Но, поймав на себе пристальный взгляд быстрых выцветших глазок оберста, Роберт смутился. А что, если оберст заподозрил его, если прикажет Хариху, чтобы тот пристальнее проверил, кто такой его переводчик? А может, оберет сам сообщит в гестапо, что переводчик Хариха – человек ненадежный?..Мимо мелькали телеграфные столбы, пригорки, устланные зеленым травяным покровом. Снова дорога шла между полей, серых от бурьяна и полыни, мимо рощ, откуда доносился стук топоров и где умирали деревья.
У колодца Орися встретила Галю и Марину. Девушки торопились набрать воду, пока не стемнело: вот-вот появятся патрули.– Добрый вечер!– Будь здорова! – ответила Галя Орисе, опустив взгляд. – Марина! Быстрее поворачивайся.. А то еще немцы нас за партизан примут!..– Успеешь с козами на торг! Хорошо Орисе – ей можно и не торопиться. Ее патруль не задержит. Она же теперь вроде немки, у-у-у! И кто бы мог подумать! Два брата на фронте кровь проливают, а она здесь…Марина так зло поставила ведро на сруб, что вода выплеснулась из него на землю.– Тише! Скаженная! – промолвила Галя. – Юбку и сапоги облила…– Галя! – позвала Орися. – Ты же верной подружкой была. Мы же с тобой на одной парте сидели, вместе и в экономии были…– Да вроде были, – неохотно ответила Галина, избегая Орисиного взгляда.– Может, ты и нам кавалеров подыщешь? – Это Марина. – И мы будем песенки слушать, пластинки крутить на патефоне. И в Германию нас не заберут и на окопы не пошлют…Ну что же может сказать Марине Орися! Да она готоъа провалиться сквозь землю, чем вот такое слушать… Она низко наклонила голову, чтобы девушки не заметили ее слез. «Глупые вы! – хотелось крикнуть ей. – Да Василий же не немец, а наш разведчик, наш лейтенант… И я люблю его! А вы не смеете болтать такое обо мне. Он же… мы с ним хотим, чтобы наши быстрее примчались от Белгорода сюда. А вы чешете языками, как…»– Скоро и Омелько Кныш станет вашим приятелем… – продолжала Марина, нацепляя ведра на коромысло. – А еще в комсомол собиралась подавать заявление перед войной!..– Марина! – воскликнула гневно Орися, сжав кулак.– Что? Можешь донести своему Роберту и Хариху. А я плюю на них! Тьфу!..– Да будет! – смущенно проговорила Галя; ей было стыдно за Орисю и почему-то жалко ее. Что случилось с ней? Как объяснить ее внезапное и ничем не оправданное перерождение?– Не плюй в колодец, Марина! Еще придется тебе из него воды напиться! – сказала Орися. – Вспомнишь мое слова!..– Не тебе пророчить!Марина поддела коромысло и пошла. Орися, словно побитая, медленно надела на крючок ведро и опустила его вниз.– Почему ты молчишь? – спросила тихо Галя. – Тебе, видно, нечего сказать?.. Ну что ж…Галя отошла на несколько шагов. Ее остановил Орисин голос:– Галя! Прошу тебя… Не думай так обо мне… Иначе я… повешусь или утоплюсь!Галя посмотрела в Орисины глаза, налитые слезами, и удивленно развела руками.– Галя!Ушла и эта, положив обе руки на коромысло. Исчезла за горой.Неподалеку, в лозах, журчал ручеек, неся свои воды к Ворскле. Из наполненных ведер в колодец падали прозрачные капли. Капали и слезы Орисины, смешиваясь с чистой водой…
Орися все выглядывала и выглядывала Василия в окно. Да, Василия. Ни о каком Роберте она и думать не хочет. И пусть люди говорят, что хотят, а на улице она появляется не с немецким холуем, переводчиком Робертом, а с советским разведчиком, с лейтенантом Красной Армии. Эта мысль не дает стыду сжечь ее перед односельчанами. Эта мысль заложила ей уши, чтобы не слышать, когда женщины говорят: «И кто бы мог подумать, что Орися станет немецкой шлюхой!» Дожила! Даже Омелько и тот стал добрее. «Мы же вроде свои», – сказал он, зайдя на минуту во время обеда в избу Сегеды. «Свои». Волк тебе свой! А подруги? Не только Марина и Галя, все дивчата отвернулись от Ориси. Страшно показаться на улице.Тяжко жить так на свете.Наступил вечер, а Василия все не было. Не случилось ли с ним какой беды? Беды не ищи, она сама тебя найдет. А за Василием она так и ходит по пятам…Орися сварила кулеш, поджарила на конопляном масле луковицу, вылила эту приправу в горшочек. В хате вкусно запахло. Ел ли сегодня Василий?..– Мама! Может, есть какая работа? – спросила дочь, открывая дверь.– Подмажешь пол, под припечком подмасти… А я, пожалуй, пойду покопаюсь немного в огороде. Если Омелько стал приятелем, то можно и о своем огороде позаботиться, – сказала мать каким-то насмешливым голосом.– Замолчите хоть вы! Идите уж…– Накроешь кулеш крышкой, чтобы не остыл. Может, и Роберт твой придет вечером голодный, – говорила мать, надевая рваную гейшу, в которой Орися ходила в экономию.Мать ушла. Орися еще слышала шарканье двух лопат, которые мать очищала от грязи, потом что-то дзинькнуло, и еще через минуту фигура Марфы Сегеды исчезла за огородными воротами.Как только на улице раздавалось урчание машины, Орися подбегала к окну, всматриваясь, не комендантова ли это легковушка. Но проезжали грузовики с солдатами, с грузами, тянулись длинноствольные пушки, а машины Хариха все не было и не было.Но вот промчалась и она. Орися успела заметить Василия: он сидел с краю. От сердца отлегло. Она даже стала напевать, подмазывая глиной пол. А помыв руки, подошла к зеркалу и долго смотрела на себя.Как ей к лицу было бы белое шелковое платье, фата, венок. Тогда люди говорили бы: «Красивая молодая у лейтенанта Василия! Да и он как тополь…» Она зажмурила глаза и глубоко вздохнула, скрестив руки на высокой груди. Мечты! Мечты! Только и радости, что вы приходите к Орисе такими легкими, как венчальная фата, розовыми, как цветы в венке.Она услышала шаги и бросилась навстречу Василию.– Как ездилось?– По дороге домой я достал на винокуренном заводе канистру спирту! – похвалился Василий. – В Люстдорфе вина же много было. Его колонисты, как воду, пили. Привык и я, – он улыбнулся.– Так завод не работает же…– Но человек, который был кладовщиком, остался. Если спирта нет в цистернах и погребах, то есть дома у кладовщика. Зимой винокуренный гнал спирт… Гость Хариха похвалил за находчивость. Харих ему литров пять запаковал, себя не обидел, да еще офицерам своим дал литра с три, – рассказывал Василий и достал из кармана две бутылки.– А это для чего? – удивилась Орися.– Чтоб мать залила очи Омельке. Добрее станет. А одну спрячь на всякий случай. И дай мне чистую тетрадь…– Возьми в столе наполовину исписанную, – сказала Орися, подготавливая патефон.Василий меж тем переворачивал листочки тетради.– Как же это ты «счастье» по-русски написала через «щ»?– И сама не знаю. Спутала, – покраснела Орися. – Неверно написала, значит, и в хате счастья нет…Василий что-то озабоченно подсчитывал и подсчитывал, а Орися смотрела, как вертелась черная пластинка, Василий сжег лишние бумажки.– Сюда идет лейтенант Майер! – предупредила Орися.– Поставь «Андрюшу»!..И Василий, подхватив Орисю, пустился в пляс.Майер зашел раскрасневшийся, возбужденный, глаза его осовели.– Хо-хо! – засмеялся он, увидев молодую пару. – Роберт! Мы решили, как только уедет оберет Тиссен, устроить банкет… Приглашаем и тебя. Приходи со своей девушкой.– А вы далеко, господин лейтенант?– Харих приказал подыскать квартиру для офицеров-танкистов. Зайду к полицаю и пойдем с ним. В наших краях будет танковая армия. Это не шутка, господин Гохберг.– Огромная сила, господин Майер!– Ну, красотка, как он танцует? – подмигнув, спросил Орисю Майер.Орися и без перевода понимала немецкого офицера и ответила:– Зеер гут!– Хо-хо!.. – засмеялся Майер и вышел из хаты.– Черт его принес! Не дают спокойно работать! – сердито пожаловался Василий, снова усаживаясь за стол…– Полицай Данько идет! – снова предупредила девушка.– Составление текста я закончил, – поднялся Василий. – А этому чего еще надо?..– Не к нам – прошел мимо! Еще завести какую-нибудь?– Сейчас пойду и сыграю на другом патефоне, – задумчиво ответил Василий, надевая фуражку.Он взял Орисю за плечи и нежно прошептал:– Что бы я без тебя делал? Милая моя!..– Уж и милая… То танцуй с ним, то крути патефон.Он виновато усмехнулся и прижался к ее щеке.– Вот так бы и стоял, вот так бы и шел с тобою рядом через всю жизнь.– И я… – шептала счастливая девушка.– Да вот сейчас надо проскочить на чердак… – вдруг совсем другим тоном сказал он. – Будешь на погребне. А в случае чего – я вниз… Не сердись, Орися!..Через полчаса они вернулись в светлицу. Мать неторопливо ела кулеш.– Может, и ты бы перекусил?.. – спросила она Орисиного товарища. – Или немецкий харч вкуснее? – пошутила старая, скривив губы.– Мама! – дочь бросила на нее сердитый взгляд.– Да он не станет обижаться…– Конечно! Доброй ночи вам!– Проводи в сени. А то еще за деревянное корыто зацепится, – сказала мать и кинула в рот крошки хлеба, тщательно сметенные со стола.– А почему корыто стоит? Оно же висело в сенях?Мать засмеялась и промолчала. Это была ее конспирация, на случай, если забредет в сени непрошеный гость. От матери ведь не скроешь. Мать чувствовала, что Орисю и Василия волновали не только важные государственные дела. Она видела, что дочь влюбилась в Василия. А сейчас не время, ой не время про любовь думать.В сенях было темно. Василий остановился, задержав руку девушки.– Орися! Ты придешь хоть на часок на вечеринку, о которой говорил Майер?..– Ни за что!– Правильно. Лучше тебе не приходить.Он хотел обнять ее, но она отстранилась.– Иди, Василек, отдыхай…Он не ответил. Да, трудно ему жить двойной жизнью и с таким напряжением. На щеках он чувствовал теплые девичьи руки.– Иди, милый! – шептала Орися, открывая дверь. – Ты не сердишься?И услыхала грустное и тихое: «Нет…»
Гауптман Харих и служащие комендатуры проводили Тиссена только под вечер следующего дня и облегченно вздохнули. Хотя оберст по профессии был инженером и приезжал по делам строительства оборонительных рубежей, он нагнал страху на немного флегматичного коменданта и его подчиненных. Гауптман Харих решил навести железную дисциплину в комендатуре. О банкете, который собирался устроить лейтенант Майер и его друзья, в эти дни нельзя было и заикнуться. Харих разогнал всех офицеров и солдат на оборонные объекты, где они обязаны были дневать и ночевать. Начальство требовало усиленной работы. Лагерей военнопленных, откуда можно было бы черпать рабочую силу, поблизости не было, а превращать местность в «неприступную крепость» надо.– Вы понимаете, Гохберг? – делился своими заботами с переводчиком Харих. – Известно, что украинский народ трудолюбивый. А работать на рубежах не хочет. Расстреливать каждого десятого, как советовал оберст? Не выйдет. Пленных русских солдат отправили в тыл, да они и ни к чему – похожи на мертвецов. Вся надежда на своих солдат и саперов. А мне звонят, требуют, угрожают… Будто я факир: взмахну палочкой – и Белгородско-Харьковский плацдарм уже «крепость»! Вот вызывают на кустовое совещание.– Сочувствую, – усмехнулся Роберт. Он предупредительно вытащил из кармана три почтовых открытки и положил их на стол перед Харихом.– О! – отвлекся тот от рубежей, забыв о крепости и начальстве, которое вызывало его на завтра. – Чудесно! Ворскла. А это? – читал капитан по складам: – Запорожский хутор… Село… Прелестные виды. Где вы их взяли?– У своей любовницы. В альбоме. Ворскла – это их воспетая в песнях речка. Город, куда вас вызывают, тоже на Ворскле, – говорил Роберт.– Прелестно! – смягчился гауптман. – Да, прошу вас: я совсем замерз. Позаботьтесь, чтобы протопили мою комнату. Омелько это может сделать.– Есть! – ответил Роберт, вытянувшись перед комендантом.– Майера я отослал, а теперь хоть самому готовь сведения, – не то спросил, не то приказал комендант, поглядывая на переводчика и потирая руки.«Что это? Проверка?.. Так я и брошусь к твоим бумагам! Жди! А может, ему просто лень сидеть над отчетами?..» – напрягал свою мысль Василий.Переступив с ноги на ногу, он опросил:– Можно идти?– Идите.Роберт направился к полицаю Омельке. Тот был дома, хлопотал по хозяйству.– Почему в шинели? Весна на дворе! – поздоровавшись, спросил Роберт.– Весна! Какая там у мужика весна! Вот руки чуть не закоченели, – пожаловался Омелько. – Погреться бы, так дома и капли нет.– У меня немного есть! – ударил по карману Роберт.– Спиртик? – у Омельки даже глаза расширились, и он почесал кончик носа. – Он у меня с утра чешется, чует, чует близко чарку. Прошу, будьте гостем… Жены сейчас нет. Но сало, яйца и лук найдутся, все первейшая закуска! Надо уметь жить при любой власти…Омелько засуетился в хате. Под припечком он достал из черной формы для хлеба яйца, затем побежал в сени и вернулся с большим куском сала и с луковицами.– Чего бы еще?– Да ничего больше не надо.– Чистый? – допытывался Омелько, поглядывая на бутылку.– Наичистейший, девяносто шесть градусов.– Я привык не смешивать с водой, а то спирт сразу становится теплым. Лучше запить потом. О!.. Да вы изрядно, – говорил Омелько, а сам смотрел жадными глазами и шмыгал носом.– Пейте на здоровье…– А вы?..– И я немножко… Я на голову слабый. Да еще вечером у нас работа с комендантом. А комендант, сам знаешь, не любит, когда его помощники в чарку заглядывают, – он прикусил губу, поняв, что сказал лишнего.– Вы, немцы, все такие!.. Выпил с наперсток – и с копыт… В Одессе привыкли к виноградному кваску. Разве это вино?Омелько опрокинул чарку, запил водой и погладил по животу:– Аж дух захватывает. Видно, что чистый… Кушайте, – потчевал он гостя, закусывая салом и луком.– Комендант просил, чтобы кто-нибудь из надежных ребят протопил его дом, – рассеянно проговорил Роберт.– Надежного парня надо? – Омелько перестал жевать и удивленно поглядел на Роберта. – Кого бы послать? А что, если я?..– Можешь и ты…– Вот спасибо. У самого капитана! А ну, еще по одной пропустим.Омелько выпил еще полчарки. «Льет, как в бездонную бочку», – подумал Василий.– У самого капитана! Будет сделано, господин Роберт.– Капитан человек уже пожилой…– Ну! – не дал и договорить Омелько, положив обе руки на грудь Роберту. – Если я взялся, будет порядок… О чем речь! Вытоплю печь и сам трубу закрою. Для капитана, да не сделать!..И он запел: Вы не вейтесь, русые кудри,Над моею больной голо-во-о-о-ой… Роберт уже побаивался, что полицай совсем опьянел. Но тот был в своей форме – веселился, однако разума не терял.Вечером Роберт зашел на квартиру коменданта. Омелько сидел около огня. Тепло и спирт совсем разморили его.– Ой, смотри, увидит тебя Харих таким – беда будет! – напомнил Роберт.– Как будто уже дотлело, – прищурил пьяные глаза полицай, приглядываясь к углям.– Закрывай трубу и пойди скажи дежурному, что ты свое сделал, – посоветовал Роберт.– Точно! Самому капитану Омелько услужил. Хе! Самому капитану…– Молодец! – похвалил Роберт, взяв полицая за плечи. – Так и солдату скажи. А капитану под градусом не попадайся на глаза.Омелько вышел.
…Возле крыльца квартиры коменданта Хариха стоял солдат и сладко позевывал. Была как раз та ранняя утренняя пора, когда часовому, который стоял с трех до семи часов, очень хотелось спать.– Так рано, господин Роберт, – высунул он из-под поднятого воротника свой нос.– Гауптман вчера говорил, чтобы я пришел пораньше. Нам в путь надо собираться, – сказал Роберт и словно ненароком спросил:– А господин Харих давно выходил из помещения?– Они ночью не выходят… – усмехнулся солдат.Постучали в окно, но комендант не отозвался. Роберт забарабанил в стекло сильнее. Молчание. Часовой и переводчик переглянулись и начали стучать каблуками в дверь.«Неужто угорел так, что и подняться не может?» – подумал Роберт. Просунув руку в незапертую форточку, он освободил от засовов оконные рамы и потянул их к себе. Окно открылось, и Роберт с часовым залезли в комнату.Харих лежал без сознания, согнувшись, с раскрытым ртом. На губах его выступила желтоватая пена.Солдат начал шептать слова молитвы.– Господин Харих! – тряс коменданта за плечи Роберт. – Открой настежь двери и другое окно… – распорядился он. – Что с вами, господин Харих?..– Хороший был гауптман! – безнадежно мял овою фуражку часовой.– Хороший! – передразнил Роберт солдата. – Спасать человека надо!..Роберт встревожился не на шутку. Смерть коменданта сейчас была ни к чему. Харих как будто уже стал доверять своему переводчику. Он пригодился бы еще разведчику. А теперь гестаповцы начнут выяснять причину смерти коменданта, нитка потянется к полицаю Омельке, а от того, возможно, и к пану Роберту. Это было ужасно! Василий сделал только первые робкие шаги в работе. Он может еще многое узнать для командования. Тут формируется танковая армия. Где будут основные силы армии? Это станет известно в свое время. Ах, какая неприятность!.. Этот Харих оказался слаб на голову, совсем как котенок.Гохберг разостлал перед открытой дверью ковер, вместе с солдатом положил на него обмякшее тело коменданта и принялся делать ему искусственное дыхание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
У колодца Орися встретила Галю и Марину. Девушки торопились набрать воду, пока не стемнело: вот-вот появятся патрули.– Добрый вечер!– Будь здорова! – ответила Галя Орисе, опустив взгляд. – Марина! Быстрее поворачивайся.. А то еще немцы нас за партизан примут!..– Успеешь с козами на торг! Хорошо Орисе – ей можно и не торопиться. Ее патруль не задержит. Она же теперь вроде немки, у-у-у! И кто бы мог подумать! Два брата на фронте кровь проливают, а она здесь…Марина так зло поставила ведро на сруб, что вода выплеснулась из него на землю.– Тише! Скаженная! – промолвила Галя. – Юбку и сапоги облила…– Галя! – позвала Орися. – Ты же верной подружкой была. Мы же с тобой на одной парте сидели, вместе и в экономии были…– Да вроде были, – неохотно ответила Галина, избегая Орисиного взгляда.– Может, ты и нам кавалеров подыщешь? – Это Марина. – И мы будем песенки слушать, пластинки крутить на патефоне. И в Германию нас не заберут и на окопы не пошлют…Ну что же может сказать Марине Орися! Да она готоъа провалиться сквозь землю, чем вот такое слушать… Она низко наклонила голову, чтобы девушки не заметили ее слез. «Глупые вы! – хотелось крикнуть ей. – Да Василий же не немец, а наш разведчик, наш лейтенант… И я люблю его! А вы не смеете болтать такое обо мне. Он же… мы с ним хотим, чтобы наши быстрее примчались от Белгорода сюда. А вы чешете языками, как…»– Скоро и Омелько Кныш станет вашим приятелем… – продолжала Марина, нацепляя ведра на коромысло. – А еще в комсомол собиралась подавать заявление перед войной!..– Марина! – воскликнула гневно Орися, сжав кулак.– Что? Можешь донести своему Роберту и Хариху. А я плюю на них! Тьфу!..– Да будет! – смущенно проговорила Галя; ей было стыдно за Орисю и почему-то жалко ее. Что случилось с ней? Как объяснить ее внезапное и ничем не оправданное перерождение?– Не плюй в колодец, Марина! Еще придется тебе из него воды напиться! – сказала Орися. – Вспомнишь мое слова!..– Не тебе пророчить!Марина поддела коромысло и пошла. Орися, словно побитая, медленно надела на крючок ведро и опустила его вниз.– Почему ты молчишь? – спросила тихо Галя. – Тебе, видно, нечего сказать?.. Ну что ж…Галя отошла на несколько шагов. Ее остановил Орисин голос:– Галя! Прошу тебя… Не думай так обо мне… Иначе я… повешусь или утоплюсь!Галя посмотрела в Орисины глаза, налитые слезами, и удивленно развела руками.– Галя!Ушла и эта, положив обе руки на коромысло. Исчезла за горой.Неподалеку, в лозах, журчал ручеек, неся свои воды к Ворскле. Из наполненных ведер в колодец падали прозрачные капли. Капали и слезы Орисины, смешиваясь с чистой водой…
Орися все выглядывала и выглядывала Василия в окно. Да, Василия. Ни о каком Роберте она и думать не хочет. И пусть люди говорят, что хотят, а на улице она появляется не с немецким холуем, переводчиком Робертом, а с советским разведчиком, с лейтенантом Красной Армии. Эта мысль не дает стыду сжечь ее перед односельчанами. Эта мысль заложила ей уши, чтобы не слышать, когда женщины говорят: «И кто бы мог подумать, что Орися станет немецкой шлюхой!» Дожила! Даже Омелько и тот стал добрее. «Мы же вроде свои», – сказал он, зайдя на минуту во время обеда в избу Сегеды. «Свои». Волк тебе свой! А подруги? Не только Марина и Галя, все дивчата отвернулись от Ориси. Страшно показаться на улице.Тяжко жить так на свете.Наступил вечер, а Василия все не было. Не случилось ли с ним какой беды? Беды не ищи, она сама тебя найдет. А за Василием она так и ходит по пятам…Орися сварила кулеш, поджарила на конопляном масле луковицу, вылила эту приправу в горшочек. В хате вкусно запахло. Ел ли сегодня Василий?..– Мама! Может, есть какая работа? – спросила дочь, открывая дверь.– Подмажешь пол, под припечком подмасти… А я, пожалуй, пойду покопаюсь немного в огороде. Если Омелько стал приятелем, то можно и о своем огороде позаботиться, – сказала мать каким-то насмешливым голосом.– Замолчите хоть вы! Идите уж…– Накроешь кулеш крышкой, чтобы не остыл. Может, и Роберт твой придет вечером голодный, – говорила мать, надевая рваную гейшу, в которой Орися ходила в экономию.Мать ушла. Орися еще слышала шарканье двух лопат, которые мать очищала от грязи, потом что-то дзинькнуло, и еще через минуту фигура Марфы Сегеды исчезла за огородными воротами.Как только на улице раздавалось урчание машины, Орися подбегала к окну, всматриваясь, не комендантова ли это легковушка. Но проезжали грузовики с солдатами, с грузами, тянулись длинноствольные пушки, а машины Хариха все не было и не было.Но вот промчалась и она. Орися успела заметить Василия: он сидел с краю. От сердца отлегло. Она даже стала напевать, подмазывая глиной пол. А помыв руки, подошла к зеркалу и долго смотрела на себя.Как ей к лицу было бы белое шелковое платье, фата, венок. Тогда люди говорили бы: «Красивая молодая у лейтенанта Василия! Да и он как тополь…» Она зажмурила глаза и глубоко вздохнула, скрестив руки на высокой груди. Мечты! Мечты! Только и радости, что вы приходите к Орисе такими легкими, как венчальная фата, розовыми, как цветы в венке.Она услышала шаги и бросилась навстречу Василию.– Как ездилось?– По дороге домой я достал на винокуренном заводе канистру спирту! – похвалился Василий. – В Люстдорфе вина же много было. Его колонисты, как воду, пили. Привык и я, – он улыбнулся.– Так завод не работает же…– Но человек, который был кладовщиком, остался. Если спирта нет в цистернах и погребах, то есть дома у кладовщика. Зимой винокуренный гнал спирт… Гость Хариха похвалил за находчивость. Харих ему литров пять запаковал, себя не обидел, да еще офицерам своим дал литра с три, – рассказывал Василий и достал из кармана две бутылки.– А это для чего? – удивилась Орися.– Чтоб мать залила очи Омельке. Добрее станет. А одну спрячь на всякий случай. И дай мне чистую тетрадь…– Возьми в столе наполовину исписанную, – сказала Орися, подготавливая патефон.Василий меж тем переворачивал листочки тетради.– Как же это ты «счастье» по-русски написала через «щ»?– И сама не знаю. Спутала, – покраснела Орися. – Неверно написала, значит, и в хате счастья нет…Василий что-то озабоченно подсчитывал и подсчитывал, а Орися смотрела, как вертелась черная пластинка, Василий сжег лишние бумажки.– Сюда идет лейтенант Майер! – предупредила Орися.– Поставь «Андрюшу»!..И Василий, подхватив Орисю, пустился в пляс.Майер зашел раскрасневшийся, возбужденный, глаза его осовели.– Хо-хо! – засмеялся он, увидев молодую пару. – Роберт! Мы решили, как только уедет оберет Тиссен, устроить банкет… Приглашаем и тебя. Приходи со своей девушкой.– А вы далеко, господин лейтенант?– Харих приказал подыскать квартиру для офицеров-танкистов. Зайду к полицаю и пойдем с ним. В наших краях будет танковая армия. Это не шутка, господин Гохберг.– Огромная сила, господин Майер!– Ну, красотка, как он танцует? – подмигнув, спросил Орисю Майер.Орися и без перевода понимала немецкого офицера и ответила:– Зеер гут!– Хо-хо!.. – засмеялся Майер и вышел из хаты.– Черт его принес! Не дают спокойно работать! – сердито пожаловался Василий, снова усаживаясь за стол…– Полицай Данько идет! – снова предупредила девушка.– Составление текста я закончил, – поднялся Василий. – А этому чего еще надо?..– Не к нам – прошел мимо! Еще завести какую-нибудь?– Сейчас пойду и сыграю на другом патефоне, – задумчиво ответил Василий, надевая фуражку.Он взял Орисю за плечи и нежно прошептал:– Что бы я без тебя делал? Милая моя!..– Уж и милая… То танцуй с ним, то крути патефон.Он виновато усмехнулся и прижался к ее щеке.– Вот так бы и стоял, вот так бы и шел с тобою рядом через всю жизнь.– И я… – шептала счастливая девушка.– Да вот сейчас надо проскочить на чердак… – вдруг совсем другим тоном сказал он. – Будешь на погребне. А в случае чего – я вниз… Не сердись, Орися!..Через полчаса они вернулись в светлицу. Мать неторопливо ела кулеш.– Может, и ты бы перекусил?.. – спросила она Орисиного товарища. – Или немецкий харч вкуснее? – пошутила старая, скривив губы.– Мама! – дочь бросила на нее сердитый взгляд.– Да он не станет обижаться…– Конечно! Доброй ночи вам!– Проводи в сени. А то еще за деревянное корыто зацепится, – сказала мать и кинула в рот крошки хлеба, тщательно сметенные со стола.– А почему корыто стоит? Оно же висело в сенях?Мать засмеялась и промолчала. Это была ее конспирация, на случай, если забредет в сени непрошеный гость. От матери ведь не скроешь. Мать чувствовала, что Орисю и Василия волновали не только важные государственные дела. Она видела, что дочь влюбилась в Василия. А сейчас не время, ой не время про любовь думать.В сенях было темно. Василий остановился, задержав руку девушки.– Орися! Ты придешь хоть на часок на вечеринку, о которой говорил Майер?..– Ни за что!– Правильно. Лучше тебе не приходить.Он хотел обнять ее, но она отстранилась.– Иди, Василек, отдыхай…Он не ответил. Да, трудно ему жить двойной жизнью и с таким напряжением. На щеках он чувствовал теплые девичьи руки.– Иди, милый! – шептала Орися, открывая дверь. – Ты не сердишься?И услыхала грустное и тихое: «Нет…»
Гауптман Харих и служащие комендатуры проводили Тиссена только под вечер следующего дня и облегченно вздохнули. Хотя оберст по профессии был инженером и приезжал по делам строительства оборонительных рубежей, он нагнал страху на немного флегматичного коменданта и его подчиненных. Гауптман Харих решил навести железную дисциплину в комендатуре. О банкете, который собирался устроить лейтенант Майер и его друзья, в эти дни нельзя было и заикнуться. Харих разогнал всех офицеров и солдат на оборонные объекты, где они обязаны были дневать и ночевать. Начальство требовало усиленной работы. Лагерей военнопленных, откуда можно было бы черпать рабочую силу, поблизости не было, а превращать местность в «неприступную крепость» надо.– Вы понимаете, Гохберг? – делился своими заботами с переводчиком Харих. – Известно, что украинский народ трудолюбивый. А работать на рубежах не хочет. Расстреливать каждого десятого, как советовал оберст? Не выйдет. Пленных русских солдат отправили в тыл, да они и ни к чему – похожи на мертвецов. Вся надежда на своих солдат и саперов. А мне звонят, требуют, угрожают… Будто я факир: взмахну палочкой – и Белгородско-Харьковский плацдарм уже «крепость»! Вот вызывают на кустовое совещание.– Сочувствую, – усмехнулся Роберт. Он предупредительно вытащил из кармана три почтовых открытки и положил их на стол перед Харихом.– О! – отвлекся тот от рубежей, забыв о крепости и начальстве, которое вызывало его на завтра. – Чудесно! Ворскла. А это? – читал капитан по складам: – Запорожский хутор… Село… Прелестные виды. Где вы их взяли?– У своей любовницы. В альбоме. Ворскла – это их воспетая в песнях речка. Город, куда вас вызывают, тоже на Ворскле, – говорил Роберт.– Прелестно! – смягчился гауптман. – Да, прошу вас: я совсем замерз. Позаботьтесь, чтобы протопили мою комнату. Омелько это может сделать.– Есть! – ответил Роберт, вытянувшись перед комендантом.– Майера я отослал, а теперь хоть самому готовь сведения, – не то спросил, не то приказал комендант, поглядывая на переводчика и потирая руки.«Что это? Проверка?.. Так я и брошусь к твоим бумагам! Жди! А может, ему просто лень сидеть над отчетами?..» – напрягал свою мысль Василий.Переступив с ноги на ногу, он опросил:– Можно идти?– Идите.Роберт направился к полицаю Омельке. Тот был дома, хлопотал по хозяйству.– Почему в шинели? Весна на дворе! – поздоровавшись, спросил Роберт.– Весна! Какая там у мужика весна! Вот руки чуть не закоченели, – пожаловался Омелько. – Погреться бы, так дома и капли нет.– У меня немного есть! – ударил по карману Роберт.– Спиртик? – у Омельки даже глаза расширились, и он почесал кончик носа. – Он у меня с утра чешется, чует, чует близко чарку. Прошу, будьте гостем… Жены сейчас нет. Но сало, яйца и лук найдутся, все первейшая закуска! Надо уметь жить при любой власти…Омелько засуетился в хате. Под припечком он достал из черной формы для хлеба яйца, затем побежал в сени и вернулся с большим куском сала и с луковицами.– Чего бы еще?– Да ничего больше не надо.– Чистый? – допытывался Омелько, поглядывая на бутылку.– Наичистейший, девяносто шесть градусов.– Я привык не смешивать с водой, а то спирт сразу становится теплым. Лучше запить потом. О!.. Да вы изрядно, – говорил Омелько, а сам смотрел жадными глазами и шмыгал носом.– Пейте на здоровье…– А вы?..– И я немножко… Я на голову слабый. Да еще вечером у нас работа с комендантом. А комендант, сам знаешь, не любит, когда его помощники в чарку заглядывают, – он прикусил губу, поняв, что сказал лишнего.– Вы, немцы, все такие!.. Выпил с наперсток – и с копыт… В Одессе привыкли к виноградному кваску. Разве это вино?Омелько опрокинул чарку, запил водой и погладил по животу:– Аж дух захватывает. Видно, что чистый… Кушайте, – потчевал он гостя, закусывая салом и луком.– Комендант просил, чтобы кто-нибудь из надежных ребят протопил его дом, – рассеянно проговорил Роберт.– Надежного парня надо? – Омелько перестал жевать и удивленно поглядел на Роберта. – Кого бы послать? А что, если я?..– Можешь и ты…– Вот спасибо. У самого капитана! А ну, еще по одной пропустим.Омелько выпил еще полчарки. «Льет, как в бездонную бочку», – подумал Василий.– У самого капитана! Будет сделано, господин Роберт.– Капитан человек уже пожилой…– Ну! – не дал и договорить Омелько, положив обе руки на грудь Роберту. – Если я взялся, будет порядок… О чем речь! Вытоплю печь и сам трубу закрою. Для капитана, да не сделать!..И он запел: Вы не вейтесь, русые кудри,Над моею больной голо-во-о-о-ой… Роберт уже побаивался, что полицай совсем опьянел. Но тот был в своей форме – веселился, однако разума не терял.Вечером Роберт зашел на квартиру коменданта. Омелько сидел около огня. Тепло и спирт совсем разморили его.– Ой, смотри, увидит тебя Харих таким – беда будет! – напомнил Роберт.– Как будто уже дотлело, – прищурил пьяные глаза полицай, приглядываясь к углям.– Закрывай трубу и пойди скажи дежурному, что ты свое сделал, – посоветовал Роберт.– Точно! Самому капитану Омелько услужил. Хе! Самому капитану…– Молодец! – похвалил Роберт, взяв полицая за плечи. – Так и солдату скажи. А капитану под градусом не попадайся на глаза.Омелько вышел.
…Возле крыльца квартиры коменданта Хариха стоял солдат и сладко позевывал. Была как раз та ранняя утренняя пора, когда часовому, который стоял с трех до семи часов, очень хотелось спать.– Так рано, господин Роберт, – высунул он из-под поднятого воротника свой нос.– Гауптман вчера говорил, чтобы я пришел пораньше. Нам в путь надо собираться, – сказал Роберт и словно ненароком спросил:– А господин Харих давно выходил из помещения?– Они ночью не выходят… – усмехнулся солдат.Постучали в окно, но комендант не отозвался. Роберт забарабанил в стекло сильнее. Молчание. Часовой и переводчик переглянулись и начали стучать каблуками в дверь.«Неужто угорел так, что и подняться не может?» – подумал Роберт. Просунув руку в незапертую форточку, он освободил от засовов оконные рамы и потянул их к себе. Окно открылось, и Роберт с часовым залезли в комнату.Харих лежал без сознания, согнувшись, с раскрытым ртом. На губах его выступила желтоватая пена.Солдат начал шептать слова молитвы.– Господин Харих! – тряс коменданта за плечи Роберт. – Открой настежь двери и другое окно… – распорядился он. – Что с вами, господин Харих?..– Хороший был гауптман! – безнадежно мял овою фуражку часовой.– Хороший! – передразнил Роберт солдата. – Спасать человека надо!..Роберт встревожился не на шутку. Смерть коменданта сейчас была ни к чему. Харих как будто уже стал доверять своему переводчику. Он пригодился бы еще разведчику. А теперь гестаповцы начнут выяснять причину смерти коменданта, нитка потянется к полицаю Омельке, а от того, возможно, и к пану Роберту. Это было ужасно! Василий сделал только первые робкие шаги в работе. Он может еще многое узнать для командования. Тут формируется танковая армия. Где будут основные силы армии? Это станет известно в свое время. Ах, какая неприятность!.. Этот Харих оказался слаб на голову, совсем как котенок.Гохберг разостлал перед открытой дверью ковер, вместе с солдатом положил на него обмякшее тело коменданта и принялся делать ему искусственное дыхание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11