– Да вокруг полным-полно всяких других девок, Винфильд, – сказал Эльмо.
Было ясно, что совесть у него была не слишком чиста. Я уж не знаю, почему это его так беспокоило. С тех самых пор, как я с ними впервые познакомился, они постоянно отбивали друг у друга баб.
– Линда была не просто девка, – произнес Винфильд. Он выкинул в окно пустую банку из-под пива.
При этом его глаза смотрели на Италию с таким прищуром, будто бы ему больше всего на свете хотелось заполучить большой ластик и начисто стереть им всю Италию с лица земли.
– Линда была куда выше, чем девки этой категории, – добавил он. – Это была любовь всей моей жизни, или, скажем, этого месяца – мне все равно. Мне бы хотелось, чтобы этот Богом проклятый Кейси Тиббз научился жить у себя дома. И почему это ковбоям разрешается трахать девок таких международных знаменитостей как мы?
– У меня для тебя есть маленький совет, мой дружок, – сказал Эльмо. – Хватит тебе так долго растравлять себя из-за этой душевной трагедии.
– Это почему же? Ведь она – любовь всей моей жизни! – настаивал Винфильд.
– Потому что, если ты будешь вот так все это мусолить, то наверняка напьешься до чертиков. И полезешь на рожон против этого наездника на быке. А уж после него ты наверняка превратишься в обосранный труп! И мне тогда придется искать себе нового партнера. Вот почему!
В этот ранний утренний час эти двое не очень-то меня веселили; они напоминали перегретую пиццу. Пока мы добрались до нужного нам места, Винфильда дважды вырвало от езды. А добрались мы до какого-то уголка города возле фантастического сада.
– Т. М. – крепкий орешек, – сказал Эльмо, когда мы стали пробираться через всякого рода вспомогательные устройства, необходимые для съемочных площадок.
Тут стояло несколько лимузинов, в которых похрапывали без дела шоферы-итальянцы. Рядом с лимузинами громоздились обычные для киносъемок шумные грузовики и фургоны, до верху набитые бутафорией и всякими постановочными материалами. Здесь все еще лежал тот самый съемочный автомобиль, который опрокинул слон. Сейчас на него с разных сторон залезали шесть–восемь итальянских ребятишек, одетых в красочные лохмотья.
– Вот это и есть Бомарцо, – продолжал рассказывать мне Эльмо. – Он был маленького роста, болезненный и с горбом. Принц времен Возрождения. Он велел своему скульптору установить в кустах фигуры чудовищ. Как мы бы сказали, сделать ему маленький Диснейленд. А теперь Т. М. решил, что это все сделал Нерон. Хотя все очевидные факты это опровергают.
– Т. М. не имеет склонности извращать исторические факты, – произнес Винфильд.
С одного взгляда на эту заваруху было ясно, что у Бо Бриммера были веские причины для беспокойства. В небольшой долине расположилась полностью экипированная римская армия, все занятия воинов которой состояли в получении денег. Повсюду сновали статисты, некоторые из них дремали, растянувшись вповалку прямо на траве и накрыв головы капюшонами своих плащей. Открывшаяся взору сцена свидетельствовала о том, что задумано грандиозное зрелище, требующее кучи денег и множества актеров. Подобного зрелища не организовывали со времен знаменитой «Клеопатры». Старине Тони дали леденец на палочке стоимостью по меньшей мере в десять миллионов. И все лишь потому, что он когда-то помог им нажиться на умопомрачительно модном фильме под названием «Расселина», в котором пучины моря поглотили три прибрежных города Калифорнии.
По-видимому, «Падение Рима» снимали уже лет десять или пятнадцать, потому что съемки время от времени блокировались то одним директором студии, то другим. А потом этот настойчивый старый ублюдок воспользовался временным отсутствием на студии всякого руководства и протащил-таки свой проект.
Я вылез из машины и принялся бесцельно бродить среди этого безумного хаоса. У ворот спорили с охранниками какие-то туристы, приехавшие сюда посмотреть на знаменитые студийные чудовища. Охранники туристов не пропускали. Я прошел мимо лимузина, в котором восседала Розанна Подеста – она исполняла роль матери Нерона. Тони Маури стоял на каком-то тряском холме. На его лице блуждала обычная ехидная улыбочка. Он держал за руку Джилл, которая что-то ему говорила и при этом сильно хмурилась. Именно для этого мы сюда и приехали: Джилл должна была пустить в ход все свои чары, чтобы всех старикашек можно было использовать в мирных целях.
Разумеется, какова бы ни была Джилл, она никак не могла бы спасти уже провалившийся фильм. Фильм этот был запоздалой задумкой Тони Маури. И стоил он студии «Юниверсал» огромных денег. Единственное, что реально могла сделать Джилл, так это сократить срок агонии у всех, с этим фильмом связанных.
Я предоставил Джилл самой улаживать эти дела и провел все утро, просто бродя по студии. Те двое ребят из университетского колледжа Лос-Анджелеса, которые собрались было снимать документальный фильм, должны были приехать только во второй половине дня. И потому мне действительно нечего было делать, кроме как, разинув рот, таращиться на все, что происходило вокруг. Мы решили, что наш небольшой документальный фильм будет называться «Изъятые кадры». Декорация представляла собой такое занимательное зрелище, что я впервые почувствовал себя по-настоящему спокойным за то, что буду принимать участие в этом проекте. Возможно, наша документальная лента об этом «Падении Рима» окажется интереснее, чем сам этот грандиозный фильм. И тогда студенты, изучающие кино во всех странах мира, толпами бросятся смотреть ее. Может быть, я даже сколочу на ней немножко денег.
Устав от своих бесцельных блужданий по студии, я стал крутиться возле ребят с переносной рацией, пока не появилась какая-то машина, ехавшая в Рим. В этой машине везли мало известного актера по имени Эллис Малки. Ему на ногу наступил верблюд, и он испытывал ужасную боль. Эллис был своего рода «шестеркой» и уже не очень молодой. Он играл роль какого-то чиновника или еще что-то похожее. Всю дорогу до Рима он делал страшные усилия, чтобы не кричать от боли. Желая продемонстрировать свое сострадание, Тони Маури сейчас отправил с Эллисом в Рим своего личного водителя, чтобы тот как можно быстрее домчался до больницы.
– А они ведь еще и кусаются, – сказал водитель, имея в виду верблюдов. – Когда мой кузен работал на студии «Уорнерз», верблюд откусил ему ухо.
То, что Эллис Малки корчился от боли, никак не отражалось на уличном движении Рима. Нас швыряло из стороны в сторону как какой-нибудь черный военный корабль в бурном море. Со всех сторон нас окружали «хонды» и «фиаты». Лицо Эллиса становилось все зеленее и зеленее; я уже порядком устал слушать, как он судорожно заглатывает воздух.
Позже, когда я потягивал какое-то вино, позвонил Бо Бриммер. Там, откуда звонил Бо, должно быть, уже пробило три часа утра, но голос в трубке звучал бодро, будто Бо был свежее маргаритки.
– Ну, как первое впечатление? – спросил Бо.
– Проект идиотский, – честно сказал я.
– Это уж вне всяких сомнений, – сказал Бо. – Хотя, разумеется, идиотский и неприбыльный – отнюдь не синонимы. А что делает Тони?
– Стоит на холме и нудит, что ему нужен еще один слон, – сказал я.
– Сделайте мне тогда хороший документальный фильм, – сказал Бо. – Чем вульгарнее, тем лучше; по-итальянски – «мондо биззаро» – если вы понимаете, что я хочу сказать. Пусть будут кадры, в которых Винфильд и Гохаген писают или еще что-нибудь в этом роде. Пусть вам и ребятам поможет Джилл, если она сама захочет.
– Никаких шансов на это нет, – сказал я. – Она даже считает, что нам этот документальный фильм вообще делать не надо.
– Я знаю, – сказал Бо. – Она считает, что мы хотим высмеять старика Тони. А мы, конечно же, этого и хотим. В данном случае нам остается только на это и надеяться.
– Хотя, – добавил Бо, – Джилл, возможно, и права. Может быть, на самом деле не в наших интересах представить эту профессию вот в таком ее грязном обличье, таким нечистоплотным бизнесом, каким она на самом-то деле и является. Тем не менее, мне нравится, как звучит название вашего фильма «Изъятые кадры». Это одна из моих лучших идей.
Ребятки, которых мне послал Бо – их называли моими интернами, – прибыли как раз тогда, когда я допивал очередной стаканчик. Это были двое киноотпрысков с пышными шевелюрами. Совершенно очевидно, что всю свою жизнь они занимались только тем, что поигрывали с кинокамерой. Оба были так взволнованы, будто прибыли прямо на небеса.
На следующий день я снарядил их и отправил прямо в Бомарцо, предоставив им полную свободу действий. Мне даже не пришлось им ничего объяснять. На протяжении трех последовавших за этим недель они трудились как гончие собаки в прерии. Джилл доработалась до ступора. Она была занята фильмом, до которого официально ей никакого дела вообще не было. Она вошла в комнату настолько без сил, что даже не могла со мной поболтать. Поскольку нас мало что отвлекало, Бакл и Гохаген вместе со мной без конца играли в покер. Они знали каких-то типов с Ривьеры, которые были не очень-то сильны в покере. И скоро я стал загребать в среднем по три, а то и по четыре тысячи долларов в неделю. И если бы воздух в Риме не был так сильно пропитан оливковым маслом, жизнь тут была бы просто отличной.
ГЛАВА 6
Тони Маури насмерть задохнулся во время банкета по случаю завершения съемок его фильма. А задохнулся он, подавившись кусочком жареной рыбы, возможно потому, что во время еды с его лица не сходила обычная улыбочка. Все вокруг Тони либо перепились, либо были очень злы, либо слишком устали, и потому ничего не заметили. Тони вышел во внутренний дворик гостиницы «Хилтон», сел за куст, и лицо его почернело. Его нашел Эльмо Бакл и закричал во весь голос. Крик был настолько громким, что невысокий итальянец-полицейский, решив, что совершено ограбление, по ошибке выстрелил в ногу капитану, руководившему группой срочно вызванных стражей порядка.
С Джилл случился шок. Она целых четыре недели бок о бок проработала с этим старым пердуном, потому что никогда не была в состоянии отказаться от работы. Естественно, Джилл убедила себя, что Тони Маури – личность, достойная восхищения. Когда Тони увозили, лицо его все еще было черным. Чтобы помочь Джилл прийти в себя, мне пришлось час или два кататься с ней по городу, а потом уложить в постель.
– Я знаю, ты считаешь этот фильм ужасным, но в нем есть немало хороших мест, – твердила Джилл. – Тони знал, как снимать живое действие, он это здорово умел. В конце концов, он не зря получил своих четырех «Оскаров».
Я не мешал ей болтать. Лично у меня никакой особой симпатии к этому старому козлу не было. Тони был твердым, как гвозди, и эгоистичным, как младенец. Теперь, когда он больше не будет стоять у нас на пути, продать его фильм – и мой тоже – будет гораздо легче.
Двое моих помощников сумели отснять довольно много кадров, где Тони запечатлен в его любимых костюмах цвета хаки, с крохотным шарфиком на шее. На этих кадрах Тони с любовью созерцал своего нового слона. Наш небольшой документальный фильм можно было бы даже считать своего рода элегией Тони Маури – одной из легенд Голливуда. Большая часть отснятой пленки была как раз то, о чем просил Бо – «мондо биззаро». Кроме того, там были кадры с Бак-лом и Гохагеном в окружении их девок, настолько впечатляющие, что, как только наш фильм выйдет на экраны, в каньон Туджунга, возможно, бросится целая армия феминисток, чтобы кастрировать их обоих.
Посреди ночи до Джилл вдруг дошло, что я не очень-то подавлен случившимся с Тони.
– Тебе его совсем не жалко, – сказала Джилл. – Он, бедняжка, даже не дождался, когда его фильм выйдет на экраны, и не сможет его увидеть, а тебе на все наплевать. Я не хочу быть с тобою.
Джилл поднялась с постели и начала собирать свою одежду. Мне это действовало на нервы. У Джилл была привычка убегать вот так от меня, и я от этого уже устал. Конечно, она и не собиралась уходить навсегда. Просто она таким способом пыталась хоть на несколько дней смутить мой покой, может быть, надеясь вызвать у меня больше внимания к собственной персоне.
– Послушай, – сказал я. – Я ведь его практически не знал. Он был старым и умер за работой; на мой взгляд ему просто повезло. А ты – единственный человек, кто вечно стонет из-за всех этих старых режиссеров, которых не хотят больше брать на работу. И сидят эти старперы у себя в особняках, если, конечно, еще не продули все свои денежки вместе с этими особняками. А Тони Маури повезло проработать до самого последнего дня в его жизни. К тому же он был слишком тупой и так и не смог понять, что его фильмы уже давным-давно никого не трогают.
– Меня они трогали, и даже очень, – сказала Джилл. – Просто Тони был чуточку старомодным, только и всего.
– Думай, как знаешь, только ложись и спи. Интересно, куда это ты собираешься в такую рань?
– Не знаю, – ответила Джилл, и начала упаковывать чемодан.
С меня хватит! Я встал с постели и швырнул чемодан в кладовку, а вещи Джилл разлетелись по всей комнате. После этого я силой затолкал ее в постель.
– С меня твоего ребячества во как довольно! – сказал я. – Ни к чему тебе отсюда убегать только потому, что кто-то умер. Ложись и постарайся хоть немного поспать.
– Смерть меня больше не расстраивает, – сказала Джилл. – Возможно, ты и прав. Возможно, Тони повезло. Меня расстраивает не это. Меня расстраиваешь ты.
– Со вчерашнего дня я ничуть не изменился, – сказал я.
– Это верно, – сказала Джилл. И стоило мне на миг ее отпустить, как она тут же вскочила. – Ты ничуть не изменился с той самой ночи, когда я увидела тебя в первый раз. Ты нисколько не любишь наше дело, и ты нисколько не любишь меня.
– Я могу тебе простить, что ты не любишь меня, – добавила Джилл. – Я не очень-то подходящий объект для любви, даже если бы ты обладал способностью любить, каковой у тебя, конечно же, нет.
Джилл взглянула на меня, покачала головой и начала собирать свои вещи.
– Ясно, – сказал я. – Пусть, как ты говоришь, я не люблю тебя. Но ведь считается, что я наверняка должен любить эту долбаную кинопромышленность?
– Верно, – сказала Джилл. – В противном случае надо из нее уйти. В ней и без тебя слишком много умников. Может, их всегда было достаточно; может, их никогда и не убудет. Но лично я считаю, что спать с одним из них – просто мерзко!
– Тони Маури был просто посмешищем! – закричал я. – Может быть, не таким уж посмешищем, как твой дорогой друг Джо Перси, или твой однокашник Хенлей Баудитч, этот полусумасшедший оператор. Но все равно Тони был посмешищем. Единственное, что у него было, так это его умение хорошо соображать в бизнесе. Ты, что, подняла весь этот шум из-за того, что подумала, будто я сомневаюсь, что он был настоящим художником?
Джилл вздохнула.
– Не думаю, чтобы он был истинным художником, – сказала она. – Он был просто ремесленником. Но он отдавал своей работе всю душу и свое дело очень любил. И вот здесь как раз и кроется то, что огорчает меня в тебе. Ты называешь себя продюсером, а мастерства у тебя – ни на грош. Ты даже не можешь как следует делать то, что умеют эти твои ребятишки, скажем, сфокусировать кинокамеру.
– О! – воскликнул я. – Значит, теперь стало преступлением, если у человека нет страсти к творчеству?
– Нет, это не преступление, – сказала Джилл. – Возможно, ты был мастером в футболе, и перестал им быть, потому что повредил себе ногу. А в этом случае было бы несправедливо тебя в чем-то винить. Но как бы то ни было, стыдно не уважать мастеров своего дела. И еще более стыдно быть таким, как ты, – талантливым, но циничным.
– Нет у меня никакого таланта, – сказал я. – Талант – самое неискреннее слово в английском языке.
В руках у Джилл была кипа ее носильных вещей. Я наклонился, насколько это было возможно в постели, вырвал их у нее из рук и раскидал по комнате. Джилл только пожала плечами и ушла в ванную. Когда она вернулась, на ней был купальный халат. Джилл резко покачала головой – я этот ее жест уже стал ненавидеть.
– Я в тебе просто ошиблась, – сказала Джилл. – Когда я познакомилась с тобой в Нью-Йорке, я подумала, что еще ни разу не встречала человека, которому хочется столь многого. Именно это меня в тебе и привлекло – то, как сильно тебе всего хотелось, включая и меня, наверное. Эта твоя жажда всего была очень притягательной.
– Только сейчас эта привлекательность уже износилась, – сказал я.
– Да-а, потому что тебе хочется только того, что легко достается, – сказала Джилл. – Того, что дешево. Прекрасно, когда человек хочет быть продюсером, если он при этом собирается сделать все, чтобы стать продюсером великим, как, скажем, мистер Монд. Я бы ничего не имела против, если бы тебе хотелось стать великим хоть в чем-нибудь, – скажем, в торговле тракторами, в игре в покер, в чем угодно! А ты такой же, как и многие другие: тебе надо выиграть как можно быстрее, а чистое это дело или скользкое – не важно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46