай Иванович отправился на парад в Ровно.
Нет, я не смел его вскрыть. Это значило бы примириться со страшной мыслью, что Кузнецова нет в живых.
В те дни, наводя справки всюду, где возможно, я столкнулся с первыми документами о Николае Ивановиче. Документы эти были обнаружены в делах гестапо: гитлеровцы в панике не успели их уничтожить.
Я прочел рапорт дирекции криминальной полиции во Львове об убийстве подполковника Ганса Петерса в здании военно-воздушных сил по Валовой улице, дом 11-а. В рапорте указывалось, что подполковник убит неизвестным в форме капитана. Там же, в делах гестапо, находился и рапорт № 96, в котором излагались обстоятельства убийства вице-губернатора Бауэра и Шнайдера. Затем следовало донесение об автомашине, найденной на шоссе близ Куровиц. «С этой автомашины, — гласил гестаповский документ, — 12.2.44 в Куровицах был убит военный патруль майор Кантер. Стрелявшие скрылись».
Так постепенно восстанавливались детали.
Но они мало что прибавляли к тому, что было уже известно о деятельности Кузнецова во Львове. Многое из того, что им сделано, рассказывал сам Николай Иванович Приступе и Дроздову в лесу. Картину покушения на Бауэра ярко описала мне свидетельница — сторожиха музея имени Франко, находившаяся в тот момент на улице.
Я искал дальнейших следов.
И вот они наконец обнаружены. В ворохе бумаг, оставшихся в помещении гестапо, найден еще один документ.
«Начальнику полиции безопасности и СД
по Галицийскому округу
14 Н-90/44. Секретно. Государственной важности, гор. Львов. 2.IV.44 г. Считать дело секретным, государственной важности.
Т е л е г р а м м а-м о л н и я
В главное управление имперской безопасности для вручения СС группенфюреру и генерал-лейтенанту полиции Мюллеру лично.
Б е р л и н
При одной из встреч 1.IV.44 украинский делегат сообщил, что одним подразделением украинских националистов 2.III.44 задержаны в лесу близ Белгородки в районе Вербы (Волынь) три советских агента. Арестованные имели фальшивые немецкие документы, карты, немецкие, украинские и польские газеты, среди них «Газета Львивська» с некрологом о докторе Бауэре и докторе Шнайдере, а также отчет одного из задержанных о его работе. Этот агент (по немецким документам его имя Пауль Зиберт) опознан представителем УПА. Речь идет о советском партизане-разведчике и диверсанте, который долгое время безнаказанно совершал свои акции в Ровно, убив, в частности, доктора Функа и похитив генерала Ильгена. Во Львове «Зиберт» был намерен расстрелять губернатора доктора Вехтера. Это ему не удалось. Вместо губернатора были убиты вице-губернатор доктор Бауэр и его президиал-шеф доктор Шнайдер. Оба эти немецкие государственные деятели были расстреляны неподалеку от их частных квартир. В отчете «Зиберта» дано описание акта убийства до малейших подробностей».
Во Львове «Зиберт» расстрелял не только Бауэра и Шнайдера, но и ряд других лиц, среди них майора полевой жандармерии Кантера, которого мы тщательно искали.
Имеющиеся в отчете подробности о местах и времени совершенных актов, о ранениях жертв, о захваченных боеприпасах и т. д. кажутся точными. От боевой группы Прицмана поступило сообщение о том, что «Пауль Зиберт» и оба его сообщника расстреляны на Волыни националистами-бандеровцами. Представитель ОУН подтвердил этот факт и обещал, что полиции безопасности будут сданы все материалы.
Начальник полиции безопасности и СС
по Галицийскому округу
Доктор Витиска СС оберштурмбанфюрер
и старший советник управления».
Советские офицеры, разбиравшие бумаги в помещении гестапо, долго читали этот документ, передавая из рук в руки. В комнате царило молчание. Когда я вошел туда, один из офицеров, молодой лейтенант, которого я раньше просил сообщить, если в делах гестапо обнаружится что-либо касающееся Кузнецова, молча протянул мне листки с донесением.
— Вы знали его? — спросил он, когда я после долгого прочтения отложил бумагу.
Я ответил:
— Знал.
Лейтенант подошел ко мне, долго собирался со словами и наконец промолвил:
— У меня мать и сестру убили в Виннице. Они были заложниками. Когда я прочел в газете про убийство палача Функа, я подумал: спасибо этому человеку. Вы передайте!
— Кому же теперь передать?
— Не знаю. Товарищам, родным.
— Хорошо, передам.
— Я тогда думал, — продолжал лейтенант, — кто этот человек, как бы узнать фамилию, из какого города? В газете ничего не писали. Там было сказано «неизвестный» — и все.
— Его звали Кузнецов, Николай Иванович, — сказал я.
— Он был молодой?
— Да. Тридцати двух лет.
— В каком он звании?
— Гражданский.
— Необыкновенный человек!.. Так вы передайте! От нас от всех.
— Хорошо.
…В этот вечер мы, боевые товарищи Николая Ивановича, вскрыли его письмо. Мы долго бродили по затемненным улицам Львова, повторяя прямые и мужественные слова, прочитанные нами и отныне навсегда запавшие в душу.
В те часы впервые возникла мысль о памятнике, о бронзовом монументе героя, который должны воздвигнуть два города — Ровно и Львов. Но никто из нас не мог отчетливо представить себе фигуру Кузнецова в бронзе, торжественно застывшую над площадью.
С этой неподвижной бронзовой фигурой никак не вязался тот живой Кузнецов, которого мы знали, который и сейчас незримо присутствовал среди нас — простой, скромный, обаятельный человек, наш дорогой товарищ.
И мы поклялись в ту ночь увековечить его память своими делами, своим служением тому идеалу, ради которого жил и умер он.
Я же еще острее осознал свой долг рассказать людям моей Родины историю жизни и гибели Николая Кузнецова.
Вот что прочли мы в его письме:
«25 августа 1942 г. в 24 часа 05 мин. я опустился с неба на парашюте, чтобы мстить беспощадно за кровь и слезы наших матерей и братьев, стонущих под ярмом германских оккупантов.
Одиннадцать месяцев я изучал врага, пользуясь мундиром германского офицера, пробирался в самое логово сатрапа — германского тирана на Украине Эриха Коха.
Теперь я перехожу к действиям.
Я люблю жизнь, я еще очень молод. Но если для Родины, которую я люблю, как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью, я сделаю это. Пусть знают фашисты, на что способен русский патриот и большевик. Пусть знают, что невозможно покорить наш народ, как невозможно погасить солнце.
Пусть я умру, но в памяти моего народа патриоты бессмертны.
«Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!..»
Это мое любимое произведение Горького. Пусть чаще читает его наша молодежь…
Ваш Кузнецов ».
Мы с удовлетворением и гордостью встретили Указ Президиума Верховного Совета СССР, которым Николаю Ивановичу Кузнецову посмертно присваивалось звание Героя Советского Союза.
ЭПИЛОГ
Трудно поверить, что все это происходило с нами — с теми, что сидят сегодня в уютной московской квартире в штатских костюмах и разговаривают отнюдь не о военных, не о партизанских, а о самых что ни на есть мирных делах. Передо мной за столом доктор Цессарский, врач одной из московских клиник и «по совместительству» актер, драматург, человек искусства. Рядом — Валя Довгер, только что приехавшая из Ровно; Владимир Филиппович Соловьев, кандидат геолого-минералогических наук, автор научного труда по океанографии. Звонил Терентий Федорович Новак — собирается прийти. У него большое событие: он окончил Высшую партийную школу… Мы ждем и Лукина — он обещал быть попозже: совещание в министерстве…
Неужели все это происходило с нами? Бесконечные бои и стычки, рискованные операции, тяжелые переходы, подполье…
Теперь все это — дела давно минувших дней.
По всему Советскому Союзу разъехались мои товарищи партизаны. Одни вернулись на свои фабрики и заводы, другие — в колхозы, третьи пошли на учебу. Большинство осталось в тех местах, где они жили до войны и где действовал наш отряд. Все они приобщились к мирному труду, стали участниками великой послевоенной стройки.
С тем же воодушевлением и упорством, с каким они отстаивали свободу и независимость своей Родины, борются они ныне за дело мира. Ибо каждый из нас знает, что оплот мира — это наша Советская держава; укрепляя ее могущество, умножая ее силу, мы тем самым обеспечиваем прочный мир, делаем невозможной новую войну, которую пытаются навязать нам в своем безумии нынешние претенденты на мировое господство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
В этот вечер Василий Дзямба обегал всех своих знакомых. Наконец у одного инженера на Академической улице он нашел квартиру, где можно было день-два переночевать.
В ночь на десятое июня Пастухов и Кобеляцкий покинули Львов.
Но, выйдя из города, они сразу же столкнулись с отрядом националистов. Пришлось уходить от преследования. Завязывать перестрелку они не стали: можно было сорвать этим все дело.
Приближаясь к железной дороге, Пастухов и Кобеляцкий увидели колонну гитлеровцев. Чтобы избежать встречи, партизаны кинулись в сторону, к деревне Берлин. Идти приходилось болотами. Уже у самой деревни они снова наткнулись на группу фашистских солдат. Те обстреляли их и стали преследовать. Разведчики открыли огонь и отступили. После этого, где только ни пытались они проскочить линию фронта, всюду их встречали враги. Пришлось возвращаться во Львов.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Разбив группировку противника в районе Злочева, советская танковая бригада прорвалась на шоссе Злочев — Львов, вышла к подступам города со стороны Зеленой Рогатки и завязала здесь бой с немецкой дивизией. К вечеру двадцатого июля бригаде удалось преодолеть сопротивление противника и значительно продвинуться вперед. Танки ворвались на окраинные улицы Львова.
Ночью к командиру бригады, расположившемуся со штабом в одной из уцелевших крестьянских хат, вбежал начальник разведки.
— Что, Ивченко? — спросил командир бригады, жестом прерывая начальника штаба, о чем-то докладывающего.
— Товарищ полковник, — сказал Ивченко, подходя к столу, — у меня двое городских. Просят допустить до командира бригады.
— Что за городские? — спросил полковник.
— Партизаны.
— Городские партизаны? — протянул полковник и, видимо, желая поскорее покончить с одним делом, чтобы приняться за другое, не стал задавать вопросов, отложил карту и сказал: — Давай их сюда!
Двое «городских партизан», — один в поношенном пальто, в несуразной, сбившейся на затылок шляпе, другой в военном обмундировании, наполовину немецком, наполовину нашем, — предстали перед командиром бригады.
— Рассказывайте в двух словах! — предупредил Ивченко.
Человек в шляпе помедлил, как бы соображая, с чего он начнет, и сказал:
— Можем указать, где противотанковые мины, какие здания заминированы, где находится минометная батарея.
Полковник и начальник штаба переглянулись.
— Откуда сведения?
— Собирали, — ответил партизан в военном, очевидно, не склонный вдаваться в подробности.
— Хорошо, — сказал полковник. — Спасибо. Кстати, — обратился он к Ивченко, — ты, пожалуйста, распорядись, чтобы товарищей накормили, ну и… в общем учти, запиши, дело стоящее.
— Кормить не обязательно, — сказал человек в шляпе. — Вы лучше вот что — давайте людей, мы пройдем подземным ходом, куда вам надо. Если есть взрывчатка, можно будет подорвать что пожелаете…
— Подрывать не надо, — заметил полковник. — Город наш. Побережем. Ну а что касается подземного хода, то тут что же, — он обернулся к начальнику штаба, — надо действовать. Полсотни автоматчиков…
— Сотню, — вставил Ивченко.
— Сотню, — согласился полковник. — Что ж, хорошо. Проведете к центру города сотню автоматчиков, армия спасибо скажет… Ну а поужинать все-таки надо. Или, — он посмотрел на часы, — или, вернее сказать, уже позавтракать…
Последние дни — дни наступления Красной Армии — были для Пастухова и Кобеляцкого днями величайшего удовлетворения, когда они как бы вознаграждали себя за испытанное ими бессилие. Они лазили по крышам, обстреливали гитлеровцев из автоматов, спускались в какой-нибудь двор, стреляли из подворотни и снова поднимались на крышу для того, чтобы бить сверху. Неистовое вдохновение носило их по городу — из дома в дом, с крыши на крышу, из подъезда в подъезд.
Полковник сказал:
— В центре, в театре «Золдатфронтиш», в соборе святого Юрия, засело много фашистов.
Сто автоматчиков, ведомые Пастуховым и Кобеляцким, прошли подземными ходами к центру города.
Взятие театра потребовало двух часов.
За время боев Пастухов и Кобеляцкий ликвидировали гитлеровского наблюдателя и регулировщика с рацией на улице Зимаровича, порвали подземную телефонную связь, откопав и перерубив кабель на Академической улице.
Это было их торжество.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Шло время, а Эрлих и Шпилька не возвращались. «Не иначе, как тоже перешли линию фронта», — успокаивали себя Приступа и Дроздов. Никакой другой мысли они не хотели допускать. Незаметно для самих себя они внушали друг другу уверенность в том, что переход Кузнецовым линии фронта прошел благополучно.
Сдав представителям советских регулярных войск трофеи своего отряда — десять пулеметов, двадцать два автомата, двадцать семь пистолетов, кучу винтовок, — Дроздов и Приступа отправились во Львов и там разыскали Бориса Крутикова. Лейтенант, казалось, еще сильнее исхудал с тех пор, как они не виделись. Он ходил на костылях — потерял ногу. Встретил он их со своей обычной сдержанностью, за которой, однако, скрывалась подлинная радость. «Живы, значит? — приговаривал он, улыбаясь глазами. — И партизанили? Молодцы!»
Из рассказа Приступы и Дроздова Крутиков узнал о пребывании Кузнецова в Ганавическом лесу. Сам он не имел никаких сведений о судьбе Николая Ивановича. Сведения Дроздова и Приступы были самыми последними. «Надо немедленно сообщить в Москву командиру о том, что вы видели Кузнецова», — сказал он.
На вопросы о судьбе своей собственной группы Крутиков отвечал немногословно. Группа пробыла в Гуте-Пеняцкой до конца февраля. Она превратилась здесь в сильный и многочисленный партизанский отряд. Сначала несколько человек, бежавших от оккупантов в леса, а затем около полусотни бывших полицаев, хорошо вооруженных и дисциплинированных, перебив своих командиров-националистов, пришли к Крутикову и соединились с его группой.
Двадцать девятого февраля отряд, состоявший из украинцев, русских и поляков, оставил Гуту-Пеняцкую. А через три дня село окружили гитлеровцы. Они подожгли его со всех сторон, спалили дотла все хаты и перебили все население, за исключением семнадцати человек, которые чудом остались в живых. Они-то и нашли Крутикова и рассказали ему об этой неслыханной зверской расправе. Казимира Войчеховского среди этих семнадцати не было. Он погиб ужасной смертью. Каратели связали его, облили керосином и сожгли.
…Через несколько дней после встречи с Крутиковым Приступа увидел на улице знакомую фигуру человека в плаще, похожем на колокол. Он не сразу поверил своим глазам. Неужели Марк Шпилька? Приступа подлетел к нему, схватил за рукав и выкрикнул, задыхаясь, одно только слово:
— Ну?
И Шпилька рассказал то, о чем так мучительно гадал Приступа, о чем хотели узнать Крутиков и Дроздов, замполит Стехов и Коля Маленький, Жорж Струтинский, носившийся по городу в поисках хоть каких-нибудь данных, и командир отряда, славший запрос за запросом из Москвы.
В районе Брод, рассказывал Шпилька, им пятерым пришлось выдержать бой с бандеровцами, одетыми в форму бойцов Красной Армии. Эрлих был убит в этом бою, сам Шпилька, раненный, отполз, двое суток скитался по лесу, пока не пристал к какой-то группе беженцев, а Кузнецов с товарищами, судя по всему, перешел линию фронта.
Сведения эти показались Приступе утешительными. Это было все-таки лучше чем неизвестность. Появилась надежда, и Приступа спешил поделиться ею со всеми товарищами. Он, захлебываясь, выкладывал все, что узнал от Шпильки, слово в слово повторял его рассказ, тут же строил и свои предположения, и все они сводились к одному: Кузнецов, Каминский и Белов живы!
Вскоре после этого оправившись от болезни, я приехал во Львов в надежде напасть на след Кузнецова. Прямо с вокзала направился я к музею имени Ивана Франко. Мне не терпелось побывать на том месте, где был совершен акт возмездия над Бауэром. Я ходил взад и вперед мимо особняка, живо представляя себе картину события, разыгравшегося здесь десятого февраля 1944 года. Одна мысль, что вот здесь стоял стреляющий Кузнецов, что по этим камням бежал он к своей машине, стоявшей на углу, — одна эта мысль как бы приобщала к подвигу.
Тогда же, стоя на этом тротуаре, я дал себе слово рассказать людям о Кузнецове, рассказать как можно большему числу людей, запечатлеть в их памяти его подвиги.
При мне было запечатанное его письмо с надписью на конверте: «Вскрыть после моей гибели. Кузнецов». Это письмо лежало с весны прошлого года, с того дня, как Николай Иванович отправился на парад в Ровно.
Нет, я не смел его вскрыть. Это значило бы примириться со страшной мыслью, что Кузнецова нет в живых.
В те дни, наводя справки всюду, где возможно, я столкнулся с первыми документами о Николае Ивановиче. Документы эти были обнаружены в делах гестапо: гитлеровцы в панике не успели их уничтожить.
Я прочел рапорт дирекции криминальной полиции во Львове об убийстве подполковника Ганса Петерса в здании военно-воздушных сил по Валовой улице, дом 11-а. В рапорте указывалось, что подполковник убит неизвестным в форме капитана. Там же, в делах гестапо, находился и рапорт № 96, в котором излагались обстоятельства убийства вице-губернатора Бауэра и Шнайдера. Затем следовало донесение об автомашине, найденной на шоссе близ Куровиц. «С этой автомашины, — гласил гестаповский документ, — 12.2.44 в Куровицах был убит военный патруль майор Кантер. Стрелявшие скрылись».
Так постепенно восстанавливались детали.
Но они мало что прибавляли к тому, что было уже известно о деятельности Кузнецова во Львове. Многое из того, что им сделано, рассказывал сам Николай Иванович Приступе и Дроздову в лесу. Картину покушения на Бауэра ярко описала мне свидетельница — сторожиха музея имени Франко, находившаяся в тот момент на улице.
Я искал дальнейших следов.
И вот они наконец обнаружены. В ворохе бумаг, оставшихся в помещении гестапо, найден еще один документ.
«Начальнику полиции безопасности и СД
по Галицийскому округу
14 Н-90/44. Секретно. Государственной важности, гор. Львов. 2.IV.44 г. Считать дело секретным, государственной важности.
Т е л е г р а м м а-м о л н и я
В главное управление имперской безопасности для вручения СС группенфюреру и генерал-лейтенанту полиции Мюллеру лично.
Б е р л и н
При одной из встреч 1.IV.44 украинский делегат сообщил, что одним подразделением украинских националистов 2.III.44 задержаны в лесу близ Белгородки в районе Вербы (Волынь) три советских агента. Арестованные имели фальшивые немецкие документы, карты, немецкие, украинские и польские газеты, среди них «Газета Львивська» с некрологом о докторе Бауэре и докторе Шнайдере, а также отчет одного из задержанных о его работе. Этот агент (по немецким документам его имя Пауль Зиберт) опознан представителем УПА. Речь идет о советском партизане-разведчике и диверсанте, который долгое время безнаказанно совершал свои акции в Ровно, убив, в частности, доктора Функа и похитив генерала Ильгена. Во Львове «Зиберт» был намерен расстрелять губернатора доктора Вехтера. Это ему не удалось. Вместо губернатора были убиты вице-губернатор доктор Бауэр и его президиал-шеф доктор Шнайдер. Оба эти немецкие государственные деятели были расстреляны неподалеку от их частных квартир. В отчете «Зиберта» дано описание акта убийства до малейших подробностей».
Во Львове «Зиберт» расстрелял не только Бауэра и Шнайдера, но и ряд других лиц, среди них майора полевой жандармерии Кантера, которого мы тщательно искали.
Имеющиеся в отчете подробности о местах и времени совершенных актов, о ранениях жертв, о захваченных боеприпасах и т. д. кажутся точными. От боевой группы Прицмана поступило сообщение о том, что «Пауль Зиберт» и оба его сообщника расстреляны на Волыни националистами-бандеровцами. Представитель ОУН подтвердил этот факт и обещал, что полиции безопасности будут сданы все материалы.
Начальник полиции безопасности и СС
по Галицийскому округу
Доктор Витиска СС оберштурмбанфюрер
и старший советник управления».
Советские офицеры, разбиравшие бумаги в помещении гестапо, долго читали этот документ, передавая из рук в руки. В комнате царило молчание. Когда я вошел туда, один из офицеров, молодой лейтенант, которого я раньше просил сообщить, если в делах гестапо обнаружится что-либо касающееся Кузнецова, молча протянул мне листки с донесением.
— Вы знали его? — спросил он, когда я после долгого прочтения отложил бумагу.
Я ответил:
— Знал.
Лейтенант подошел ко мне, долго собирался со словами и наконец промолвил:
— У меня мать и сестру убили в Виннице. Они были заложниками. Когда я прочел в газете про убийство палача Функа, я подумал: спасибо этому человеку. Вы передайте!
— Кому же теперь передать?
— Не знаю. Товарищам, родным.
— Хорошо, передам.
— Я тогда думал, — продолжал лейтенант, — кто этот человек, как бы узнать фамилию, из какого города? В газете ничего не писали. Там было сказано «неизвестный» — и все.
— Его звали Кузнецов, Николай Иванович, — сказал я.
— Он был молодой?
— Да. Тридцати двух лет.
— В каком он звании?
— Гражданский.
— Необыкновенный человек!.. Так вы передайте! От нас от всех.
— Хорошо.
…В этот вечер мы, боевые товарищи Николая Ивановича, вскрыли его письмо. Мы долго бродили по затемненным улицам Львова, повторяя прямые и мужественные слова, прочитанные нами и отныне навсегда запавшие в душу.
В те часы впервые возникла мысль о памятнике, о бронзовом монументе героя, который должны воздвигнуть два города — Ровно и Львов. Но никто из нас не мог отчетливо представить себе фигуру Кузнецова в бронзе, торжественно застывшую над площадью.
С этой неподвижной бронзовой фигурой никак не вязался тот живой Кузнецов, которого мы знали, который и сейчас незримо присутствовал среди нас — простой, скромный, обаятельный человек, наш дорогой товарищ.
И мы поклялись в ту ночь увековечить его память своими делами, своим служением тому идеалу, ради которого жил и умер он.
Я же еще острее осознал свой долг рассказать людям моей Родины историю жизни и гибели Николая Кузнецова.
Вот что прочли мы в его письме:
«25 августа 1942 г. в 24 часа 05 мин. я опустился с неба на парашюте, чтобы мстить беспощадно за кровь и слезы наших матерей и братьев, стонущих под ярмом германских оккупантов.
Одиннадцать месяцев я изучал врага, пользуясь мундиром германского офицера, пробирался в самое логово сатрапа — германского тирана на Украине Эриха Коха.
Теперь я перехожу к действиям.
Я люблю жизнь, я еще очень молод. Но если для Родины, которую я люблю, как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью, я сделаю это. Пусть знают фашисты, на что способен русский патриот и большевик. Пусть знают, что невозможно покорить наш народ, как невозможно погасить солнце.
Пусть я умру, но в памяти моего народа патриоты бессмертны.
«Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!..»
Это мое любимое произведение Горького. Пусть чаще читает его наша молодежь…
Ваш Кузнецов ».
Мы с удовлетворением и гордостью встретили Указ Президиума Верховного Совета СССР, которым Николаю Ивановичу Кузнецову посмертно присваивалось звание Героя Советского Союза.
ЭПИЛОГ
Трудно поверить, что все это происходило с нами — с теми, что сидят сегодня в уютной московской квартире в штатских костюмах и разговаривают отнюдь не о военных, не о партизанских, а о самых что ни на есть мирных делах. Передо мной за столом доктор Цессарский, врач одной из московских клиник и «по совместительству» актер, драматург, человек искусства. Рядом — Валя Довгер, только что приехавшая из Ровно; Владимир Филиппович Соловьев, кандидат геолого-минералогических наук, автор научного труда по океанографии. Звонил Терентий Федорович Новак — собирается прийти. У него большое событие: он окончил Высшую партийную школу… Мы ждем и Лукина — он обещал быть попозже: совещание в министерстве…
Неужели все это происходило с нами? Бесконечные бои и стычки, рискованные операции, тяжелые переходы, подполье…
Теперь все это — дела давно минувших дней.
По всему Советскому Союзу разъехались мои товарищи партизаны. Одни вернулись на свои фабрики и заводы, другие — в колхозы, третьи пошли на учебу. Большинство осталось в тех местах, где они жили до войны и где действовал наш отряд. Все они приобщились к мирному труду, стали участниками великой послевоенной стройки.
С тем же воодушевлением и упорством, с каким они отстаивали свободу и независимость своей Родины, борются они ныне за дело мира. Ибо каждый из нас знает, что оплот мира — это наша Советская держава; укрепляя ее могущество, умножая ее силу, мы тем самым обеспечиваем прочный мир, делаем невозможной новую войну, которую пытаются навязать нам в своем безумии нынешние претенденты на мировое господство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55