Как это Очеретный выпустил из рук такой козырь?.."
Панин улыбнулся и позвонил домой Белогусу:
- Игорь Игнатьевич, я тут вроде жертвы собственного распоряжения.
- По вине и наказание, - проскрипел Белогус. - Добрые люди в воскресенье отдыхают.
- Справедливо, Игорь Игнатьевич. Признаться, мечтаю о пляже. Но тут приехал отец лейтенанта Ванжи. Передаю трубку товарищу Савчук...
Ванжа лежал напротив ординаторской в отдельной палате. Савчук приказала подождать и исчезла за дверью. Стекло было зашторено.
- Василий Михайлович, - воспользовался Панин тем, что они остались наедине, - к вам будет просьба. Прислушивайтесь, вдруг сын что-нибудь скажет. Знаете, как это бывает... ненароком, даже в бреду. А для нас сейчас каждое его слово...
Прокуренные усы на почти окаменелом лице старого Ванжи дрогнули, и капитан понял, что за внешним спокойствием Василия Михайловича кроется глубокое волнение, которое он изо всех сил старается скрыть.
Вышла Савчук.
- В палате поставят для вас кровать. Будете все время с сыном. Но никаких эмоций. Спокойствие и тишина. Договорились? Прошу.
Панин хотел тоже хотя бы на минутку протиснуться в дверь, но Савчук бесцеремонно оттеснила его плечом. Он успел увидеть лицо лейтенанта и не сразу понял, что это лицо - такое оно было неестественно белое. Сердце Панина болезненно сжалось.
В больнице было тихо и прохладно, и все же, выйдя на двор в дневную жару, Панин облегченно вздохнул. Солнце стояло в зените, на землю падали короткие тени. Около крыльца опиралась на костыли какая-то девушка. Капитан скользнул по ней взглядом и узнал Юлю Полищук.
- День добрый, Юлия Вацлавовна! - поздоровался Панин. - Вы, я вижу, уже в строю. Пошло дело на поправку?
Юля обернулась. Зеленоватые глаза глянули на капитана с удивлением и, как ему показалось, неприязненно.
- О, сам товарищ Панин! Какая честь! А впрочем, я, наверное, не имею права называть вас товарищем?
- Вам виднее.
- А где же ваш Гринько? До сих пор это было его обязанностью - следить за каждым моим шагом.
Панин почувствовал, как в нем нарастает раздражение.
- Гринько вы должны бы благодарить, - сказал он. - Младший лейтенант не следил за вами, а охранял, и если бы не он...
Юля смутилась.
- Извините. Очень вы неожиданно появились, вот я и подумала... Выписали меня, а такси не пришло.
- Что же за вами никто из родных не приехал?
- А я им не сказала. Не люблю, когда со мною возятся. "Доченька, золотко, крошечка..." Надоело! Они ко мне собираются, а я сама домой. Чем не сюрприз?
"Твоими сюрпризами они уже по горло сыты", - подумал капитан.
- Могу подвезти, - предложил он. - Я тут на машине.
- В милицию?
- Зачем же? К вам домой, на улицу Постышева.
Уже когда сидели в машине, Юля расплакалась:
- Я знаю, виновата, кругом виновата. Судите... Что случилось, того уже не вернешь. Но найдите того, кто погубил Нину! Слышите? Она мне каждую ночь снится. Если бы вы знали, как я ей завидовала! Вы не имеете представления, что такое женская ревность. Я даже Яроша простила ей, другой - никогда бы, а ей простила. Потому что Нина... А может быть, вы уже нашли убийцу? Я б его своими руками...
2
После завтрака отец надумал ремонтировать вентилятор. Долго слонялся по хате, пока со зла плюнул.
- Поля, сознайся, ты спрятала отвертку?
- Делать нечего. Вон твоя отвертка, под шкафом. Что затеваешь?
- Вентилятор гремит?
- Ну и пусть гремит! - Мать понизила голос. - В шахматы сыграли бы, что ли! Как-никак воскресенье. И в конце концов, до каких пор ты будешь на него сопеть?
- Ну, ну, не очень. Тоже мне, сестра милосердия... Славка, где ты там?
Дверь была открыта, и Ярослав все слышал. В первое мгновение он не поверил, что отец на самом деле зовет его. В последнее время они разговаривали, словно чужие. Напрасно он доказывал, что невиновен в смерти Нины, отец в ответ только презрительно кривился:
- Конечно, конечно. Иначе бы я сам отвел тебя в милицию. Только известно ведь, что из черной кошки белой не сделаешь. Хоть мой ее, хоть выкручивай.
Ярослав намеренно приходил домой, когда отец спал или был на заводе. В воскресенье же разминуться не удавалось.
Услышал за спиной:
- Мать говорит: шахматная доска пылью покрылась. Может, засядем?
Благодарно, как когда-то в детстве, ткнулся лицом в жесткий подбородок:
- Спасибо, отец. Давай вечером. Ты же сегодня никуда?
Избегая укоризненного взгляда матери, вышел на улицу. Около павильона "Ягодка", как всегда, толпилась очередь. Пахло дынями. На башенном кране грелись ласточки. Из какого-то окна тихо лилась музыка.
Ярослав шел без намеченной цели. Наугад. Точно так же, не задумываясь, протиснулся в автобус. Лишь после того, как за окном промелькнули корпуса станкостроительного завода, понял, что автобус идет в аэропорт. Там Ярошу делать было нечего, но он уже знал, почему сел именно в этот автобус. Давно собирался, да каждый раз не хватало духу.
...Тут стояла тишина. Необычная тишина. Ветер шелестел сухими венками, в отдалении виднелись люди, над головой настырно гудел шмель, но все это существовало словно бы особо, не трогая густой, почти физически ощущаемой тишины. И земля была тут тяжелой, она притягивала к себе взгляд железным кружевом оград, аккуратными улочками и переулками, которым, казалось, не было ни конца, ни краю. Даже время текло здесь незаметно, словно вода сквозь пальцы, и Ярош не мог бы сказать, сколько он просидел на кладбище около зеленого холмика - много или мало.
У Нины была тьма-тьмущая фотокарточек, но не нашлось ни одной, где бы она не улыбалась. Потому-то из керамического овала на камне смотрели на него веселые глаза. Черные, как отполированный до зеркального блеска гранит. Он знал, что это неправда, - глаза у нее были бархатно-синие, цвета степных васильков, только что сорванных в поле. Нина любила именно их, а не розы, которые ей дарил Ванжа. Это была маленькая тайна Ярослава, он берег ее и посмеивался над лейтенантом.
"Увы, какие мы бываем глупые, пока счастливы! - думал сейчас Ярош. - Но почему люди, чтобы научиться отсеивать зерна от плевел, должны пережить горе?"
Было уже далеко за полдень, когда он, вернувшись в город, поспешил на Чапаевскую. После смерти Нины обходил эту улицу, все тут напоминало ему недавнее прошлое, повсюду слышался ее смех. Впрочем, однажды пересилил себя, пришел, не мог не прийти, да Елена Дмитриевна не пустила и на порог. Лучше бы ударила... Теперь, когда он наконец побывал там, около нее, его неудержимо потянуло сюда. Захотелось еще хоть раз посмотреть на дом Сосновских, а хватит смелости, то и наведаться к Елене Дмитриевне. Может, на этот раз не прогонит?
Тут, в городе, небо было низкое, в рыжих клочьях. В вишневых зарослях сводили счеты воробьи. Напротив дома Сосновских стояли расцвеченные свадебными лентами легковые машины. В саду играл аккордеон.
Ярош неожиданно почувствовал необъяснимый гнев на этих людей. Цветные ленты раздражали взор. Ускорил шаги, чтобы ничего не видеть и не слышать, одновременно стыдясь этой поспешности и собственного гнева. И чем ближе была знакомая калитка, тем больше охватывало его сомнение. Не знал, что скажет Елене Дмитриевне и нужно ли вообще что-либо говорить. Может, его слова, само его появление будут как соль на живую рану. Так стоит ли лишний раз терзать материнское сердце?
3
Руководители Самарского горотдела милиции чувствовали себя скверно. Особенно переживал коллега Гафурова начальник ОБХСС майор Максюта. На областных совещаниях его сотрудников до сих пор ставили в пример, самого приглашали поделиться опытом, а тут - на тебе! Почти год, можно сказать, у него под носом, поскольку здание промкомбината было видно из окна кабинета Максюты, в городе действовала частная фирма по производству водолазок. И это на государственном предприятии! За многие годы службы в органах милиции ничего подобного он не помнил. Дело вырисовывалось громкое и лавров Максюте не обещало. Из области понаехало столько начальства, что пришлось забыть о сне и отдыхе. Никто пока еще прямо не укорял Максюту, слишком много было неотложных хлопот, однако по тому, как холодно, словно и не были они прежде на короткую ногу, разговаривал с ним городской прокурор, майор почувствовал, что над ним собираются грозовые тучи.
- Ты только подумай, - жаловался он Гафурову, - проклятыми водолазками в Самарске и не пахло. Спекулянтов, конечно, хватает. Где дефицит, там и они. А о водолазках... ну, хоть бы какой-нибудь паршивенький сигнал!
- Не такие они дураки, чтобы тут же сбывать левую продукцию, - заметил Гафуров. - Лисица и та хвостом след заметает.
Максюта гневно фыркнул.
Гафуров сочувствовал Максюте, хотя, как специалист, не мог до конца и оправдать. Водолазок в Самарске и на самом деле не было, но, как теперь выяснилось, прошлой осенью дежуривший на городском рынке милиционер задержал вязальщицу промкомбината Гаврюшину, которая из-под полы продавала импортную шерсть в фабричных конусах. Сам по себе случай был мелкий, Гаврюшину оштрафовали, даже не поинтересовавшись, откуда у нее товар. А между тем такой шерсти в магазинах не было, Гаврюшина вынесла ее из комбината. Более того, именно она была старшей в так называемой экспериментальной бригаде из пяти работниц, которые заодно изготовляли и водолазки. За каждое изделие, кроме месячной зарплаты, они получали от Горлача по два рубля. Гаврюшиной Горлач сказал: "Красная цена вашей работе - рубль. Второй плачу за молчание. Так и передай своим товаркам".
И они молчали. Теперь плакали, уверяя, что сперва ничего плохого не подозревали. Начальник цеха даже премиальные выплатил за освоение новой продукции. Потом начали догадываться, что дело нечистое. За водолазками при них никто не приходил, но наутро они куда-то исчезали. На производственных собраниях о них никто не вспоминал, на стендах около помещения дирекции, где можно видеть всю продукцию промкомбината, водолазкам не нашлось места.
Однажды Гаврюшина пошла за объяснениями к Горлачу и вернулась ни жива ни мертва: "Беда, девчата! Начальник сказал: прикусите языки. В случае чего я, мол, выкручусь, за меня есть кому словечко замолвить, а вам - хана".
Вот тогда и испугались не на шутку. Но постепенно привыкли, а когда кончалась пряжа и приходилось выполнять обычную плановую работу, даже потихоньку сетовали, подсчитывая "убытки" в бюджете.
Трудно сказать, думал Гафуров, призналась бы Гаврюшина еще тогда, если бы Максюта не ограничился штрафом, а заинтересовался ее особой, заглянул на комбинат. Может, это ничего и не дало бы, да кто знает наверняка. Пока человек окончательно не растопчет в себе достоинство, совесть сильнее страха.
Старший следователь по особо важным делам Марков был известен как человек на редкость энергичный, но и придирчивый. И все же Марков вряд ли придал бы особенное значение случаю с Гаврюшиной, если бы начальник ОБХСС сам сообщил следователю этот факт. К сожалению, Максюта забыл это сделать или, может, побоялся, а Марков, допросив Гаврюшину, вцепился в него теперь мертвой хваткой.
Кого было по-человечески жаль Гафурову, так это директора промкомбината Гаркавого. Вызванный средь ночи из дома, он ходил по трикотажному цеху словно во сне. Когда Горлач показал плоскофанговые машины ПФ-10, на которых изготовлялись водолазки, Дмитрий Егорович долго не мог вымолвить ни слова.
"К-какие водолазки? - наконец выдавил он из себя, заикаясь. - Что за глупые шутки, Александр Ефимович? Не далее как позавчера вы уверяли меня, что только начинаете осваивать новое изделие... Вы еще обиделись, когда я заметил, что слишком медленно разворачиваетесь. Как же это?.."
Казалось, он все еще не понял, для чего нужна эта ночная экскурсия по комбинату и что делает тут милиция во главе с чернявым майором, который еще недавно вежливо сидел у него в директорском кабинете и интересовался каким-то шофером. Когда же экспедитор Лойко, избегая глаз Горлача, буркнул: "Вы как знаете, а я скрывать не собираюсь, теперь это уже ни к чему", - и повел "экскурсию" на склад, где на чердаке в отгороженном фанерой тайнике оказался еще один "склад" - краденой пряжи и готовых водолазок, у Дмитрия Егоровича подкосились ноги.
Врач "Скорой помощи" констатировал инфаркт. Сердце фронтовика не выдержало потрясения. Утром Гафуров поинтересовался состоянием Гаркавого. Ему ответили: "В старину в таких случаях говорили: на все воля божья". Майор подумал о Гальченко. Наверное, Николая Артемьевича и таким ударом не свалишь с ног, но все же горек директорский хлеб, когда за спиной действуют Горлачи и Поляковы. Не знал? Недоглядел? Это можно сказать следователю. А себе? Собственной совести?
4
Лейтенант Ванжа шел берегом Самары. Кусты верболаза подступали вплотную к воде, змеиными извивами свисали подмытые корни, коричневато-черные в сумраке, опускающемся на речку с померкшего неба. Таинственно лепетали камыши, уже невидимая на темно-оловянном плесе плескалась рыба.
Еще минуту назад на Ванже был мундир с погонами, фуражка и сапоги, но вдруг он понял, что ступает по воде босиком. Вода теплая, как парное молоко, а песок щекочет пальцы. И вообще никакой он не лейтенант, а длинноногий мальчишка с хутора. Это потом, в будущем, он станет лейтенантом и заведет себе усы, точно такие же, как у отца или деда, которого Василь почти не помнил, разве что его усы. Все мужчины у них в роду были русыми, и все носили пшеничные усы. Было удивительно видеть свою жизнь сразу в оба конца, словно оказался он сейчас где-то посредине между тем, что было, и тем, что будет, но и то, что будет, уже было, и это он воспринимал как должное.
Тем временем темнота сгущалась, а Ванжа шел, раздвигая ее грудью, все дальше и дальше. Он не знал, куда и для чего, однако осознавал, что так нужно. Внезапно открылось болото. Заквакали лягушки. Какой-то голос шепнул ему, что это и есть его цель. На западе еще рдела полоска неба, но вот и она погасла, зато над лесом, прямо из его чащи стал всплывать месяц. Верхушки сосен цеплялись за месяц, закрывая свет, и все же он пробился сквозь завесу и упал на болото. "Будь внимателен, - шепнул Ванже тот же голос. - Настал твой миг".
И он увидел, как среди болота мягко, с легким всплеском из воды вытянулась черная почка. Почка лопнула, словно ее располосовал невидимый нож, из нее вырвался слепящий факел огня, затрепетал, распался на лепестки, и на воде закачалась громадная, невиданной красоты лилия. "Чего же ты стоишь?" - услыхал Ванжа и стремглав бросился в болото. В сумасшедшем ритме колотилось сердце, ноги увязали в мягком иле, но он знал, что не должен бояться, потому что его оберегает какая-то сила, которая привела его сюда. Стебель был плотный и ломкий, а хруст показался стоном. "Зачем я это сделал?" - билась болезненная мысль, а ноги уже несли к берегу, а руки крепко держали, словно зонтик, над головой лилию, которая колыхалась и дышала на него пьянящим воздухом.
Берег был уже близко, когда там, широко раскинув руки, будто собрался с кем-то поиграть, из темноты выступил черный человек со стеклянными глазами, и от его хохота содрогнулись окружающие камыши. "Глупый мальчишка! Лилии захотелось? Я знал, ты прибежишь за ней! Ты не мог не прибежать!"
Черный человек был знаком Ванже, где-то они уже встречались, наверное, в той, будущей жизни, когда он вырастет и станет лейтенантом. Стеклянные глаза пылали зловещим огнем, лицо расплывалось, как маска, на которой невозможно что-нибудь разглядеть.
"Я не выпущу тебя из болота! Несчастный мальчишка, ты погибнешь вместе со своей лилией, а я буду жить, буду жить, буду жить! Ха-ха-ха!"
И тогда Ванжа вдруг вспомнил, что умеет летать. По правде, это снилось ему в детских снах. Но ведь можно попробовать! Он подпрыгнул над водой, взмахнул руками и... полетел. Далеко внизу осталось болото, месяц плыл на одной с ним высоте, совсем рядом, его можно было положить на ладонь; тело было пружинистым и легким, словно перышко. Но вдруг он увидел, что у лилии осыпаются лепестки, один за другим они летели вниз, как белые птицы; тело отяжелело, руки перестали слушаться. Ванжа больно ударился о землю и увидел два зловещих огонька.
"Стеклянные глаза..." - обессиленно прошептал он.
Через несколько минут сотрудник милиции дозвонился до Панина.
- Товарищ капитан, он заговорил!
- Ну-ну, чего тянешь! - Панину изменила выдержка. - Что он сказал?
- Он сказал: "Стеклянные глаза".
- И это все?
- Все, товарищ капитан. Василий Михайлович уверяет, что очень четко сказал: "Стеклянные глаза..."
- Немного. Сам-то он как?
- Без изменений, товарищ капитан. Но я так думаю, раз заговорил...
- Ты как думаешь, - перебил Панин. - А врачи?
- Врачи ругают.
- Кого?
- Меня ругают. Чтоб не приставал с расспросами. Особенно этот, главный. Зверь! Только у очкастой и можно что-нибудь узнать, у Савчук. Очень вы ей понравились, такой, говорит, интеллигентный капитан.
- Благодарю за комплимент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Панин улыбнулся и позвонил домой Белогусу:
- Игорь Игнатьевич, я тут вроде жертвы собственного распоряжения.
- По вине и наказание, - проскрипел Белогус. - Добрые люди в воскресенье отдыхают.
- Справедливо, Игорь Игнатьевич. Признаться, мечтаю о пляже. Но тут приехал отец лейтенанта Ванжи. Передаю трубку товарищу Савчук...
Ванжа лежал напротив ординаторской в отдельной палате. Савчук приказала подождать и исчезла за дверью. Стекло было зашторено.
- Василий Михайлович, - воспользовался Панин тем, что они остались наедине, - к вам будет просьба. Прислушивайтесь, вдруг сын что-нибудь скажет. Знаете, как это бывает... ненароком, даже в бреду. А для нас сейчас каждое его слово...
Прокуренные усы на почти окаменелом лице старого Ванжи дрогнули, и капитан понял, что за внешним спокойствием Василия Михайловича кроется глубокое волнение, которое он изо всех сил старается скрыть.
Вышла Савчук.
- В палате поставят для вас кровать. Будете все время с сыном. Но никаких эмоций. Спокойствие и тишина. Договорились? Прошу.
Панин хотел тоже хотя бы на минутку протиснуться в дверь, но Савчук бесцеремонно оттеснила его плечом. Он успел увидеть лицо лейтенанта и не сразу понял, что это лицо - такое оно было неестественно белое. Сердце Панина болезненно сжалось.
В больнице было тихо и прохладно, и все же, выйдя на двор в дневную жару, Панин облегченно вздохнул. Солнце стояло в зените, на землю падали короткие тени. Около крыльца опиралась на костыли какая-то девушка. Капитан скользнул по ней взглядом и узнал Юлю Полищук.
- День добрый, Юлия Вацлавовна! - поздоровался Панин. - Вы, я вижу, уже в строю. Пошло дело на поправку?
Юля обернулась. Зеленоватые глаза глянули на капитана с удивлением и, как ему показалось, неприязненно.
- О, сам товарищ Панин! Какая честь! А впрочем, я, наверное, не имею права называть вас товарищем?
- Вам виднее.
- А где же ваш Гринько? До сих пор это было его обязанностью - следить за каждым моим шагом.
Панин почувствовал, как в нем нарастает раздражение.
- Гринько вы должны бы благодарить, - сказал он. - Младший лейтенант не следил за вами, а охранял, и если бы не он...
Юля смутилась.
- Извините. Очень вы неожиданно появились, вот я и подумала... Выписали меня, а такси не пришло.
- Что же за вами никто из родных не приехал?
- А я им не сказала. Не люблю, когда со мною возятся. "Доченька, золотко, крошечка..." Надоело! Они ко мне собираются, а я сама домой. Чем не сюрприз?
"Твоими сюрпризами они уже по горло сыты", - подумал капитан.
- Могу подвезти, - предложил он. - Я тут на машине.
- В милицию?
- Зачем же? К вам домой, на улицу Постышева.
Уже когда сидели в машине, Юля расплакалась:
- Я знаю, виновата, кругом виновата. Судите... Что случилось, того уже не вернешь. Но найдите того, кто погубил Нину! Слышите? Она мне каждую ночь снится. Если бы вы знали, как я ей завидовала! Вы не имеете представления, что такое женская ревность. Я даже Яроша простила ей, другой - никогда бы, а ей простила. Потому что Нина... А может быть, вы уже нашли убийцу? Я б его своими руками...
2
После завтрака отец надумал ремонтировать вентилятор. Долго слонялся по хате, пока со зла плюнул.
- Поля, сознайся, ты спрятала отвертку?
- Делать нечего. Вон твоя отвертка, под шкафом. Что затеваешь?
- Вентилятор гремит?
- Ну и пусть гремит! - Мать понизила голос. - В шахматы сыграли бы, что ли! Как-никак воскресенье. И в конце концов, до каких пор ты будешь на него сопеть?
- Ну, ну, не очень. Тоже мне, сестра милосердия... Славка, где ты там?
Дверь была открыта, и Ярослав все слышал. В первое мгновение он не поверил, что отец на самом деле зовет его. В последнее время они разговаривали, словно чужие. Напрасно он доказывал, что невиновен в смерти Нины, отец в ответ только презрительно кривился:
- Конечно, конечно. Иначе бы я сам отвел тебя в милицию. Только известно ведь, что из черной кошки белой не сделаешь. Хоть мой ее, хоть выкручивай.
Ярослав намеренно приходил домой, когда отец спал или был на заводе. В воскресенье же разминуться не удавалось.
Услышал за спиной:
- Мать говорит: шахматная доска пылью покрылась. Может, засядем?
Благодарно, как когда-то в детстве, ткнулся лицом в жесткий подбородок:
- Спасибо, отец. Давай вечером. Ты же сегодня никуда?
Избегая укоризненного взгляда матери, вышел на улицу. Около павильона "Ягодка", как всегда, толпилась очередь. Пахло дынями. На башенном кране грелись ласточки. Из какого-то окна тихо лилась музыка.
Ярослав шел без намеченной цели. Наугад. Точно так же, не задумываясь, протиснулся в автобус. Лишь после того, как за окном промелькнули корпуса станкостроительного завода, понял, что автобус идет в аэропорт. Там Ярошу делать было нечего, но он уже знал, почему сел именно в этот автобус. Давно собирался, да каждый раз не хватало духу.
...Тут стояла тишина. Необычная тишина. Ветер шелестел сухими венками, в отдалении виднелись люди, над головой настырно гудел шмель, но все это существовало словно бы особо, не трогая густой, почти физически ощущаемой тишины. И земля была тут тяжелой, она притягивала к себе взгляд железным кружевом оград, аккуратными улочками и переулками, которым, казалось, не было ни конца, ни краю. Даже время текло здесь незаметно, словно вода сквозь пальцы, и Ярош не мог бы сказать, сколько он просидел на кладбище около зеленого холмика - много или мало.
У Нины была тьма-тьмущая фотокарточек, но не нашлось ни одной, где бы она не улыбалась. Потому-то из керамического овала на камне смотрели на него веселые глаза. Черные, как отполированный до зеркального блеска гранит. Он знал, что это неправда, - глаза у нее были бархатно-синие, цвета степных васильков, только что сорванных в поле. Нина любила именно их, а не розы, которые ей дарил Ванжа. Это была маленькая тайна Ярослава, он берег ее и посмеивался над лейтенантом.
"Увы, какие мы бываем глупые, пока счастливы! - думал сейчас Ярош. - Но почему люди, чтобы научиться отсеивать зерна от плевел, должны пережить горе?"
Было уже далеко за полдень, когда он, вернувшись в город, поспешил на Чапаевскую. После смерти Нины обходил эту улицу, все тут напоминало ему недавнее прошлое, повсюду слышался ее смех. Впрочем, однажды пересилил себя, пришел, не мог не прийти, да Елена Дмитриевна не пустила и на порог. Лучше бы ударила... Теперь, когда он наконец побывал там, около нее, его неудержимо потянуло сюда. Захотелось еще хоть раз посмотреть на дом Сосновских, а хватит смелости, то и наведаться к Елене Дмитриевне. Может, на этот раз не прогонит?
Тут, в городе, небо было низкое, в рыжих клочьях. В вишневых зарослях сводили счеты воробьи. Напротив дома Сосновских стояли расцвеченные свадебными лентами легковые машины. В саду играл аккордеон.
Ярош неожиданно почувствовал необъяснимый гнев на этих людей. Цветные ленты раздражали взор. Ускорил шаги, чтобы ничего не видеть и не слышать, одновременно стыдясь этой поспешности и собственного гнева. И чем ближе была знакомая калитка, тем больше охватывало его сомнение. Не знал, что скажет Елене Дмитриевне и нужно ли вообще что-либо говорить. Может, его слова, само его появление будут как соль на живую рану. Так стоит ли лишний раз терзать материнское сердце?
3
Руководители Самарского горотдела милиции чувствовали себя скверно. Особенно переживал коллега Гафурова начальник ОБХСС майор Максюта. На областных совещаниях его сотрудников до сих пор ставили в пример, самого приглашали поделиться опытом, а тут - на тебе! Почти год, можно сказать, у него под носом, поскольку здание промкомбината было видно из окна кабинета Максюты, в городе действовала частная фирма по производству водолазок. И это на государственном предприятии! За многие годы службы в органах милиции ничего подобного он не помнил. Дело вырисовывалось громкое и лавров Максюте не обещало. Из области понаехало столько начальства, что пришлось забыть о сне и отдыхе. Никто пока еще прямо не укорял Максюту, слишком много было неотложных хлопот, однако по тому, как холодно, словно и не были они прежде на короткую ногу, разговаривал с ним городской прокурор, майор почувствовал, что над ним собираются грозовые тучи.
- Ты только подумай, - жаловался он Гафурову, - проклятыми водолазками в Самарске и не пахло. Спекулянтов, конечно, хватает. Где дефицит, там и они. А о водолазках... ну, хоть бы какой-нибудь паршивенький сигнал!
- Не такие они дураки, чтобы тут же сбывать левую продукцию, - заметил Гафуров. - Лисица и та хвостом след заметает.
Максюта гневно фыркнул.
Гафуров сочувствовал Максюте, хотя, как специалист, не мог до конца и оправдать. Водолазок в Самарске и на самом деле не было, но, как теперь выяснилось, прошлой осенью дежуривший на городском рынке милиционер задержал вязальщицу промкомбината Гаврюшину, которая из-под полы продавала импортную шерсть в фабричных конусах. Сам по себе случай был мелкий, Гаврюшину оштрафовали, даже не поинтересовавшись, откуда у нее товар. А между тем такой шерсти в магазинах не было, Гаврюшина вынесла ее из комбината. Более того, именно она была старшей в так называемой экспериментальной бригаде из пяти работниц, которые заодно изготовляли и водолазки. За каждое изделие, кроме месячной зарплаты, они получали от Горлача по два рубля. Гаврюшиной Горлач сказал: "Красная цена вашей работе - рубль. Второй плачу за молчание. Так и передай своим товаркам".
И они молчали. Теперь плакали, уверяя, что сперва ничего плохого не подозревали. Начальник цеха даже премиальные выплатил за освоение новой продукции. Потом начали догадываться, что дело нечистое. За водолазками при них никто не приходил, но наутро они куда-то исчезали. На производственных собраниях о них никто не вспоминал, на стендах около помещения дирекции, где можно видеть всю продукцию промкомбината, водолазкам не нашлось места.
Однажды Гаврюшина пошла за объяснениями к Горлачу и вернулась ни жива ни мертва: "Беда, девчата! Начальник сказал: прикусите языки. В случае чего я, мол, выкручусь, за меня есть кому словечко замолвить, а вам - хана".
Вот тогда и испугались не на шутку. Но постепенно привыкли, а когда кончалась пряжа и приходилось выполнять обычную плановую работу, даже потихоньку сетовали, подсчитывая "убытки" в бюджете.
Трудно сказать, думал Гафуров, призналась бы Гаврюшина еще тогда, если бы Максюта не ограничился штрафом, а заинтересовался ее особой, заглянул на комбинат. Может, это ничего и не дало бы, да кто знает наверняка. Пока человек окончательно не растопчет в себе достоинство, совесть сильнее страха.
Старший следователь по особо важным делам Марков был известен как человек на редкость энергичный, но и придирчивый. И все же Марков вряд ли придал бы особенное значение случаю с Гаврюшиной, если бы начальник ОБХСС сам сообщил следователю этот факт. К сожалению, Максюта забыл это сделать или, может, побоялся, а Марков, допросив Гаврюшину, вцепился в него теперь мертвой хваткой.
Кого было по-человечески жаль Гафурову, так это директора промкомбината Гаркавого. Вызванный средь ночи из дома, он ходил по трикотажному цеху словно во сне. Когда Горлач показал плоскофанговые машины ПФ-10, на которых изготовлялись водолазки, Дмитрий Егорович долго не мог вымолвить ни слова.
"К-какие водолазки? - наконец выдавил он из себя, заикаясь. - Что за глупые шутки, Александр Ефимович? Не далее как позавчера вы уверяли меня, что только начинаете осваивать новое изделие... Вы еще обиделись, когда я заметил, что слишком медленно разворачиваетесь. Как же это?.."
Казалось, он все еще не понял, для чего нужна эта ночная экскурсия по комбинату и что делает тут милиция во главе с чернявым майором, который еще недавно вежливо сидел у него в директорском кабинете и интересовался каким-то шофером. Когда же экспедитор Лойко, избегая глаз Горлача, буркнул: "Вы как знаете, а я скрывать не собираюсь, теперь это уже ни к чему", - и повел "экскурсию" на склад, где на чердаке в отгороженном фанерой тайнике оказался еще один "склад" - краденой пряжи и готовых водолазок, у Дмитрия Егоровича подкосились ноги.
Врач "Скорой помощи" констатировал инфаркт. Сердце фронтовика не выдержало потрясения. Утром Гафуров поинтересовался состоянием Гаркавого. Ему ответили: "В старину в таких случаях говорили: на все воля божья". Майор подумал о Гальченко. Наверное, Николая Артемьевича и таким ударом не свалишь с ног, но все же горек директорский хлеб, когда за спиной действуют Горлачи и Поляковы. Не знал? Недоглядел? Это можно сказать следователю. А себе? Собственной совести?
4
Лейтенант Ванжа шел берегом Самары. Кусты верболаза подступали вплотную к воде, змеиными извивами свисали подмытые корни, коричневато-черные в сумраке, опускающемся на речку с померкшего неба. Таинственно лепетали камыши, уже невидимая на темно-оловянном плесе плескалась рыба.
Еще минуту назад на Ванже был мундир с погонами, фуражка и сапоги, но вдруг он понял, что ступает по воде босиком. Вода теплая, как парное молоко, а песок щекочет пальцы. И вообще никакой он не лейтенант, а длинноногий мальчишка с хутора. Это потом, в будущем, он станет лейтенантом и заведет себе усы, точно такие же, как у отца или деда, которого Василь почти не помнил, разве что его усы. Все мужчины у них в роду были русыми, и все носили пшеничные усы. Было удивительно видеть свою жизнь сразу в оба конца, словно оказался он сейчас где-то посредине между тем, что было, и тем, что будет, но и то, что будет, уже было, и это он воспринимал как должное.
Тем временем темнота сгущалась, а Ванжа шел, раздвигая ее грудью, все дальше и дальше. Он не знал, куда и для чего, однако осознавал, что так нужно. Внезапно открылось болото. Заквакали лягушки. Какой-то голос шепнул ему, что это и есть его цель. На западе еще рдела полоска неба, но вот и она погасла, зато над лесом, прямо из его чащи стал всплывать месяц. Верхушки сосен цеплялись за месяц, закрывая свет, и все же он пробился сквозь завесу и упал на болото. "Будь внимателен, - шепнул Ванже тот же голос. - Настал твой миг".
И он увидел, как среди болота мягко, с легким всплеском из воды вытянулась черная почка. Почка лопнула, словно ее располосовал невидимый нож, из нее вырвался слепящий факел огня, затрепетал, распался на лепестки, и на воде закачалась громадная, невиданной красоты лилия. "Чего же ты стоишь?" - услыхал Ванжа и стремглав бросился в болото. В сумасшедшем ритме колотилось сердце, ноги увязали в мягком иле, но он знал, что не должен бояться, потому что его оберегает какая-то сила, которая привела его сюда. Стебель был плотный и ломкий, а хруст показался стоном. "Зачем я это сделал?" - билась болезненная мысль, а ноги уже несли к берегу, а руки крепко держали, словно зонтик, над головой лилию, которая колыхалась и дышала на него пьянящим воздухом.
Берег был уже близко, когда там, широко раскинув руки, будто собрался с кем-то поиграть, из темноты выступил черный человек со стеклянными глазами, и от его хохота содрогнулись окружающие камыши. "Глупый мальчишка! Лилии захотелось? Я знал, ты прибежишь за ней! Ты не мог не прибежать!"
Черный человек был знаком Ванже, где-то они уже встречались, наверное, в той, будущей жизни, когда он вырастет и станет лейтенантом. Стеклянные глаза пылали зловещим огнем, лицо расплывалось, как маска, на которой невозможно что-нибудь разглядеть.
"Я не выпущу тебя из болота! Несчастный мальчишка, ты погибнешь вместе со своей лилией, а я буду жить, буду жить, буду жить! Ха-ха-ха!"
И тогда Ванжа вдруг вспомнил, что умеет летать. По правде, это снилось ему в детских снах. Но ведь можно попробовать! Он подпрыгнул над водой, взмахнул руками и... полетел. Далеко внизу осталось болото, месяц плыл на одной с ним высоте, совсем рядом, его можно было положить на ладонь; тело было пружинистым и легким, словно перышко. Но вдруг он увидел, что у лилии осыпаются лепестки, один за другим они летели вниз, как белые птицы; тело отяжелело, руки перестали слушаться. Ванжа больно ударился о землю и увидел два зловещих огонька.
"Стеклянные глаза..." - обессиленно прошептал он.
Через несколько минут сотрудник милиции дозвонился до Панина.
- Товарищ капитан, он заговорил!
- Ну-ну, чего тянешь! - Панину изменила выдержка. - Что он сказал?
- Он сказал: "Стеклянные глаза".
- И это все?
- Все, товарищ капитан. Василий Михайлович уверяет, что очень четко сказал: "Стеклянные глаза..."
- Немного. Сам-то он как?
- Без изменений, товарищ капитан. Но я так думаю, раз заговорил...
- Ты как думаешь, - перебил Панин. - А врачи?
- Врачи ругают.
- Кого?
- Меня ругают. Чтоб не приставал с расспросами. Особенно этот, главный. Зверь! Только у очкастой и можно что-нибудь узнать, у Савчук. Очень вы ей понравились, такой, говорит, интеллигентный капитан.
- Благодарю за комплимент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22