— Странно, — говорит Старик.Очевидно, что так не должно быть. Выпускной трубопровод, насколько я знаю, проходит рядом с дизелями. Если бы танк треснул с той стороны, то струя воды из выпускной магистрали била бы под намного большим давлением, нежели сейчас. Они вместе, и командир, и шеф, ломают над этим голову. Танк был еще наполовину полон — тогда почему течь такая слабая? Помимо обычных топливных танков, также дополнительный запас горючего с «Везера» был закачан в две цистерны плавучести.— Странно, — эхом откликается шеф. — Сначала топливо, затем вода.— В каком месте трубопровод из этого танка проходит сквозь корпус высокого давления к наружному фланцу? И где находятся заглушки выпускной и впускной магистрали? — Кажется, есть надежда, что течь дал только выпускной топливопровод, а сам танк остался невредим.Они оба могут только гадать, ибо заглушки упрятаны так далеко, что никому до них не добраться.Шеф опять торопится на корму.Я стараюсь представить схему расположения различных танков. В так называемых «седельных», расположенных ближе к середине лодки, горючее плавает на поверхности воды, которая занимает оставшийся объем, уравнивая, таким образом, давление внутри резервуара с забортным. Там нет незаполненных мест. Итак, эти танки менее уязвимы, чем наружные. Очень вероятно, что треснул один из внешних танков. Но замеры должны показать, как много горючего мы потеряли. Единственная загвоздка в том, насколько точно шеф знает, какое количество топлива должно было остаться в танках. В любом случае, показания датчика, отмечающего уровень топлива, недостаточно точны для этого. А расчеты количества топлива, расходуемого за час хода, тоже неточны. Лишь постоянные замеры могут дать точный остаток. Но когда уровень топлива в танках замерялся в последний раз?Прибывает насквозь мокрый помощник по посту управления, чтобы доложить о повреждении клапана трубопровода. Он устранил неисправность. Так вот что было причиной той воды, что набралась в трюме центрального поста.Внезапно я замечаю, что шум винта прекратился. Уловка? Может, они остановили свой двигатель? Можем мы свободно вздохнуть, или проклятое корыто на поверхности замыслило что-то новое?— Все, ушли наконец! — бормочет кто-то. Должно быть, Дориан. Я напрягаю свой слух. Винта не слышно.— Теперь они выполнили свой долг и могут удалиться, — молвит Старик. — Но они не могли нас заметить. Это просто невозможно.Теперь ребята, совершавшие торжественный круг почета, утратили внимание аудитории: их не слышно, и Старик потерял к ним всякий интерес. Его мысли целиком поглощены самолетом…— Он не мог. Даже и думать нечего — в такой темноте… и при такой облачности. Он слишком внезапно появился. Летел прямо на нас, — затем доносится что-то вроде. — …Очень плохо, что нет радиосвязи. Это чертовски важно.Я знаю, о чем он думает. Необходимо оповестить других об очередном изобретении англичан. Уже ходили слухи, что у Томми появился новый электронный указатель цели Радар.
, который настолько мал, что помещается в кабине самолета. Теперь мы можем подтвердить, что эти слухи верны. Если они могут обнаруживать нас со своих самолетов, если мы отныне не можем быть в безопасности даже ночью, то нам остается только «занайтовить руль и начать молиться».Старик хочет предупредить другие подлодки, но у нас не самая подходящая ситуация для рассылки информационных бюллетеней.На посту управления теперь такой аврал, что я предпочитаю перейти в кают-компанию. Но там тоже нет свободного места. Все завалено планами, чертежами и схемами. До меня доходит ужасный двойной смысл, присущий слову «схема» в немецком языке: разрыв. Точнее говоря, «разрез».
Разрыв в корпусе высокого давления, разрыв шпангоутов.Шпангоуты попросту не могли выдержать этот жуткое столкновение с дном. А вдобавок перед этим еще и взрывы. Стальная обшивка может обладать какой-то эластичностью, но ребра шпангоутов собраны в форме колец, и им некуда «подаваться».Шеф раскладывает схему электрики. Он торопливо чертит линии огрызком сломанного карандаша, постоянно бормоча что-то себе под нос, затем трясущимися руками разгибает канцелярскую скрепку и использует ее. Кусочком проволоки он чертит электрическую схему на линолеуме стола, портя нашу мебель — с которой обычно обращаются очень бережно — но этот ущерб теперь никого не волнует.Первый вахтенный офицер сидит рядом с ним и протирает свой бинокль. Совсем спятил. Сейчас выполнение рутинных обязанностей моряка выглядит полным абсурдом — но, похоже, он еще не сообразил это. Просто сумасшествие полагать, что именно здесь и сейчас, под водой, важна четкость изображения. На его лице, обычно таком безмятежно-ровном, от ноздрей к уголкам рта протянулись две глубокие складки. Его длинная верхняя губа выгнулась дугой. На подбородке торчит светлая щетина. Это уже больше не наш франтоватый первый вахтенный.Рядом с лампой какое-то жужжание. Муха! Она тоже выжила. Вероятно, она всех нас переживет.Сколько все-таки сейчас времени? Обнаруживаю, что мои часы пропали. Плохая примета! Я ухитряюсь взглянуть на часы шефа. Несколько минут после полуночи.Появляется командир и вопросительно смотрит на шефа.— Нельзя починить имеющимися средствами, — могу расслышать я из его ответа.Каких же материалов нам недостает? Или нам следует пригласить рабочих с верфи? Собрать специалистов, построивших лодку?Все палубные плиты были немедленно подняты и сложены перед нашим столом и в проходе. Два человека работают внизу, в первой батарее. Им вниз с поста управления передают куски кабеля и инструменты.— Срань господня! — слышу я голос снизу. — Ну и вонь!Внезапно из отверстия высовывается Пилигрим. Его глаза слезятся. Тяжело кашляя, он рапортует в сторону поста управления, так как не может разглядеть шефа, сидящего в кают-компании:— Всего вытекло двадцать четыре аккумуляторных банки!Двадцать четыре из скольких? Эти двадцать четыре добьют нас или же это вполне допустимое количество? Шеф распрямляется и велит Пилигриму с его подручным надеть спасательное снаряжение. С центрального поста передают две коричневые сумки. Я протягиваю их вниз.Пока те двое еще заняты облачением в аварийную экипировку, шеф лично спускается вниз через дырку перед нашим столом. Спустя несколько минут он снова протискивается наружу и, откашливаясь, поспешно достает электросхему аккумуляторов из шкафчика, расстилает ее поверх других чертежей и начинает внимательно изучать. Он зачеркивает отдельные банки — все двадцать четыре.— В любом случае одних перемычек не хватит, — он даже не поднимает головы от схемы. Это значит, что расколовшиеся банки можно попросту взять и вышвырнуть за борт. Шеф хочет соединить несколько оставшихся неповрежденных банок перемычками и посмотреть, заработают ли они.Похоже, поиск наикратчайшего пути, которым можно соединить уцелевшие аккумуляторные банки, оказался чрезвычайно сложной задачей. Шеф начинает покрываться потом, проводит линию, чтобы тут же зачеркнуть ее. При этом он поминутно шмыгает носом.Через кают-компанию продвигается Жиголо, балансируя большим ведром известковой побелки, которая плещется во все стороны. Она должна нейтрализовать серную кислоту, которая вытекла из аккумуляторов, чтобы не допустить выделения паров хлора. Я слышу, как Жиголо открывает дверь гальюна. Там внутри есть сливное отверстие умывальника, через которое известка попадет прямиком в трюм под аккумуляторными батареями.— Давайте, шевелитесь! Быстрее! — орет шеф. Затем он нерешительно встает. Все еще держа в руках схему, он наклоняется над лазом в аккумуляторное отделение и отдает приглушенные команды человеку внизу — Пилигриму. Я не могу расслышать, что тот отвечает. Со стороны кажется, будто шеф вещает в пустоту. Из отверстия доносятся странный сдавленный кашель и стоны.Командир в полный голос приказывает подать белый хлеб с маслом. Может, я ослышался: белый хлеб и масло? Сейчас? Он точно не голоден. Он старается показать, что на самом деле все обстоит нормально, что у командира разыгрался аппетит. А всякий человек с хорошим аппетитом не может по настоящему быть в беде.Стюард, проделывая на ходу акробатические пируэты, доставляет огромный ломоть белого хлеба и нож. Откуда во всей этой неразберихе он ухитрился раздобыть хлеб?— Хотите половинку? — предлагает мне командир.— Нет, благодарю!Он изображает на лице что-то вроде усмешки, затем откидывается назад и демонстрирует нам, как надо жевать. Его нижняя челюсть ходит туда-сюда как у коровы, пережевывающей жвачку.Два моряка умудряются перебраться через отверстие в палубе, перехватываясь поочередно руками вдоль трубы, и видят вкушающего командира. Это значит, что весть о его трапезе облетит всю лодку — на что он, собственно, и рассчитывает.Крошка Зорнер, подтянувшись, вылезает из трюма и снимает с носа зажим. С его обнаженного туловища капает пот. Он видит Старика, и его рот раскрывается от изумления.Старик откладывает в сторону кусок хлеба и нож: представление окончено.Снизу долетает раздраженный голос шефа:— Черт побери! В чем теперь проблема? Зорнер, почему погас свет?— Черт! — говорит кто-то.Ясно, что им внизу не хватает рабочих рук. Я замечаю в углу кают-компании фонарь, дотягиваюсь до него, проверяю. Работает. Опираясь сзади руками и засунув фонарь за ремень брюк, я опускаюсь вниз. Шеф снова недоволен:— Что, черт возьми, происходит? У нас будет когда-нибудь свет или нет?И тут являюсь я как луч света в темном царстве — как Господь Бог в сиянии своей славы. Шеф встречает меня молчанием. Словно собираясь ремонтировать днище автомобиля, я вытягиваюсь, повернувшись на бок, на платформе тележки, ездящей по рельсам, проложенным под палубой. А здесь внизу — уютное местечко! Я надеюсь, что шеф не обманывает сам себя: если мы не оживим мотор, то все наши мучения окажутся напрасными. Даже я понимаю это. Забавно, что он не произносит ни слова. Рядом с собой я вижу его правую ногу, неподвижную, словно у мертвеца. Хорошо хоть, что я слышу его прерывистое дыхание. Вот он говорит мне, куда надо светить, и в луче света я вижу его покрытые маслом пальцы, то переплетающиеся, то расходящиеся, касающиеся друг друга и сразу разлетающиеся в разные стороны.Я молча заклинаю его не останавливаться. Не суетись, не нервничай! Работай хорошо, не спеша. Все зависит от тебя.Вдруг я вижу нас со стороны: картина, виденная уже тысячу раз — мужественные герои, перепачканные маслом и грязью, застывшие в живописных позах, киношные саперы с искаженными лицами и крупными каплями пота на лбу.Вот потребовалась помощь и моей незанятой руки. Затянуть здесь потуже. Все нормально, я зацепился. Теперь осторожнее, чтобы гаечный ключ не соскользнул. Черт, слетел! Попробуем еще раз.Если бы только мы могли пошевельнуться. Здесь тесно, как в горняцкой галерее, только вместо того, чтобы пробивать штольню, мы орудуем ключами, плоскогубцами и контактными перемычками. Уже почти нечем дышать. Господи, не дай шефу потерять сознание! Он зажал гаечный ключ во рту, словно индеец, изготовившийся к прыжку — свой нож. Он уполз вперед на добрых три метра. Я следую за ним по пятам, попутно обдирая себе обе голени.Я представления не имел, что аккумуляторная батарея под пайолами, по которым мы ежедневно ходили, такая большая. Я всегда представлял себе «аккумулятор» как что-то намного меньших размеров. Этот похож на сильно увеличенный вариант автомобильного аккумулятора, но какая часть этой громадины сохранилась в рабочем состоянии? Если в носке дырок больше, чем вязки, то это уже не носок, а тряпье. А мы сейчас имеем дело с развалиной — эти ублюдки превратили всю лодку в груду металлолома.Воздуха! Ради бога, дайте хоть немного воздуха! Стальные тиски насмерть сдавили мне грудь.Вверху показывается голова. Я испытываю невольное желание вцепиться в нее. Я не могу узнать лицо, потому что оно перевернуто на сто восемьдесят градусов: трудно опознать человека, стоящего на голове.Шеф подает мне знак. Нам пора выбираться отсюда. Нам протягивают руки, готовые помочь. Я дышу резкими, прерывистыми глотками.— Ну что, замудохались? — спрашивает кто-то.Я смутно слышу его голос. Нет сил даже ответить «Да!». Не хватает дыхания. Легкие поднимаются и опускаются внутри меня. По счастью, для меня находится немного места на койке шефа среди его чертежей. Слышу, как кто-то говорит, что сейчас два часа. Всего лишь два?Шеф докладывает Старику, что нам нужна проволока. Оказалось, что перемычек не хватит даже на эту половину батареи.Внезапно складывается такое впечатление, что наша главная задача — не подняться на поверхность, а раздобыть проволоку: шефа предлагает решить все наши проблемы одним куском проволоки. К поискам подключается даже второй вахтенный офицер.В наших торпедных аппаратах, в носовом отсеке и даже в хранилищах на верхней палубе поблескивают превосходные торпеды стоимостью двадцать тысяч марок каждая — а вот куска старой проволоки нет! Нам надо ее всего лишь на пять марок. У нас полным-полно снарядов — но не проволоки… Впору засмеяться! У нас навалом боеприпасов к дурацкой пушке — и бронебойных, и зажигательных! Но она лежит сейчас еще глубже, чем мы, отмечая собой то место, где сейчас были бы мы, если бы Старик не ринулся к югу. Меняем десять бронебойных снарядов на десять метров проволоки — вот это сделка!Боцман исчез в носовом отсеке. Одному богу ведомо, где он собирается искать там проволоку. А если боцман все перероет, но не найдет ее, и второй вахтенный не отыщет, и штурман, и помощник по посту управления — что тогда?До меня доносится:— Вырвите электрические провода, — и потом. — Скрутите их вместе.Этого, пожалуй, хватит не на много. Проволока должна быть определенного сечения. Допустим, мы сплетем вместе много проводов. Весь вопрос в том, сколько времени у нас уйдет на эту длительную операцию.Наша корма ощутимо тяжелеет. Докладывают, что кормовой торпедный аппарат ушел под воду уже на две трети. Если мотор затопит, то вся эта суматоха из-за проволоки потеряет весь смысл.Какое сегодня число? Календарь пропал со стены. Сгинул, как и мои наручные часы. «Краток срок отпущенной нам жизни…»Еще несколько минут, и кают-компания становится невыносимой. Я преодолеваю снятые пайолы, чтобы перейти на пост управления. Все мое тело гудит от гимнастических упражнений. Такое ощущение, словно промеж лопаток вонзили кинжал, и ноющая боль растекается вдоль всего позвоночника. Даже зад — и тот болит.На пайолах, рядом с кожухом перископа, валяется барограф, сорванный с шарниров, на которых он был закреплен. Оба его стекла разбиты вдребезги. Пишущая стрелка изогнулась наподобие булавки для волос. Всплески и падения прочерченной ею на барабане линии закончились резким прыжком вниз и жирной чернильной кляксой. Меня подмывает оторвать бумагу от рулона, чтобы сохранить ее. Если нам суждено выбраться отсюда, я повешу ее в рамке на стену. Гениальный, документальный шедевр графического искусства.Шеф наметил шкалу приоритетов в своей борьбе с нашей катастрофой. Первым делом — первостепенное. Остановить быстро расширяющиеся повреждения. Затоптать разгорающееся пламя, пока его не успел подхватить ветер. Здесь, на борту, каждая система является жизненно важной — нет ничего лишнего — но наше критическое положение разделило их на жизненно необходимые и просто необходимые.Командир шепчется с шефом. Из кормового отсека является старший механик Йоганн, к нему присоединяется помощник по посту управления, в консилиуме дозволено участвовать даже старшему механику Францу. Технические светила лодки держат совет на посту управления — не хватает лишь второго инженера, который находится в моторном отделении. Насколько я могу судить, работа на корме устойчиво и методично продвигается. Шеф поручил разбираться с батареями двоим электромотористам. Сумеют ли они справиться?Совещание распускается: остаются только командир и Айзенберг, помощник по центральному посту. Для людей, медленно протискивающихся мимо, командир дает представление, обустроившись поудобнее на рундуке с картами, закутавшись в свою кожаную куртку и засунув обе руки глубоко в карманы, олицетворяя собой расслабленное спокойствие человека, который знает, что может положиться на своих специалистов.Входит Пилигрим и просит разрешения пройти вперед, чтобы поискать проволоку.— Проходите! — разрешает Старик. Нам нужна проволока? Значит, она у нас будет, пусть даже нам придется вытянуть ее из собственных задниц.Из люка, ведущего в носовой отсек, выскакивает боцман, сияющий, как ребенок около рождественской елки, держа в промасленных руках пару метров старого толстого провода.— Ну, что сказать? — говорит Старик. — В любом случае, хоть что-то!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
, который настолько мал, что помещается в кабине самолета. Теперь мы можем подтвердить, что эти слухи верны. Если они могут обнаруживать нас со своих самолетов, если мы отныне не можем быть в безопасности даже ночью, то нам остается только «занайтовить руль и начать молиться».Старик хочет предупредить другие подлодки, но у нас не самая подходящая ситуация для рассылки информационных бюллетеней.На посту управления теперь такой аврал, что я предпочитаю перейти в кают-компанию. Но там тоже нет свободного места. Все завалено планами, чертежами и схемами. До меня доходит ужасный двойной смысл, присущий слову «схема» в немецком языке: разрыв. Точнее говоря, «разрез».
Разрыв в корпусе высокого давления, разрыв шпангоутов.Шпангоуты попросту не могли выдержать этот жуткое столкновение с дном. А вдобавок перед этим еще и взрывы. Стальная обшивка может обладать какой-то эластичностью, но ребра шпангоутов собраны в форме колец, и им некуда «подаваться».Шеф раскладывает схему электрики. Он торопливо чертит линии огрызком сломанного карандаша, постоянно бормоча что-то себе под нос, затем трясущимися руками разгибает канцелярскую скрепку и использует ее. Кусочком проволоки он чертит электрическую схему на линолеуме стола, портя нашу мебель — с которой обычно обращаются очень бережно — но этот ущерб теперь никого не волнует.Первый вахтенный офицер сидит рядом с ним и протирает свой бинокль. Совсем спятил. Сейчас выполнение рутинных обязанностей моряка выглядит полным абсурдом — но, похоже, он еще не сообразил это. Просто сумасшествие полагать, что именно здесь и сейчас, под водой, важна четкость изображения. На его лице, обычно таком безмятежно-ровном, от ноздрей к уголкам рта протянулись две глубокие складки. Его длинная верхняя губа выгнулась дугой. На подбородке торчит светлая щетина. Это уже больше не наш франтоватый первый вахтенный.Рядом с лампой какое-то жужжание. Муха! Она тоже выжила. Вероятно, она всех нас переживет.Сколько все-таки сейчас времени? Обнаруживаю, что мои часы пропали. Плохая примета! Я ухитряюсь взглянуть на часы шефа. Несколько минут после полуночи.Появляется командир и вопросительно смотрит на шефа.— Нельзя починить имеющимися средствами, — могу расслышать я из его ответа.Каких же материалов нам недостает? Или нам следует пригласить рабочих с верфи? Собрать специалистов, построивших лодку?Все палубные плиты были немедленно подняты и сложены перед нашим столом и в проходе. Два человека работают внизу, в первой батарее. Им вниз с поста управления передают куски кабеля и инструменты.— Срань господня! — слышу я голос снизу. — Ну и вонь!Внезапно из отверстия высовывается Пилигрим. Его глаза слезятся. Тяжело кашляя, он рапортует в сторону поста управления, так как не может разглядеть шефа, сидящего в кают-компании:— Всего вытекло двадцать четыре аккумуляторных банки!Двадцать четыре из скольких? Эти двадцать четыре добьют нас или же это вполне допустимое количество? Шеф распрямляется и велит Пилигриму с его подручным надеть спасательное снаряжение. С центрального поста передают две коричневые сумки. Я протягиваю их вниз.Пока те двое еще заняты облачением в аварийную экипировку, шеф лично спускается вниз через дырку перед нашим столом. Спустя несколько минут он снова протискивается наружу и, откашливаясь, поспешно достает электросхему аккумуляторов из шкафчика, расстилает ее поверх других чертежей и начинает внимательно изучать. Он зачеркивает отдельные банки — все двадцать четыре.— В любом случае одних перемычек не хватит, — он даже не поднимает головы от схемы. Это значит, что расколовшиеся банки можно попросту взять и вышвырнуть за борт. Шеф хочет соединить несколько оставшихся неповрежденных банок перемычками и посмотреть, заработают ли они.Похоже, поиск наикратчайшего пути, которым можно соединить уцелевшие аккумуляторные банки, оказался чрезвычайно сложной задачей. Шеф начинает покрываться потом, проводит линию, чтобы тут же зачеркнуть ее. При этом он поминутно шмыгает носом.Через кают-компанию продвигается Жиголо, балансируя большим ведром известковой побелки, которая плещется во все стороны. Она должна нейтрализовать серную кислоту, которая вытекла из аккумуляторов, чтобы не допустить выделения паров хлора. Я слышу, как Жиголо открывает дверь гальюна. Там внутри есть сливное отверстие умывальника, через которое известка попадет прямиком в трюм под аккумуляторными батареями.— Давайте, шевелитесь! Быстрее! — орет шеф. Затем он нерешительно встает. Все еще держа в руках схему, он наклоняется над лазом в аккумуляторное отделение и отдает приглушенные команды человеку внизу — Пилигриму. Я не могу расслышать, что тот отвечает. Со стороны кажется, будто шеф вещает в пустоту. Из отверстия доносятся странный сдавленный кашель и стоны.Командир в полный голос приказывает подать белый хлеб с маслом. Может, я ослышался: белый хлеб и масло? Сейчас? Он точно не голоден. Он старается показать, что на самом деле все обстоит нормально, что у командира разыгрался аппетит. А всякий человек с хорошим аппетитом не может по настоящему быть в беде.Стюард, проделывая на ходу акробатические пируэты, доставляет огромный ломоть белого хлеба и нож. Откуда во всей этой неразберихе он ухитрился раздобыть хлеб?— Хотите половинку? — предлагает мне командир.— Нет, благодарю!Он изображает на лице что-то вроде усмешки, затем откидывается назад и демонстрирует нам, как надо жевать. Его нижняя челюсть ходит туда-сюда как у коровы, пережевывающей жвачку.Два моряка умудряются перебраться через отверстие в палубе, перехватываясь поочередно руками вдоль трубы, и видят вкушающего командира. Это значит, что весть о его трапезе облетит всю лодку — на что он, собственно, и рассчитывает.Крошка Зорнер, подтянувшись, вылезает из трюма и снимает с носа зажим. С его обнаженного туловища капает пот. Он видит Старика, и его рот раскрывается от изумления.Старик откладывает в сторону кусок хлеба и нож: представление окончено.Снизу долетает раздраженный голос шефа:— Черт побери! В чем теперь проблема? Зорнер, почему погас свет?— Черт! — говорит кто-то.Ясно, что им внизу не хватает рабочих рук. Я замечаю в углу кают-компании фонарь, дотягиваюсь до него, проверяю. Работает. Опираясь сзади руками и засунув фонарь за ремень брюк, я опускаюсь вниз. Шеф снова недоволен:— Что, черт возьми, происходит? У нас будет когда-нибудь свет или нет?И тут являюсь я как луч света в темном царстве — как Господь Бог в сиянии своей славы. Шеф встречает меня молчанием. Словно собираясь ремонтировать днище автомобиля, я вытягиваюсь, повернувшись на бок, на платформе тележки, ездящей по рельсам, проложенным под палубой. А здесь внизу — уютное местечко! Я надеюсь, что шеф не обманывает сам себя: если мы не оживим мотор, то все наши мучения окажутся напрасными. Даже я понимаю это. Забавно, что он не произносит ни слова. Рядом с собой я вижу его правую ногу, неподвижную, словно у мертвеца. Хорошо хоть, что я слышу его прерывистое дыхание. Вот он говорит мне, куда надо светить, и в луче света я вижу его покрытые маслом пальцы, то переплетающиеся, то расходящиеся, касающиеся друг друга и сразу разлетающиеся в разные стороны.Я молча заклинаю его не останавливаться. Не суетись, не нервничай! Работай хорошо, не спеша. Все зависит от тебя.Вдруг я вижу нас со стороны: картина, виденная уже тысячу раз — мужественные герои, перепачканные маслом и грязью, застывшие в живописных позах, киношные саперы с искаженными лицами и крупными каплями пота на лбу.Вот потребовалась помощь и моей незанятой руки. Затянуть здесь потуже. Все нормально, я зацепился. Теперь осторожнее, чтобы гаечный ключ не соскользнул. Черт, слетел! Попробуем еще раз.Если бы только мы могли пошевельнуться. Здесь тесно, как в горняцкой галерее, только вместо того, чтобы пробивать штольню, мы орудуем ключами, плоскогубцами и контактными перемычками. Уже почти нечем дышать. Господи, не дай шефу потерять сознание! Он зажал гаечный ключ во рту, словно индеец, изготовившийся к прыжку — свой нож. Он уполз вперед на добрых три метра. Я следую за ним по пятам, попутно обдирая себе обе голени.Я представления не имел, что аккумуляторная батарея под пайолами, по которым мы ежедневно ходили, такая большая. Я всегда представлял себе «аккумулятор» как что-то намного меньших размеров. Этот похож на сильно увеличенный вариант автомобильного аккумулятора, но какая часть этой громадины сохранилась в рабочем состоянии? Если в носке дырок больше, чем вязки, то это уже не носок, а тряпье. А мы сейчас имеем дело с развалиной — эти ублюдки превратили всю лодку в груду металлолома.Воздуха! Ради бога, дайте хоть немного воздуха! Стальные тиски насмерть сдавили мне грудь.Вверху показывается голова. Я испытываю невольное желание вцепиться в нее. Я не могу узнать лицо, потому что оно перевернуто на сто восемьдесят градусов: трудно опознать человека, стоящего на голове.Шеф подает мне знак. Нам пора выбираться отсюда. Нам протягивают руки, готовые помочь. Я дышу резкими, прерывистыми глотками.— Ну что, замудохались? — спрашивает кто-то.Я смутно слышу его голос. Нет сил даже ответить «Да!». Не хватает дыхания. Легкие поднимаются и опускаются внутри меня. По счастью, для меня находится немного места на койке шефа среди его чертежей. Слышу, как кто-то говорит, что сейчас два часа. Всего лишь два?Шеф докладывает Старику, что нам нужна проволока. Оказалось, что перемычек не хватит даже на эту половину батареи.Внезапно складывается такое впечатление, что наша главная задача — не подняться на поверхность, а раздобыть проволоку: шефа предлагает решить все наши проблемы одним куском проволоки. К поискам подключается даже второй вахтенный офицер.В наших торпедных аппаратах, в носовом отсеке и даже в хранилищах на верхней палубе поблескивают превосходные торпеды стоимостью двадцать тысяч марок каждая — а вот куска старой проволоки нет! Нам надо ее всего лишь на пять марок. У нас полным-полно снарядов — но не проволоки… Впору засмеяться! У нас навалом боеприпасов к дурацкой пушке — и бронебойных, и зажигательных! Но она лежит сейчас еще глубже, чем мы, отмечая собой то место, где сейчас были бы мы, если бы Старик не ринулся к югу. Меняем десять бронебойных снарядов на десять метров проволоки — вот это сделка!Боцман исчез в носовом отсеке. Одному богу ведомо, где он собирается искать там проволоку. А если боцман все перероет, но не найдет ее, и второй вахтенный не отыщет, и штурман, и помощник по посту управления — что тогда?До меня доносится:— Вырвите электрические провода, — и потом. — Скрутите их вместе.Этого, пожалуй, хватит не на много. Проволока должна быть определенного сечения. Допустим, мы сплетем вместе много проводов. Весь вопрос в том, сколько времени у нас уйдет на эту длительную операцию.Наша корма ощутимо тяжелеет. Докладывают, что кормовой торпедный аппарат ушел под воду уже на две трети. Если мотор затопит, то вся эта суматоха из-за проволоки потеряет весь смысл.Какое сегодня число? Календарь пропал со стены. Сгинул, как и мои наручные часы. «Краток срок отпущенной нам жизни…»Еще несколько минут, и кают-компания становится невыносимой. Я преодолеваю снятые пайолы, чтобы перейти на пост управления. Все мое тело гудит от гимнастических упражнений. Такое ощущение, словно промеж лопаток вонзили кинжал, и ноющая боль растекается вдоль всего позвоночника. Даже зад — и тот болит.На пайолах, рядом с кожухом перископа, валяется барограф, сорванный с шарниров, на которых он был закреплен. Оба его стекла разбиты вдребезги. Пишущая стрелка изогнулась наподобие булавки для волос. Всплески и падения прочерченной ею на барабане линии закончились резким прыжком вниз и жирной чернильной кляксой. Меня подмывает оторвать бумагу от рулона, чтобы сохранить ее. Если нам суждено выбраться отсюда, я повешу ее в рамке на стену. Гениальный, документальный шедевр графического искусства.Шеф наметил шкалу приоритетов в своей борьбе с нашей катастрофой. Первым делом — первостепенное. Остановить быстро расширяющиеся повреждения. Затоптать разгорающееся пламя, пока его не успел подхватить ветер. Здесь, на борту, каждая система является жизненно важной — нет ничего лишнего — но наше критическое положение разделило их на жизненно необходимые и просто необходимые.Командир шепчется с шефом. Из кормового отсека является старший механик Йоганн, к нему присоединяется помощник по посту управления, в консилиуме дозволено участвовать даже старшему механику Францу. Технические светила лодки держат совет на посту управления — не хватает лишь второго инженера, который находится в моторном отделении. Насколько я могу судить, работа на корме устойчиво и методично продвигается. Шеф поручил разбираться с батареями двоим электромотористам. Сумеют ли они справиться?Совещание распускается: остаются только командир и Айзенберг, помощник по центральному посту. Для людей, медленно протискивающихся мимо, командир дает представление, обустроившись поудобнее на рундуке с картами, закутавшись в свою кожаную куртку и засунув обе руки глубоко в карманы, олицетворяя собой расслабленное спокойствие человека, который знает, что может положиться на своих специалистов.Входит Пилигрим и просит разрешения пройти вперед, чтобы поискать проволоку.— Проходите! — разрешает Старик. Нам нужна проволока? Значит, она у нас будет, пусть даже нам придется вытянуть ее из собственных задниц.Из люка, ведущего в носовой отсек, выскакивает боцман, сияющий, как ребенок около рождественской елки, держа в промасленных руках пару метров старого толстого провода.— Ну, что сказать? — говорит Старик. — В любом случае, хоть что-то!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70