Двенадцатого июля. Пьяные гитлеровцы лезут как очумелые, не считаясь с потерями. Когда им удалось немного потеснить нас, весь полк во главе с Кутеповым поднялся в контратаку.
Четырнадцатого июля. За ночь на опушке леса выросло громадное кладбище с крестами, на которых надеты каски гитлеровцев.
Пятнадцатого июля. Прямо в окопе, во время передышки, меня принимала в партию, говорили хорошие слова, ободряли. Комиссар Зобнин поздравил меня. Я стал коммунистом. В батальоне побывало два московских корреспондента. Один с фотоаппаратом пополз на ничейную полосу снимать подбитые фашистские танки, а другой беседовал с нами и что-то записывал в блокнот. Странно, взрослый человек, а не научился выговаривать ни «л», ни «р».
Двадцатого июля. Прямо на позиции приехала делегация могилевских рабочих и работниц. Вручали нам подарки, рассказывали, что с врагом будут сражаться все горожане от мала до велика, просили крепко бить фашистских гадов.
Двадцать второго июля. Удерживаем свои рубежи. Бойцы, устали. Не помню, после какой по счету атаки, гитлеровцы ворвались в траншеи первой стрелковой роты. Винтовки и пулеметы молчали — не было патронов.
Двадцать третьего июля. Ночью полковник Кутепов приказал отойти на юго-западную окраину Могилева, в район шелковой фабрики, и, используя каменные здания и бараки, вновь организовать оборону.
Двадцать четвертого июля. Моя последняя контратака. Более двух часов продолжался налет авиации. Затем атака танков и пехоты. Связками гранат и бутылками с зажигательной жидкостью уничтожили десять танков, но пехоте удалось захватить отдельные здания, Я ранен осколком мины и лежу в госпитале...»
— Оказывается, мы были рядом с кутеповцами, тихо сказал Эдик.
— Дневник уничтожить, — распорядилась Маша. — Чтобы никаких следов.
Закончили работу, когда окна посветлели. На столе аккуратной стопкой лежали исправленные истории.
— Ой, ребята, как я устала... — как-то совсем по-домашнему сказала Маша. — Умираю спать. Эдик, я лягу к тебе на колени... — Она свернулась калачиком. Эдик обнял ее худенькие плечи и почувствовал, что Маша уже спит. Он облокотился на стол и сразу провалился в темную сладкую пропасть...
Сергей погасил лампу и сел рядом с Верой. Она лихорадочно обняла его за шею.
— Сереженька, сама не знаю почему, но после Владимирова очень боюсь... за тебя, родненький... — шептала она. — Эдик с Машей спят, счастливые, а я не могу... Сейчас думаю о тех, что лежат за дверью. Они тоже любили, надеялись, строили планы, а завтра их вывезут за город в братскую могилу... Ты не слушай меня, глупую... — Вера целовала щеки Сергея, губы, лоб, руки. — Ты не слушай, на меня иногда находит такое, что просто ужас... Жалость какая-то или что другое...
Сергей, как заколдованный, слушал горячий шепот Веры, и ее внутреннее волнение передалось ему. Он, как в ознобе, дрожал мелкой дрожью и с жаром отвечал на Верины ласки.
— Сереженька, выйдем во двор... Не могу я смотреть на эту дверь. Мне кажется, оттуда дух какой-то... — Она встала.
В это время в комнатку вошел Пашанин. Увидев спящих у стола Машу и Эдика, он взял исправленные истории и кивнул Вере и Сергею, чтобы шли за ним.
— Слушайте, — сказал он во дворе. — У нас, оказывается, есть еще один мушкетер, да такой настырный — никакого с ним сладу. Проснулся после операции, узнал, где он и что с ним, и потребовал Машу. А она... пусть отдохнет. Девочка совсем замучилась.
— Проводите нас, пожалуйста, — попросил Сергей. Комнатка при морге была райским уголком по сравнению с палатами и коридорами госпиталя — бредили и стонали тяжелораненые, пахло йодом, карболкой и еще какими-то медикаментами. Воздух, пропитанный этими запахами; казался непроницаемым.
Вслед за Пашаниным Сергей и Вера вошли в послеоперационную, где стояло шесть коек»
— Ребята! — каким-то дрожащим хриплым голосом позвал Иван. — Я здесь.
Койка Ивана стояла у самого окна,
— Откройте, дышать нечем, — попросил он.
Вера открыла окно. Иван обвел глазами палату. На койках спали или притворялись, что спят.
— Значит, наши ушли? — громким шепотом спросил Иван.
— Ушли, — вздохнул Сергей. — Сегодня ночью прорывались.
— А как же вы?
— А мы остались с тобой, — улыбнулась Вера.
— Вы эти шуточки бросьте, — громко прошептал Иван. — Вы что, струсили?
— Перестань, — нахмурился Сергей. — Вечно ты хватаешь через край. Да и не тот разговор в палате. Понял?
— Нет, не понял, — не успокаивался Иван. — Бросить своих в такую минуту...
— Если ты еще раз упрекнешь нас, — вспылил Сергей, переходя на едва слышный шепот, — мы встанем и уйдем.
Иван некоторое время молча рассматривал Веру и Сергея. Вера ободряюще кивала ему головой, подавая знаки, что в палате не все можно говорить, и он наконец успокоился. Сергей молча пожал его руку, лежащую поверх серого солдатского одеяла.
— Ты скорей поправляйся. Мы будем тебя навещать.
— Зайдите к маме, скажите, что живой... А то она, наверное, меня давно похоронила.
— А ты разве не был дома после возвращения из-под Чаус?
— Там уже были немцы.
Тихо вошла Маша, молча поздоровалась с Иваном и без слов потянула Сергея и Веру за собой. В коридоре шепнула:
— Быстрее на склад. Там еще гимнастерки командиров и политруков... — Ну и что? — бросил Сергей, — Тех, чьи гимнастерки остались, давно уже нет.
— На всякий случай Владимир Петрович приказал сжечь.
Костер из окровавленной порванной одежды уже догорал, когда во дворе госпиталя остановилась крытая темным брезентом грузовая машина гитлеровцев.
На крыльцо вышла медсестра с флагом Красного Креста в руках, за нею врачи Кузнецов и Пашанин...
К двенадцати часам ночи на театральной площади у облвоенкомата собрались войска и отряды ополченцев. Никаких команд не поступало, и люди толпились в томительном ожидании. Потом со стороны Виленской через площадь торопливо прошли какие-то люди, и в темноте Устин Адамович услышал голоса:
— Доложи генералу — полковник Кутепов убит. Выследили его диверсанты.
— А кто же возглавит ударную группу?
Устин Адамович обошел молчаливые ряды ополченцев. На душе было неспокойно. Полковник Кутепов... Устин Адамович встречал его под Буйничами, много хороших слов слышал о нем от бойцов и командиров. «Душа могилевской обороны», — сказали как-то о нем в городском штабе ополчения.
Наконец колонна двинулась. Где-то впереди взревели моторы машин, раздались какие-то команды. Только прошли площадь, как услышали — с Луполова ударила пушка и снаряд разорвался в самой гуще людей. Крики, стоны... Кое-кто бросился в укрытие.
— Вперед! Вперед! — торопит Устин Адамович.
И, словно подгоняемые снарядами, которые методично падали на площади, колонны пошли быстрее.
Спустились к Днепру. В сумерках июльской ночи чернели фермы взорванного моста. Поднялись по Быховской, И вот уже на пути к поселку шелковой фабрики завязался бой.
Кажется, гитлеровцы не ожидали такого массированного удара.
— Вперед! Вперед!
Нет уже никаких колонн. Смешались машины, войска, ополченцы. Все спешат в образовавшуюся брешь.
Но вот гитлеровцы приходят в себя. У железнодорожного переезда ополченцев накрывает сильный автоматный и минометный огонь. Спасаясь от него, люди шарахаются в сторону, где возвышается крутая насыпь железной дороги. На переезде горят наши машины.
«Только вперед, только вперед», — думает Устин Адамович. Он чувствует — стоит только завязнуть за этой спасительной насыпью и прорыв захлебнется. Он вскакивает на насыпь и зычно командует:
— За мной, ребята, вперед!
Он не оглядывается и слышит, как позади, тяжело дыша, бегут люди. Кто они — студенты или красноармейцы, сейчас безразлично. Главное — не останавливаться.
Перед Устином Адамовичем в темноте вырастает фигура в каске. В одно мгновение Устин Адамович сбивает ее с ног и, перепрыгнув, мчится дальше. Хрипы, вздохи и крики рукопашной.
— Вперед! Вперед!
Устин Адамович уже не слышит собственного голоса. Сейчас ему хочется, чтобы перед ним выросла еще раз тяжелая фигура в каске. Он вцепился бы руками в горло врагу, он бил бы его рукоятью револьвера, он выместил бы на нем всю злость, что накопилась с самого начала войны.
За ним бежит небольшая группа людей. Но там, позади, еще есть воинские части, они тоже спешат в прорыв. И он не останавливается.
За мелким кустарником открывается светлая полоса хлебного поля. Устин Адамович с ходу врезается в эту пахнущую теплом, щекочущую колосьями волну, запутывается в ней и падает в изнеможении. Над ним вспыхивает яркий электрический свет. Устин Адамович догадывается, что гитлеровцы зажгли прожекторы, но не может шевельнуться. Сердце лихорадочно бьется не в груди, а где-то под самым горлом, и пот заливает глаза.
Автоматы и пулеметы косят несжатую рожь. Устин Адамович, не поднимая головы, начинает ползти вперед. Метр за метром, метр за метром. И снова им овладевает знакомая бесшабашная злость, а вместе с ней приходят новые силы. Он ползет вслепую, не зная, что его ждет там, впереди.
Прожекторы переметнулись правее. Устин Адамович встает и пытается бежать. А рожь, как назло, упрямо путается под ногами, лезет в лицо, держит за руки, тугими пряслами связывает ноги.
Позади никого не слышно. Погибли или отстали ополченцы, а может, он один отбился от всех. Едва держась на ногах, он выходит из хлебного поля на лесную опушку. Начинает светать,
Устин Адамович различает в лесу группы людей. Как будто свои. Вон старший политрук, опираясь спиной о сосну, закатал гимнастерку, перевязывает раненую руку. Он без фуражки. Густые русые волосы спадают ему на глаза.
Увидев Устина Адамовича, не удивляется, Словно знает, что из этих хлебов еще будут появляться люди.
— Скажите, товарищ, — обращается он к Устину Адамовичу, — это не Тишовский лес?
— Думаю, нет... — Устин Адамович устало опускается на землю недалеко от политрука. — Тут где-то должно быть Бобруйское шоссе...
— Вы кто? — спрашивает старший политрук, осторожно опуская забинтованную руку на запыленные колени.
— Комиссар без батальона, — горько улыбается Устин Адамович. — Найду ли своих ополченцев?
— У меня тоже считанные люди.
Правее, где час тому назад горели прожекторы, снова вспыхнула перестрелка. Старший политрук приказал:
— Подъем, ребята, а то они нам наступят на пятки. Встал и Устин Адамович.
— Вы с нами? — спросил старший политрук.
— Временно, — сказал Устин Адамович.
— И за это спасибо. Сейчас нам нужен проводник.
Устин Адамович шел впереди и узнавал знакомые места. Вон, слева, небольшое лесное озерцо, а справа остался дом отдыха шелковой фабрики, а там за холмом будут летние палаты пионерского лагеря. Устин Адамович находит тропу, чтобы обойти лагерь, потому что неизвестно, что там и кто там сейчас.
— Куда путь держите? — Устин Адамович поворачивается к старшему политруку.
— На Рогачев. Там, говорят, сражаются войска генерала Петровского.
— Надо пересечь шоссе, — Это далеко?
— Метров двести, — прикинул Устин Адамович.
Он вывел группу на заросшую густым ельником высотку, Отсюда как на ладони виднелось шоссе. Совершенно пустынное. Словно все, что накапливалось на этой бойкой дороге весь июль, разом вошло и въехало в Могилев. И только Устин Адамович хотел шагнуть с откоса вниз, как увидел — из-за поворота появилась колонна. Ее заметили все. Колонна двигалась медленно, словно арестанты по тюремному двору.
— Нашего брата ведут, — зло сказал старший политрук. — Человек двести. И охрана невелика... Рассредоточиться! — приказал он своим. — По моей команде уничтожить конвой!
Колонна растянулась. Конвоиры, словно нехотя, держали наготове автоматы, подгоняли отстающих. Впереди шагал рослый гитлеровец в расстегнутом мундире и курил. Автомат висел у него на шее.
И снова, как во время прорыва из окружения, Устин Адамович почувствовал прилив злости. Он неотрывно смотрел на этого рослого, который шел впереди. Он шел, переваливаясь с ноги на ногу, самоуверенный, спокойный, словно выполнял любимую, хорошо знакомую работу.
— Дайте мне первого... — шепнул Устин Адамович старшему политруку.
— Берите хоть всех... — в голосе старшего политрука послышалась улыбка.
Колонна подошла совсем близко, стоило только спрыгнуть с откоса, и конвоиров можно было достать руками.
— Бей гадов! — крикнул старший политрук и первым бросился вниз.
Устин Адамович выстрелил и увидел, как, недоуменно повернувшись в его сторону, упал рослый, которого он все время держал на мушке.
Громкая команда старшего политрука, эхом прозвучавшая в лесу, была сигналом не только для его бойцов, но и для пленных. Они навалились на гитлеровцев, обезоружили, и лишь один из них увернулся и хотел бежать. Его догнала красноармейская пуля.
После короткого успешного боя все углубились в лес и расположились на отдых. Пошли расспросы и знакомства. Обрадованные неожиданным освобождением, пленные шутили, перевязывали друг другу раны, просто лежали на теплой мшистой земле. Старший политрук угостил Устина Адамовича трофейными сигаретами:
— А может, с нами, комиссар?
— Нет. Счастливого пути, — пожелал Устин Адамович. — У меня тут другие дела.
— Понимаю, — улыбнулся старший политрук. — Ну что ж. Земля круглая. Может, и свидимся....
Из кабины крытого брезентом грузовика вылез офицер и пошел к крыльцу. Из кузова высыпали солдаты и остановились поодаль, ожидая команды.
— Это госпиталь? — спросил офицер на, чистом русском языке.
— Так точно, — ответил Кузнецов.
— Проводите меня к главному врачу,
— Пожалуйста, — сказал Кузнецов. — Вон туда.
Он шел к двухэтажному деревянному зданию, где находилась канцелярия. Офицер шагал вслед за ним, с любопытством посматривая вокруг. Заметив ребят, он спросил Кузнецова:
— Кто такие?
— Врач с санитарами производит дезинфекцию. Когда дверь за офицером закрылась, Маша прошептала:
— Я же говорила вам, что Владимир Петрович золотой человек.
Ребята промолчали. Впервые так близко видели они врага и с тревожным любопытством наблюдали за ним, как наблюдают за поведением диковинного зверя. Солдаты курили, смеялись, не обращая на ребят никакого внимания. Были они, как на подбор, крепкие и плечистые, на вид не старше тридцати лет. В сторонке держался, очевидно, их командир, упитанный коренастый мужчина в мундире, который с трудом застегивался на животе. Он покровительственно посматривал на солдат, улыбался их шуткам и поглядывал в сторону канцелярии, куда ушли офицер с Кузнецовым.
Ребята сгребли золу и, не зная, что делать дальше, стояли притихшие и настороженные.
Открылась дверь канцелярии. Первым вышел офицер, за ним Кузнецов.
— Вы так говорите, — сердито бросил офицер, — словно у вас не госпиталь, а больница.
— Под госпиталем у нас остался один только корпус... — Кузнецов показал на трехэтажное здание, стоявшее особняком, — а остальные — с гражданским населением... оно страдает от войны не меньше военных.
— Допустим, — согласился офицер. — Значит, нет у вас ни комиссаров, ни евреев?
— Вы ведь познакомились с историями болезни.
— Куда же они подевались? — Офицер достал сигарету, закурил и вопросительно посмотрел на Кузнецова.
— Нынешней ночью они ушли из города. Офицер расхохотался.
— Тогда все в порядке, — громко сказал он. — Из Могилева никто не вышел живым... Покажите ваши палаты.
Кузнецов поднялся на крыльцо. Офицер кивнул упитанному командиру. Тот отдал какие-то распоряжения, и вслед за Кузнецовым в помещение вошло человек пять солдат. У машины осталась еще одна группа.
— Надо бежать, — сказал Сергей. — Пока не поздно.
— Здесь вас никто не тронет... — прошептала Маша. — Останетесь санитарами. Будете работать под началом Владимира Петровича.
— Как ты все легко решила, — сказал Сергей, ковыряя лопатой золу от костра. — Еще неизвестно, чем кончится ревизия этого офицера.
— Пока все идет хорошо.
— Если повезет, я останусь, — Эдик с нежностью посмотрел на Машу.
— На твоем месте я поступил бы точно так, — продолжал Сергей. — А нам с Верой... не собираться же всем в госпитале. Хорошо, если устроится, один из нас...
В коридоре корпуса, куда вошли солдаты, раздался крик, а потом гомерический хохот. Забыв о предосторожности, ребята бросились на крыльцо, но им перегородил дорогу солдат. А в коридоре гитлеровцы избивали щуплого худощавого мужчину в белом халате. Они встали по обе стены коридора и ударами кулаков перебрасывали его, как мяч, от стены к стене.
— Юде! Юде! — горланили солдаты, багровые от удовольствия и гнева.
— Это доктор Сердубович, — тихо сказала Маша. — Он еврей. Не послушался Кузнецова и остался.
Офицер, с улыбкой наблюдавший эту сцену, что-то сказал упитанному командиру. Тот опрометью бросился по коридору, выскочил на крыльцо, оттолкнул ребят, достал из кузова грузовика толстую пеньковую веревку и вернулся.
Доктор уже лежал на полу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47